Текст книги "Не буди Лихо (СИ)"
Автор книги: Марина Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 43 страниц)
Мысль о том, что душу вернуть не получится уже никогда, Себастьян отверг сразу, как еретическую.
А Диметриуш, испытывая нешуточную тревогу, ворвался в Лифт и бешеным взглядом обвёл пульт управления. Нажал на кнопку Тринадцатого этажа и замер над электронным табло, которое подмигивало зелёными огоньками, сложившимися в требование «Введите координаты».
«Координаты, мать их растак… Где я вам их возьму? Ну, Машка! Ну, я тебе всыплю, когда найду, честное слово! И на секунду нельзя одну оставить!»
Димон знал, что он, мягко говоря, несправедлив в своих обвинениях, но волнение и беспокойство не способствовали здравому мышлению, а почти физическая боль из-за отсутствия ведьмочки доводила до бешенства. Диметриуш зажмурился и наобум ткнул три раза по раскладке цифр. Лифт зарычал, принимая информацию, и оставалось только выдохнуть и молиться, чтобы отец оказался прав, чтобы действительно хватило лишь такой малости, как «просто подумай о ней». Не в том он сейчас был состоянии, чтобы думать о ком-то другом. И это, наверное, должно было бы встревожить, потому что, как бы там ни было, у Димона ещё и мать пропала… Но отчего-то о Наталии Бьёри Диметриуш совсем не беспокоился и думал о ней только в том контексте, что, возможно, через неё удастся найти Машку. И самое паршивое, он понимал, что должен бы из-за этого чувствовать какую-то неловкость, если не стыд (Боги! У него мать пропала! МАТЬ!!!), но он не чувствовал ничего.
Ничего кроме тревоги за свою девочку.
«Запру. Честное слово, запру. Наручниками прикую к себе. На работу буду таскать с собой… Хотя какая работа? Я же теперь вне закона…» Задохнулся от радостной мысли, внезапно озарившей мозг. Найти. Забрать. Увезти на задворки Империи, в какую-нибудь лесную хижину, в домик охотника, в таверну на Забытом тракте. Да, определённо, таверна – это лучший вариант, потому что только возле неё есть горячий источник с небольшим природным бассейном, вкусная сосновая тишина, нарушаемая лишь вскриками полоумной кукушки, да чёрный, бархатный, сладкий до горькоты, пьянящий эль, что варит жена местного трактирщика. «Интересно, Машка какое пиво больше любит? Светлое или тёмное?..»
Диметриуш нахмурился, вдруг осознав, что всё между ними случилось слишком быстро, они даже не успели как следует узнать друг друга… С другой стороны, у них же впереди вся жизнь, и…
«И первым делом – цветы и кольцо. Нет. Кольцо и цветы!»
Димон зажмурился от вновь накатившей тревоги и, видимо, пропустил тот момент, когда Лифт прибыл на место. Потому что вместо ожидаемого мелодичного звона, который сообщает о прибытии, он услышал полный облегчения вздох, а вслед за ним радостное:
– Господи, я так боялась, что появится твой папа или дедушка, боже упаси. Вовочка, я же говорила, что он обязательно придёт, а ты…
– Вовочка? – рыкнул Диметриуш, распахивая глаза.
Ревность – страшная штука. И вроде же нет повода, а ты всё равно…
– Иди сюда, чудовище! – он притянул Машу, вдавил её лицо себе в грудь и, наконец, нормально вздохнул. – Звезда моя, я пережил самые ужасные полчаса в своей жизни. Не делай так больше.
– Почему только полчаса? – пропыхтела она.
– Понадобилось время, чтобы понять, что произошло. Прости.
– Дима… – она подняла голову, заглянула в глаза растерянно и немножко смущённо, а он опустил взгляд на приоткрытые розовые губы, что словно выпрашивали поцелуй… и тут где-то в стороне и гораздо ближе, чем хотелось бы, раздался женский насмешливый голос:
– Нет, ну я так не играю! Это как конфетку у ребёнка отобрать! Вы такие предсказуемые! Такие сладкие, что аж противно.
Диметриуш дёрнулся, как от пощёчины и с удивлением увидел знакомые фиалковые глаза.
– Элозия? А ты… что ты здесь делаешь? – искренне изумился он.
