Текст книги "Не буди Лихо (СИ)"

Автор книги: Марина Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

– То есть, в принципе, ты не возражаешь? – пробормотал он, пробираясь рукой мне под майку.

– Дима!

Наверное, он бы всё-таки меня уговорил, потому что, как выяснилось, я совершенно не могу сопротивляться ему, когда он такой. Открытый, страстный. Когда смотрит и действует так, словно я единственная женщина во Вселенной. Приятно до чёртиков.

К моему стыду, прервали нас родители Димона, точнее, папа, деликатно постучавший в дверь, неделикатно произнеся при этом:

– Митька, надеюсь, ты Маше показываешь, где лежат полотенца, а не делаешь ей искусственное дыхание рот в рот.

Учитывая, что в тот момент Диметриуш именно этим и занимался, я задохнулась от смущения и решительно вырвалась из соблазняющих объятий, одёрнула задравшуюся до шеи майку – и когда успел только! – ещё и кулаком погрозила. Последнее, правда, предназначалось скорее моему осатаневшему либидо, а не довольно жмурящемуся демону.

Димон поймал меня за запястье, поднёс к губам сжатую в кулак руку и игриво куснул костяшки пальцев, не отрывая от моих глаз жаркого обещающего взгляда.

– Продолжим вечером, – то ли спросил, то ли поставил перед фактом он, а я, млея от прокатившейся по телу дрожи, слабовольно кивнула.

– Не задерживайся, – попросил Диметриуш и вышел, наградив напоследок коротким поцелуем. А я ещё долго стояла, бездумно рассматривая в зеркале своё раскрасневшееся, растерянное отражение, не веря, что всё на самом деле. Не веря и боясь, что с минуты на минуту я проснусь, стеная от разочарования и боли. Или что не проснусь, но боль всё равно придёт.

Я плеснула в горящее лицо холодной воды и прикрыла глаза.

Машка-Машка, какая же ты дура слабохарактерная! Три поцелуя и одно стихотворение, а ты уже готова бежать за ним на край света. Очнись! Это демон! Все его поступки корыстны изначально. Каждый жест с намёком, каждое слово сказано не просто так!

Но сердце упоительно замирало каждый раз, когда память услужливо подбрасывала картинки из нашего недолгого совместного прошлого. Вот Димон наклоняет на бок мотоцикл и хохочет, вслушиваясь в мой визг, вот заботливо поправляет шлем, несёт на руках по пустыне, обжигает взглядом на озере в оазисе…

Господи! Кажется, непоправимое уже случилось. Я ещё не хотела в это верить, но сердце уже приняло решение и опрометчиво неслось навстречу неминуемой катастрофе. Почему неминуемой? Потому что в совместное счастливое будущее нашей пары я почему-то не верила.

Глава 20, в которой разные жизни складываются в мозаику одной судьбы

Бледное от зноя небо прочертила стремительная тень ласточки и замерла в прозрачной тени стеклянного дворца. И в тот же миг женщина с той стороны окна открыла глаза и равнодушным взглядом окинула прозрачный потолок своей комнаты.

– Сурх… – донеслось до неё шёпотом зелёных листьев. – Сурх ма таисса! Сурх ма сэкк! Сурх…

Тяжело поднялась, опираясь о край кровати и тряхнула головой, словно это движение могло помочь ей избавиться от голоса, который её разбудил. Печальный шёпот, наполненный болью и тоской.

– Нэх а таисса, – прошелестела она, чувствуя, как щёки обжигают горячие слёзы. – Ахм-их таисса… Не твоя. Не зови. Не приду, Крылатый.

Потянулась гибким бронзовым телом, перекинула за спину тяжёлые волосы и, как была, обнажённой, неспешно двинулась вниз, туда, где кто-то подвывал бесцветным голосом, словно дул в пустой медный чан:

– Су-урх, илххар! Шушунн илххар! Ялл! Су-урх, ял! Илххар, ял!

И снова, по кругу, заглушая рвущий душу на куски шёпот, ещё раз, пока в голове не осталось ничего, кроме этого воя.

А Сурх всё спускалась и спускалась. Сначала неспешно, аккуратно переставляя босые ноги, словно заново училась ходить, оглаживая тёплые перила из красного дерева, но чем ближе был призывающий голос, тем быстрее она двигалась, недовольно хмурясь и досадливо поджимая губы.

