Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 72. Письма 1899-1900 гг."

1900 г. Марта 132/25. Москва.

Geehrter Herr,

Ihr Brief habe ich mit grossem Interesse und Freude gelesen. Ich möchte ihn, wenn Sie nichts dagegen haben, uebersetzen und in russischen Zeitungen veröffentlichen. Ihren Wunsch – ein gutes Werk gegen den Krieg zu schreiben möchte ich gern erfüllen. Ich arbeite jetzt danach.

Ihr Freund und Bruder

Leo Tolstoy.

25 März, 1900.

Милостивый государь,

Я прочел ваше письмо с большим интересом и удовольствием. Если вы не имеете ничего против, я хотел бы перевести его и опубликовать в русских газетах. Очень хотел бы исполнить ваше желание – написать хорошую книгу против войны. Я над этим теперь работаю.

Ваш друг и брат

Лев Толстой.

25 Марта 1900.

Печатается по машинописной копии, хранящейся в AЧ. Местонахождение подлинника неизвестно. На этой копии проставлена дата: «25марта 1900г.». Вероятно, дата Толстого нового стиля. В России публикуется впервые, о публикации за границей сведений не имеется.

Ответ Иогану Клейнпопену (Johann Kleinpoppen), инвалиду германской армии, на его письмо от 16 марта н. ст. 1900 года. Подлинник этого письма в архиве не найден. Выдержки из него в переводе на русский язык помещены Толстым в статье «Патриотизм и правительство», гл. VII; опубликовано полностью в другом переводе в журнале «Свободная мысль» 1900, 4, стр. 50—51 и в газете «Курьер» 1900, № 16 от 27 апреля. Перепечатываем из «Свободной мысли»; приведенные в статье Толстого цитаты заключены нами в прямые скобки и печатаются по этой статье. Клейнпопен писал: «Многоуважаемый граф. Позвольте мне, как человеку из простого народа и другу истины и справедливости, обратиться к Вам с полным доверием. Я только что случайно прочел критику на Ваш роман «Воскресение», который, к сожалению, я не могу приобрести, так как мы, раненые воины, получаем большею частью очень скудную пенсию. Я, старый инвалид, имею к Вам, граф, большую просьбу, которая исходит из самого искреннего убеждения, из самой глубины души моей: напишите хорошую книгу против войны, с таким заглавием: война войне. [Я совершил два похода вместе с прусской гвардией (1866—1870 гг.) и ненавижу войну от глубины души, так как она сделала меня невыразимо несчастным. Мы, раненые вояки, получаем большею частью такое жалкое вознаграждение, что приходится, действительно, стыдиться за то, что когда-то мы были патриотами. Я, например, получаю ежедневно сорок копеек за мою простреленную при штурме С. Прива 18 августа 1870 г. правую руку. Другой охотничьей собаке нужно больше для ее содержания. А я страдал целые годы от моей дважды простреленной правой руки. Уже в 1866 г. я участвовал в войне против Австрии, сражался у Траутенау и Кенигреца и насмотрелся довольно-таки ужасов. В 1870 г. я, как находившийся в запасе, был призван вновь и, как я уже сказал, был ранен при штурме в С. Прива: правая рука моя была прострелена два раза вдоль. Я потерял хорошее место (я был тогда пивоваром) и потом не мог уже получить его опять. С тех пор мне уже больше никогда не удалось встать на ноги. Дурман скоро рассеялся, и вояке-инвалиду оставалось только кормиться на нищенские гроши и подаяние.] Вот благодарность отечества! Любимая мною моя супруга лишила себя жизни четыре года тому назад из боязни попасть на старости лет в богадельню. Конечно, эта мысль мучила ее уже несколько лет и так засела у ней в голове, что она стала душевно-больной. С тех пор как смерть отняла у меня милую супругу, я часто в тишине уединения размышлял о суете человеческого существования. Ведь такой брак, как мой, не прекращается со смертью избранной, ибо, опираясь на любовь, переживает смерть и могилу. А