Текст книги "Не буди Лихо (СИ)"

Автор книги: Марина Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

– Действительно, почему? – включился в наш разговор вернувшийся с улицы Димон.

Савелий бросил на начальника насмешливый взгляд, а затем снова посмотрел на меня и объяснил:

– Не знаю, стоит ли пугаться, но, видите ли, Маша, Борщ в некотором роде уникум, он не просто отличает магию по её видовой принадлежности, он в прошлой жизни, видимо, был псом… хотя о преданности этот предатель, похоже, даже не слышал, – демон ревниво глянул на вертевшегося вокруг меня поросёнка. Вздохнул. – Короче, Борщ настаивает, что тут наследила другая ведьма. И если это не ваша подруга, Маша, и не ваша родственница, то я с лёгкостью могу сделать вывод…

– Ты хочешь сказать, что вот это всё, – Диметриуш дугой очертил пространство вокруг себя, – устроила баба?! Одна?

Савелий укоризненно покачал головой.

– Фу, шеф! Где твои манеры? Мы с Борщом негодуем. Не баба, а женщина. Ведьма. И да, она была одна.

И вот тут мне поплохело. После чего я бросилась проверять то, что должна была проверить сразу, как только поняла, что в квартире побывали чужие люди: на месте ли мой травяной сбор и не пропала ли «Ведьмина книга».

Всё пропало. Как говорится, всё, что нажито честным трудом: записки, учебники, книги из личной Бусиной библиотеки, травники и даже «Краткий путеводитель по травам и пряностям», который я месяца два назад взяла в районной библиотеке и всё забывала вернуть.

Я подключила к поиску всех, даже Борща, от которого, правда, вреда было больше, чем пользы, потому что он суетился под ногами, смотрел на меня влюблёнными глазами и всячески старался доломать всё то, что не удалось уничтожить неизвестному злоумышленнику. Не то чтобы я надеялась найти утерянное – все понимали, что поиски успехом не увенчаются – но и смириться с тем, что я так бездарно спалилась, тоже не хотелось.

В конце концов, Диметриушу надоело наблюдать за тем, как я в пятый или шестой раз перекладываю с места на место свои книги, он вырвал из моих рук «Булгаковскую энциклопедию» и заявил:

– Маша, их нет.

– Я знаю, – простонала я и помассировала виски, надеясь избавиться от пульсирующей головной боли. – Что теперь делать?

– То, что мы и планировали с самого начала, – спокойно ответил Димон. – Собери всё необходимое, мы забросим сумку домой, а затем я отвезу тебя к бабушке, если ты настаиваешь, хотя не думаю, что тебе стоит там появляться.

От нехорошего предчувствия у меня внезапно сел голос, и я просипела:

– Это почему же?

– Потому, звезда моя, что если тебя ищут, то к ней направятся в первую очередь.

– А учитывая, что след двухдневной давности… – заметил Савелий, замолчав на полуслове и предоставляя мне возможность додумать его мысль самой.

И я додумала.

– О Боже!

Я так додумала, что от страха перед глазами потемнело. Схватилась руками за голову и выкрикнула гневно:

– Что ж вы сразу-то не сказали? Надо же немедленно туда ехать!

Борщ сочувственно хрюкнул, а его хозяин заметил:

– Не думаю, что вообще…

– Немедленно! – крикнула я и требовательно посмотрела на Димона.

Он вздохнул и достал свой волшебный ключ.

Мы нашли наш дом в Луках таким, каким он был, когда я уезжала отсюда пять дней назад: уютным, тёплым, окружённым буйствующей весенней зеленью. Дверь не была заперта, а занавески на окнах шевелились так, словно бабушка только что стояла с той стороны, высматривая, кто это там скрипнул калиткой.

Перепрыгивая через ступеньки, я миновала крыльцо и прихожую, ворвалась в кухню и застыла, глядя на опрокинутую кофейную кружку, лежавшую посреди обеденного стола. Эта кружка, пожалуй, была единственным доказательством тому, что здесь случилось что-то нехорошее. Это и огненная надпись, вспыхнувшая поперёк моего отражения, когда я глянула в зеркало. «Спрячься!». Я опустилась на стул и расплакалась.

