Текст книги "Зори над Русью"
Автор книги: Михаил Рапов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 58 страниц)
Михайло Поновляев шел по улицам Новгорода, раздумывая, куда ему деться. Намерение прожить первые дни у Василия Данилыча рухнуло. Михайло не жалел, что поругался с боярином. Разбойничий захват гостя был Михайле противен. Но сейчас скверно. Думал ли он, что ему, сыну боярина новгородского, в родном городе не будет где голову приклонить? А вышло так. Отец торговал с немцами, да, видно, проторговался; после его смерти Михайлу долговыми записями мало не задушили, все богатство пошло прахом. Подался Михайло на Волгу, в ушкуйники, и тут не повезло. Александр Аввакумович, худо ли, хорошо ли, до Новгорода добрался и добычу привез, а Михайлу захватил на Шексне Семен Мелик. Правда, московский плен многому научил, но пока сидел Михайло в Москве, здесь и дом и двор его за долги продали. Когда–то из дальних вотчин дани придут, а сейчас пить–есть надо. В долг в Новгороде Поновляеву ныне никто не поверит. Вот и выкручивайся.
Михайло вышел к Волхову. Давно он не видал родной реки. Спустился к самой воде, сел на камень. Серые осенние волны приплескивали клочья пены к его ногам. И здесь, под серыми тучами, у серой, хмурой реки, стало вдруг спокойно на сердце: дома!
Михайло поднялся с камня, еще раз благодарно взглянул на хмурь Волхова, повернулся и лицом к лицу столкнулся с Малашей.
Да полно! Она ли? Помнил ее Михайло нарядной, веселой, румяной, а сейчас, одетая во все черное, с платом, низко опущенным на брови, Малаша была совсем иной. Узнала она его сразу, улыбнулась. Было в этой улыбке что–то от прежней Малаши, и Михайло подошел к ней.
– Ты ли это, Малаша?
– Ты ли это, Миша? – как эхо, откликнулась Малаша. – Откуда ты появился?
И сам не знал Михайло, как это случилось, а только, не долго думая, он все свои беды ей и выложил.
– Ты бы к Александру Аввакумовичу сходил. Он, говорят, старых друзей не забывает, – сказала Малаша, глядя куда–то в сторону, на Волхов.
Михайло задумался. «В самом деле, Александр выручит», но тут же понял, что на поклон к атаману ушкуйников он теперь не пойдет. Так и ответил Малаше.
– Что так? – вскинула на него большие, печальные глаза Малаша.
– Пожил я в Москве, – начал Михайло в раздумье, – попригляделся, открылись очи, иным человеком стал. Вот где люди! Вот где Русь! Единой мыслью ныне живет Москва – скинуть иго. Там каждый знает: рано аль поздно, а смертельной схватки с Ордой не миновать. Как они каменный кремль строили! А мы здесь о Руси забыли.
– Не все о Руси забыли в Новом городе, – тихо сказала Малаша.
Михайло как–то не вслушивался в ее слова. Говорил свое:
– Вспомню наши разбои на Волге, так не то что к Сашке идти, самого себя стыдно. Пойми, открылись у меня очи. А здесь, в Новгороде, все по–старому. Вон, с Москвой помирились, а боярин Василий, едва в Новгород вернулся, за разбой принялся.
– Что такое натворил боярин Василий?
Михайле и ни к чему, что спросила Малаша не просто, что зорко приглядывалась она к Поновляеву.
– Луку–мастера, что Московский Кремль строил, захватил лукавством и теперь выпытывает, где москвичи воду в случае осады будут брать.
Малаша схватила его за руку, резко дернула к себе, шепнула:
– Так ведь эта вода кровью может обернуться!
– Кровью! – Михайло кивнул. – Попадет эта тайна в лапы боярину Василию, он ее в оборот пустит. Кто больше посулит, тому и продаст!
Малаша все еще сжимала руку Михайлы,
– Нельзя этого допустить.
– Нельзя, Малаша!
– Пойдем.
– Куда?