Казавшаяся бесконечной лестница, наконец, закончилась, и Сурх, отодвинув тяжёлую штору, шагнула в круглую комнату, заполненную густым, удушливым ароматом воска и ладана, и блаженно улыбнулась, когда вокруг неё взорвалась оглушительная тишина.

В тёмном помещении горели свечи, а на застеленном алым бархатом алтаре лежала обнажённая женщина, маленькая, хрупкая. Её можно было бы принять за девочку, если бы не большой живот, увенчанный выпирающей горошинкой пупка. А над ней, над этой горошинкой, под которой трепетала от страха ещё не видевшая света жизнь, зависло острое лезвие кривого ножа.

Сурх взглядом скользнула выше, к рукояти, которую обхватили сильные, покрытые мелкими волосками пальцы, на смуглое запястье, выглядывающее из широких рукавов ослепительно-белой ризы. Женщина нахмурилась и вскинула голову, вглядываясь в стоящего за алтарём мужчину.

– Сэ? – спросила она охрипшим от длительного молчания голосом и брезгливо поджала губы, когда слева от неё с глухим стуком упал один из присутствующих на странном обряде людей.

– Хвин най-рэнн, – презрительно бросила она и посмотрела на того, кто занёс нож над жертвенным младенцем. – Сэ? Нэх!!

Рука мужчины дрогнула, а сам он побледнел.

– Богиня! – шевельнул посиневшими от страха губами. – Богиня…

– Богиня-богиня, – отмахнулась от него Сурх и встревоженно глянула на лежавшую на алтаре девушку.

– Пресветлая мать! – в отличие от своего помощника, жрец не упал в обморок, он бухнулся на землю, со всего размаху приложившись выбритой наголо головой об пол, затянув уже надоевшее:

– Су-урх илххар! Шушунн илххар! Ты пришла!

И снова головой об пол, да так мощно, что в комнате отчётливо послышался треск.

«Хорошо, но мало», – подумала Сурх, а вслух произнесла:

– Ну, ясно, пришла. Ты же звал. А потому спрошу ещё раз: что надо?

Подошла к алтарю вплотную, глянула мельком, всё ли в порядке с матерью и ребёнком, опустила на обоих сонную печать и изумлённо огляделась по сторонам.

– И что вообще происходит в моём доме? Кто эта женщина?

– Сие не женщина, – заискивающе глядя снизу вверх, ответил жрец.

– Да что ты говоришь? – развеселилась Сурх. – Кто же тогда?

– Сие мерзопакостная тварь, – услужливо сообщил жрец, – взошедшая на ложе с демоном и понёсшая от него.

Сурх наклонила голову к плечу и недоверчиво повторила:

– Мерзопакостная тварь? – и языком провела по губам, словно пробовала на вкус слова, сладко-приторные, как вонь гниющего мяса.

– И что же ты, жрец, собрался делать с этой… тварью? И почему в моём доме?

– Как ты и завещала, Светлая мать, – тихо ответил он, не поднимая головы от пола. – Вырезать гнилое семя, а ведьму сжечь.

Там, где когда-то билось сердце и полыхал жаркий огонь любви, шевельнулось что-то болезненно и остро, и обнажённое тело от ужаса покрылось мурашками. Богиня громко, словно воздух вдруг стал густым, вздохнула и оглянулась на ту, кого жрец назвал гнилым семенем. Малышка, словно услышав, что разговор зашёл о ней, очнулась, задвигалась испуганно в материнском чреве, и Сурх поторопилась успокоить её, шепнув ласково:

– Ч-ч-ч-ч, ушки на макушке. Что всполошилась, трусишка? Спи. Ты ещё не жила ни секунды, рано тебе слушать о смерти… И слышать смерть тоже рано, – добавила богиня, когда плод затих под её рукой, а после шагнула к жрецу и мрачно уставилась в его белую спину.

– Завещала? – прохрипела Сурх, мечтая разукрасить безукоризненно чистую ткань алыми брызгами крови.