А где-то под окном бесновался Диметриуш Бьёри. Ругался, требовал впустить его внутрь, умолял выйти наружу, клялся, что наябедничает на меня Стёпке, и тот всыплет мне так, что я месяц сидеть не смогу, угрожал, что сам это сделает, если я немедленно не выйду к нему или хотя бы не скажу, что со мной всё в порядке. Мне же было так страшно, что я даже дышать боялась, что уж говорить о том, чтобы сдвинуться с места.

Из дома меня на руках вынес Стёпка. Бледный, уставший, с синяками под глазами он появился после того, как Диметриуш ему позвонил. Не говоря ни слова, прошёлся по всем комнатам, вымыл кофейную пару, убрал застывшую лужицу на столе, после чего взял меня на руки, как маленькую, и спросил:

– Она жива?

Я всхлипнула и кивнула. Если бы бабушки не стало, её сила, её энергия перешли бы ко мне, как к единственной наследнице в роду. Это сложно не почувствовать, это, как рассказывала Буся, словно удар молнии, который сожжёт тебя дотла, чтобы возродить более сильной.

– Значит, всё будет хорошо, – брат ласково погладил меня по спине. – Только не плачь, малыш.

Будто это было в моих силах.

В столицу решили возвращаться порознь. Мы с Диметриушем – на Лифте, Стёпка – на своей адской машине.

– Я помню, что обещал, – попытался оправдаться он, когда я напомнила, что просила не ездить на ней никогда. – Но как, по-твоему, я должен был сюда добраться?

Мужчины. Они всегда найдут, чем оправдаться. Всегда.

Двадцать минут спустя мы уже сидели на кухне Диметриуша, обсуждая случившееся сегодня. О вещах, которые я так и не забрала из своей квартиры, я вспомнила только когда пришло время ложиться спать.

Глава 13, в которой богам не чуждо ничто человеческое

Своего рождения Онса не помнил, и это было удивительнее всего, потому что памятью Крылатый творец с чёрным лицом обладал отменной, не забывая ничего и никогда. Так не забыл он кипучей лавы Хаоса, которая обжигала лицо и покрывала седым пеплом ресницы. Не забыл, как выглядела мрачная чернота бездонного Космоса и как звенела душа от глухой тоски одиночества. Не забыл, какое удивительное восхищение испытал в тот миг, когда понял, какие силы ему подвластны.

Рождение своего брата Урсы чёрный бог тоже пропустил, и это было странно. Ибо как можно было не заметить появление самой яркой, самой жаркой, самой прекрасной звезды? Серебряный жнец, первый помощник, лучший друг, преданный соратник, который всегда был рядом.

Бросал на старшего брата восторженные взгляды, восхищался его талантом и только сокрушался иногда:

– Зачем я? Вселенной не нужен второй Творец.

– Не нужен, – соглашался Онса, не скрывая снисходительной улыбки. – Поэтому творец здесь лишь один. Я. Ты же нужен, чтобы сохранить то, что я создал. Ты нужен, чтобы наделять мои творения индивидуальностью. Ты нужен, чтобы следить за их совершенством. Ты нужен.

Что Онса помнил отлично, так это то, сколько наслаждения получил он, пока лепил из вечернего бриза Сурх, как радовался, вплетая в её сущность переменчивость утреннего неба и вздорность луны…

Он помнил, как склонился над прекрасным лицом, чтобы вдохнуть в него жизнь, как дрогнули тонкие веки, помнил удивительно сладкий звук, который издала Сурх, когда её сердца коснулась рождённая Онсой душа.

– Живу, – произнесла она удивлённым, немного растерянным голосом.

– Живёшь, – милостиво согласился Крылатый и залюбовался творением своих рук.

Кожа её была нежной, как персик, и такой же ароматно-сладкой. В её тёмных, как ночь, волосах, путались яркие капли бриллиантов, а глаза горели ночной тайной морских глубин. Манящие губы, крутой изгиб бедра, высокая грудь, увенчанная припухшими коралловыми сосками, от одного взгляда на которые рот наполнялся вязкой слюной желания.

– Кто я? – спросила она, настороженно всматриваясь в прекрасное чёрное лицо.

– Сурх, – ответил Крылатый. – Созданная, чтобы любить.

