Текст книги "Зори над Русью"
Автор книги: Михаил Рапов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 58 страниц)
Настал день, когда Лука с высокого седла взглянул под темные своды Смердьих ворот. За воротами дорога, выйдя из Псковского Кремля, круто шла вниз к реке Великой. Сверху хорошо было видно, как полки новгородцев и псковичей вереницами тянулись по льду, поднимались на тот берег, где в Завеличье, среди занесенного снегом пепелища, там и тут желтели свежим деревом срубы новых изб.
Вместе с народом Лука выехал из ворот. Оглянулся. В последний раз пристальным взглядом мастера окинул стены и башни.
На потемневшем от времени известняковом плитняке белели следы недавней заделки. Мастер слез с коня, подошел к стене вплотную, стащил рукавицу, положил руку на камень. Здесь после рыцарей осталась глубокая выбоина, ломились захватчики в Смердьи ворота и ушли, не солоно хлебавши. Эту свежетесанную белую плиту положил он сюда своими руками. Сейчас можно вот так стоять у стены и думать: «Хоть вновь приходите, непрошеные гости! Милости просим. Стены Пскова готовы. Смотрите, стенобитные машины не поломайте!»
В это время из ворот вышли новые ряды воинов. Показались стяги новгородские, псковские. Следом ехал Захар Давыдович в богатом боевом доспехе. Шелом новгородского воеводы сверкал золоченым узором. Рядом с ним ехал псковский посадник Пантелей в лихо заломленной высокой собольей шапке. Седая борода посадника снежной волной рассыпалась по алому сукну шубы, Заметив у стены мастера Луку, он повернул к нему.
– Никак и ты, Лука, в поход?
– В поход, – коротко ответил Лука.
– Твое ли это дело! – воскликнул посадник. – Ты и без того потрудился, стены Пскова починил. Весь град у тебя в подручных ходил, пока кремль укрепляли. Баста! В поход идти тебе не след. Вишь, и я дома остаюсь – стар, а мы с тобой сверстники. Молодые и без нас Изборск выручат.
Пантелей говорил участливо, но Лука, слушая посадника, все больше хмурился. Наконец не стерпел, перебил его:
– На добром слове спасибо тебе, Пантелей, но в поход я пойду. Слыхал, как меня рыцари обидели? Душа горит!
Посадник понял Луку, замолк, торопливо отъехал прочь. А зодчий сел на коня и стал спускаться к Великой. И тут–то на скате горы к Луке подъехал Прокопий Киев. Сидел он на какой–то низкорослой лохматой коняге, и потому заглядывать в лицо мастера ему пришлось снизу. Лука не ответил на его приветствие, отвернулся, но Прокопий ехал следом, не отставая. Потом он сказал:
– Не гневайся, мастер. Видел ты меня в Москве верным слугой злодея твоего, боярина Василия, ныне врагами мы с ним расстались.
Лука откликнулся совсем не приветливо:
– Сомнительно что–то. Разбойничали вы вместе.
Прокопий обрадовался даже этому. Закивал головой.
– Истинно вместе! Но когда боярин тебя заточил, я ему поперечить посмел. С той поры меж нами черная кошка пробежала. – Лука только головой покачал, а Прокопий, не давая ему раскрыть рта, заспешил, зачастил:
– Господа новгородцы, когда тебя вызволяли, боярина Василия пощипали малость. Сам ведаешь. Он и задумал свои дела поправить, и, пока Новгород на немцев сбирался, боярин рыцарям целый обоз припасов послал. Ну и угадал, поторговал на славу.
– Вот пес! – вырвалось у Луки.
– Истинно, – опять закивал Прокопий, – истинно пес! Да не о нем речь. Суть в том, что с обозом он меня послал. Вишь, опытнее Прокопия Киева приказчика у него не сыскалось. А я, как проезжал по Псковской земле, поглядел на разорение, что немцы учинили, так у меня сердце кровью и облилось. Вернулся в Новгород, честно перед боярином отчитался, а потом плюнул ему в бороду…
– Ну и что же боярин? – спросил Лука.