– И где мой Вовочка? – внезапно поинтересовалась Машка, что же касается Димона, то он, услышав вопрос своей женщины, не вспыхнул от уже ставшей привычной ревности, а почему-то перепугался.
– Так уж сразу и твой, – издевательски улыбаясь, протянула Элозия. – А вдруг я всё выдумала, а? Не боишься?
Димон нахмурился, пытаясь понять, о чём они говорят, а Машка уверенно тряхнула головой.
– Не боюсь, – сказала она. – Меня вообще, знаете ли, напугать очень сложно. Кстати, как ваш типун? Быстро прошёл?
Элозия нахмурилась.
– Какой типун? Не было у меня никакого типуна…
– Значит, будет, – ласково пообещала Машка и дружелюбно оскалилась. – А что касается вашего первого вопроса, то я, чтоб вы знали, за последние несколько недель об иллюзионистах прочитала всё, что только можно было найти. Поэтому точно знаю, что врать в образе довольно сложно. В какой-нибудь мелочи – допускаю, но не в главном. Так где, вы говорите, Вовочка?
Элозия насмешливо фыркнула и посмотрела на Димона.
– Слушай, а у твоей молчаливой рыбки, оказывается, довольно острые зубки. Забавно…
– Элозия, ты белены объелась?
– Фи, какой ты грубиян, Димулечка, – в её руке внезапно материализовался самый обычный пистолет, и направила она его не на Димона, нет. – А так долго маскировался под приличного демона из достойной семьи… Кстати, о семье, дай-ка мне во-он тот ключик, что болтается на твоей мужественной шее, а то он меня нервничать заставляет. А я, когда нервничаю, могу случайно выстрелить кому-нибудь в голову…
Димон хмуро посмотрел на Фоллетскую, он ни секунды не сомневался, что она не блефует и пистолетом воспользуется. Но ведь и Димон не простофиля, чтобы не справиться с летящей пулей. А может, она этого и добивается? Хочет, чтобы он отвлёкся? Чтобы исчерпал резерв? Или, может, ей нужен выплеск? Вот неспроста он никогда эту суку не любил…
С другой стороны, почему бы и не уступить красивой женщине? Тем более, что о запасном выходе в лице Пуди она явно не подозревает. Что ж, как показывает практика, излишняя самоуверенность ещё ни к чему хорошему не приводила.
– Зачем он тебе? – спросил Диметриуш, неспешно снимая цепочку. – Ты же знаешь, Лифт может вызвать лишь тот, кто состоит в родстве с Императором. А ты…
– А я и не собираюсь его вызывать, – Элозия презрительно поджала пухлые губы. – Это вы застряли в прошлом, а я, мой дорогой, давно уже шагаю в ногу со временем и предпочитаю пользоваться более современным транспортом… Брось ключик на пол, что смотришь? Не думаешь же ты, что я стану к тебе подходить?
Машка недовольно сопела, но, к счастью, молчала. То ли пистолета испугалась, в чём Диметриуш сомневался, то ли замыслила что-то…
– Я вообще не знаю, что думать, – проворчал Димон, отбрасывая Ключ. – Только не уверен, что ты захочешь мне с этим помочь.
Фоллетская звонко рассмеялась и неожиданно заявила:
– А вот тут ты ошибаешься, Димулечка. Обязательно захочу. Только не здесь.
Свободной рукой женщина потёрла приколотую к вороту платья брошь, и в комнате внезапно потемнело, после чего Машка издала болезненный стон и ухватилась за руку Димона.
– Что происходит?
– О, мой дорогой, это как раз тот транспорт, о котором я говорила, можешь оценить по достоинству. И, попрошу заметить, совершенно бесплатно.
– Боже, опять… – прохрипела Машка и немного обмякла в его руках, впрочем, оставаясь в сознании, а когда в глазах снова прояснилось, и Димон без должного удивления обнаружил, что они переместились в уже знакомую ему камеру, прохрипела:
– Ты тоже это почувствовал?
– Он не почувствовал, – ответила Фоллетская ещё до того, как Диметриуш успел хоть что-то сообразить. – Он же демон, глупая. Они вообще к смертям равнодушны, а уж к смертям незнакомых ведьм – и подавно.
– Что?
