Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 56 страниц)
Он кивнул. Да, боль вернулась, и не только там, куда ранил его солдат. В других местах тоже, повсюду. Уколы. Колет везде, везде. Уже не в силах терпеть неподвижность, он шагнул и она пошла за ним. Вместе они брели под укрытие разваленных ворот.
– Они имели обычай носить пищу в городок и раздавать бедным, – сказала Джинья. – Только раз или два в году. В те годы, когда пищи не было, все злились. Виной были всего лишь плохие урожаи, когда им хватало только для себя. Но все их ненавидели.
Они прошли под арку и оказались на замусоренном дворе, замерев при виде покрытых снежком трупов.
Джинья потянула руку, вырываясь.
А он вдруг оказался подавлен болью. Кровь пошла из раны от меча, и вся борьба оказалась проиграна – его охватила темнота, он падал... хотя за миг до бесчувствия услышал крик Джиньи и ощутил, как удаляется ее ладонь.
Когда он открыл глаза, то лежал на спине, и снег там успел растаять. Джинья стояла на коленях рядом, она стащила одеяло и укрыла его. Он видел слезы на щеках. – Что такое?
– Ты упал в обморок. Была кровь. Я думала... думала, ты умер!
– Нет, – отозвался он. – Не умер. Просто рана вспомнила меч.
– Не нужно было мне помогать.
– Я не мог не помочь, – сказал он, отгоняя внутреннюю слабость, и сел.
Она утирала щеки. – Думала, я остаюсь одна. Снова. Вренек, я не смогу с тобой. Все потеряла, ничего нет, и пусть так и будет.
Он смотрел, как она встает, смотрел, как он отрясает корку снега с голых тощих коленей, видел трещины и шрамы на красной коже. – Не заставляй меня надеяться, – сказала она. – Это нечестно.
– Ты меня бросаешь?
– Я сказала! Я не могу с тобой!
– Не умирай в том переулке, Джинья.
– Хватит слез. Не умру. Я живучая. Им нас не убить. У меня запасена еда. Не все взрослые плохи, Вренек. Не думай так, или станешь совсем одиноким. – Она огляделась. – Здесь можно найти плащи и настоящие одеяла – даже конские попоны. Не все склады сгорели. Я поищу и что-нибудь найду. До смерти не замерзну.
– Обещаешь?
– Обещаю, Вренек. Ну, когда пойдешь назад, огибай селение. Не ходи по главной улице. Кое-кто на тебя зол за твои слова. Путь долгий, но ты иди по полям. Скажи, что так сделаешь. Скажи!
Он утер глаза и нос. – Я пойду по полям.
– И матери ничего не рассказывай.
– Не буду. Но я там надолго не останусь.
– Останься с ней, Вренек. Уйдя, ты разобьешь ей сердце.
– Сделаю как лучше.
– Хорошо. Очень хорошо. – Она кивнула в сторону ворот. – Иди же.
Грусть язвила его сильнее, чем все прежние раны; но он стоял прямо. Холод забирался под мокрую рубашку, полз по спине. – Прощай, Джинья.
– Прощай, Вренек.
Тут, вспомнив огорчение при виде уходящего Орфанталя, он бросился к ней и крепко обнял, и резкая боль в ране и прочих местах показалась очень уместной.
Казалось, она съежилась в его хватке – и тут же начала отрывать руки, взяла его за плечи и развернула, чуть толкнув в спину.
Он пошел к воротам.
Вренек собирался пересечь поля, как и обещал. Но не собирался возвращаться домой. Ему хотелось кое-что исправить, ибо даже в таком мире некоторые вещи нужно исправлять. Мама будет дома, когда он вернется, позже – и тогда он сделает все что нужно. Он с ней помирится.
Но сейчас он выждет сумерек, чтобы скрыться от чужих глаз, потом пойдет и заберет копье, которое зарыл в снег у старого каменного корыта.
Ему одиннадцать, и кажется, последний год был длиннее всей жизни. Как будто десять ему было вечность назад. Но в том-то и дело: ему никогда не будет снова десять.
Солдаты ушли на восток, в горелый лес.
Он найдет их там. И сделает то, что правильно.
– Что ты делаешь? – спросил Глиф спокойно.