– Известно, прогнал, не заплатив ни полушки. Я на то рукой махнул да и подался во Псков, вот и поспел к походу. Только доспех у меня по бедности худ.
Доспех, действительно, на Прокопий был скудный. Кольчужка с ободранным подолом, шлем в рыжих пятнах ржавчины и самодельный кистень – цепь, прикрепленная к грубостроганной рукоятке. На другом конце короткой цепи простая гиря, видимо, добытая в какой–то новгородской лавке. Только и хорош был щит. Большой, прямоугольный, чуть выгнутый. С широкими ременными лямками. Но когда Прокопий повернулся к Луке так, что мастер смог увидеть наружную поверхность щита, он невольно отшатнулся при виде черного рыцарского креста на белом поле. [212]212
Черный крест на белом поле – эмблема рыцарей Ливонского ордена.
[Закрыть]
Прокопий усмехнулся:
– Ты чего?
– Зазорно латинский крыж на щите носить. Брось этот щит, Прокопий.
– Что ты, мастер! Да у меня вся надежа на этот щит. Пока не добуду в бою другого, буду носить этот.
По снежной равнине прямо на новгородские и псковские полки мчались тяжеловооруженные рыцари. Грозно нарастал железный лязг. Рыцари шли клином.
«Свинья! Свинья!» [213]213
Клинообразный строй рыцарских полков русские звали «свиньей».
[Закрыть]– как шелест, пронеслось над русскими рядами. Рыцари надвигались. Уже хорошо были видны черные кресты на белых щитах, направленные вперед острия копий и нечеловеческие железные личины вражьих шлемов.
Захар Давыдович оглянулся на своих. Побледневшие, суровые лица.
– Что ж, братья, настал час битвы! – громко сказал он. – Встретим ворогов, как деды наши на Чудском озере их встретили. Тогда тоже немцы на рати Александра Невского свиньей шли. Выходит, не впервой! Не забывай, ребята, главное – строй у них разбить, а там тащи дьяволов с седел. Упадет – с земли не поднимется, доспехи на них тяжелые. – Повернувшись лицом к врагам, воевода вынул меч.
Стремителен удар рыцарской «свиньи»! Сжимается тоскливо сердце, когда в лязге и грохоте накатывается безликий тесно сомкнутый клин панцирной конницы. Но когда сердце опалено праведным гневом, не остается в нем места для страха. Ни один человек русской рати не попятился, не дрогнул, не побежал. Твердо уперев копья в землю, встретили новогородцы врагов, на щиты приняли удар вражьих копий и… не устояли… Первые ряды были смяты и затоптаны подковами тяжелых, бронированных коней.
Тут бы, казалось, и битве конец. Руби бегущих! Ан нет! Никто врагам хребта не кажет, и чем глубже врезалась немецкая «свинья» в русский строй, тем чаще начали опрокидываться рыцари. Теперь длинные копья им только мешали, а мужицкие топоры делали свое дело.
Еще немного, и от немецкого клина ничего не осталось, сражающиеся перемешались. Лука, стоявший в стороне от чела войск, ждал, когда волна сечи дойдет и до его ряда. Наконец прямо перед ним оказался рыцарь. Лука спокойно, деловито встретил щитом рыцарский меч, отступил на шаг и сам обрушил секиру на шлем врага. Рыцарь качнулся, но усидел.
«Эх! Прав был посадник Пантелей, стар я!» – подумал Лука. Рыцарь, видя седую бороду Луки, понял, что сила на его стороне, насел, перестал беречься. Мастер медленно отступал, чувствуя, как гнев охватывает его всего. «Рвануться бы вперед, забыть о расчете! Нельзя!»
На какое–то мгновение рыцарь не закрылся щитом, и Лука, вложив всю силу в удар, влепил ему топором прямо в лоб. Рыцарь опрокинулся, загремел, как пустое ведро.