– Говорю тебе – не все в Новгороде о Руси забыли. Как бы боярину Василию этой костью не подавиться. Идем!
– Куда?
– К Юрию Хромому.
Михайло, послушно шагавший за Малашей, при этих словах остановился, сказал тревожно:
– Ты ведешь меня к Юрию Хромому? А Сашка что скажет?
Малаша повернулась и, глядя прямо в глаза Михайле, ответила, раздельно роняя слова:
– Ничего не скажет! Давно я от Александра Аввакумовича ушла. Была глупой девчонкой – плакала, что он меня разлюбил. Юрий Хромый открыл мне глаза на атамана. Ныне знаю, никогда Сашка меня не любил. Ныне я к нему ни ногой.
– А если позовет?
– Звал!
– Так… – протянул Михайло, соображая, – значит, Александра Аввакумовича на Юрку Хромого променяла.
Малаша не смутилась, не покраснела, сказала так, что Михайло сразу ей поверил:
– И в мыслях такого нет. Довольно с меня греха с Александром Аввакумовичем.
– Я подожду, когда тебе жажда язык развяжет, – сказал боярин Василий, поднимая с полу фонарь.
Боярин вышел, долго за дверью возился с замком, наконец ушел. Лука медленно опустился на песок, пополз к стене, начал обшаривать углы, соскабливая с камня плесень, жадно припадал к сырым комочкам, пытаясь высосать капли влаги, освежить пересохший рот. Но все напрасно, не то чтобы утолить – обмануть жажду не удавалось, и Лука без сил повадился на пол…
– Подождем! Сейчас боярина Василия не ухватишь – скользкий, что твой налим, – молвил Юрий Хромый, выслушав рассказ Михайлы Поновляева о разбое, учиненном над Лукой.
И Михайло и Малаша вскочили:
– Как так?
Но Юрий слегка прихлопнул по столу ладонью.
– Подождем до первого веча, а там с боярином Василием потолкуем…– и пальцы Юрия медленно сжались в кулак, смяв в комок концы парчовой скатерти.
Ждать пришлось недолго. Уже на третий день к вечеру Новгород был взбудоражен страшной вестью: немцы осадили Псков и Изборск!
Кое–кто из горячих голов, на ночь глядя, с факелами собрались на Ярославовом дворище: хотели ударить в вечевой колокол, но их отговорили. Пусть, дескать, Совет господ с псковичами сперва дело обсудит, а завтра и вечу быть. Утро вечера мудренее.
Но утром никто не услышал крика бирючей. Молчал вечевой колокол. Люди сами сходились на Ярославовом дворище, но, когда сунулись к вечевому колоколу, оказалось, там стоят владычные молодцы в кольчугах.
– Вечу сегодня не быть! – кричали они.
Народ начал ворчать. Известный всему Новому городу острослов Микула – торговый гость – выскочил вперед, лаяться.
– Почему вечу не быть?
– Совет господ так решил.
Микул швырнул шапку о земь, оглянулся на народ, подмигнул.
– И что это у нас в Нове–городе за господа завелись? – Развел руками, будто и вправду удивлен. – Совет господ да Совет господ! А я знать не хочу никаких господ!
– Эй, ты! Прикуси язык!
– Знать не хочу никаких господ, – повторил Микула, – окромя Господина Великого Новгорода.
Так повернул, что и сказать нечего. Однако один из владычных молодцев все же прикрикнул:
– Тише ты!
– Что ты на меня шикаешь, владычный кобель! Ишь окольчужился, так, думаешь, тебя и испугались!
Народу все прибывало. К Микуле протиснулись дружки – Иван Васильич Усатой, да Митрий Клочков, да Митрий Завережский.
Иван Васильич сказал Микуле:
– Ты шапку–то подбери. Нечего перед ними без шапки стоять, чаю, ты вечник, а не холоп.
Микула быстро подобрал шапку, хватил ею о колено – пыль стряхнул и, нахлобучив на самые брови, полез к колоколу.
– Вече!