– Ничего, – Элозия шагнула в открытую дверь и прокричала:
– Эй, кто-нибудь!
На её зов прибежал один из охранников.
«Новенький», – мысленно отметил Димон, заметив, как блестят пуговицы на форменном кителе.
– Вели приставить кого-нибудь к сосуду. И пусть позовут моего брата.
– А его нет, – охранник нервно поправил пряжку на ремне. – Вы совсем чуть-чуть разминулись…
– Зараза, – Элозия раздосадованно покусала губы, а затем махнула рукой. – Ну и чёрт с ним… Скажите, чтоб, как появится, зашёл в лабораторию… – перевела взгляд на Диметриуша, ухмыльнулась Машкиной зеленоватой бледности и приказала:
– Идите за мной. Покажу ответ на парочку ваших вопросов… И Димочка, забудь, пожалуйста, о своих магических штучках. Полагаю, место тебе знакомо? Знаешь, как работают эти стены?
– Знаю, – буркнул Димон, с трудом удерживаясь от того, чтобы поднять руку к волосам и проверить, на месте ли Пудя. Интересно, Машка будет сильно возражать, если они его в какой-нибудь более нейтральный цвет перекрасят? В чёрный там или в коричневый? На худой конец, в белый…
– Вот и умничка.
Они спустились на этаж и оказались в светлом больничном коридоре, до омерзения напоминающем тот, в котором они побывали всего несколько часов назад.
– Славное местечко… – пробурчал Димон. – Предчувствую, мне здесь не понравится.
– Твоей невесте точно нет, – хохотнула Фоллетская и толкнула ближайшую дверь. – Но вы проходите, не стесняйтесь…
Диметриуша напрягал довольный вид Элозии и та уверенность, с которой она себя преподносила, и он даже на секунду пожалел о том, что не позаимствовал у отца одно из его волшебных колечек. Всё-таки, понимание того, что старшие стоят за твоей спиной, успокаивало… А затем Мария издала булькающий звук и едва не упала, растянувшись на искрящемся от чистоты полу лицом вниз. Димон успел подхватить девушку и только потом огляделся вокруг.
– Я же говорила, что не понравится, – довольно хмыкнула Фоллетская. – Ведьмы вообще очень ярко ощущают смерть себе подобных, а здесь их умерло много.
– Но зачем?
Диметриуш не знал, что почувствовала Машка, и не понимал, почему она потеряла сознание – в помещении не было ничего страшного. Белый пол и стены, потолок с огромными лампами-прожекторами, стол-кушетка, накрытый зелёной клеёнкой. Вот только запах был неприятный, как в кабинете у ветеринара. Димон подозревал, что именно так пахнет страх и смерть.
– Тебе-то ведьмы чем не угодили.
– Ничего личного, – улыбнулась Элозия. – Но их смерть – отличное топливо для нашего средства передвижения между этажами… И хочешь прикол?
Будто сейчас он был способен оценить даже самую весёлую шутку.
– Ну?
– Это средство придумали именно тут, на Тринадцатом. И если бы твой папашка тогда, много лет назад, не убил Охотника, пришедшего за изобретательницей, мы бы с тобой сейчас не разговаривали… Смешно, скажи? Ой, да не трясись ты так над своей ведьмой. Её убивать в ближайшее время не станут. У нас на неё другие планы. Хочешь, расскажу какие?
– Не хочу, – Димон нахмурился. – Потому что ты до неё и пальцем не дотронешься.
– Серьёзно? И кто мне помешает. Может, ты?
– Не я. Потому что мы отсюда уходим. С тобой же будет разбираться Совет и прочие компетентные органы. Мне до тебя и твоих делишек нет никакого дела. Я теперь вообще безработный. Поэтому я забираю свою женщину – и мы уходим.
Плевать на всё. Пусть у старших из-за этого болит голова. В конце концов, раз в жизни можно и послушаться деда… Глаза Элозии влажно блеснули, и она медленно-медленно облизала губы.
– Не думаю, мой хороший, – проворковала она, а Димон почувствовал, как его накрыло жаркой волной возбуждения. – Сейчас ты положишь свою ношу вот сюда, на этот чудесный столик, о ней есть кому позаботиться, не волнуйся… И пока о ней будут… заботиться, мы с тобой…
Мария вздохнула чуть глубже, и Бьёри заметил, как задрожали её веки.