– Это тебе за сына! За сына! За сына! – кричал Лука, стараясь заглушить шум битвы. По–молодому спрыгнув с седла, мастер кинулся на врага, силившегося подняться и опять и опять опрокидывавшегося под тяжестью доспеха.
Сквозь узкие прорези забрала рыцарь увидел над собой занесенную секиру. Откуда в памяти рыцаря нашлось нужное русское слово, но только оно нашлось.
– Пощада! Пощада! – взвизгнул он не своим голосом.
– А, сволочь, по–нашему заговорил! – рявкнул Лука и рассек–таки шлем врага. Но тут же покатился сам, сбитый с ног нежданным ударом. Кошкой вскочил на ноги и уже без расчета стал отбиваться, не понимая, что удары его неверны, не чувствуя, что силы его оставляют.
«Конец! Щит треснул!» – Лука оглянулся. Вокруг свалка, сеча, треск ударов, вопли раненых. «Выручать некому!» – Лука отшвырнул бесполезный щит и бросился навстречу верной смерти. Ослеп от ярости. Только искры из–под лезвия топора видел. Но где же устоять пешему против конного! Рыцарь сверху ошеломил Луку. Старик рухнул в снег. Рыцарь перегнулся с седла, пытаясь достать его мечом, но кто–то прикрыл Луку щитом, и рыцарь, уже взмахнувший мечом, почему–то не ударил.
Мастер не видел, как на рыцаря налетели двое конников и ему оставалось только спасать свою шкуру.
Лука сел в сугробе. Стирая кровь и снег с лица, он силился понять, что произошло.
Сеча откатилась куда–то в сторону. Над Лукой, улыбаясь, стоял Прокопий Киев.
– Вишь, зодчий, пригодился мой щит тебя прикрыть, а ты его лаял.
Лука на это ничего не ответил, но за него ответил кто–то другой:
– Может, оно и так, но ныне ты, Прокопий, можешь русский щит подобрать. А этот брось.
Прокопий вздрогнул, оглянулся.
– Боярин Гюргий!
– Он самый, – откликнулся Юрий Хромый, подъезжая вплотную к сугробу, где еще сидел Лука. – Аль не приметил, что рыцаря, от которого ты Луку прикрыл, мы с Мишей Поновляевым отогнали?
Прокопий закивал:
– Спасибо. Выручили.
– Ну, ну! Может, выручили, а может, и нет. Ты иди щит себе поищи.
Прокопий покорно пошел прочь.
Оглянувшись на его сгорбленную спину, Лука сказал с укоризной:
– Зря обидел человека, боярин Юрий!
Юрий промолчал, только поглядел вслед Прокопию, но взгляд его не смягчился.
Ночь была тихой, морозной. Вызвездило. Сквозь черные ветки берез на темно–синем небе горели Стожары. [214]214
Стожары – Плеяды. Иногда так называли и другие созвездия.
[Закрыть]
Под мерцающим светом звезд, казалось, мерцают и увалы снежных сугробов, меж которыми змеилась еле заметная дорога.
Понуро опустив голову, по дороге тащилась старая кляча, и так же понуро, согнув спину и ежась от холода, на ней сидел человек.
– Стой!
Из–за стволов на дорогу выскочили два воина. Человек покорно остановил свою клячу, взглянул на воинов. Дрожащей рукой стянул с лысой головы шапку, перекрестился:
– Слава богу, к своим попал.
Но воины не спешили признать его своим – человек ехал с заката, с вражьей стороны.
– Почему от немцев едешь?
– От каких немцев, братцы? Немцев далече отогнали. А я заплутался.
– Как ты мог в тех местах, отколь едешь, заплутаться? Как туда попал, коли вот здесь мы самые что ни есть передовые в стороже стоим. Откуда едешь?
– Кабы я знал. Говорю, заплутался.