– Сурх, – тихо повторила женщина, вслушиваясь в звучание своего имени, чувствуя, как правильно оно перекатывается на языке, приятно отдавая острой кислинкой.

И тысячи лет спустя Онса не забыл, с какой охотой Сурх отзывалась на ласки, как нежно отвечала, как вспыхивала в одно мгновение, чтобы полностью раствориться в своём боге, чтобы сжечь его в огне своего желания…

Раз в год она рожала тому, кому было отдано её сердце, сына. Красивого и сильного, наделённого одним из талантов своего божественного отца. И раз в год спрашивала, ревниво следя за тем, как чёрный творец склоняется над маленькой колыбелькой:

– Если я создана для того, чтобы любить тебя, то для чего создан ты?

А в ответ слышала неизменное и насмешливое:

– Я не создан. Я был всегда. Не веришь, спроси у Урсы.

Урса. Крылатый часто смотрел на своего брата и думал, почему они так не похожи. Там, где Онса был широк, Урса был тонок, где светел – тёмен, где прям – извилист… И вместе с тем, он был словно частью Крылатого. Два брата, продолжающие один одного.

– Было бы странно, если бы она прошла мимо него, – тысячи лет спустя выдыхал чёрный бог, тоскуя в своих обжигающе ярких чертогах. – Не могла пройти…

Сурх, прекрасная, словно экзотический цветок. Нежная и ранимая Сурх. Она часто грустила в одиночестве, пока творец создавал новые миры.

– Мне так одиноко здесь без тебя, любимый! – жаловалась красавица, и по нежной щеке катилась прозрачная, как капля утренней росы, слеза.

– Урса составит тебе компанию, пока меня нет, – отвечал Крылатый и уходил. Разве мог он остаться, когда его манили непознанные дали. Когда он был полностью уверен в том, что если ему запретят дышать, он выживет, но запрети ему высшие силы творить – если на миг допустить, что оные существуют – погибнет в то же миг.

– Урса составит тебе компанию, – бросал снисходительно чёрный творец и уходил.

И миллиард лет спустя Онса будет скрежетать зубами, не в силах простить себе этой ошибки. Потому что однажды, лёжа у фонтана, в котором лениво плавали жирные красные карпы, она спросит у своего единственного наперсника:

– Кто я, ответь мне, Жнец?

– Ты? – Урса опустится на колени рядом с низкой лежанкой, прикоснётся горячими губами к тонкому запястью и, заглянув в иссиня-чёрные глаза, преданно выдохнет:

– Сурх, та, что создана быть любимой.

– Любимой?

Она выпрямится и испуганно отпрянет от Серебряного.

– Любимой, – легко согласится Урса и покаянно склонит на укрытые цветастой тканью колени светлую голову, а затем признается легко:

– Я люблю тебя.

В те времена чёрный творец был далеко. В те времена ему было не до прекрасной Сурх и её волнений. Семь долгих лет он не появлялся в своих чертогах, и за это время та, кого он создал для любви, родила его брату семерых дочерей. Прекрасных и нежных, унаследовавших от Серебряного жнеца его умение доводить мир до совершенства.

Онса не помнил дня своего рождения. И о дне рождения своего брата за миллионы лет он успел позабыть. Зато он хорошо помнил тот день, когда умер.

– Откажись! – рокотал он, и во всех мирах бушевала гроза, рушились скалы, а океаны выходили из своих берегов, унося с собою тысячи жизней.

– Не могу, – спокойно отвечал Жнец, и голова его была гордо поднята, а плечи уверенно развёрнуты. – Ты знаешь, что нет.

Не было битвы, которая длилась сто дней и сто ночей. Не было сражения, в котором полегли миллионы воинов, не было рек крови. Было одно лишь слово:

– Проклинаю!

И небо раскололось на двое, а затем Урса упал на колени, по-прежнему глядя на творца непокорными глазами.

– Обрекаю на жизнь без солнца, на вечную жажду, на нестерпимый холод и обжигающий жар. От сего дня и до скончания времён.

Она пришла к нему босая и простоволосая и молча сбросила с себя полупрозрачное покрывало, оставшись полностью обнажённой.

– Бери, – сказала Сурх, и глаза её были сухи и холодны, как ночь в пустыне. – Делай, что хочешь, только прости… его.