– Завещала, о Светлейшая, – ни о чём не подозревая, радостно выдохнул жрец. – Много веков твои верные Охотники уничтожают гнилое семя. И несмотря на то, что это обременительный труд, мы счастливы нести свет и очистительное пламя праведной мести…

Услышав о мести, Сурх пошатнулась, как от удара, и прикрыла глаза. В груди уже не просто болело. Ощущения были такие, будто там поселился маленький Феникс, который сначала умирал в страшных муках, а затем – в не менее страшных корчах – возрождался их очищающего пламени.

С трудом заставив себя поднять веки, богиня глянула на человека. Прикасаться к жрецу не хотелось, но это было самым простым и быстрым способом узнать правду. Поэтому Сурх опустилась на колено, положила узкую ладонь на светлый затылок и болезненно застонала, когда в её мозг густой, чёрной жижей хлынула многовековая боль. Тяжёлая, остро пахнущая дымом и горелой плотью, до краёв наполненная женскими криками и плачем детей.

– Что же вы наделали? – вскрикнула Сурх.

– Что же мы наделали? – схватилась она за голову, остро чувствуя собственную вину. Ушла, отвернулась от детей, бросила их на произвол судьбы. А главное, её бросила, последнюю. Самую маленькую, самую одинокую, ещё более несчастную, чем сама Сурх.

– Моя вина, – всхлипнула она, вынимая из дрожащего тела жреца душу.

– Только моя, – повторила, грустно глядя на затухающий огонёк жизни. Оглядела замерших в неестественных позах участников кровавой церемонии – и со всех углов комнаты к ней полетели разноцветные огоньки чёрных душ. А затем подошла к тихо спавшей посреди алтаря женщине и нахмурилась, вглядываясь в красивое лицо, обрамлённое буйной медью волос.

– Прости, дитя, – произнесла она с сожалением, роняя на обнажённый живот горячие капли слёз.

Девушка распахнула глаза и сонно улыбнулась:

– Шушунн илххар…

– Да-да, – Сурх кивнула. – Светлая мать…

– Ты пришла, чтобы покарать меня за грехи? Чтобы помочь очиститься?

– Я пришла, чтобы спасти тебя, дитя.

– Так почему же медлишь? – выпятила ещё больше свой огромный живот. – Я готова.

– Но, судя по всему, пришла слишком поздно, – покачала головой богиня. – Как посмотрю, за один день тут не справишься.

Нарисовав над головой девушки круг, Сурх велела бедняге спать, а сама вышла из комнаты и стала подниматься наверх, бормоча тихонько:

– Держись, Сурх, от разбитого сердца ещё никто не умирал. Держись, ты же богиня, а не старая кляча…

– Я проснулась, ветер, – засмеялась она, распахивая окна на верхних этажах дворца. И воздух наполнился прохладой и хрустальным звоном.

– Я проснулась, небо, – кричала, подставляя солнцу улыбающееся лицо.

– Я проснулась, Онса, – упрямо вздёрнула подбородок.

«Я жива, Крылатый», – дрогнуло несмело сердце.

Где-то на самом верхнем этаже Мироздания яростно вспыхнул дворец создателя. И в тот же миг в Подвале потухло одно из двух солнц и впервые за много столетий пошёл дождь. И Сурх захохотала, вспугнув присевшую на створку распахнутого окна ласточку. Маленькая птичка, испуганно чирикнув, взвилась, чиркнув краем острого крыла по стеклянной стене дворца и, без труда разрезав пространство, влетела в другую реальность, испуганно юркнув в приоткрытое окно огромного помещения, заполненного непривычно тихими детьми, которые усердно скрипели заточенными перьями.

Старый учитель проследил за стремительным полётом птицы и улыбнулся, когда та пристроилась над светловолосой головы новой ученицы. Самой взрослой среди всех его студиозусов. Самой ответственной и самой старательной. Склонив голову к левому плечу, девушка прилежно выполняла упражнение, не стесняясь своего возраста и не обращая внимания на то, что была старше всех своих коллег лет на десять, а то и пятнадцать.

А ведь она ему сразу не понравилась. Слишком высокого мнения о себе, слишком упрямая, слишком норовистая.

– Господин ректор, – причитал старый учитель, пытаясь поймать начальственный взгляд. – Ну, это же ни в какие ворота! Она же даже на окай не говорит! Надо мной же смеяться будут!

– Пусть лучше смеются, Хорх, чем плачут, – пожал плечами ректор, и старик испуганно прикусил язык.