– Сам кто таков?
– Новгородец. Прокопием Киевом меня люди кличут.
Воины переглянулись. Старший из них, родом псковитянин, спросил другого – новгородца:
– Ты про такого ведаешь?
– В Новом городе точно есть такой. Только сомнительно… – Новогородец посмотрел на потертый тулупчик всадника, покачал головой:– Прокопий Киев боярина Василия Данилыча правая рука, сам он из житьих людей, [215]215
Житьи люди – более мелкие, сравнительно с боярами, новгородские феодалы.
[Закрыть]человек не бедный, а этот, гляди, оборванец.
Всадник, боясь, что его перебьют, зачастил:
– Так, так, так! Все так, добрый человек. Только повздорил я с боярином. Против его воли в поход пошел, он меня за то в разор разорил.
– Все может быть, – согласился новогородец, однако твердо взял под уздцы коня незнакомца. – Все может быть, но в лице мне Прокопий Киев неведом. Новгород велик, всех не упомнишь. Тебя, дядя, опознать надобно.
Всадник с готовностью согласился:
– Надобно! Надобно!
– Знает тебя кто из наших?
– А как же! Чаю, не один, так другой новогородец меня признает. Ведите.
– В том–то и беда для тебя, что у нас в стороже все больше псковитяне.
– Из псковитян меня мастер Лука признает.
– Зодчий!
– Он! Он!
– Ну повезло тебе. Лука–то здесь.
Псковитянин сказал своему подручному:
– Ты, Вася, сведя его, а я на стороже останусь.
За поворотом дороги из–за кустов брызнул красноватый огонь костра. Вокруг на груде еловых лап сидели воины.
– Эй, зодчий!
Навстречу подходившим от костра поднялся мастер Лука.
– Тебе этот человек ведом?
– А как же! Зовут его Прокопием, а прозвище Киев.
Прокопий оглянулся на воина: «Ну, доволен?» – а сам быстро, краем глаза пересчитал людей у костра: «Восемь душ».
Воины потеснились, и гость уселся у огня, протянул к костру скрюченные от холода пальцы, потом облегченно вздохнул и принялся разматывать веревку, которой, вместо кушака, был затянут его тулуп.
Воин, провожавший Прокопия, пошел обратно. Выйдя из–за кустов, он остановился: под березами пусто. Крикнуть не успел; стрела, пущенная почти в упор, разорвала его кольчугу и пробила сердце.
Потом все свершилось по–задуманному. Ничего не подозревавшие русские воины были незаметно окружены врагами. Когда затрещали кусты и немцы, с обнаженными мечами бросились на сидевших, Прокопий быстро вскочил и, прежде чем Лука успел понять его замысел, ударил зодчего в висок. Лука упал замертво.
Русские отбивались упорно и яростно. Сбитый прямо в костер, кнехт [216]216
Кнехт – воин из крепостных немецких крестьян, подчиненных феодалу–рыцарю.
[Закрыть]взвыл диким голосом. Следом за ним полетел другой. Но силы были слишком неравны. Более тридцати кнехтов и двое рыцарей вскоре перебили всю стражу. После того как последний псковитянин рухнул в снег, Прокопий наклонился над Лукой, ослабил путы и принялся растирать ему лицо снегом.
Зодчий открыл глаза. Чуть алели угли затоптанного костра. Вокруг толпились враги. На корточках перед ним сидел Прокопий. Превозмогая боль, зодчий отвернулся, лишь бы не видеть рожи предателя.
Невысоко над кустами по–прежнему спокойно и ясно горели, переливаясь, разноцветными огнями Стожары. Словно предвидя, что ждет его мрак темницы, Лука жадно смотрел на мерцающие огни звезд, а в уши лезла торопливая речь Прокопия…
– Дурак ты, дурак, зодчий! Волосом сед, а ума нет! Не хотел Василию Данилычу тайну Московского Кремля выдать, тебе же хуже. Юрка тебя в битве выручил, так ты здесь попался. Мы–то с боярином свое взяли, рыцарям тебя продав, а тебе, дай срок, немцы язык развяжут!