– Нет, – ответил Крылатый творец, и его чёрное лицо стало ещё чернее.

– Я сделаю всё, что захочешь, – искушающе пообещала неверная и склонилась перед ним в низком поклоне.

– Снова полюбишь меня? – горько усмехнулся бог, разъедаемый ядом ревности и обиды.

– Прости, – повторила Сурх. И не ясно было, просит она прощение за себя или за того, кому отдала своё сердце. То самое, которое создал Крылатый творец, создал сам, без чьей-либо помощи, для себя.

– Ты не имела права! – огненная ярость вскипела в крови и застила мозг кровавой пеленой. – Ты была моей.

– Твоей, – покорно согласилась Сурх. – Была и буду. Только прости.

Намотать на кулак смоляные волосы, причиняя боль неосторожными движениями. Оттянуть назад голову, так, чтобы на тонкой шее натянулись жилы, а с розовых губ сорвался болезненный стон. Оставить на нежной коже следы несдержанной любви, раз за разом требуя вербального подтверждения тому, что она признаёт его власть.

– Да-да! – чтобы голос дрожал и срывался, то ли от боли, то ли от страсти, то ли от непролитых слёз. – Твоя! Только ты! Ты лучше! Прости!

Вгонять себя в неё, яростно, жёстко, стирая с хрупкого тела воспоминания о чужих прикосновениях, помечая своё, клеймя собою. Чувствовать, как идеально она обволакивает его, наслаждаться сладким чувством победы, от которого губы растягиваются в безудержную счастливую улыбку.

– Кто ты?

– Сурх.

– Кто ты?

– Та, кого создали для любви.

– Кто ты?

– Та, что доставит тебе наслаждение.

И снова в глазах темнеет от злости и вожделения. И то, и другое так остро, так обжигающе и терпко, что уже не видишь между ними разницы, а лишь вколачиваешь себя в податливое женское тело, ненавидя её, ненавидя себя, задыхаясь от мысли, что она дарила своё тело другому… И задыхаешься от убийственной мысли: как прежде уже не будет никогда. И умираешь от обжигающей боли, в которую выливается наслаждение…

А утром вышвырнуть её вон из дворца, бросив напоследок:

– Я хотел создать богиню, а создал шлюху. Убирайся. Ты не нужна мне здесь.

Не подняла головы, лишь прикрыла покрывалом грудь, на которой он с удовольствием оставлял этой ночью следы, да спросила негромко:

– Ты отпустишь его?

– Пусть уходит, если хочет, – ответил Крылатый и отвернулся, не в силах смотреть на ту, которая уже не была Сурх, лишь её оболочкой, потухшим, почерневшим от старости светильником. От досады сжимая кулаки, оставляя на ладонях розовые полукружья от ногтей, потому что даже сейчас она думала лишь о НЁМ, о том, кто заменил Крылатого в непостоянном женском сердце.

Онса помнил, как час спустя, когда ярость уснула, а щёки опалило краской стыда, он схватился за голову и простонал:

– Что я наделал?!

Помнил, как бросился искать Сурх по мирам, помнил, как примчался к своему счастливому сопернику. Не для того, чтобы покарать или наказать – убедиться, что она там, что с ним, что в безопасности. Что счастлива, наконец.

Под кроваво-красным небом, на троне из костей людей и животных сидел мрачный, как ночи Хаоса Жнец, и на бледной щеке его ещё алел отпечаток тонкой ладони.

– Где она, брат? – спросил Онса, а сердце сжалось от болезненного предчувствия.

– Теперь ты хочешь, чтобы я стал сторожем для твоих шлюх? – Урса поднял на творца налитые кровью глаза и припечатал:

– Я принимаю твоё проклятье. Какая уж теперь разница? Одним больше, одним меньше… От сегодняшнего дня и до скончания времён. Уж лучше так, чем каждый день видеть твою самодовольную рожу. Убирайся, творец, отныне земли, которых не касаются лучи солнца, не твоя вотчина, а моя.

Онса опустил веки, чтобы приглушить боль в загоревшихся от горя глазах и тихо спросил:

– Что она сказала тебе?

– Всё, – ответил Урса. – И за это я проклинаю тебя.

– Я виноват.

Смотреть на Серебряного жнеца было больно, но Крылатый смотрел, отмечая, как изменился он, как осунулся, как… постарел?