Вздрогнув, встрепанный мужчина поднял голову. Он сидел у груды камней, вытащенных из мерзлой почвы вдоль края луга. Руки были грязными и в крови от царапин, ногти сломались. Он носил обожженную волчью куртку не по размеру. Рядом, на засыпанном снегом грунте, валялись меч легионера и ножны, и перевязь.
Незнакомец не ответил, глядя на лук в руках Глифа – стрела наложена, тетива туго натянута.
– Ты на стоянке моей семьи, – пояснил Глиф. – Ты закопал их под камнями.
– Да, – шепнул мужчина. – Я нашел их здесь. Тела. Я... я не мог смотреть. Прости, если я сделал неправильно. – Он осторожно встал. – Можешь убить, если хочешь. Я не стану скорбеть по миру, его покидая. Не стану.
– Не наш путь, – кивнул на камни Глиф.
– Прости. Я не знал.
– Когда душа ушла, плоть – ничто. Мы относим мертвецов на болото. Или в лес, в густую и темную чащу. – Лук чуть дрогнул в руках. – Но это, это зря. Ты прячешь тела, чтобы дома было чисто, но здесь никто уже не живет.
– Кажется, – заметил чужак, – ты здесь живешь.
– Они бы сгнили ко времени следующего моего возвращения. Только кости. С ними, – добавил Глиф, – было бы легко жить.
– У меня на такое не хватило бы смелости.
– Ты солдат Легиона?
Мужчина глянул на клинок. – Убил одного. Зарубил. Он был в отряде Скары Бандариса – из тех, что дезертировали с капитаном. Я какое-то время шел с ними. А потом убил, и за убийство Скара Бандарис изгнал меня из отряда.
– Почему же не казнил?
– Когда он понял мою жизнь, – сказал мужчина, – решил, что такая жизнь есть самое страшное наказание. Верно.
– Тот, кого ты убил... что он сделал? Твое лицо искажено. В рубцах, изуродованное. Он это сделал?
– Нет. У меня давно такое лицо. Гм, всегда такое было. Нет... – Он помедлил и пожал плечами: – Говорил злые слова. Резал меня словами снова и снова. Даже остальные меня жалели. Что ж, его не любили, так что никто не пожалел о смерти. Кроме меня. Его слова были злыми, но правдивыми.
– Вижу по глазам, – сказал Глиф, – ты мечтаешь о моей стреле.
– Да, – прошептал чужак.
Сняв стрелу с лука, Глиф отпустил тетиву. – Я охотился на солдат Легиона, – сказал он, дела шаг вперед.
– Есть причины, – кивнул чужак.
– Да. У всех есть. У тебя твои, у меня мои. Причины держат твой меч. Причины направляют мои стрелы. Заставляют души покидать тела, а тела гнить на земле. – Он потер тряпку, скрывавшую нижнюю часть лица. – Они – маски, что мы бросаем позади.
Мужчина вздрогнул как ударенный, и отвернулся. – Я не ношу маски, – сказал он.
– Будешь убивать еще солдат?
– Немногих, – ответил мужчина, подбирая перевязь и цепляя меч. – У меня список.
– Список и достойные причины.
Он искоса глянул на Глифа. – Да.
– Меня зовут Глиф.
– Нарад.
– Есть еда, взял у солдат. Я поделюсь с тобой за доброту, с которой ты зарыл мою семью. А потом расскажу сказку.
– Сказку?
– Когда закончу сказку, тебе решать.
– Что решать, Глиф?
– Будешь ли охотиться со мной.
Нарад заколебался. – Я не особо дружелюбен.
Пошевелив плечами, Глиф пошел к костру. Увидел, что Нарад взял для могильника камни, составлявшие круг очага. И начал собирать другие, поменьше, чтобы защитить пламя от ветра.
– Народ, что рыбачил в озере, – сказал он, вытаскивая огниво и мешочек с сухим трутом.
– Это история о них?
– Не о них. О Последней Рыбе. Ее история. Но начинается она с народа озерных рыбаков.
Нарад снова положил меч. – Мало дерева осталось.
– Мне хватит. Прошу, сядь.
– Последняя Рыба, значит? Думаю, история будет грустная.
– Нет, злая. – Глиф поднял голову и встретился со взором перекошенных глаз Нарада. – Я Последняя Рыба. Пришел с берега. Сказка, которую я расскажу, пойдет далеко. Я не вижу конца. Но я – Последняя Рыба.
– Значит, ты далеко от дома.