Еле держась на ногах, мастер Лука медленно поднимался в узкой щели лестницы, проложенной в толще каменной стены. За спиной вплотную шагали два кнехта, дышали прямо в затылок. Каждый шаг был мучителен, в голове мутилось, и лестница, и стены колыхались. Хотелось ухватиться за неровности валунов, из которых была сложена каменная башня, но рук поднять Лука не мог – вчера их вывернули на дыбе. Старик сам дивился, откуда у него берутся силы, чтобы одолеть эти проклятые два десятка ступеней. Бодрили шаги кнехтов, ибо показать врагам, что силы иссякли, хуже и быть ничего не может. Ну вот, наконец, последние ступени. Щель расширилась. В глубокой полукруглой нише дубовая дверь, поперек ее узорные полосы петель. Один из кнехтов протиснулся вперед, распахнул дверь.
Войдя в мрачную сводчатую залу, мастер в изнеможении остановился. Голова его начала понемногу запрокидываться, так что узкая борода, ставшая за эти дни, проведенные в застенке у рыцарей, совсем белой, задиралась все выше. Наконец затылок коснулся холодного камня. Немного полегчало. Зодчий выпрямился и молча посмотрел на трех рыцарей, сидевших в полутемном конце зала. Тут же сбоку, опершись локтем на стол, сидел закутанный в черное монах.
Средний рыцарь поднялся, громыхнул железной перчаткой по столу, закричал, как залаял, по–своему:
– Долго ли ты будешь упорствовать, псковитянин?
Лука оглянулся, только сейчас заметил стоявшего в стороне переводчика. Тот частил:
– Ты испытал пытку, испытаешь горшую!
Зодчий молчал.
– Пора понять: ты в наших руках, и мы вырвем у тебя тайну московского замка.
Словно какая–то сила отбросила мастера от стены. Рванулся навстречу железным маскам рыцарей, крикнул хрипло:
– Нет, дьяволы, не вырвете! По–вашему не будет! – Переводчик едва успевал переводить слова Луки.
Рыцарь грузно сел, еще раз громыхнул кулаком по столу, что–то сказал своим. Теперь к Луке повернулся монах. Мастер разглядел морщинистое лицо, ястребиный нос. Прочел холодную свирепость в маленьких, колючих глазках.
Заговорил монах тихо, но так зловеще, что Лука невольно больше прислушивался к его скрипучему голосу, чем к словам переводчика. Тот поминутно покашливал, пищал по–комариному, надоедно:
– Ты, псковитянин, заблуждаешься. Ты еще не изведал всех наших пыток. Мы раздавим тебе пальцы в тисках, мы будем пытать тебя водой и огнем, мы изломаем тебя на колесе. Средства испытанные. Мы умеем заставить человека говорить.
Лука молчал. Не спорить же с иродом. Пытка покажет! Монах начал повышать голос, но Луку криком было не пронять, вырваться отсюда он не надеялся и хотел лишь одного, чтобы враги не заметили, как дрожат у него колени, как подгибаются ноги от слабости. Мастер оглянулся. Заметил у стены грубо сколоченную скамью. Пошел к ней, пошатываясь, касаясь плечом стены. Сел.
Переводчик закричал, поперхнулся и снова принялся кричать:
– Опомнись, старик, ты посмел сесть перед магистром Ордена. [217]217
Магистр Ордена – глава Ливонского рыцарского ордена.
[Закрыть]Встань, сейчас же встань! Худо будет!
– Хуже не будет! – твердо сказал Лука. – Пощады не жду! А ты, кочет, не петушись. Переведи им: чем о Московском Кремле меня пытать, они бы лучше про Псков спросили, а то замахнулись на Москву, а сами о Псков зубы сломают.