– Конечно, мой принц!

Старый учитель вновь посмотрел на светлую головку. И трёх дней не прошло, как девушка полностью покорила его сердце своим усердием и тягой к знаниям, своим острым умом и открытой душой. Понятно, почему юный Диметриуш ходит за ней, как привязанный. Понятно, почему так ревностно оберегает. Будь Хорх на его месте, владей Хорх таким сокровищем, он бы на себя и не такое проклятие наложил. Кто бы мог подумать! Юный Бьёри не испугался зачернить душу тяжкими словами. Не побоялся обидеть того, кто столько лет был рядом с его семьёй… Впрочем, все обиды были забыты в тот день, когда старика познакомили с его новой ученицей.

Словно почувствовав его мысли, девушка подняла от свитка зелёный взгляд, и вдруг её лицо залила смертельная бледность. Она вскочила, зажав рот рукой, крикнула сдавленно:

– Не смей! Нет! Не хочу! – и вдруг начала заваливаться на бок. И завалилась бы, прямо на пол, не поймай её сидящие рядом мальчишки.

– Да что же это? – перепуганно выдохнул Хорх, и бросился к несчастной, не замечая, как ласточка выскользнула из-под карниза, сделала под потолком аудитории круг и вылетела в окно, исчезнув в облаке другой реальности. Дождливой и смрадной, заполненной запахом мокрого асфальта и бензина.

Пронеслась между проводами криворогого троллейбуса, поднырнула под арку акведука, пересекла сквер, густо уставленный скамейками, и вдруг резко свернула налево, направившись к неприметному двухэтажному особняку за высоким забором. Опустилась на толстую линию электропередач и с любопытством заглянула в затянутое крупной решеткой окно. Её бы эта преграда, конечно, не остановила, да и поставлена она была не для того, чтобы не впустить кого-то внутрь, а скорее, чтобы не выпустить, но менять пусть и смрадную и дождливую свободу на сухую и тёплую клетку маленькая птичка не собиралась, а лишь недовольно нахохлилась, блестя чёрными бусинками глаз.

Василиса встала с кровати и подошла к окну. На улице шёл дождь, и она протянула руку сквозь решётку, чтобы поймать пару капель. И пусть это не Луки, но если закрыть глаза, то можно представить на миг, что всё хорошо, что ничего плохого не происходит, что она выберется отсюда живой и здоровой. Впрочем, в последнее ведьма уже почти не верила.

В стену, у которой стояла кровать Василисы, тихонько поскребли, и женщина, нахмурившись, отвернулась. За те два месяца, что она провела в этом жутком месте, у неё появилась четвёртая соседка. Или сосед, она не знала точно, а уточнять не хотелось. У неё на лишние переживания и слёзы уже не осталось сил. Потому что и в этот раз всё закончится как всегда. Перестукивание, знакомство, обмен записками при помощи протянутой из окна в окно лески, а потом боль, крик и тишина.

«Господи! – правой рукой Василиса провела по лицу. – За что ты мучаешь меня? Убей уже или отпусти. Сил же уже нету…»

С другой стороны, именно потому, что сила в Василисе была, и немалая, её и держали в этом странном месте, изо дня в день пытаясь заставить, уговорить, обмануть. Но она держалась. И в первую очередь, ради Машки.

«Машка-ромашка, девочка моя золотая, надеюсь, у тебя всё хорошо!»

Василису не мучили, не пытали, но каждую ночь, стоило лишь женщине закрыть глаза, приходил ОН. Неясно во сне или наяву, скорее во сне, потому что в мире живых его не было уже очень давно. Только тот, кто упорно принимал ЕГО облик, об этом, видимо, не догадывался. Как и о том, что лишь это Василису и спасало. Потому что так сложно было противостоять ласковым рукам, которые она так и не сумела забыть, невыносимо тяжело было бороться с нежным шёпотом любимого голоса, уговаривающим, соблазняющим…

Как долго они ещё будут пытаться пробиться к Василисе используя этот образ? Когда поймут, что это бесполезно? А главное, что сделают, поняв?