«Устала, звёздочка моя. Ну, ничего. Скоро отдохнём. Ото всех».
– Ни ты, ни кто либо из твоих людей к ней не прикоснётся, – хриплым голосом проговорил Димон.
– Как интересно, – мурлыкнула Элозия и довольно зажмурилась, а у Диметриуша от возбуждения задрожали руки. – Такой сильный мальчик… сладкий, наверное. Напомни, почему я тебя раньше не попробовала?
– Смотри, чтоб от сладкого попа не слиплись, – внезапно проговорила Машка, и Фоллетская бросила на неё странный взгляд.
– Что, прости?
– Не прощу… Дим, пусти…
Встала на ноги и, качаясь из стороны в сторону, будто пьяная, подошла к тому самому столу-кушетке.
– Мне дурно от того, как много здесь тёмных мыслей… Знаешь, ведьмы вообще редко желают кому-то зла… Уж больно болезненна расплата.
Диметриуш встревожился. Не хватало ещё, чтобы Машка тратила силы на то, чтобы проклясть эту злобную суку.
– Маша?
– Всё хорошо, – она улыбнулась Димону какой-то больной улыбкой и вновь посмотрела на Элозию. – Вы разговаривайте, я не буду мешать. Я тут постою тихонько. Девочек послушаю.
– Каких девочек? – Бьёри даже осип от страха.
– Мёртвых, Дима, девочек. Тех самых, кого здесь замучили… У моей прабабки извращённое чувство юмора, я бы такое подарком ни за что в жизни не назвала… Кстати, Элозия, брата своего ты больше не увидишь. Мне тут нашептали, что он только что умер.
– Как умер? – Фоллетская, видимо, тоже растерялась из-за внезапного Машкиного поведения, а потому не рассмеялась девушке в лицо, но наоборот, внимательно в него всмотрелась.
– Заживо сгорел. Девочки говорят, что знатно повеселились…
Элозия сверлила Марию напряжённым взглядом, пытаясь понять, съехала ведьма с катушек, издевается или…
– Дима, ты же был в Доме Онсы?
– А почему ты спрашиваешь?
– Ну, Ключа у тебя нет, а Пудя только по конкретному адресу перемещает, – откровенно говоря, он не понял ни слова из того, что Машка произнесла, только испугался из-за горячего, почти безумного блеска её глаз. – Элозия, рада была познакомиться. Передавай брату привет, потому что, если я правильно начертила символ развоплощения, увидитесь вы очень скоро.
– А ну заткнулись! – рявкнула Фоллетская и в приступе беспомощности топнула ногой. – Заткнулись, я сказала! Я вас в порошок сотру!
Она ещё успела сделать два шага в их сторону, но мир в который раз за день качнулся, и их снова перекинуло в Империю. На этот раз, стараниями Пуди.
– Никогда не думал, что доживу до этого момента, – оглядываясь по сторонам, заметил Димон. – Но мне хуже горькой редьки надоели скачки по мирам. Вот же я идиотом был, когда мечтал стать пилотом… Звезда моя, объяснишь мне, что мы делаем в Доме Онсы?
– Я думала, ты спросишь про символ развоплощения… – прошептала Машка, глядя ему за спину. – Дима, надо что-то делать… По-моему, вон в той ванной лежит женщина с душой твоей мамы…
Глава 37, в которой боги снисходят до общения с простыми смертными
Если вам скажут, что реклама – двигатель прогресса, смело посылайте этого умника с избитыми истинами к чёрту, потому что я на личном опыте убедилась – враньё. Ни черта не реклама, а злость. А если вам скажут, что этот самый двигатель не реклама, а, к примеру, лень, то юмористу советую дать в глаз, потому что хорошая злость – она не только двигатель, она ещё и очень качественное топливо.
Я на этом топливе столько всего наворотила в тот день, что много позже вспоминала и ужасалась.