– Ты прав, зодчий, – сказал магистр после короткого раздумья. – Воевода ваш убит, войско новогородцев и псковичей отступило, близок час, Орден вновь пойдет на Русь. Мы слушаем, что ты расскажешь о Пскове.
– Убит Захар Давыдович? – переспросил Лука.
– Убит! Скоро мы пойдем на Псков!
– Брешешь, немец! На Псков вам скоро не пойти, ибо положили мы рыцарей без счету. А впрочем, милости просим. Я стены Пскова починил. Милости просим! Псковичи вас на стенах мечами встретят, горячей смолой обольют. Ошпаренными псами прочь побежите.
– Мы придем! – Рыцарь поднялся, повторил торжественно: – Мы придем! Не сегодня, завтра мы растопчем и Псков и Новгород. Не сейчас, так через век, через два мы превратим каждого из вас в раба. Ты хвалишься, что починил стены Пскова. Настанет день на вашей земле, вашими руками будут воздвигнуты каменные твердыни рыцарских замков, откуда мы или потомки наши будем властвовать над русскими племенами!
Магистр вдруг смолк, потому что Лука, откинувшись к стене, громко смеялся.
– Он сошел с ума от пыток, – пробормотал монах, но Лука, вдруг оборвал смех, подался вперед и бросил презрительно:
– Совсем худо для вас, рыцари, если и наибольшие из вас так слепы. Надо узнать врага, прежде чем выходить на бой, а вы… – Лука опять засмеялся. – Экую чушь сморозил – над русскими племенами вздумал властвовать! Нешто есть такие? Знай, немец, есть русский народ, не племена, но народ великий и непокоримый…
Рыцарь опять со всей силы хватил кулаком по столу.
– Замолчи, старый пес! Расхвастался! Вам на загривок монгол уселся, а ты смеешь русских непокоримыми называть! Непокоримы и непобедимы только мы, рыцари, Нибелунги, потомки Зигфрида, [218]218
Зигфрид – герой немецкого эпоса – «Песен о Нибелунгах».
[Закрыть]который убил дракона и, выкупавшись в его крови, стал неуязвимым. Знаешь ли ты это?
– Знаю! – ответил Лука. – Нам, псковичам, хошь не хошь, а надо про вас все знать – на рубеже живем. Слыхали мы и про Зигфрида. Славный был богатырь…
Рыцари не ждали таких речей от пленника, закивали головами.
– Однако как дело–то было? – продолжал зодчий. – Кажись, так: когда купался Зигфрид в крови драконьей, ему на спину листок упал, и единое местечко осталось на нем уязвимым. Так, что ли? Коварством выведали враги про то место и предательски убили Зигфрида. Копьем в спину! К чему же похвальба ваша? Кровь и грязь, коварство и измена – вот чем полны ваши песни о Нибелунгах! – Лука вздохнул и печально закончил: – А Зигфрида мне жаль…
Этого враги не стерпели. Монах сделал знак кнехтам, те бросились к зодчему, рванули вывихнутые руки. Все поплыло перед глазами старика, и зодчий с воплем рухнул на пол.
…В уши назойливо лез скрипучий голос. Слов не разобрать – немецкие. Лука открыл глаза. У самого лица пестрая каменная плита с кривой трещиной с угла на угол. Зодчий поднял голову. Рыцари и монах стояли над ним.
Лука не понял, о чем они говорили.
Заметив, что мастер пришел в себя, монах что–то сказал кнехтам. Луку подхватили сильные руки, подняли и грубо, рывком поставили на ноги, но старый мастер не мог стоять, кнехтам пришлось бросить его на лавку.
– Будешь ли ты говорить? – закричал магистр.