– И себя проклинаю за то, что не смог рассмотреть её дара, – прошептал Урса и закрыл потухшее лицо руками.

– Что она сказала тебе?

– Всё, – ответил глухо. – И ничего. Сказала, что любящие женщины, может, и умеют прощать, но у шлюх память лучше.

И тысячу лет спустя Онса помнил всю горечь того бесконечного дня. Не в силах справиться с болью, он заперся в своих чертогах, навсегда отгородившись от детей своих.

– Пусть живут, как хотят. Разве я, тот, кто предал любовь, имею право говорить им, что есть хорошо, а что плохо?

И тысячу лет спустя Урса помнил каждое болезненное слово того бесконечного дня, каждое оскорбление, сорвавшееся с его презренных уст. Потому, желая выжечь эти ноющие воспоминания, забылся беспокойным холодным сном.

– Пусть делают, что хотят, – погружаясь в состояние, близкое к смерти, бормотал он. – Я слишком устал для того, чтобы жить.

Сурх помнила боль. Сурх помнила стыд. Сурх помнила, как ранит обида. И больше всего на свете она мечтала об этом забыть.

И, говорят, что ей это удалось, потому что девять месяцев спустя она родила дитя…

– Говорят, – Диметриуш Бьёри понизил голос до зловещего шёпота и едва удержался от довольной улыбки, когда Маша придвинулась к нему вплотную, – что в ту ночь Сурх родила девочку. И эта девочка была ребёнком двух отцов.

– И что это значит? – девушка покосилась на уснувшего брата и зябко покрутила кружку с чаем, который давно бы остыл, если бы Димон время от времени не подогревал его магией.

– То и значит, – Бьёри пожал плечами. Он и сам не понял, как получилось так, что разговор скатился к древней, как мир, легенде, но это, пожалуй, было и к лучшему. В конце концов, он же обещал Маше рассказать о своих догадках насчёт того, что с ней происходит.

– Я думала, так только у кошек бывает, – пробормотала она и сладко зевнула. – Но история интересная, не спорю. Непонятно только, зачем ты мне её рассказал.

– А это потому, – Димон немного наклонил голову и с наслаждением вдохнул нежный аромат, исходивший от волос девушки, – что ты, звезда моя, перебиваешь, вместо того, чтобы спокойно дослушать до конца… Хочешь коньяку?

– Лучше вина.

Диметриуш поднялся, из шкафчика над рабочим столом достал бутылку столового красного, старенькую глиняную турку с резной деревянной ручкой и коробку со специями.

Маша, следя за его манипуляциями, довольно хрюкнула, из чего Димон сделал вывод, что от кружечки хорошего глинтвейна она не откажется.

– Из холодильника достань апельсины и яблоки, – велел он и поставил джезву на рассекатель огня.

– Так что там с твоей историей?

Маша вручила Димону фрукты и прислонилась бедром к рабочему столу.

– А ничего, – Бьёри ловко очистил апельсин, порезал яблоки на дольки, избавив их от сердцевины. – Легенда на этом заканчивается. Дальше начинаются пророчества, домыслы… И, собственно, рождается религия. Догадаешься, какая?

– Религия? – Маша по-хозяйски выхватила из рук Димона пакетик с корицей, выудила из него одну из палочек, поднесла её к носу и издала такой звук, что у Бьёри немедленно кровь, как говаривал Ракета, откхлынула от головы верхней к нижней.

– Кхм, – Диметриуш схватил полотенце и незаметно заткнул его за пояс джинсов.

– Ты про храм Светлой матери, что ли?

– Тебе говорили о том, что ты умница? – одну дольку апельсина и кусочек яблока Диметриуш забросил в закипающую джезву, остальные оставил на тарелочке.

– Очень много раз, – ответила юная зазнайка и деловито поправила очки.

– Ну, конечно. Я должен был догадаться… Я думаю, на самом деле, Сурх к культу не имела никакого отношения. Мне кажется, она была слишком горда для того, чтобы опускаться до бессмысленной резни. Ну, по крайней мере, мне в это хочется верить. Впрочем, сейчас я не про культ хотел рассказать, а о том, что это воля каждого – верить или не верить в легенду о двух братьях. Я предпочитаю верить, если что. Но очевидность такова, что за последние несколько сотен лет угасло столько миров, что страшно становится. Какие-то из них пропали, какие-то закрылись, в каких-то появились такие ужасные монстры, что их искусственно отстранили от шахты, но…

– Но? – Маша взволнованно выдохнула и неосознанно схватила Диметриуша за рукав.