Не знаю, что меня разозлило больше: то ли, что меня обвели вокруг пальца – я ведь на сто процентов была уверена в том, что разговариваю именно с Вовочкой! – или то, как откровенно и жадно Элозия облизывала глазами моего демона. Моего!!! Не знаю, может, Димкина ревность имеет вирусную основу, а может, я всегда такой была, но стоило только проклятой иллюзионистке бросить на моего Диметриуша этот свой влажный взгляд да провести призывно языком по губам, как у меня, в буквальном смысле этого слова, потемнело в глазах.
– Где мой Вовочка? – потребовала я ответа и прямо скривилась от ревнивой злости, так откровенно прозвучавшей в моём голосе, что самой стыдно стало.
Элозия изогнула губы в насмешливой улыбке и якобы небрежным жестом поправила пуговки на блузке. Но я стреляный воробей, на мякине меня не проведёшь, знаю все эти хитрости, я всё-таки филфак закончила. А что такое филфак? Правильно – это вечный бой на выживание и охота за единственным на весь институт мужиком, который по какой-то случайности был ещё молод и при этом не женат. Так что, да! Знаю я и как юбочку оправить, привлекая внимание к ножкам, и как пуговку расстегнуть, и как дотронуться кончиком мизинца до уголка губ. Не то чтобы я этим всем активно пользовалась, но и синим чулком меня нельзя было назвать. Неважно, что отношения с мужчинами до Димки не складывались ни в какую. Это же не значит, что я вообще ни в зуб ногой в этом предмете.
Я едва не рычала от злости, следя за Элозией, и с трудом удерживалась от того, чтобы заглянуть Диметриушу в лицо и убедиться, что он ни капельки на эту соблазнительницу и прелестницу не пялится. Хамила даже. И, кажется, угрожала проклятием, стыдно вспомнить, честное слово. И думать не хочу о том, чем бы это всё закончилось, надеюсь, я бы всё-таки смогла удержаться от того, чтобы пуститься в рукопашную, кто его знает… Так или иначе, прийти в себя мне помогли.
В тот момент, когда змея Элозия достала пистолет и открыла свой ядовитый рот, чтобы произнести очередную гадость или угрозу – уж не знаю – в моей голове раздался мелодичный звон и тихий-тихий голос произнёс:
– Детка, ты, главное, не пугайся.
Именно это я немедленно и сделала. Охнула, испугалась и прижалась к Димке боком. Что значит, не пугайся? А как я к этому должна относиться? Как к ранней стадии шизофрении? Или, когда у тебя в голове вдруг раздаются посторонние голоса – это уже ранней стадией не считается?
– Не глупи, – прошелестел всё тот же голос. – Всё в порядке с твоими мозгами. У нас в роду, слава Богу, слабые умом не встречались, если не считать твоего прапрадедушку, конечно, да и тот был здоровым, несмотря на всю свою дурость.
Я выдохнула, узнав в тихом голосе свою давно почившую родственницу, и опасливо покосилась на следы зубного порошка, который покрывал пол. И тут меня внезапно осенило.
«А ведь она врёт, Элозия. Врёт и не краснеет, мерзавка. Был здесь Вовочка, сто процентов был, иначе ничего бы у меня не получилось с кругом вызова… Кровь не обманешь. И на вопрос о том, куда мальчишка исчез, не отвечает… Почему?»
Я хмурилась, пытаясь разобраться в происходящем и вообще не слушала, о чём разговаривают Диметриуш и эта помесь змеи с хамелеоном.
Тем более что и прабабушка не молчала, а всё нашёптывала о том, чтобы я правильно воспользовалась её подарком.
«Каким подарком?» – хотелось завопить мне, но нас снова выкинуло куда-то через ужасную воронку смерти, и спрашивать стало уже не у кого.
– Боже, опять, – простонала я, чувствуя омерзительный привкус тлена во рту, и облокотилась о Диметриуша. Мысли по-прежнему крутились вокруг Вовочки. Я бы поверила Элозии, если бы не капля крови, которой парень добровольно со мной поделился. Зачем бы духи стали врать и говорить, что в круге рядом со мной находится мужчина, если бы его там не было?
Элозия куда-то вела нас по коридору, я не знала, куда и с какой целью, я всё ещё размышляла над произошедшим в круге. Они же мне ясно сказали, что чувствуют кровь демона, мужчины, а если рядом со мной был не Вовочка И, а Элозия, то как духи могли… Я подняла взгляд на Диметриуша в тот момент, когда наша провожатая открыла перед нами какую-то дверь… и именно в этот момент меня накрыло осознанием. Правда, если бы не демон, заботливо подхвативший меня на руки, я бы расквасила себе нос о стерильно чистый пол комнаты, в которую нас привели.