– Буду! – Лука выпрямился. – Не все я сказал! Вот погубили вороги вашего богатыря – Зигфрида, и дивиться тут нечему! С того самого часу, как ему листок на спину упал, был Зигфрид обреченным. А ведомо ли вам, что нашему богатырю Илье Муромцу во бою смерть не написана?! Не корите Русь, что насел на нас ордынец. Не корите! Идолище поганое тож на груди у Ильи Муромца сидело, тож хвалилось, что побило Илью–богатыря, да от удара Ильи полетело выше дерева стоячего, ниже облака ходячего! Так было! Так будет! Ни Орде, ни вам не задушить русский народ! Все мы правнуки Ильи Муромца!
Магистр пытался прервать Луку, куда там! Мастер кричал свое, магистр гаркнул на переводчика:
– Как ты посмел такие слова нам переводить? Замолчи, пока шкура у тебя цела!
Но монах думал о другом – замахал на магистра широкими рукавами:
– Слова и мысли врага надо знать! – И переводчику: – Ты что замолчал? Продолжай!
А Лука кричал:
– Не Зигфриду, но Илье, но народу русскому во бою смерть не написана! – повалился без сил на лавку. Монах только головой повел. Кнехты кинулись на зодчего, опять рванули вывернутые руки.
– Убрать! – крикнул монах. Бесчувственного старика уволокли. Едва захлопнулась дверь, рыцари заговорили все вдруг.
– Упрямый, дьявол!
– Таких не покорять, а избивать надо.
– Всех их не перебьешь, много их.
– Что же делать с зодчим?
– Пытать!
– На колесе изломать!
Монах, до того молчавший, застучал костяшками пальцев, заворчал:
– Слушайте вы, крикуны. Позволили псковитянину глумиться над вами, а теперь шумите.
Магистр начал было возражать, что не они, а сам святой отец велел переводчику переводить мятежные речи, но монах так взглянул на него, что рыцарь сразу смолк: не спорить же с легатом папы. [219]219
Легат папы – доверенный представитель Римского папы.
[Закрыть]
Монах продолжал:
– В словах псковитянина есть зерно истины. Что мы вцепились в тайну Московского Кремля? На что она нам? Что нам до Москвы? На пути у нас пока Псков и Новгород, но сейчас и на эти города мы не пойдем, ибо храбрейшие рыцари Ордена погибли. Обескровлен Орден! Обманул нас новгородец Прокопий, обольстил. Деньги большие взял, а за что? За упрямого старика, которого и пытать как следует нельзя – сдохнет.
– Что же вы предлагаете, святой отец?
Монах откинул капюшон. На его тонких бесцветных губах скользнуло подобие улыбки.
– Что предлагаю? Предлагаю вернуть затраченные деньги. Вернуть с прибылью. Найдутся люди, которым тайна Московского Кремля нужнее, чем нам.
– Про кого вы говорите, святой отец?
– Это ясно и младенцу. Про великого князя Литовского Ольгерда.
– Но Ольгерд враг Ордену, он не станет и говорить с нами. Ольгерд помирился с Москвой. Слух есть, шурин его, Тверской князь, в Москву собирается ехать, о мире договариваться накрепко. Зачем нужен теперь Ольгерду зодчий Лука?
Монах не удостоил магистра ответом, только презрительно отмахнулся.
А в это время кнехты стащили Луку в подземелье замковой башни, швырнули вниз.
Ударившись головой о стену, Лука опомнился. Постанывая, поднялся с сырого каменного пола, голова уперлась в осклизлый свод.
Тьма.
Только напротив двери в стене слабо светится небольшая отдушина. Стены с боков сдвинуты тесно: то одно, то другое плечо упирается в камень.
Зодчий в изнеможении опустился на пол, но лежать можно было лишь скорчившись.
Каменный мешок. Каменная могила.
Бейся, кричи – никто не услышит.
Старик опять поднялся, шагнул к двери, прижался лицом к железу, заговорил не для врагов, для себя:
– Заточили! Так тому и быть! Видно, отсюда мне уже не выйти, а коли выйти, так только в застенок, на пытку. Пусть так! А все же, господа рыцари, черта с два вы из меня что вытянете!