– Вече! Вече! – гудела площадь, но владычные молодцы свое дело знали и первое, что сделали, спустили Микулу с лестницы. Внизу он с размаху ткнулся лицом в костяную мостовую, чешуей коровьих лопаток покрывавшую Ярославово дворище. Поднялся, рукавом вытирая разбитый нос. Погрозил:
– Погодите, попадетесь! – оглянулся на толпу. Люди, хотя и шумели, по народ пришел на площадь мирно, без доспехов, и лезть на копья владычных ребят не приходилось.
Михайло Поновляев понял: дело может кончиться ничем, завопил:
– Коли на то пошло, идемте, други, к святой Софии!
– Дело! – тотчас откликнулся Микула.
– Идем, ребята, к Софии… – зашумели в толпе. Новгородцы повалили через Волховский мост к собору. Там их не ждали. Владычных молодцев не было, а поймать софийского пономаря и заставить его открыть двери на звонницу было проще простого. Пономарь, взбираясь к колоколам, бубнил себе под нос:
– Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его. Будет мне ужо от владыки. А я чем виноват? Наши дьяволы не посмотрят, что осень и вода холодная, сбросят в Волхов. Пусть уж владыка гневается…
И вот над Новогородом тревожно и гулко поплыл звон главного колокола Софийской звонницы.
Посадник, прибежав к собору, и не пытался уговаривать народ разойтись. Сердиты. Могут и по шее накласть. Кряхтя, полез на телегу, которую вместо степени выкатили на площадь, начал вече. Потом на телегу встал псковский гонец.
Дымом сожженных сел, горячей золой спаленных посадов Пскова и Изборска пахнуло на новгородцев от слов псковитянина.
– Братья, вон солнце у вас за тучку спряталось, – солнце и в самом деле светило сквозь редкую тучу зловещим красноватым светом, – а у нас над Псковом солнце дымом закрыто.
Люди слушали, сурово нахмурясь. Всем было ведомо, что от рыцарского набега и солнце меркнет.
– Мы тут рыцаря одного полонили, – кричал псковитянин с телеги,– поначалу рыцарь заартачился, а как повели его к дыбе, [202]202
Дыба – пыточный снаряд. Человеку связывали руки за спиной и, оттягивая на дыбе вверх, постепенно выворачивали их в плечах.
[Закрыть]так и пытать не пришлось. Все рассказал, сучий сын! – Псковитянин передохнул, отер платком покрасневшее от натуги лицо. – Рыцарь сказывал, что неспроста немцы полезли на Псков, что–де собирались они ударить по Литве, но пришло послание от папы. Он приказал отнюдь Ольгерда не трогать, а идти воевать Русь. Подумайте об этом, братья новгородцы, рассудите.
На телегу вскочил один из добрых мужей новгородских Захар Давыдович. Был он сед, и через лицо у него проходил красный рубец – старый след немецкого меча. Захар поклонился народу и загудел басом:
– У Ольгерда ныне в Литве зять его Михайло сидит, его из Твери погнали, так ныне не иначе они с Ольгердом на Москву собираются. А давно ли нижегородцы набег орды Булак–Темировой отбили! Смотри, Господин Великий Новгород, как дело оборачивается, со всех сторон на Русь вороги лезут. Нынче на Псков пошли, завтра и до Нового города доберутся, коли мы Пскову не поможем.
Площадь на эти слова откликнулась грозным гулом.
Бояре пришли на вече поодиночке, а сейчас, собравшись у Корсунских врат Софийского собора, они встревоженно перешептывались между собой. Вчера Совет господ решил помощи Пскову не давать, а на площади дело оборачивалось иначе.