Дверь, противно скрипнув, внезапно открылась, и Василиса испуганно села. На пороге стоял мужчина. Высокий, синеглазый, волосы отливают приятной рыжиной, а на запястье пульсирует красным глазом браслет в виде змеи, кусающей собственный хвост. Так вот он, оказывается, какой. Тот, кто умеет принимать чужую личину. Тот, кто скрывался все эти ночи за лицом единственного по-настоящему любимого мужчины.

– Значит, по-хорошему ты не хочешь? – хмуро заметил пришедший.

– Что тебе надо, демон? – спросила Василиса и неосознанно прижалась спиной к стене.

– Ты знаешь.

Знает. Он никогда этого не скрывал. С первого мига, ещё тогда, в Луках, когда ведьма так по-глупому попалась в расставленную ловушку.

– Мне нужна твоя сила, – проговорил мужчина. – А ещё мне надоело ждать. Поэтому я возьму всё сейчас, хочешь ты того или нет.

Василиса напряглась.

– Если бы мог, взял бы уже давно, а так…

И она совсем уже было собралась отправить демона по всем известному адресу, но тот вдруг злорадно усмехнулся и бросил на измятое покрывало какую-то книгу. Одного взгляда хватило, чтобы опознать в потрёпанном переплёте Машкину «Ведьмину книгу», и сразу заболело сердце.

– При наличии желания, – произнёс демон, издевательски улыбаясь, – подход можно найти к любому существу. И это гораздо проще сделать, если существо женского пола. Уж больно легко вы привязываетесь.

За тем, как он приближается, Василиса наблюдала молча, мечтая испепелить незнакомца взглядом и едва не воя от осознания своей беспомощности. Она же даже самым слабым проклятьем не могла по нему ударить. Ненавистные стены особняка впитывали в себя всю выпущенную силу, как губка воду. А демон тем временем приблизился и деловито и споро принялся расстёгивать пуговки на её рубашке. Гадость какая!

– Зачем тебе это?

Заметив полный брезгливого омерзения взгляд, мужчина отшатнулся, но только на секунду, а затем, уже не думая о сохранности женской одежды, ухватился за ворот рубашки и рванул так, что перламутровые пуговицы со звоном поскакали по разноцветной плитке пола.

– Назовём это моей маленькой прихотью. Всё-таки ты очень красивая женщина, так почему бы не совместить приятное, – двумя пальцами сжал обнажившийся сосок, – с полезным.

Горячим ртом демон прижался к груди, издав при этом стон, полный наслаждения, и Василиса вздрогнула. Потому что это не было неприятно, наоборот, от каждого прикосновения мужских губ она словно загоралась. Хотелось, чтобы мужчина не останавливался, чтобы дал больше, чем предлагал…

«Да что со мной такое?» – испуганно подумала она и закрыла глаза.

Демон понимающе хмыкнул. Одна его рука скользнула за пояс леггинсов, и Василиса сильнее зажмурилась, понимая, что это конец. Пусть так. Она прожила хорошую жизнь, пусть и не такую длинную, как хотелось бы, но зато за эту жизнь она хорошо усвоила одну вещь.

– Привязанность – это не всегда плохо, – произнесла ведьма и, распахнув глаза, поймала чёрный от страсти взгляд.

– М? – мужчина поцеловал уголок приподнятых в грустной улыбке губ. – О чём ты?

О том, что ты всё-таки проиграл. О том, что не получишь то, в чём так остро нуждаешься. О том, что демоны слишком самоуверенны для того, чтобы признать простую истину: они знают о ведьмах непозволительно мало.

Василиса снова опустила веки и нащупала толстую, полную энергии нить, которая связывала её с наследницей.

– Отдаю добровольно, – простонала она, чувствуя обжигающее поглаживание мужских пальцев.

– Что отдаёшь, сладкая? – мурлыкнул демон.

– Всё.

На какую-то долю секунды ведьма увидела свою внучку. Та сидела в какой-то незнакомой аудитории в окружении детей и, пожав от усердия губы, что-то писала в тетради. Почувствовала прикосновение силы и задержала дыхание.

«Девочка моя…» – прошелестела Василиса, теряя связь с реальностью.

– Не смей! Нет! – крикнула строптивая наследница.

«Прими…»

– Я не хочу! – заорала она и вскочила на ноги, протестуя, пытаясь закрыть канал передачи, крича от боли и бессилия.