страдание всё-таки чрезвычайное для того, кто остался жив. Только сознание нравственной чистоты и стремление к лучшему сохранили меня от подобной же участи. [В мире, где люди бегают, как дрессированные звери, и не способны ни на какую другую мысль, кроме того, чтобы перехитрить друг друга, ради маммоны, в таком мире пусть считают меня чудаком, но я всё же чувствую в себе божественную мысль о мире, которая так прекрасно выражена в нагорной проповеди. По моему глубочайшему убеждению, война – это только торговля в больших размерах – торговля честолюбивых и могущественных людей счастьем народов. И каких только ужасов не переживаешь при этом! Никогда я их не забуду, этих жалобных стонов, проникающих до мозга костей. Люди, никогда не причиняющие друг другу зла, умерщвляют друг друга, как дикие звери, а мелкие рабские души замешивают доброго бога пособником в этих делах. Соседу моему в строю пуля раздробила челюсть. Несчастный обезумел от боли. Он бегал, как сумасшедший, и под палящим летним зноем не находил даже воды, для того чтобы освежить свою ужасную рану. Наш командир кронпринц Фридрих (впоследствии благородный император Фридрих) писал тогда в своем дневнике: «Война – это ирония на Евангелие...».] Итак еще раз прошу Вас, почтенный граф, напишите хорошую книгу против войны. При Вашем необыкновенном духовном даровании, это была бы великолепнейшая картина, такая, какую со времен Канта никто не написал, и, право, труд этот был бы достоин Вашего усилия. Хотя я только простой, бедный человек, но могу спокойно сказать, что с детства вдохновляла меня истина и справедливость, и они были мне утешением и спасли меня от окончательной погибели во время моих невыразимых страданий. Должно заметить еще, что во всю жизнь мою я никогда не был наказан; вообще, всё, чтò я здесь писал Вам, сущая правда, и во всякое время я могу это доказать. Если имеешь возможность заглянуть в жизнь и дела купцов, то удивляешься, с какой утонченностью эти люди стараются перехитрить друг друга; оно забавно даже, если бы не было так грустно, видеть все те религиозно-патриотические ужимки, с которыми эти бедные люди друг друга обманывают и при этом требуют самой строгой честности от бедняка... Вот здесь звучит слово «Воскресение» могучим колоколом из лучшей страны. Да даст бог истины и праведности, чтобы этот великий день настал скорее! Многоуважаемый граф! Для людей истинно благородных, проникнутых духом истинного христианства, евангелием человеколюбия, для таких людей не существует преград национальностей, им противна религиозная и национальная ненависть, посредством которых сильные мерзавцы ловят народные массы! Я сам был свидетелем того, как мы в 1866 г. при Кенигреце на месте сражения вместе с австрийцами мирно ели нашу скудную пищу. Было трудно поверить, что эти миролюбивые люди несколько часов тому назад хотели убивать друг друга. Как я уже упомянул, я бедняк, который должен тяжело работать, чтобы прокормить себя, и в юности моей я получил самое скудное школьное образование и потому прошу вас, будьте ко мне снисходительны. Итак прощайте, почтенный граф. Да сохранит Вас бог надолго в живых и да защитит Вас и убережет во благо страждущего человечества. Этого желает Вам Вас искренно любящий Иоган Клейнпопен, старый инвалид».

263. А. Ф. Кони.

1900 г. Марта 20. Москва.

Дорогой Анатолій Федоровичъ,

У васъ будетъ слушаться 24 Марта дѣло Ерасова, приговореннаго Тульск[имъ] Окр[ужнымъ] судомъ къ ссылкѣ съ лишеніемъ всѣхъ правъ за богохульство.

Дѣло это исключительно по строгости приговора и высокой нравственности приговореннаго. Пожалуйста, помогите.

Вашъ Л. Толстой.

20 Марта 1900.

Печатается по автографу, хранящемуся в ИЛ. Публикуется впервые.