Слушая, что кричали на вече, Василий Данилыч только вздыхал. Прошли времена, когда Юрку Хромого можно было вытолкнуть на степень. От рук отбился парень, поумнел. Придется самому кричать. Боярин протолкался вперед, кряхтя, залез на телегу, набросился на Захара Давыдовича:
– Чего зря народ с толку сбиваешь, Захар? Отколь тебе ведомо, что Ольгерд на Москву пойдет? Да и опять же не на нас – на Москву. А Булак–Темира в реке Пьяне утопили, так что и поминать его нечего! Я по–иному скажу. Двадцать лет тому назад господ псковичей гордость обуяла, не захотел Псков быть младшим братом Великому Новгороду. Мы тому не перечили. Хотят псковичи жить по своей воле, быть по сему. И договор написали, и посадник и владыка тот договор от имени Новгорода скрепили. Что ж ныне Псков к нам лезет? Помогите! Как бы не так! Мы псковичам ответим: «Не плюй в колодец: пригодится воды напиться»… [203]203
Новгород имел ряд подчиненных ему городов, так называемых «пригородов», крупнейшим из них был Псков, который в середине XIV века получил самостоятельность.
[Закрыть]
– О каком колодце толкуешь, Василий Данилыч, – звонко, закричала Малаша, – не о том ли московском, ради которого ты псковитянина Луку полонил и пытаешь?
Василий Данилыч даже поперхнулся, но быстро оправился, взревел:
– Где это видано, чтоб гулящие бабы да с бояр ответа спрашивали? – обругал Малашу срамным словом.
Но тут на телегу полез Юрий Хромый. Давно так близко не глядел Юрий в хорьи глаза Василия Данилыча. Прямо в упор Юрий спросил:
– А это где видано, чтоб перед вечем душой кривить? А ты кривишь, боярин Василий! Малаша правду сказала, ты лаяться начал. Брехней правды не закроешь! – Отвернувшись от Василия Данилыча, Юрий коротко рассказал вечу о его разбое. Василий Данилыч еле сдержался, чтобы не всадить нож в спину Хромому, но, хотя и трясло боярина от бешенства, с собой совладал и за нож хвататься поостерегся.
А Юрий кончил вопросом:
– Будешь ли ты, Господин Великий Новгород, слушать советы того, кто корысти ради на такое воровство пошел?
Захар Давыдович опять по–молодому вскочил на телегу, толкнул Василия Данилыча: уйди, пока цел! Крикнул:
– Аль мы малодушнее дедов наших, что били рыцарей под знаменами Александра Невского? Аль мечи у нас щербаты? Аль броню ржа съела? Быть походу!
– Быть походу! Посадник, пиши приговор! – взревел народ. Никто не посмел пойти против вечевого слова, никто не захотел, чтоб его в Волхов бросили. Бояре молчали. Приговор написали, народ с шумом повалил по домам, собираться в поход. Черный люд был доволен: «Утерли нонче нос боярам. Не часто так бывает. Здорово!»
Вдруг Юрий Хромый, все еще стоявший на телеге, крикнул:
– Эй! Новгородцы, а о мастере Луке забыли!
– Вишь, куцая память, на самом деле забыли!
– Вали, ребята, на двор к Василию Данилычу.
– Боярин гостям, чай, рад!..
Под напором толпы дубовые ворота боярской усадьбы рухнули. В окна терема полетели камни. Заморские стекла брызнули на солнце осколками. Никто из боярской челяди и не пытался сопротивляться, один только сын боярина выскочил на крыльцо с обнаженным мечом, но Василий Данилыч схватил сына за плечи, потащил внутрь.
– Опомнись, Иван, брось меч. Разорвут!
Василий Данилыч ходил по разгромленным палатам, беззвучно всхлипывал, грозил кулаком. «Ладно, Юрка, кому–кому, а тебе, хромому псу, я этот разор припомню». Спустился вниз в опочивальню. Посмотрел на клочья ковра, висевшего на стене, покачал головой. «Дурни! Дурни! Надо же было ковер ножами пороть. Уволоки они его, не так было бы обидно».
Боярин сел в кресло, каким–то чудом уцелевшее от погрома, прикрикнул на ходившего за ним следом дворецкого.
– Ишь, стервец, развздыхался! Подумаешь, и впрямь ему боярского добра жалко.