– Но есть пророчество, которое обещает, что через тысячу лет в мир придёт ещё одно дитя двух отцов, а боги, наконец, проснутся и наведут порядок в Мироздании. Каждые сто лет межмировое сообщество вздрагивает от того, что там или тут появляется кто-то, похожий на него, но… – Димон пожал плечами, а затем вдруг усмехнулся:

– И знаешь, мне кажется, что в этом столетии претендентом на звание мессии станешь именно ты.

– А?

– Если откровенно, я думаю, что ты и есть истинное дитя двух отцов, появление которого было предсказано тысячи лет назад.

Мария вдруг покраснела, и на её щеках выступили два некрасивых красных пятна:

– Ты охренел? – неожиданно громко выкрикнула она, и Нитхи немедленно вскинул со столешницы светлую голову и забормотал, не открывая глаз:

– Ирусь, зайчик, обещаю, на следующей неделе… хмыр…

Маша проследила за тем, как брат устраивается на коротеньком диванчике, по-детски подкладывая руку под щёку, а затем снова обратила на Диметриуша свой разгневанный взор.

– То, что моя мама умерла, не даёт тебе права обвинять её в измене и чёрт знает в чём ещё!

Бьёри откровенно расхохотался, а затем бросил на Марию преувеличенно укоризненный взгляд.

– Маша-Маша, – произнёс, качая головой, – напрасно я поторопился записать тебя в разряд умниц. Ты же учительница литературы…

– Вообще-то, я литературный критик, – исправила она. – По диплому.

– Тем более, – Диметриуш хмыкнул. – Должна знать о таких вещах, как метафора и иносказание.

Девушка порозовела и раздражённо выпалила:

– По большому счёту, это одно и то же, умник!

– Да мне плевать, – отмахнулся Димон и снял с огня джезву, потому что вино в ней начало медленно подниматься пузырчатой пенной шапкой. – Чёрт, с твоим литературным спором едва не испортил всё!

– С моим?

– Ну, с моим, прости. Иносказание, метафора… Не в этом дело! Не знаю, как там было с дочерью Сурх, у богов всё возможно, но с тех пор, когда произносят слова «дитя двух отцов», то имеют в виду не котёнка, которому посчастливилось родиться от гулящей кошки, а одарённого человека… Впрочем, людей среди них пока не встречалось, но это не суть. Скажем так, одарённое разумное существо, сочетающее в себе две направляющих магии.

Диметриуш перелил напиток в стеклянную кружку для глинтвейна и протянул её Маше, предупредив:

– Только не хватай сразу, горячо.

– Спасибо, – она погрела пальцы о края и, зажмурившись, принюхалась к ароматному пару.

– Надеюсь, про магические направляющие объяснять не надо?

Если честно, залюбовавшись выражением неприкрытого наслаждения на лице девушки, Бьёри снова столкнулся с желанием объяснить ей другие, куда более приятные вещи.

«Надо будет покопаться в её корнях. Выяснить, не наследил ли тут в генах инкуб. Больно уж у меня на неё реакция… неоднозначная».

– Не надо, – проворчала она, и Диметриуш вздрогнул, не сразу сообразив, что девушка говорит не о его мыслях. – Мне бабушка говорила. Полагаю, это как раз, почему демоны всегда мужчины, а ведьмы исключительно женщины.

– Это очень упрощённая формула, – скривился Димон, – но, в принципе, верная. Магия демонов, эльфов, русалок – магия берущая, мы просто берём то, что нам надо. Вы, ведьмы, а также домовые, водяные и прочая мелюзга, – Диметриуш отвлёкся на то, чтобы плеснуть в пузатый бокал коньяку, а потому не заметил, как после его слов Маша поджала губы, – совершают, так сказать, взаимовыгодный товарообмен, получая требуемое в обмен на часть себя. Ты ведь не могла не заметить, что после проклятий у тебя болит голова, а…

– Не то чтобы я в своей жизни произнесла много проклятий, – перебила Маша, – но я поняла, что ты имеешь в виду. Некоторая мелюзга, знаешь ли, тоже умеет думать.