Элозия что-то вещала, ядовито ухмыляясь, а у меня в голове звенело тревожным набатом: «Мужчина… демон… показала ребёнка… мужчина». Мысли скакали по кругу под весёлую музычку, словно мячики в барабане «Спортлото», и если бы меня попросили их озвучить, самым цензурным из того, что я смогла бы произнести, было бы: «Твою мать…»
К счастью, меня ни о чём не просили, Димон и змеюка были увлечены разговором и, казалось бы, полностью забыли обо мне. Я попыталась было вникнуть в суть их беседы, но тут в моей голове вновь зазвучали голоса. И на этот раз никто не пытался привлечь к себе моё внимание, это были просто женские голоса.
Сначала я услышала:
– Смотри, какой красавчик. М-м-м… персик, а не мужик.
Я опасливо приоткрыла один глаз и просканировала окружающее пространство, но никого кроме нас троих не увидела.
– Тебе-то ведьмы чем не угодили? – спросил Димка у Элозии, а я нахмурилась, потому что к первому невидимому голосу присоединился второй:
– Персик, не спорю. Только, попрошу заметить, персик небритый и чужой.
Я незаметно приоткрыла глаз и покосилась на Диметриуша. Это они про него, что ли? Персик? Серьёзно?
– К тому же демон, – в третьем голосе послышалась брезгливость. – Я их и при жизни-то не очень, а уж после…
«Что там прабабка говорила про шизофреников в моём роду? – мрачно подумала я. – Похоже, я стану первым случаем…»
И тут в диалог вступил четвёртый голос. Он тихо ахнул:
– Девочки! Она же нас слышит. Эй, ведьма, дай знак, если ты там живая!
«Пациент скорее мёртв, чем жив», – прошамкал в моей голове голос совы из мультика про Буратино, и спустя мучительное мгновение тишины одна из невидимых мне любительниц чужих персиков громко всхлипнула:
– Божечки, неужели наконец обещанная свобода?
И была в этом голосе надежда, замешанная на страхе. И была в этом голосе боль. И было столько удивления и наивной растерянности, что моё сердце защемило от жалости, хотя в тот момент я ещё не знала, что произошло в этой комнате и почему. Об этом я узнала миг спустя, когда окружающая действительность полностью исчезла, и на смену невидимым голосам пришла вполне осязаемая картинка.
Я увидела девочку лет четырнадцати, на ней был длинный сарафан, задравшийся с одной стороны так, что были видны круглые коленки с зелёными следами от травы. Она лежала на сбитых вместе досках, словно на плоту, который выбросило на берег, руки её были связаны, а из окровавленных запястий медленно стекала на чёрную землю юная жизнь.
– Отпусти, – прошептала она, глядя на склонившуюся над ней женщину, в живых испуганных глазах плескалась обида и боль. – За что? Отпусти, а… Ты же тётка моя…
– Не за что, а во имя чего, – деловито исправила женщина с некрасивой фиолетовой бородавкой на носу.
– Пожалуйста…
– Не ной, не просто так умираешь, а во славу Светлой матери.
– Ненавижу тебя, – прошептала девчонка, и страх в глазах сменила лютая ненависть. – Сдохнешь. И ты, и богиня твоя кровавая. Сдохнешь, сдохнешь…
– …сдохнешь! – картинка изменилась, но суть осталась прежней. Это была другая девушка, и место деревянного настила занял жестяной стол с желобком для вытекающей из разрезанных запястий крови.
Менялась обстановка в комнате, менялись жертвы, менялись палачи. Неизменным оставалось лишь одно: слова страшного проклятия, что срывались с уст умирающих ведьм. И чем больше их было произнесено, тем тяжелее мне становилось дышать, словно каждое слово тяжёлым камнем ложилось на мою душу. Ещё одно, и ещё, и ещё, пока я не оказалась полностью погребённой под булыжниками чужой ненависти.