Глиф оглянулся на семейную стоянку и пепел, в котором недавно лежали кости. Посмотрел на толчею кустарников и немногие оставшиеся деревья. И взглянул в пустое серебряное небо: синева ушла, когда Ведьма на Престоле пожрала корни света. Наконец он взглянул в глаза мужчины напротив. – Да, – сказал он. – Я далеко от дома.
Нарад крякнул. – Еще не слышал говорящей рыбы.
– А если бы слышал, – спросил Глиф, не отрывая он него глаз, – что бы она могла сказать?
Убийца замолк на миг, отводя глаза от глаз Глифа, и пошевелился, ровнее укладывая меч в ножнах. – Думаю... она сказала бы... Пусть вершится правосудие.
– Друг, этой ночью мы здесь, я и ты. Мы встретились взглядами.
Борьба, вызванная словами Глифа, еще сильнее исказила лицо Нарада. Но он все же поднял глаза, и так были выкованы узы дружбы меж двумя мужчинами. А Глиф понял нечто новое.
"Каждый из нас приходит на берег. В свое время, в свое место.
Кончив одну жизнь, мы должны начать другую.
Каждый из нас придет на берег".
ЧЕТЫРЕ
«Приведите ко мне всех и каждое дитя».
Заявление столь благожелательное... но в разуме ассасина трясов Кепло Дрима оно еще сочилось, будто кровь из небольшой, но глубокой раны, будто вода из-под тяжелой пробки – не вполне ритмично, словно это протекает бассейн нечестивых, непозволительных мыслей. Есть места, допускающие разгул воображения, и если бы эти места можно было закрыть решеткой и поставить стражу с оружием наголо – он сам встал бы, прогоняя любого прохожего. А если кто станет настаивать и пробираться ближе -убивал бы без малейших колебаний.
Но тонкие, смоченные словами губы старца тревожили память лейтенанта. Он предпочел бы поцеловать губы мертвеца, нежели снова увидеть, как Его Милость Скеленал бормочет свой призыв в угрюмой, полной теней комнате, пока зима крадется из-под двери и лезет в окна, покрывая полы и стены серым от грязи инеем. Дыхание видно в морозном воздухе, словно дым, руки старика трясутся, сжав подлокотники кресла, алчный блеск в глубинах запавших глаз не достоин храма, места, называемого святым, царства достоинства и чести.
"Приведите ко мне всех и каждое дитя".
Он мог бы вспомнить, что старики бессильны во многих смыслах. Руки и ноги слабы, сердце подводит, умы хромают или погружаются в горькие потоки, которые они считают своими мыслями. При всем при этом они умеют ревностно пропалывать и удобрять сады желаний.
Кепло не стал бы задерживаться в таких местах. Одна мысль сорвать порочный плод заставляет отшатнуться в отвращении, ведь сок плода полон ядов. Яркость зелени – не показатель здоровья, сад похоти насмехается над идеей добродетели.
– Твое лицо, друг, – рискнул заговорить ведун Реш, – отогнало бы зимнюю бурю. Вижу: небеса дрожат от страха, когда ты смотришь на предстоящий нам путь, и это на тебя не похоже. Совсем не похоже.
Кепло Дрим потряс головой. Они шагали бок о бок по каменистому тракту. День выдался облачный, хотя погода не доставляла особых трудностей. Холмы по сторонам совсем выцвели. – Зима, – отозвался он, – время года, высасывающее из мира жизнь и заставляющее меня отворачиваться от мира. Есть что-то гнусное, Реш, в этих голых пейзажах. Я не люблю зрелище содранной кожи и сырых костей.
– Ты придаешь форму тому, что видишь, ассасин, а видишь лишь то, чему уже придал форму. Не в силах примирить то, что чувствуем внутри, с тем, что видим снаружи, мы перебрасываем переживания из ладони в ладонь, как жонглер горячие камешки. Так и так, плоть пылает.
– Я приветствовал бы ожоги, – тихо прорычал Кепло, – ощутив боль как нечто реальное.
– Что тебя тревожит, дружище? Разве из нас двоих не я отличаюсь унынием? Расскажи, в чем причина твоих бед.
– Голод стариков, – ответил ассасин и снова потряс головой.
– Мы склоняем священное ради мирских забот. Ради презренных цифр. Его Милость сказал лишь то, что написано.