Василий Андреевич Ерасов, крестьянин с. Обидино Хрущевской волости Тульского уезда, по обвинению в богохульстве был осужден 27 января 1900 г. Тульским окружным судом по 1 ч. ст. 176 улож. о наказ, «к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в отдаленнейшие места Сибири». Защищал В. А. Маклаков. Дело разбиралось при закрытых дверях в течение двух часов тридцати пяти минут. Самое судебное разбирательство, с допросом семи свидетелей, с речами сторон и резюме председателя продолжалось менее часа. Присяжные совещались двадцать минут. В кассационной жалобе защитник указал на необычную быстроту процесса, на неправильные действия председателя, допустившего указания на факты, не бывшие предметом судебного разбирательства («обвиняемый – представитель ереси, враг православия») и тем склонившего заседателей к более суровому решению. В уголовном кассационном департаменте сената дело слушалось 24 марта 1900 г. под председательством А. Ф. Кони. Докладывал М. Ф. Люце. Жалоба оставлена без последствий. Сведения почерпнуты нами из дела «Правительствующего сената, уголовного кассационного департамента. Дело по 3 столу по жалобам крестьянина Василия Ерасова и его поверенного на приговор Тульского окружного суда по обвинению его по 1 ч. ст. 176 улож. о наказ. № 491/2265» (хранится в Ленинградском центральном историческом архиве).

В ответном письме от 25 марта 1900 г. Кони писал: «По делу Ерасова ничего в кассационном порядке сделать невозможно. Сенатор-докладчик (М. Ф. Люце) находит, что нет ни одного кассационного повода, а с точки зрения закона он прав. Если и были какие-либо нарушения со стороны председателя, то по упущению защитника они ничем не удостоверены. Единственный путь – ходатайство о смягчении наказания пред государем (через канцелярию прошений)».

Было ли подано прошение на высочайшее имя, редакции неизвестно.

На письме Толстого от 20 марта рукой Кони выписана выдержка из письма Толстого к нему от 12 апреля 1900 г.: «Неудача очень огорчила, и ему будет очень тяжела». См. письмо № 271.

264. М. Л. Оболенской.

1900 г. Марта 23. Москва.

Операція Тани кончилась благополучно. ¹

Нынче утромъ, 23-го совершилась ужасная Танина операція. Мамà и Мих[аилъ] Серг[ѣевичъ]² пошли съ утра съ нею въ клинику. Должно было начаться въ 10 и кончиться въ 11. Я посидѣлъ дома, но не въ силахъ былъ оставаться и, пропустивъ 11, пошелъ въ клинику, надѣясь придти къ концу. Пришелъ часъ, два, все нѣтъ конца. Она наверху въ операціонной среди кучи докторовъ въ бѣлыхъ халатахъ съ зеркалами на лбу, к[оторые] надъ ней безчувственной что-то дѣлаютъ. Пришелъ Сережа,³ Маруся,⁴ Количка,⁵ потомъ Миша,⁶ Саша.⁷ Мы всѣ тоже въ бѣлыхъ халатахъ ждемъ и мучаемся. Я съ Мих[аиломъ] Серг[ѣевичемъ] вошелъ наверхъ, заглянулъ въ дверь; меня позвали, я вошелъ: лежитъ трупъ желто-блѣдный бездыханный, ноги выше головы и въ закинутой головѣ дыра въ черепѣ тако[го] размѣра,⁸ кровавая и глубокая пальца въ три, и толпа бѣлыхъ смотритъ, а одинъ ковыряетъ. Оказалось, что въ лобной полости было неожиданно три перегородки, кот[орыя] они разрушали и все выскребали и этимъ объясняли продолжительность – болѣе 2½ часовъ. Когда ее снесли внизъ, она долго не могла очнуться – ложкой ей разжимали стиснутый⁹ съ пѣной ротъ. Я позвалъ: Таня. Она открыла глазъ (другой завязанъ, и¹⁰ изъ подъ повязки кровь) и опять закрыла. Ее рвало, тошнило.¹¹ Говорятъ, что операція удалась. Трубка вставлена. – Сейчасъ 11-й часъ вечера, я только что отъ нее. Она совсѣмъ слаба, но духомъ бодра, не жалуется и не боится. Маруся у ней ночуеть. Общее впечатлѣніе мое, что это западни, въ кот[орыя] доктора ловятъ людей. И они ужасно противны. Я думаю,¹² особенно ясно это понялъ послѣ очень сильнаго пережитаго чувства и вызванныхъ ими мыслей, что все это ненужно и дурно. Умереть мы всѣ всегда умремъ и болѣть всѣ будемъ: выздоровѣемъ отъ одной, заболѣемъ отъ другой. И, главное, лѣчить отдѣльно каждый себя за 50, 500, 5000 не долженъ и не можетъ. Не долженъ п[отому], ч[то] другіе мрутъ безъ помощи, и помогать нужно всѣмъ, а не каждый только себѣ и своимъ, и не можетъ п[отому], ч[то] такъ устроено, что при всѣхъ этихъ помощахъ столько же опасности, сколько было бы безъ лѣченья. Часто думаю о васъ и чувствую, какъ вы мнѣ оба недостаете. О дядѣ Сережѣ¹³ думаю всегда и все надѣюсь увидать его. Напишите мнѣ получше, поподробнѣе о немъ и о себѣ.