Я видела, как, охваченная живым пламенем, сгорела ведьма с отвратительной бородавкой на носу. Я ощущала вкус пепла на губах, когда смотрела на смерть Яна Фоллетского. А голоса всё шептали и шептали о своей ненависти, и каждая находила оправдание, и каждая не хотела отказываться от права на месть. В конце концов, я не выдержала.
– Хватит!!! – прокричала я и, несмотря на то, что из моего горла не вырвалось ни звука, жуткие картинки прекратили транслировать в мой мозг. – Господи…
Меня трясло так, словно это не они, а я сама умирала в этой комнате много раз, по очереди за каждую из них, с тем лишь отличием, что жизнь внутри меня не могла позволить мне желать кому-то смерти.
– Мы давно уже не верим в Бога, – проговорила одна из убитых в этом жутком помещении девушек. – Но вера в справедливость в нас пока ещё жива… Скажи, ведьма, готова ты рискнуть собой, чтобы освободить измученных ожиданием сестёр?
Я на мгновение задумалась, а потом ответила решительно и твёрдо:
– Нет.
Жертвовать собой ради тех, кто и так давно умер? Не поймите меня неправильно, мне их всех до слёз жалко, но умирать я не готова категорически. Уж точно не сейчас, когда я отвечаю не только за свою жизнь.
– Раз предки наградили тебя умением слышать голоса нуждающихся, значит готова, – возразили мне, и я мысленно прокляла вредную родственницу. Вот уж одарила внучку, так одарила! Чтоб ей пусто было! – Не ной. В отличии от нас ты живая, можешь попытаться всё исправить, а мы поможем.
В следующий момент они заговорили все разом, и в мою бедную голову хлынуло столько информации, что я безмолвно взвыла. К счастью, мои невидимые собеседницы быстро поняли, что так у нас ничего не получится, и в дальнейшем со мной разговаривала только одна.
– Каждая из нас умерла в этой комнате, – проговорила она. – Нас убили разные люди и в разные времена, но цель у них была одна. И понимание того, что они не отступят, что смерти будут продолжаться, не даёт покоя. Мы всё ещё ненавидим. Знала бы ты, какая это пытка: быть мёртвой, но при этом ощущать ненависть… Хотя нет, лучше бы тебе этого никогда не узнать… Но ты нас слышишь, а значит, можешь помочь. Значит, этот порочный круг будет разорван, и…
– И я не могу сейчас рисковать своей жизнью, – мрачно перебила я. – Не имею права.
– Мы знаем об этом, – развеселилась мёртвая ведьма. – Мы с девочками видим твою жизнь, поэтому только просим и даже готовы принять отказ…
В наступившей после этой фразы тишине я услышала звон чьих-то разбившихся надежд и застонала. Проклятье! Ну, почему я такая!? Почему не могу просто наплевать и отвернуться? Будто бы мне своих проблем мало!
– Помоги нам, – молила мёртвая ведьма, в чьём роду был змей-искуситель, не иначе, – и мы не останемся в долгу… Вся наша память, все наши знания, всё, что нам досталось при жизни и о чём узнали после смерти… Такой подарок тебя точно не оставит равнодушной.
Я сомневалась до последнего. Даже когда мне стали объяснять, что нужно сделать для того, чтобы символ развоплощения заработал, и как направить вектор, чтобы на его работу были затрачены не мои силы, а силы Элозии Фоллетской, я сомневалась. Теоретически мне нужно было лишь несколько раз шевельнуть пальцем. Практически – убить человека.
А затем ведьмы по очереди стали делиться со мной своими знаниями… И я больше не сомневалась. Теперь я знала, почему пропадали переселенцы на Тринадцатом. Знала, почему Охотники так активизировались в последние несколько десятилетий, знала, почему погибла моя прабабка и сотни других ведьм, знала, что случилось с Бусей и как ей помочь, куда исчез Вовочка И и где искать Наталию Бьёри – её физическое тело и сосуд с душою…
И я больше не сомневалась. Я посмотрела на Элозию Фоллетскую, которая на всю катушку включила суккуба, пытаясь совратить моего Диметриуша, и хрипло произнесла:
– Смотри, чтоб от сладкого попа не слиплась.