– И, сказав, содрал кожу, явив свои мерзкие аппетиты. В этом ли тайное искушение святых слов, ведун? В драгоценной гибкости? Вижу: они извиваются и переплетаются, как веревки. Все во имя бога, не меньше. Или ради ублажения ритуала? Можно ли вообразить, что бог глядит на нас с милостью и одобрением? Признаюсь тебе прямо посреди дороги – вера моя иссохла вместе со сменой времени года.
– Вот не знал, что у тебя она была. – Ведун провел рукой по густой бороде. – Все мы жаждем, верно, перепутать спасение с перерождением, вообразить, будто душа может воскреснуть из сухой скорлупы. Но такие вспышки редки, Кепло, их легко забыть. Скеленал со своими аппетитами дрожит в пустоте – мы же позаботились. Ни один ребенок не останется с ним наедине.
Кепло покачал головой. – Тогда протолкайся сквозь века и снова взгляни на нашу веру. – Он повел рукой, но пальцы сжались, словно царапая воздух. – Гибкие слова для гибкого ума ребенка, мы по обычаю прядем и сплетаем их, делая новое из старого. Мошенничаем, крича об улучшениях! – Он вздохнул, выпустив клуб пара. – Природа держится привычных схем, ловко завивается внутри каждого черепа, будь то мужчина, женщина, дитя или зверь. Узри наших потомков, Реш, узри дорогие мантии и расшитые рясы. Узри торжественные процессии в неверном свете факелов. Я слышу песнопения, лишившиеся всякого смысла. Слышу мольбы, ставшие бессмысленным нутряным рычанием.
Слушай! Я познал истину. С момента откровения, ошеломительных родов религии, каждое поколение лишь уходит всё дальше, шаг за шагом, и путешествие сквозь столетия отмечает жалкую деградацию. От священного к мирскому, от чудесного к профаническому, от сияния славы к фиглярству. Заканчиваем мы – заканчивается наша вера – фарсом, грубый гогот едва не срывается с губ, пока лица рассыпанных внизу прихожан обращены к сцене, беспомощные и печальные. А в тени алтаря грязные мужские пальцы щупают детишек. – Он замолчал, чтобы сплюнуть. – Пред очами бога? И правда, кто таких простит? Но вот еще большая правда, друг: нектар их самобичевания сладок! Я даже подозреваю, в основе слабости лежит жажда. Наслаждение непростительными грехами – вот награда их душ.
Реш долго молчал. Десять шагов, пятнадцать. Двадцать. Наконец он кивнул. – Шекканто лежит как мертвая. Скеленал трясется, парализованный предвкушением. Ассасин трясов замышляет отцеубийство.
– Я готов отрезать его шаловливый петушок до самого корня, – заявил Кепло. – Пресечь прецедент фонтаном крови.
– Не желаю слышать твои признания, друг.
– Так останови их речью блаженного неведения.
– Поздно. Однако многие, стоя у края могилы, провожают покойного вполне подобающими его делам мыслями. Кто заметит разницу в молчании?
Кепло хмыкнул. – Носим горе как траурную пелену и молимся, чтобы ткань оказалась достаточно плотной и никто не увидел наших довольных лиц.
– Именно так, друг.
– Так ты не будешь мне мешать?
– Кепло Дрим, если придет нужда, я стану защищать тебя со спины в разгар ночи.
– Во имя веры?
– Во имя веры.
Монастырь и Скеленал остались за спинами, стальной свет дня уже не дал бы его разглядеть. Впереди ждала на узком перешейке меж двух холмов ведьма Рувера. Связанная ритуалом с ведуном Решем, словно жена с мужем, она натянула на лицо хладнокаменное выражение, а когда увидела Кепло, гримаса стала суровой. – Назови компанию, в которую охотно пригласят убийцу.
Вздохнув, Реш сказал: – Милая супруга, мать Шекканто может лишь слабо стонать, но всё же мы слышим ее желания.
– Старая карга меня боится?
Кепло резко вздохнул. – Похоже, ведьма, здесь не надобен ассасин – ты сама кого хочешь зарежешь. Мать страшится риска, который ты примешь на себя, и я послан на защиту.
Рувера фыркнула. – Нужно бы ей больше узнать о силе, что я обрела. Можешь не называть нас общиной: здесь доверие удушено на пороге, а собор шипит почище змей в соломе.
– Ночевать в амбарах – приглашать нежелательных гостей, – слабо улыбнулся Кепло. Удержи воображение, ведьма. Я охранник на один день.