Л. Т.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ (архив Н. Л. Оболенского). Дата определяется содержанием. Впервые опубликовано по копии в «Современных записках», 1926, XXVII, стр. 254—255. Напечатано Н. Н. Гусевым по автографу в журнале «Печать и революция» 1928, VI, стр. 113—114.

¹ Татьяне Львовне Сухотиной, болевшей фронтитом, делали трепанацию черепа в московской университетской клинике проф. А. А. Остроумова. – В подлиннике эта фраза вписана над первой строчкой.

² М. С. Сухотин, муж Татьяны Львовны.

³ Сергей Львович Толстой.

⁴ Мария Алексеевна Маклакова (р. 1877 г.) – подруга Татьяны Львовны, дочь врача-окулиста, проф. Московского университета А. А. Маклакова, сестра адвоката В. А. Маклакова.

⁵ Николай Николаевич Ге (сын).

⁶ Михаил Львович Толстой.

⁷ Александра Львовна Толстая.

⁸ С левой стороны листа сделан чертеж (треугольник) почти такого же размера, как чертеж в письме к А. Л. и О. К. Толстым. См. факсимиле письма № 265. Чертеж комментируемого письма воспроизведен в комментарии к Дневнику 1900 г., т. 54.

⁹Зачеркнуто: [стиснутые] зу[бы]

¹⁰Зачеркнуто: кр[овь]

¹¹Согласно собственноручно сделанных отметок перестановки слов, следует читать: тошнило, рвало.

¹²Зачеркнуто: что

¹³ Гр. С. Н. Толстой.

Ответ М. Л. Оболенской см. в прим. к письму № 266.

265. А. Л. и О. К. Толстым.

1900 г. Марта 23. Москва.

Милыя дѣти Андрюша и Оля,

Сейчасъ пришелъ отъ Тани изъ клиники, теперь 11 веч[ера]. Сегодня ей сдѣлали операцію. Они говорятъ, что все, какъ должно быть, но все это было ужасно.¹ Она лежала какъ трупъ подъ ножами врачей 2½ часа и долго не могла очнуться. Мы всѣ тамъ были: мaмà, Мих[аилъ] Серг[ѣевичъ], Сер[ежа], Маруся, Количка, я, потомъ Миша и Саша. Я захотѣлъ въ операціонную комнату. Это было ужасное зрѣлище. Запрокинутая назадъ голова, и въ ней треугольная кровавая дыра такой величины.² Выскобли[ли] все, закрыли опять костью и кожей и вставили трубку, торчащую изъ носа, такого діаметра.² Операція одна изъ серьезнѣйшихъ. Если бъ всѣ знали, чтò это такое, ни за что бы не рѣшились. Ее все еще тошнитъ, и она слаба, но духомъ мила, кротка. Не надо лѣчиться, я ясно на этомъ увидалъ. Живутъ десятки тысячъ не лѣчась. И надо помогать не себѣ одному, a всѣмъ людямъ. А станешь себѣ одному помогать, сдѣлаешь себѣ же хуже и другимъ не поможешь. А умирать и болѣть, лѣчись не лѣчись, всѣ будемъ.