– Маша, – Димон снова покачал головой. Как сложно с ней! Подождал пару секунд и продолжил:

– А теперь к тому, почему я сделал такие выводы насчёт тебя.

– Ну-ну…

Девушка несмело поднесла бокал к губам, зашипела, обжёгшись, и наградила Диметриуша недовольным взглядом. Словно он не предупреждал её, что горячо!

– Мне показалось это логичным после того, как ты использовала огненный пульсар в кабинете твоего директора.

– Василий Иванович сказал, что это был неконтролируемый выплеск, – вредным голосом исправила Маша. – И Стёпка с ним полностью согласен.

– Большой специалист по огню Стёпка, – проворчал Димон. – Твой брат – боевик, а я тебе как носитель огня говорю – это был пульсар. Он… ощущается по-другому. До меня, правда, не сразу дошло, но это твоя вина. И не надо тут возмущённо сопеть и строить мне глазки! Ты полынь в чай подлила?

– И в варенье ещё, – нехотя согласилась она.

– Тем более. Сначала опоят демона, а потом требуют от него логики мышления и быстрой реакции. В общем, так. Ты ведьма?

– Ведьма.

– Внешнюю магию чувствуешь?

– Кажется, да.

– Не кажется, точно чувствуешь. Я видел, как на тебя Борщ реагирует. Правда, тут проблема: я пока не до конца понимаю, почему. Думал, ты только на огонь настроена, но с этим ещё разберёмся. Главное, теперь мы знаем, от чего плясать.

– Ну, не знаю, – неуверенно пробормотала Маша. – Для меня всё не выглядит таким очевидным…

Девушка вдруг ахнула и, отставив в сторону кружку с глинтвейном, который она так и не попробовала, едва не плача («Боги! Я первородство отдать готов! Только не нужно опять реветь!»), спросила:

– Думаешь, то, что бабушка пропала, как-то с этим связано? Думаешь, это из-за меня?

– Я не знаю, – честно ответил Диметриуш. – Пока. Утешить могу только одним: на поиски Василисы я отрядил своих лучших людей. И нелюдей тоже. Борщ вон вообще готов в лепёшку разбиться ради того, чтобы ты почесала ему за ушком.

Маша грустно улыбнулась и провела пальчиком по краю кружки, а Димон, следя за движением тонкого пальчика подумал, что недалеко ушёл от пигана.

«Наваждение прямо!»

– Выпей вина, Маш, согреешься, расслабишься, и жизнь уже не будет казаться такой мрачной.

– Думаешь?

– Уверен. Тем более что сейчас ты всё равно ничего не можешь сделать, так зачем мучить себя?

– Наверное, ты прав, – опершись одной рукой о столешницу, она подпрыгнула, чтобы устроиться на краю стола, взяла в руки глинтвейн и едва слышно прошелестела:

– Не представляешь, как мне тяжело. Думать ни о чём не могу, кроме как о том, что Буся из-за меня… – всхлипнула и торопливо отпила из кружки.

– Маш…

– Знаю, знаю! – перебила она. – Это свинство и просто запредельный эгоизм. Но у меня всё внутри обрывается, как подумаю, что с бабушкой случится что-то плохое, а виной этому буду я.

– Я не знаю, что сказать, – ответил Димон, и не солгал. Одно дело переживать за близкого человека, и совсем другое – переживать и знать, что беда к нему пришла по твоей вине. – Давай просто будем надеяться, что всё образуется.

– Будто у нас есть выбор.

О том, что выбора нет, они договорились ещё тогда, когда Нитхи не дрых, как насосавшийся материнского молока несмышлёныш, а принимал активное участие в обсуждении сложившейся ситуации и делал ценные замечания. Это именно он вспомнил, что Василисина бабка чёртову тучу лет назад была похоронена за домом в Луках, под старым разлапистым клёном.

– Откуда ты знаешь? – ахнула Мария. – Мы никому об этом не говорили! Это же…

– Это, – передразнил Стэфан. – Машка, чем бы это для вас с Василисой ни было, я вижу это как могилу.