– Охранник лжи, – почти прорычала Рувера, отвернувшись. – Тогда за мной. Уже недалеко.
Реш пожал плечами, видя удивленный взгляд Кепло. – Иные браки лучше не доводить до финала.
Рувера кашлянула смехом, не оглядываясь на мужчин.
– Здраво размышляя, – сказал Кепло, – даже я скорее бросился бы в объятия мужчины. Наконец-то вижу в тебе перемену мотивов и желаний, дружище Реш. Мы навсегда пойманы пародией на семью? Муж, жена, сын и дочерь – титулы, смелые как плевок в лицо ветру.
– Я принимал эту влагу за слезы, – поморщился Реш. – Некогда.
– Когда был малым дитем, верно?
– Одним я обязан Рувере: она дала лицо моему смущению, и каждая черта заострена гримасой отказа.
Ведьма снова засмеялась впереди. – Лицо и просящая рука, но без толка. Однако откровение дано мне, не ему. Ну, – сменила она тон, поднявшись на гребень, – узрите новую освященную землю.
Реш и Кепло присоединились к ней и молча встали, глядя вниз.
Впадина имела форму овала шести шагов в ширину и восьми в длину. Крутые края скрывались за стеблями травы, так что единственная ступень вниз была плохо различима; само дно оказалось ровным и свободным от камней.
Странное образование находилось на ровном плато, часть которого монахини десятки лет назад вскопали и пытались засадить овощами, но без особых успехов. Дальше высились небольшие холмы, на многих имелись родники вблизи каменистых вершин. Беспрестанные потоки воды прорезали глубокие рытвины на склонах холмов, сформировав и единое русло, постепенно исчезавшее среди оврагов и сорняков. Однако впадина оставалась сухой, так что Кепло нахмурился: – Освященное? Уж явно не тобою.
Рувера пожала плечами. – Речной бог мертв. Пропал из-за проклятия Тьмы. Фактически предан, хотя это уже не важно. Женщина на троне Харкенаса нами не интересуется, и нам самим лучше пропасть долой с ее глаз. Супруг, поищи и скажи: что тебе отвечает?
– Ты вырыла яму своими руками? – спросил Реш.
– Нет, конечно.
Кепло хмыкнул и помешал Решу ответить. – Так позволь нам объяснить ее сотворение при помощи твердого разума. Видишь, со склонов текут ручьи. Достигая дна долины, они незаметно утекали бы дальше, не будь тут канав орошения. Еще здесь, под твердой коркой, лежат линзы наметенного ветром песка и осадочных пород. Итак, ручьи несут воду, вода находит скрытые пути к этим линзам и вымывает песок, отсюда и провалы в почве. – Он повернулся к Рувере. – Ничего священного в создании. Никаких чудесных явлений. Именно эти тайные потоки победили монахинь, решивших растить здесь урожай.
– Я жду, супруг, – сказала ведьма, наморщившись, словно не одобряя присутствия Кепло и не желая слушать любые его речи.
– Я... не уверен, – признался некое время спустя Реш. – Доводы Кепло звучат здраво, но кажутся мирскими и дольно поверхностными. Нечто иное дремлет под коркой. Не дар речного бога. Возможно, вовсе не святое.
– Но могущественное, супруг! Скажи, что ты способен это почуять!
– Интересно... это не Денал?
– Если здешнее волшебство исцеляет, – тихо сказала Рувера, – то на холодный манер. Отвердение рубцов, пятна на коже. Оно не признает симпатии.
– Лично я ничего не чувствую, – вмешался Кепло.
– Супруг?
Реш потряс головой. – Ну ладно, Рувера. Пробуди его. Покажи.
Та глубоко вздохнула. – Давайте возьмем выражение его силы и сделаем бога. Нужна лишь воля, чтобы выбрать форму для того, кто ждет. Мы на краю обрыва, но остается тропка – можно ходить и стоять сверху. С этого узкого побережья можно тянуться в обе стороны, в оба мира.
– Ты шаришь в тенях, выдумщица, – бросил Кепло. – Никогда я не доверял воображению – по крайней мере, больше не верю. Делай же себе идола, ведьма, и покажи мне, что он достоин поклонов и молитв. Что пред ним можно застыть парализованным на коленях. Но если я замечу следы твоих ладоней и пальцев на глине, женщина, отвергну культ и назову тебя шарлатанкой.