А дальше всё, как в тумане. Не помню, что говорила, не понимаю толком, что делала, действовала на инстинктах, потому что знаний теперь было так много, таких разных, что мне понадобится год на то, чтобы их систематизировать. Внутренний же голос между тем подсказывал, что это года нет ни у меня, ни у Димки, ни у Наталии Бьёри и Василисы Лиходеевой.
К счастью, Диметриуш не задавал лишних вопросов. Тревожился, хмурился, но при этом старался держаться как можно ближе. А потом мы очутились там, где, если верить воспоминаниям умерших ведьм, все и началось много сотен лет назад. В Доме Онсы.
Говорят, он стоит здесь с тех самых пор, когда боги жили среди людей. Онса творил. Урса бережно хранил творения старшего брата, а Сурх освещала жизни обоих своею красотой.
Нет, ни одна из ведьм не обладала сведениями о тех временах – легенды о жизни богов я читала в библиотеке Института и в Димкином кабинете. А вот свидетели тому, что произошло, когда Урса прогнал свою возлюбленную, отказавшись от неё, нашлись.
В пятый день первого весеннего месяца в месте, которое на Тринадцатом принято называть Эдемским садом, отвергнутая Богиня родила девочку.
– Я назову тебя Хубб, – всхлипнула Сурх и провела рукою по влажным тёмным кудряшкам, – так получилось, что в разное время я любила их обоих. В разное время я верила в то, что меня тоже любят. Видимо, ошибалась. Но я назову тебя Хубб, моя девочка, потому что ты похожа на обоих своих отцов.
Так и было.
Я видела Хубб новорожденной, видела, как она растёт, как взрослеет, превращаясь из очаровательной малышки в прекрасную девушку. А потом я вдруг поняла, кого она мне напоминает. Поняла, кто она на самом деле. И сожаление захлестнуло моё сердце. И жалость. Ведь столько жизней можно было бы спасти, если бы не одна ошибка двоих мужчин… Кем она была, эта девочка? Чистым созданием, сосудом, который можно было заполнить чем угодно! Можно было до краёв насытить её душу любовью, совсем не божественной, самой обыкновенной, или радостью и лаской, заботой, нежностью…
Но вокруг неё были лишь холодные стены материнского дворца да испуганные глаза прислужниц, которые, ожидая гнева Онсы, боялись даже собственных теней. А ещё была мать, прекрасная Сурх. Когда-то прекрасная Сурх, что нынче превратилась лишь в серую тень, её выжженная душа смотрела на мир сухими глазами, в которых не было ничего, кроме одного желания – уснуть и не проснуться. И однажды так и случилось.
Это был пятый день первого весеннего месяца. Семнадцатая весна последней дочери самого прекрасного из всех творений Онсы. Поначалу она плакала, размазывая слёзы по хорошенькому личику, и бродила, бродила по бесконечно огромному дворцу своей матери, жалела её, жалела себя… а затем на смену жалости пришла ненависть к тем, кого обвиняло во всём её одинокое сердце.
– И если до вас, папочки, мне не добраться, – прошептала она, блестя чёрными, как бездна, глазами, – то тех, кому досталась ваша любовь, я уничтожу. Твоих сыновей, Крылатый, – она остановилась у огромного портрета, с которого на неё смотрел Онса, и вонзила острый серебряный нож для фруктов в полотно, разрывая его в том месте, где у нарисованного бога должно было быть сердце.
– И твоих дочерей, Жнец, – повторила все действия с портретом Урсы и отшвырнула своё орудие в сторону. – Я их кровью смою позор с лица моей матери. Их кровью отомщу за ваши ошибки. За ваше предательство и за вашу нелюбовь… Любовь…
Она сжала руками голову и не засмеялась – завыла, сыпля проклятиями и ругаясь, как сапожник в базарный день… А я смотрела на неё, стоя за ширмой, смотрела глазами одной из умерших на алтаре Светлой матери ведьм, смотрела и, наконец, поняла, за что же нас так ненавидят служители этого древнего культа.
– Дима, – словно из тёмного омута, я вынырнула из воспоминаний и заглянула во встревоженное лицо Диметриуша. – Надо что-то делать. Мне кажется, в той ванне лежит девушка с душой твоей мамы.
– Прости? – он склонил голову, будто не расслышал.
– Сосуд, – пояснила я, и мы, по-прежнему держась за руки, подбежали к алтарю.