Какъ то вы живете и физически и духовно? Главное, духовно чтобъ было хорошо. Вспоминаю о васъ обоихъ съ любовью.

Въ клиникѣ Таня пролежитъ, должно быть, еще дней 5. Тамъ лучше. А мы безпрестанно ее навѣщать будемъ.

А трубку въ носу будетъ носить 2 мѣсяца.

Цѣлую васъ, милые дѣти.

Л. Т.

На конверте: Моск. Курск. ж. д. Козловка-Засѣка, Ясная Поляна. Андрею Львовичу Толстому.

Печатается по автографу, находящемуся у О. К. Толстой. Дата определяется содержанием письма. Публикуется впервые.

Комментарий к встречающимся в письме именам см. в прим. к письму № 264.

¹Зачеркнуто: Опе[рація]

² См. факсимиле.

В ответном письме от 27 марта A. Л. Толстой писал отцу: «Что у вас? Что Таня? Попроси кого-нибудь, пожалуйста, написать нам, чтò у вас делается. Нам такое удовольствие получить письмо от тебя. Мы с Ольгой и Марья Александровна [Шмидт], очень беспокоимся о Тане, и очень нам страшно сделалось, читая твоё описание операции».

266. М. Л. Оболенской.

1900 г. Апреля 2. Москва.

Сейчасъ получилъ твое письмо, милая Маша, съ записочками д[яди] С[ережи]. Спасибо тебѣ. Спѣшу написать, главное, ему, что онъ слишкомъ мрачно смотритъ на Тан[ину] болѣзнь и операцію. Она теперь ходитъ, и шрамъ мало замѣтенъ. Еще есть головная боль и въ нѣкот[орыхъ] мѣстахъ нечувствительность. Очень похудѣла, ночи не спала отъ боли головы.

Письмо Л. Н. Толстого к A. Л. и О. К. Толстым от 23 марта 1900 г.

Размер подлинника.

Теперь ей лучше. Сейчасъ Маруся¹ ей моетъ голову въ столовой. Она спить въ Мишиной комнатѣ. Всегда больнѣе чужое горе отъ того, что не притерпишься къ нему, какъ то[тъ], кто терпитъ. Такъ мнѣ его горе² продолжаетъ быть очень, очень больно. Хорошо нешто то, что это связываетъ меня больше съ нимъ. Это я, разумѣется, пишу ему. Пусть онъ не насилуетъ себя писать мнѣ.

Мнѣ нужно знать про него. И ты пиши. Твою жизнь ты ужъ очень хорошо расписываешь. Но все таки увѣренъ, что такъ и есть. Твои Нат[аша]³ и Юша⁴ очень милы и трогательны, и я увѣренъ, что имъ хорошо съ тобой, по[тому] ч[то] ты умѣешь думать о другихъ больше, чѣмъ о себѣ. Цѣлую тебя, Колю⁵ и ихъ.

Никому не пишу писемъ, такъ ослабъ; но это поспѣшилъ какъ попало написать, п[отому] ч[то] хотѣлось очень.

Л. Т.

2 Апр.

Здоровье мое очень хорошо, не въ смыслѣ Мар[ьи] Ал[ександровны],⁶ а взаправду.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ (архив H. Л. Оболенского). Впервые опубликовано по копии в «Современных записках»,. 1926, XXVII, стр. 255.