– Карга, которую вы все еще зовете Матерью, наконец показывает зубы.
Кепло попросту пожал плечами.
– Рувера, – взглянул на нее Реш, – вижу, ты колеблешься.
– Я уже тянулась туда, – отозвалась она, – и коснулась... чего-то. Слегка, но ощутила его силу. Вполне достаточно, чтобы понять его посулы.
– Так почему ты не желаешь присутствия ассасина, супруга?
– Возможно, – ответила она, не сводя взора с впадины, – эта сила потребует жертвоприношения. Крови. Моей крови. – Она обернулась к Кепло. – Не защищай мою жизнь. Мы потеряли бога. У нас нет ничего, кроме великой нужды. Я отдаюсь добровольно.
– Куральд Галайн погружается в шквал мирской войны. Гражданской войны. Пока мы можем стоять наособицу. Не нужно жертв, Рувера. Возможно, я тебя недолюбливаю, но не хочется увидеть, как ты расстаешься с жизнью.
– Даже чтобы стоять наособицу, ассасин, нужна сила. – Она указала рукой куда-то в сторону севера. – Рано или поздно они потребуют выбрать сторону. Финарра Стоун еще гостит у отца Скеленала, она просит, чтобы мы присягнули Матери Тьме. Но семья наша в беспорядке. Патриарх дрогнул, у него нет силы. Мать Секканто еще хуже. Нужно выбрать другого бога. Другую мощь.
Реш вцепился в бороду и не сразу кивнул. – Да, это выпало на нашу долю. Кепло...
– Я решу в последний миг. Нож выбирает один раз.
Рувера разочарованно зашипела и махнула рукой, чуть не задев его. Встала лицом к провалу, закрыла глаза.
Кепло стоял, не понимая, следить ли за ведьмой или за внешне невинной впадиной внизу. Под тяжелым шерстяным плащом руки сжали кинжалы.
Резкий вздох Реша заставил его обратить всё внимание на низину, где какой-то ветерок прогладил траву – и согнул в стороны от края провала, словно это были лепестки огромного цветка. Потрескавшаяся почва странно замерцала, Кепло заморгал, удерживая фокус – но напрасно, пятно нечеткости росло, цвета сливались и перемешивались. Теперь что-то поднималось снизу. Какое-то тело, лежавшее на спине. Показалось, что это лишь костяк, пожелтелый и весь в торфе; но скелет тут же пропал под узлами мышц и длинными струнами сухожилий, связок. Кожа наползла на тело, поднимаясь снизу, словно грязь, и была она темной. Волосы выросли из кожи, покрыв все тело, особенно густо подмышками и в паху.
Стоя, существо оказалось бы чуть ниже среднего Тисте.
Кепло подался вперед, одержимый любопытством. Изучил необычные, звероподобные черты лица – выступающие широкие скулы и челюсть, приплюснутый нос. Закрытые глаза утопали в орбитах, торчащие надбровные дуги почти скрывали их. Лоб прятался под черными густыми волосами. Уши существа были маленькими, прижатыми к вискам.
Он уловил вздохи и выдохи узкой, но сильной грудной клетки – и тут же существо открыло глаза.
Губы растянулись, обнажая толстые грязные зубы, из горла вырвался низкий стонущий звук. Пришелец задрожал, размылся и внезапно распался на части.
Рувера закричала, Кепло расслышал ругань Реша. Клинки ассасина уже вылетели наружу, но как было использовать оружие? На месте твари оказалась целая дюжина зверей, скользких и черных, похожих на хорьков, хотя больше и тяжелее. Блестели клыки, светились глаза.
Уже два десятка зверей кишело на дне ямы.
Кепло услышал вопль ведьмы, но не смог ничего сделать – три твари мчались на него. Он отскочил, взмахивая клинками. Один прорезал было шкуру зверя, но перекрестие рукояти застряло в меху; и тут же неистовые челюсти сомкнулись на руке, прошли до костей и принялись грызть и терзать. Кепло выл, вырывая руку из пасти твари.
Второй зверь врезался в живот, царапая когтями и раздирая одежду. Он ошеломленно отступал. Зубы третьей твари прорвали плоть, смыкаясь на бедренной кости. От всего этого веса он упал. Однако один кинжал остался в руке – ассасин извернулся и вогнал оружие в череп зверя, вырвал и ударил тварь на животе. Пасть, нацелившаяся на его глотку, закрылась с лязгом, из ноздрей хлынула кровь. Ложась набок, Кепло ударил еще раз и понял, что жизнь покинула врага.