– Не позволю! – прорычали у Василисы над ухом, и за мгновение до того, как мир наполнился тьмой, ведьма Лук с ужасом поняла, что нить, всю жизнь связывавшая её с наследницей оборвалась, а выпущенная сила потерялась где-то по пути.

Демон встряхнул безвольное тело, словно думал, что таким способом он сможет вернуть в него жизнь, и зарычал.

Ласточка торопливо взлетела с места, до дрожи напуганная этим яростным, болезненным, почти животным рёвом, суетливо рванула в одну сторону, повернула на девяносто градусов и влетела в тишину, разбитую едва разборчивыми всхлипами и чьим-то утешающим голосом.

Ослепнув от ярко-белого света, ласточка опрометчиво метнулась в сторону тёмного пятна и немедленно врезалась во что-то твёрдое и горячее.

– Ну, ничего себе! – охнул Диметриуш, едва успев поймать потерявшуюся в больничном пространстве птичку. – Смотри-ка, ласточка! Это же хорошая примета, правда? Говорят, к добрым вестям. Маш, ну глянь!

– Не хочу, – всхлипнула девушка, не поднялась, не посмотрела в его сторону. – Я ничего не хочу… Это я во всём виновата.

– Ну что за детский сад! – Бьёри опустил ласточку на подоконник, но та и не подумала улетать, а сделав круг по маленькому дворику, вернулась к палате.

На высокой больничной койке лежала маленькая женщина, такая бледная, что её лицо, пожалуй, слилось бы с белой подушкой, если бы не облако рыжих волос. Тут же, в большом удобном кресле сидел темноволосый демон с пиратской повязкой на глазу, удерживая на своих коленях ту девушку, которая ещё полминуты назад плакала, уткнувшись лицом в постель. Сейчас её хрупкие плечики тоже горестно вздрагивали, и демон неустанно проводил по ним рукой, шевелил копну светлых волос, шепча при этом:

– Ну, Машунь, пожалуйста. Нельзя столько плакать. Ты заболеешь.

– Мне плевать.

– А мне нет! И Василисе ты своей болезнью тоже не поможешь. Хватит убиваться! Она ещё не умерла…

– Ещё-ё-ё! – взвыла девушка, и Димон тихо выругался сквозь зубы.

– Снова здорово! Машка, это кома. Страшно, не спорю. Но твоя Буся жива, вот что главное. Мы же уже сто раз это обсуждали! Врачи дают хорошие прогнозы… А хочешь, перевезём её в Империю? Или я договорюсь с кем-нибудь из магов, чтобы глянули. Хочешь?

– Хочу! – она перестала всхлипывать и подняла на Диметриуша мокрые беспомощные глаза. – Мага.

Он подался вперёд и лёгким поцелуем прикоснулся к солёным губам.

– Ну, вот и славно. Вот и договорились. Главное, хватит рыдать.

Мария печально посмотрела на мужчину и тихо произнесла.

– Я только не понимаю, зачем. Зачем она это сделала, Дима? Неужели она думала, что я смогу это принять? Смогу жить с этой силой, зная, что Буся умерла… для меня?..

Димон скрипнул зубами. Проклятье!

– Она не умерла. Это раз. И этот раз я тебе повторяю уже в сотый раз.

– Господи! – Маша снова спрятала лицо у мужчины на груди. – Не передать словами, что я почувствовала, когда поняла, что она вливает в меня свою силу. Что не умерла, что жива, что отдаёт добровольно… Не могу! – всхлипнула, и снова задрожали плечи, а тонкие руки обвились вокруг талии демона. Сильно, – Ты понимаешь, что её спасло только то, что я была в Империи? Будь мы обе на Тринадцатом, я бы не смогла остановить поток, и тогда она отдала бы всё. Дим, понимаешь?

Дим мрачно глянул на светлую макушку и поджал губы. Василису, вне всякого сомнения, жаль. Но если выбирать между ней и Машкой… Поэтому он совершенно эгоистично считал, что лучше бы Василиса успела отдать своей внучке всё. Проклятье! Да он чуть не помер, когда понял, что девчонка сделала, чтобы не позволить своей бабушке умереть. Дурочка, так рисковать! Счастье, что отсечённая сила выбрала в качестве накопителя Родительское око. А если бы рядом не было такого сильного артефакта? Ведь разнесло бы взрывной волной не только аудиторию, но и половину Института. Ну, почему Машка сначала делает, а потом думает?!