Боярин оперся локтями на подлокотники кресла, сжал голову ладонями. За спиной опять осторожно вздохнул дворецкий. Но вздохами делу не поможешь. Боярин упрямо повторил себе: «Надо что–то сейчас придумать. Надо как–то выпутаться из беды. Надо! Надо!» Но в башке гудело, как в пустой корчаге. И ничего не придумывалось. Долго сидел так Василий Данилыч, уставясь глазами в одну точку, и ничего не видел, кроме каких–то пестрых, черно–белых осколков. Боярин с трудом понял, что это растоптанные шахматы из драгоценного рыбьего зуба, [204]204
Рыбьим зубом назывались моржовые клыки, которые добывались на Белом море и высоко ценились как материал для художественных резных изделий. Новгород широко торговал и резными изделиями, и самим рыбьим зубом.
[Закрыть]вывезенные с берегов Студеного моря. Шевельнув осколки носком сафьянового [205]205
Сафьян – тонкая и мягкая кожа из козловых шкурок, окрашенная в различные цвета. В XIV веке на Руси сафьян не выделывался, а привозной высоко ценился как предмет роскоши.
[Закрыть]сапога, боярин пробормотал:
– Все вдребезги! – И тут заметил ребристую, затейливую фигурку черного коня. Василий Данилыч кивнул дворецкому: – Подними.
Взяв поданного ему коня, боярин держал его на вытянутой руке и даже голову отклонил на спинку кресла, стараясь разглядеть своими стариковскими дальнозоркими глазами, нет ли где изъяна. Но конь был цел. Боярин тяжело поднялся с кресла и увидел второго коня, белого, откатившегося в сторону. Василий Данилыч сам проворно наклонился, схватил коня, повертел его в пальцах. «И этот цел!» Два коня – черный и белый – из всей игры. Зажав обоих коней в кулак, боярин сделал несколько шагов к двери, потом круто повернулся и рявкнул на дворецкого:
– Вздыхаешь?! Что толку от твоих вздохов? Позови ко мне Ивана и Прокопия Киева. Чтоб единым духом были здесь…
Едва сын и Прокопий переступили порог, боярин сказал:
– За этот разор заплатят мне немцы и литовцы! Может, оно и к лучшему, что Луку новгородцы вчера освободили, чтоб им, станишникам, околеть. Чует мое сердце, от Луки мы все равно ничего не добились бы. А ныне, когда мастер Лука на воле, будем немцев и Ольгерда на живца ловить. Ты, Прокопий, поедешь к рыцарям, ты, Иван, в Литву. Скажите там, что–де в Кремле московском водяной тайник сделан, что строитель его Лукашка–псковитянин. Пусть они Луку хошь из–под земли выроют и тайну добудут. Скажите там, дескать, Василий Данилыч и сам бы ее добыл, да погромили его, а посему пусть рыцари и Ольгерд заплатят. Да имя мастера не сболтните, пока деньги в кошель не положите! – Боярин стукнул обоими кулаками по подлокотникам: – Не продешевите! – В каждом кулаке у него было по коню. – Ты, Иван, возьми белого коня, того, что Соколом кличут. Ты, Прокопий, поедешь на Диве.
Прокопий переспросил:
– На Диве? Какая она из себя, я ее что–то не припомню.
– Вороная кобыла, – ответил Василий Данилыч, усмехаясь своим мыслям. – Не сомневайся, Прокопий, стрелой помчишься. Дива – конь резвый.
– Отец Сергий, к тебе.
– Кто?
– Не ведаю. Прискакал какой–то, просится.
– Коли так, зови его.
Послушник вышел. Вскоре в келью к игумену вошел человек. Лицо его темное от грязи, было плохо различимо.
– Ты кто? – спросил Сергий, вглядываясь.
– О том после, отец. Прискакал я издалече. Великое сомнение на душе у меня. Разреши его.
– Ты садись, – Сергий указал ему на лавку. Тот сел. Было хорошо вытянуть ноги, прислониться к стене, почувствовать лопатками неровности бревен.
– Слушаю тебя, сыне.
Человек встрепенулся:
– Не обессудь, отец, ежели неладно скажу о духовных людях. У троих попов я был со своей докукой. Как сговорились они. Все по книгам да по книгам, а в суть не вникают. В народе говорят, ты – не в пример другим попам – за чужие писания не цепляешься, сам решаешь.