Первый пришелец снова накинулся на руку выше локтя. Давление зубов крушило кости, как сухие палки. Кепло подтянул к себе руку и перерезал зверю горло до позвонков.
И снова перевернулся, вырвав руку из ослабевшей пасти. С трудом присел на корточки и сверкнул глазами, готовясь встречать новый натиск. Но вокруг все было недвижимо. Лай нападавших существ слышался на отделении и быстро затихал. Ведун Реш стоял на коленях в нескольких шагах, около туш двух зверей. Из-под разодранного плаща показалась плотная кольчуга; там и тут большие когти вырвали кольца, свисавшие подобно колдовским фетишам.
Сразу за спиной ведуна Кепло заметил оторванную женскую руку. В воздухе пахло дерьмом; чуть изогнувшись, он обнаружил длинную полосу вырванных кишок, заканчивавшихся в животе маленькой съежившейся фигурки. Ноги у ведьмы также были отгрызены выше колен.
– Реш...
Ведун протянул руку и выдернул топор с короткой рукоятью из ближайшего трупа.
– Реш. Твоя жена...
Друг покачал головой и встал, шатаясь словно пьяный. – Похороню ее здесь. Иди назад. Доложи.
– Доложить? О лучший мой друг...
– Оставь нас, Кепло. Просто... оставь нас, хорошо?
Ассасин встал, не зная, способен ли на путь назад. С правой руки кровь лилась по изглоданным, сломанным костям кисти, соединяя землю и кончики пальцев трепещущими струнами. Левое бедро распухло и онемело, мышцы словно превратились в камень. В отличие от Реша, он не надел доспехов, и когти порвали кожу над ребрами. И все же он отвернулся от друга, подняв голову, и поковылял по дороге.
"Мой доклад. Благие Мать и Отец, ведьма Рувера мертва. Пробудилась тварь и стала многими тварями. Они были... были не готовы к переговорам.
Кажется, мать и Отец, что мы лишь детишки на земле, кою зовем своей. Вот вам урок. Прошлое ждет, но не зовет к себе. Войти в его комнату значит погубить невинность.
Смотрите на меня, Мать и Отец. Смотрите на дитя, зрите свет знания в его глазах".
Он истекал кровью. Голова казалась очень легкой, мир вокруг менялся. Дорога пропала, травы стали выше – он сражался с ними на каждом шагу, вырывая ноги из путаницы стеблей. Зима исчезла, спиной он ощущал солнечный жар. Вокруг по равнине бродили животные – звери, которых он никогда не видел. Высокие, изящные, одни в полосках, другие в больших и малых тусклых пятнах. Он видел тварей, очень похожих на лошадей, и других – с невозможно длинными шеями. Видел обезьян, более похожих на собак, они бегали на четырех лапах, высоко поднимая хвосты. Это был мир грез, выдуманный и никогда не существовавший.
"Воображение возвращается терзать мою душу. Словно проклятие, болезненно острое зазубренное лезвие. Рассудок кап-кап-кап на травку. Что же остается? Лишь жестокое, порочное воображение. Царство обманов и фантазий, мир лжи.
Рая не существует – не дразни меня этой картиной! Мир неизменен, признай же, глупец! Высоко подними истины того, что окружило тебя на самом деле – голые холмы, горький холод, неоспоримая бессердечность всего вокруг. Мы знаем эти истины, знаем: порок, жестокость, равнодушие, бессмыслие. Тупой пафос существования. С ними нет причин сражаться, вести войну. Опустошите душу мою от великих целей, и тогда – лишь тогда – я познаю покой".
Ругаясь, он боролся с миражем, но травы всё же хватили его за ноги, он слышал хруст вырываемых корней.
Впрочем, он уже был в тени, войдя в лес. Спутанные кусты закрывали опушку, но затем он оказался меж лохматых сосен и елей – воздух прохладнее, в сумраке густых ветвей видны тяжелые, громоздкие бхедрины, уши мотаются, красные глаза следят за ним, бредущим мимо.
Где-то неподалеку зверь раздирал на куски упавший ствол. Он слышал, как когти скрипят, бороздя гнилую древесину.