Диметриуш осторожно провёл по выступающим лопаткам и тихо выдохнул.

– Понимаю.

На самом деле он понимал гораздо больше, чем Маша могла себе представить. И то, что Василиса не просто так пошла на столь решительный шаг, и не потому, что что-то угрожало её жизни – какая разница, если всё равно придётся умереть. А ещё он знал, что что бы там ни говорили местные врачи, вывести Василису из комы не получится до тех пор, пока они не вернут нить, связывающую её с внучкой. А для этого надо придумать, как вытащить силу ведьмы из Родительского ока.

Диметриуш опустил веки и легко поцеловал Машу в макушку. Думать о том, что бы произошло, не надень он на неё артефакт, не хотелось. Честно говоря, он просто боялся об этом думать, впервые с того момента, как Маша вернулась в его жизнь, осознав, как много ведьмочка для него значит.

«Как много?» – спросил у себя Димон, а когда девушка вновь посмотрела на него, ответил категорично и безмолвно: «Всё!» И эта мысль, почему-то не принесла ни радости, ни облегчения, а только страх, такой сильный, что в груди болезненно ёкнуло сердце.

– Машунь, может, домой поедем уже, а? – спросил Диметриуш, переводя взгляд с девушки на лежавшую на кровати женщину. – Всё равно мы тут ничем помочь не можем. Или в Империю. Хочешь?

– Лучше домой, – вздохнула Маша, и Димон спрятал торжествующую улыбку у неё в волосах. Двух недель не прошло, а она так спокойно называет его квартиру домом. Кто бы сказал, что он будет радоваться такой ерунде, не поверил бы. – Только ты насчёт мага договорись.

– Договорюсь, – Диметриуш кивнул и, не выпуская девушку из объятий, поднялся. – Или ты сама договоришься. Мама просила…

– С твоей мамой я разговаривать не стану! – решительно перебила девушка. – Я её боюсь. Это во-первых.

– А во-вторых?

– И во-вторых тоже это… Пусти меня, пожалуйста.

– Не хочу. Мне и так удобно.

– Пусти, Дим. Я попрощаться хочу.

Нехотя демон выпустил девушку и ревниво следил за тем, как она подходит к кровати, как опускается на колени, прижавшись лицом к бледной тонкой руке, хмурился, слушая, как она шепчет слова прощания, перемежая их с обещаниями и клятвами.

И ласточка тоже смотрела и слушала до тех пор, пока парочка не покинула палату, а затем птичка сорвалась с места и взметнулась вверх так стремительно и так целенаправленно, словно слышала только ею слышимый зов.

Но, конечно никто её не звал. Ласточки самые свободолюбивые, самые независимые птицы, они летают, где хотят и когда хотят. И ведёт их лишь сила их любопытства.

А может, какая другая сила. Может, и не сила вовсе, а воля к жизни. Так или иначе, но ласточка влетела в сад, где среди экзотических цветов, над которыми носились то ли маленькие птички, то ли огромные бабочки, среди сладких насыщенных ароматов, у круглого озерка, под зеркальной гладью которого лениво шевелили плавниками гигантские золотые рыбки, на увитой плющом скамье сидел темнокожий мужчина. Он отрешенным взглядом обвёл окружающее его богатство красок и тихо выдохнул, закрывая глаза.

Ласточка присела на край скамьи, недоумённо рассматривая пугающе неподвижного человека. А тот вдруг шевельнул толстыми губами и тихо проговорил:

– Не смотри.

Взвилась вверх с колотящимся сердцем, а в следующее мгновение поняла, что человек обращается не к ней.

– А уж если всё равно смотришь, то хотя бы не молчи, – произнёс мужчина и распахнул неожиданно голубые на почти чёрном лице глаза. – Зачем ты здесь, Крылатый?

Джунгли экзотического сада шевельнулись, выпуская из своего влажного плена светлокожего мужчину с огромными иссиня-чёрными крыльями за спиной.

– Что значит, зачем? – приятным голосом спросил он. – Разве не могу я соскучиться по единственному брату?

– Не можешь, – ответил Онса и подвинулся, освобождая Урсе место. – Нельзя соскучиться по ненависти. А ты меня ненавидишь.