– Но как? – девушка удилённо заморгала, и Димон бросил на Нитхи осуждающий взгляд. Удивительно просто, насколько мало Мария знала о мире своего отца и брата – о своём собственном мире, она была его частью по праву рождения. Ладно, допустим, она не хотела – скорее, Василиса не хотела – но разве отец не имеет права принимать участие в воспитании дочери? Разве у неё нет старшего брата, который обязан был проследить за тем, чтобы Маша получила достойное образование? Девочка должна была расти в одном из самых древних демонских домов, в окружении гувернанток и нянь, учиться в нормальном вузе, а не в этой педагогической дряни, которую она закончила, в конце концов, посещать балы, блистать на рынке невест, наконец, выйти замуж за достойного наследника какого-нибудь древнего рода…

– Очень просто, – раздражённо проговорил Диметриуш. – Ты забываешь о том, что твой брат – боевик, ему по статусу положено видеть такие места. Стыдно не знать таких элементарных вещей. Демоны, между прочим, и твой народ тоже.

– Я знаю, – глухо пробормотала Мария и неосознанно помассировала двумя пальцами правый висок. Бьёри ещё раньше обратил внимание, что она так делала, когда расстраивалась, перевёл взгляд на Стэфана и, наткнувшись на его «закрой-свою-пасть-сволочь» взгляд, понял, что нечаянно затронул больную тему. – Её Охотники убили. Буся часто её вспоминала. Говорила, что я такая же, мягкая и доверчивая, а надо быть жёсткой и жестокой. Если планируешь выжить, конечно.

Девушка снова потянулась к виску и пробормотала:

– Она и после смерти за нами присматривает. Там, где она похоронена, место хорошее. Лечит, когда душа болит…

– Я подозревал про Охотников. Прости, – извинился Нитхи.

– Может, чаю хочешь? – примирительно предложил Диметриуш. – И это, прости за наезд, ладно? Можешь в любое время воспользоваться моей библиотекой…

– У нас в доме тоже есть такая комната, – язвительно перебил Стэфан. – И именно моё умение пользоваться ею по назначению привело к тому, что я знаю: культ Светлой Матери ничего и никогда не забывает. Если они побывали в Луках однажды, то где гарантия, что они не нанесли повторный визит?

– О, Боже! – вскрикнула Мария.

– Не паникуй раньше времени, Машунь, – поторопился успокоить сестру Нитхи. – Мы уже выяснили, что Василиса жива. Осталось узнать, у них она или нет. И если у них, то зачем она им живая? – бросил на девушку виноватый взгляд. – Прости, но я не припомню случая, чтобы Охотники брали пленных.

Диметриуш задумчиво постучал указательным пальцем по столу, вдруг вспомнив странное происшествие, доклад о котором лёг ему на стол два или три месяца назад. Дело касалось не ведьмы, а одного из эмигрантов на Тринадцатый. Парень был родом с Водного мезонина, Лифт там не останавливался, да и вообще мир находился на такой отдалённости от основной трассы, что воднику пришлось четыре года копить деньги, чтобы купить билет в один конец. Пожалуй, цена проезда была единственным сдерживающим фактором, иначе из перенаселённого Мезонина на огромный, богатый океанами Тринадцатый аборигены хлынули бы рекой.

Так вот, означенный парень, молодой, лет восемнадцати по местному летоисчислению – на вид, конечно, об истинной продолжительности жизни обитателей других этажей здесь, где жизнь была краткотечна, как полёт бабочки-однодневки, было принято не распространяться – исчез без следа. И ладно бы исчез, в эмигрантской среде это не было редкостью – тот, кто лёгок на подъём, без труда снимался с якоря в поисках более сладкой жизни – тут, как раз, и была странность.

– Мы же только-только магазин свой открыли! – заламывая руки, рассказывала невеста пропавшего. – Так долго помещение искали – всё не то. Либо в плохом состоянии, либо не на туристической тропе, либо аренда такая высокая, что нам ни за что не потянуть, а тут такой хороший вариант предложили! Валерка вне себя от радости был! Представляете, прямо на побережье, пятьдесят квадратных метров, после ремонта, витрина на улицу… Не мог он всё бро-о-осить! – некрасиво искривив рот, вдруг завыла она. – Не мог!