Через миг он подошел к твари вроде тех, что были в низине. Та подняла широкую голову, нацелив на него запачканное щепками рыло, с рычанием оскалила зубы, но тут же убежала, ковыляя на манер выдры. Кепло смотрел, замечая на заду следы крови.
«Ты мне показываешь всё это? Я тебя запомнил. Клянусь, между нами еще не кончено».
Почва стала тверже, он пересекал широкую полосу скального выхода, голого и неровного. Кровь из руки глухо звенела, падая на камни. "Я несу кисть? Кровь рисует? Нет. Не кисть. Эта тяжелая больная штука – остаток моей руки. И что? Следующий дождь всё смоет.
Оно проснулось. Та вещь из прошлого, чужак, способный делаться множественным. Вырвалось из земли, воскресло. И ох, как оно голодно.
Рувера. Ты ощутила его дремлющую силу. Коснулась дрогнувший рукой и задумала сделать силу своей. Но прошлое нельзя укротить, изменить по прихоти. Поработить возможно лишь настоящее, мечты о рабстве лелеют дерзкие глупцы, и они уж готовы поставить нас на место, и если ты не из их числа, пойдешь в цепях, станешь очередным рабом. Очередным беззащитным ребенком".
Воображение – враг, но напряженная воля может его победить. Простая тупость любого не способного мечтать, самому себе присягнувшего реалиста может удушить воображение, будто брошенная на лицо подушка. «Скованный желаниями, ты готов опустить весь мир до своего жалкого уровня. Иди же, сделай мир пустым и безжизненным, бесцветным и беспощадным. Я с тобой. Вижу кровавую изнанку рассудка. Вижу ценность кастрации. Воображение живет в прошлом – а нам прошлое не достать. Ничего не отдав, я, изгоняя из мира душу, становлюсь его хозяином. Становлюсь богом – теперь мне ясна ожидающая нас дорога...»
Он потряс головой и всё вокруг дико закружилось. Ассасин споткнулся и упал на твердую землю, ощутил, как хрупкая стерня сожранных зимой трав колет лицо, как ледяной укус мерзлой почвы просачивается в щеку.
«Поцелуй реальности».
Кто-то кричал. Он слышал быстро приближающиеся шаги.
– Откровение, – прошептал Кепло. – Слышу зов прошлого. Зов.
"И бормотание облизанных губ. «Приведите ко мне всех и каждое дитя».
Откровение".
И тут женщины окружили его, он почувствовал мягкие ладони. Улыбнувшись, позволил унести себя в темноту.
Но не до конца.
Финарра Стоун, капитан из Хранителей, смотрела сверху вниз на беспомощную фигуру Кепло Дрима. Откинутые ставни позволяли тусклому дневному свету литься внутрь, заполняя келью и покрывая лицо мужчины серой патиной. Вызванные лихорадкой капли пота придали лицу вид старого фарфора.
Наконец она отвела глаза.
Ему отсекли изувеченную руку выше локтя, культю прижгли и намазали какой-то смолой цвета янтаря. В комнате пахло горелым волосом и гноем, сочившимся из многочисленных ран на теле ассасина.
Она вспомнила, как недавно сама сражалась с опасным убийцей. Но тогда рядом оказался лорд Илгаст Ренд с даром Денала.
Никто не верил, что Кепло доживет до ночи.
Женщина покосилась на ведуна Реша, который – покрасневшие глаза, растрепанные волосы – сидел в кресле у кровати. – Я видела такие укусы, – сказала она. – Как от Джеларканов, но меньше.
Тот хмыкнул: – Едва ли. Волчьи зубы в пасти хорька. Даже медведь сбежал бы от такой твари.
– Но, ведун, сбежали как раз эти твари.
Ведун облизнул губы. – Мы убили пять.
Она пожала плечами, оглянулась на Кепло. – Еще одного он не одолел бы. Лишь вы, один, окруженный со всех сторон. В доспехах или нет, ведун, они одолели бы вас.
– Знаю.
Видя, что продолжать он не желает, она вздохнула. – Простите. Мешаю вам печалиться, задаю пустые вопросы.
– Вы мешаете своим присутствием, капитан, но не потому мне так горько.
– Говорят, южные Жекки меньше северных Джелеков.
– Не Жекки. Я же описывал. Какие-то животные, давно пропавшие из нашего мира.
– Почему вы так решили?