– Думаешь? – Крылатый опустился на скамью рядом с братом и вперил рассредоточенный взгляд в зеркальные воды водоёма, бездумно рассматривая отражение двух совершенно не похожих друг на друга мужчин.

– Знаю.

– Всё-то ты знаешь… – протянул насмешливо Урса и снова надолго замолчал. Они не говорили ни слова, вспоминая, заново переживая испытанную когда-то боль, пытаясь склеить из многочисленных осколков, на которые когда-то разбились их сердца, хотя бы одно на двоих, но чтобы оно было живым. И чтобы не болело.

– Ты всё знаешь, – Крылатый перевёл на Творца хмурый, как грозовая туча, взгляд. – Тогда скажи мне, где она?

– Это ты мне скажи, – грустно улыбнулся Онса. – Потому что правильно спросить не где, а когда?

Урса вскочил и почувствовал, как пошатнулась под ним земля.

– Что ты хочешь этим сказать?

Творец молчал. Рассматривал золотых рыбок и молчал, а потом вдруг перевёл потемневший от боли взгляд на своего брата и спросил:

– Как я мог, Крылатый? Скажи. Как я мог поступить так. С ней?

Не выдержав пронзительного взгляда, Урса отвернулся.

– А я? – прошептал он. – Что тогда говорить обо мне?

И неслышно выдохнул:

– Сурх…

А в следующее мгновение ласточка пискнула от удивления, потому что фигура крылатого мужчины вдруг растворилась в знойном воздухе, а вслед за ним исчез экзотический сад, с круглым прудом и сидящим на его берегу богом, исчезло белёсое от жары небо, а неожиданно прохладный ветер вдруг дыхнул ароматом жасмина и ландышей, и красивая обнажённая женщина произнесла:

– Как интересно…

Покачала головой, закрывая створки распахнутого окна.

– Изумительно просто…

С потерянным видом огляделась по сторонам, словно не могла принять решение, и медленно побрела к ведущей в жертвенный зал лестнице.

– Я дам тебе ещё один шанс, Крылатый, – прошептала Сурх, глядя на спавшую на алтаре девушку. – Только один.

Неделю спустя на порог гостиничной комнаты, которую Иво Нитхи делил вместе со своим сыном, пожилой коридорный поставил корзину, в которой что-то сопело и шевелилось. Приподнял край кружевного платка, чтобы ещё раз полюбоваться на хорошенькую малышку, и улыбнулся, решив, что всё-таки нарушит данный ему приказ. Впервые в жизни. И пусть её, эту работу! Боги не порадовали их со старухой собственными детьми, так почему бы не осчастливить эту брошенную девочку своей любовью? И он уже даже успел подсчитать, что отложенных денег хватит на то, чтобы укрыться в самом дальнем уголке Империи, открыть там пекарню, или даже собственный гостиничный двор, благо в тамошних местах тракт был не столь оживлён, как в столичном предместье. Представил, в какую красавицу превратится девчонка. Даже успел тихонечко рассмеяться тёплому отцовскому чувству, зародившемуся в середине груди…

А в следующий миг дверь распахнулась, и на пороге появился мрачный демон с красной серьгой в ухе и длинной белой косой боевика.

– Чего тебе? – грубо спросил он и перевёл свой взгляд на корзину.

– Ничего, – коридорный попятился. – Я просто…

«Бежать за старухой. Велеть заложить лошадей. Автобусом не пользоваться, чтобы следов не оставлять!»

– Дай сюда, – демон повелительно щёлкнул пальцами, и корзина сама собой выскочила из ослабевших рук старика, отбросил платок и заглянул внутрь, громко ахнув:

– Лиза!

Нежно, бережно, как самую большую драгоценность, взял малышку на руки, а коридорный видел, как дрожат пальцы демона, как блестят слёзы в его глазах, слышал, как прерывается его дыхание.

– Господин, – не желая сдаваться, произнёс он, – позвольте сказать. У меня нет детей. А вы же боевик. Зачем вам, с позволения сказать, такая обуза? Ладно бы ещё пацан, так девка же, а мы со старухой…

Демон удивлённо глянул на старика и рассмеялся.

– Прости, – покачал головой. – Ты неплохой человек, но нет, спасибо. Кто принёс корзину, видел?