Сергий протестующе отмахнулся, но человек не дал ему рта раскрыть, торопливо спросил:
– Скажи, приказ отца нарушить – велик грех?
– Грех, конечно, велик. Но каков приказ.
– О том не скажу! – резко ответил незнакомец.
– А я и не спрашиваю. Рассуди сам со своей совестью.
Человек, потупясь, молчал. Сергий сказал мягко:
– На злое дело послал тебя отец?
– Отколь ты знаешь? – вскинулся пришелец.
– Догадаться не мудрено.
– Может, ты знаешь, на какое дело послал меня отец? – В словах пришельца сквозил суеверный страх.
– Что ты! Отколь мне знать?
– Ну так я тебе скажу. Скажу не все, а лишь то, что можно. Дело то кровавое. – Пришелец провел рукой по лицу, поднялся с лавки. – Знаешь ли ты, отец, как шахматный конь ходит? Вперед и наискось. Вот и я. Поскакал прямо приказ отца исполнять, да раздумался, да и свернул наискось. К тебе и попал.
– Ты, милый человек, притчи оставь. Говори суть.
Пришелец задумался, потом кивнул:
– Будь по–твоему. Есть человек. Знает он тайну – ключ к одному русскому граду. Пытали его – промолчал. Теперь вырвался он на волю. Вот и послан я за рубеж. Врагов на его след натравить. Захватят его, замучат. А может, и тайну вырвут. Что тогда будет? Вороги кровью зальют град. Пламя пожрет труды людские. Живых в рабство!
Сергий не раздумывал над ответом. Шагнув вперед, он порывисто схватил человека за плечи.
– Нашел над чем голову ломать! Нашел грех! – Коротко, взволнованно передохнул. Потом приказал: – Скачи во град тот. Предупреди. Спеши. Не одного тебя могли послать.
– Уж послали, отче!
– Скачи!
Пришелец пошел к двери. На пороге оглянулся.
– Полегчало у меня на душе. – Хотел выйти, но игумен остановил его. Подойдя вплотную, он заглянул человеку в глаза, сказал негромко:
– Слушай, не спрашиваю, что за град, не пытаю. Но видел я, как прискакал ты. Конь у тебя заморен. Обожди.
Сергий подошел к двери, приоткрыл ее, приказал послушнику:
– Ко мне отца ключаря!
Немного времени спустя в келью вошел отец ключарь. Был он поджар и костляв, на обтянутом худом лице бегали маленькие, острые глазки.
– Вот что, отец, – сказал Сергий, – дай этому человеку самого резвого коня, что есть в монастыре.
Монах пожевал тонкими кривыми губами. Редкие усы и борода клином не могли закрыть их.
– Нет у нас таких коней, отец игумен, ты в Москву, смиренства ради, пешой ходишь, а мы люди махонькие, нам не пристало, да и некуда на конях скакать.
– Как так нет коней? Я на конюшне добрых коней видел!
«Ничего–то ты, отец игумен, не ведаешь, – ехидно ухмыляясь, подумал отец ключарь, – вместо того, чтобы о царях ордынских молиться, ты крамолу супротив них сеешь. «Русь, Русь!..» – только от тебя и слышно, где же тебе в монастырских конях разбираться. Так я и дам какому–то прощелыге лучшего монастырского коня! Жди!» Но сказал совсем не то, что думал:
– То кони рабочие, тяжелые, на них далеко не уедешь.
Игумен задумался, потом хмуро приказал:
– Коли так, возьми доброго коня в деревне.
– Возьму, отец Сергий, тотчас же за конем пошлю.
Уходя из кельи, монах не утерпел, сказал:
– Видишь, отец игумен, как ладно получается. Дал нам князь деревеньку, а ты отказывался да на меня серчал, ан, глядь, и тебе деревенька пригодилась. Коня–то у мужиков велел забрать.
Сергий нахмурился:
– Иди, отец ключарь, и приведи коня, а что с деревенькой у тебя ладно получается – не думай, что я того не знаю. Три шкуры с мужиков дерешь.