Ответ на письмо М. Л. Оболенской, писавшей отцу по получении известия об операции Татьяны Львовны Сухотиной. Письмо Толстого от 23 марта, как обычно, она передала для прочтения гр. С. Н. Толстому, тяжело переживавшему неудачные замужества его дочерей. 31 марта М. Л. Оболенская писала: «Милый пaпà, посылаю тебе две последние записки ко мне дяди Сережи, из них ты его почувствуешь, а он тебе так и не написал. Что-то Таня? Мы все о ней думаем, жалеем ее и удивляемся ее храбрости. Телеграмма всё-таки нас утешила. У нас всё по-старому, хорошо: живем очень правильно, встаем в 7 или 8 часов, каждый занят своим делом, и все заняты своим делом и все заняты общим делом обоюдных отношений. Коля принялся за английский язык, изучает книжки о садах, посевах и т. п., пишет твои письма для Черткова, я тоже пишу, копаюсь в парниках, шью. Юша, захлебываясь, читает, составляет конспекты прочитанного, выписывает любимые места и занимается своими специальными науками. Наташа помогает писать, помогает шить и мечтательно по-девически томительно ждет весну. Все мы очень дружны, много разговариваем, и я всегда чувствую какую-то ответственность за Юшу и Наташу, и потому у меня в отношениях с ними особенная старательность и осторожность [...] Пока прощай, милый пaпà, целую тебя крепко. Сейчас пошла река, и Наташа с Матрешей побежали смотреть, но идет не дружно, слабо. Весна не хороша, но и то мы наслаждаемся: жаворонки вьются, земля пищит и дышит, крапива молодая лезет, и на солнце так тепло. Сегодня вспомнили про Москву, колеса, пыль, шум и подумали, как тебе была бы приятна наша тишина и мягкость под ногами» (опубликовано в переводе на немецкий язык в книге «Vater und Tochter», стр. 129—130).

Матреша – Матрена Дмитриевна Фролкова, дочь яснополянского крестьянина Дмитрия Яковлевича Фролкова. Была с 1896 по 1906 г. горничной М. Л. Оболенской, которая при ней умерла. Впоследствии стала второй женой яснополянского кучера Адриана Павловича Елисеева.

Гр. С. Н. Толстой писал М. Л. Оболенской: «Благодарю тебя несказанно, милая Маша, за присланные тобою письма. Всё это ужасно, я их еще раз сейчас буду читать, а то я не вполне еще всё это могу понять, но всё это ужасно. Жалко всех, Льва Николаевича, Софью Андреевну, Вас, но, конечно, она, Таня, главное [...] Бог оглянулся на нас со Львом Николаевичем». – «О Тане, если чтò будет из Москвы, уведомь. Льву Николаевичу не пишу, так трудно писать, когда люди в таком горе, и, страшно, как бы еще не разбередить больное место. Писать, что сочувствую, не имеет смысла, надо быть бог знает кем, чтобы не сочувствовать в такой беде. Если будешь ему писать, напиши ему, почему ему не пишу, и очень благодарю, что он, несмотря на свое несчастие, вспомнил обо мне. Бедная Софья Андреевна. Как ей трудно» (обе записки не датированы). 3 апреля гр. С. Н. Толстой писал брату: «Несмотря на свое горе и заботы, ты вспомнил обо мне и думаешь приехать. Приятно это знать и на это надеяться, может, и доживем. Об наших из Сызрани ничего хорошего не слышно; они всё стараются ничего не видеть и не слышать и удивляются, что можно находить, что им нехорошо, и, как видно, желают, чтобы одобрили то, чтò они говорят. Рана Тани скорее заживет, чем рана Вари, которую она сама себе сделала».

Варя – Варвара Сергеевна Толстая. Она и ее сестра, Вера Сергеевна, в это время находились в Сызрани.

¹ М. А. Маклакова. См. письмо № 264.

² Горе гр. С. Н. Толстого.

³ Наталья Леонидовна Оболенская (р. 1881 г.) – сестра Н. Л. Оболенского, внучатная племянница Толстого, с 1905 г. жена X. Н. Абрикосова.

⁴ Юрий Леонидович Оболенский (1880—1925) – брат Н. Л.Оболенского.

⁵ Н. Л. Оболенский, муж Марии Львовны.

⁶ Мария Александровна Шмидт.

Назад к карточке книги "Полное собрание сочинений. Том 72. Письма 1899-1900 гг."