Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 56 страниц)
"Я надеюсь на твое обещание мира", сказал Аномандер Бруду, когда они еще были в доме.
Каладан Бруд оглядел его. "Пойми, Сын Тьмы. Я строю при помощи рук. Я создатель памятников проигравшим. Пойди на запад, найдешь мои работы. Они украшают руины и прочие забытые места. Стоят, сделанные навечно, дабы отмечать добродетели, ценимые прошлыми эпохами. Их забыли, но их снова откроют. В дни раненого, умирающего народа такие монументы возводят вновь. И вновь. Не чтобы им поклоняться, как идолам – лишь циники найдут в подобном удовольствие, оправдывая самоубийство веры. Нет, их возводят в надежде. Возводят, моля о здравии. Возводят, борясь с тщетой".
Аномандер указал на камень очага: "Еще один твой монумент?"
"Намерения предшествуют делам и остаются лежать позади. Я не голос потомков, Аномандер Рейк. Как и ты".
"Рейк?"
"Пурейк – словно на языке Азатенаев", сказал Бруд. "Не знал? Уважительный девиз, дарованный твоему роду в дни юности отца".
"Как? Чем он заслужил?"
Азатенай пожал плечами. "Его дал К'рул. Не рассказав о своих соображениях. Или скорее дала, К'рул любит менять образ мышления и приобретает обличье женщины каждые несколько столетий. Сейчас он мужчина, но тогда был женщиной".
"Тебе известно значение слов, Каладан?"
"Пур Рейкесс келас нэ А-ном. Что примерно значит "Сила в том, кто стоит недвижимо".
"А-ном", нахмурился Сын Тьмы.
"Возможно, в детстве ты быстро научился стоять".
"И Рейкесс? Рейк, как ты изволил меня наречь?"
"Потому что вижу в тебе, как видят и другие. Вижу силу".
"Не чувствую ничего особенного".
"Как и любой, кто силен".
Они беседовали, словно Эндеста не было, словно он оглох к их словам. Двое мужчин, Тисте и Азатенай, выковывали нечто общее, и чем бы оно ни было, они не страшились правды.
"Отец погиб, потому что не хотел покинуть битву".
"Твой отец был скован цепями данного семье имени".
"Как и я, Каладан? Ты даешь мне надежду".
"Прости, Рейк, но сила не всегда добродетель. Я не воздвигну тебе монумент".
И Сын Тьмы улыбнулся. "Наконец ты сказал что-то приятное".
"Но тобой восхищаются. Многие по своей натуре готовы прятаться в тени сильного".
"Я их прогоню".
"Подобные принципы понятны немногим", заметил Бруд. "Жди суровой критики. Осуждения. Те, что ниже тебя, будут требовать признать их равными, но при этом заглядывать тебе в глаза с ожиданием, с глубоким доверием. Любую доброту они воспримут как должное, но их аппетит неутомим, и они лишь ждут твоего отречения, твоей измены. Сверши же ее и узри поношение".
Аномандер пожал плечами, словно чужие ожидания для него ничто, он выдержит любые последствия, следуя принципам. "Ты сулишь мир, Каладан. Я поклялся и хочу заставить тебя выполнить обещанное. Твои слова не изменили моих намерений".
"Да, я обещал вести тебя и поведу. Делая так, буду опираться на твою силу, надеясь, что ты упорен и сумеешь перенести все возлагаемые тяготы. Пусть новое имя напоминает тебе и мне об этом. Принимаешь его, Аномандер Рейк? Будешь стоять, как сильный?"
"Имя отца оказалось проклятием. Да, оно привело его к гибели".
"Верно".
"Хорошо, Каладан Бруд. Я принимаю первое бремя".
Разумеется, Сын Тьмы не мог сказать иначе.
И они ушли, оставив Эндеста одного в оскверненном доме. Одного с засыхающей на руках кровью. Одного, оставленного Матерью Тьмой.
Она услышала каждое слово.
И снова сбежала.
Он дрожал в саду, хотя был в мехах. Словно не смог восполнить кровопотерю той поры, в том храме пилигримов, не мог побороть холод. «Не смотрите на меня. Я старею от взглядов. Ваши надежды делают меня слабым. Я не пророк. Единственное мое назначение – доставить святую кровь».
Но приближается битва, битва в разгар зимы, вне привычного для войн сезона. И вместе со всеми жрецами и многими жрицами Эндест будет там, готовый перевязывать раны и утешать умирающих. Готовый благословить день, прежде чем заблестит оружие. Но, единственный среди посвященных, он понесет иное задание, другую службу.
«Руками я буду освящать потоки крови. Превращу поле брани в новый зловещий храм».
Он вспомнил Орфанталя умирающего, и Ребрышко, прыгающего рядом, и теперь заметил брызги крови вокруг них.
Она возвращалась, далекая и молчаливая, и прозревала будущее его глазами.
Само по себе плохо, но он выдержит.
"Если бы ее растущая жажда.
Не смотрите на меня. Не пытайтесь меня понять. Мои истины вам не понравятся.
Шаг за шагом паломник прокладывает путь".
Облаченный в тяжелые доспехи Келларас стоял, колеблясь, в коридоре, когда показался Сильхас Руин. Офицер отступил, давая лорду пройти. Однако Сильхас остановился.
– Келларас, вы пытались войти в Палату Ночи?
– Нет, милорд. Мужество мне изменило.
– Какие же новости вы принесли, раз так пали духом?
– Всего лишь истину, которые не стоили бы узнавать. Я несу весть от капитана Галара Бареса. Он выполнил ваш приказ, но смотр новых рекрутов усугубил его сомнения.
Сильхас обернулся, вглядываясь в двери из черного дерева в конце прохода. – Здесь вы не получите совета.
«Боюсь, вы правы». Келларас пожал плечами. – Извините, милорд. Я искал вас, но не мог найти.
– Но сейчас отступили в сторону и не приветствовали меня.
– Прошу прощения. Смелость покинула меня. Похоже, в Палате Ночи я желал обрести дар веры в Богиню.
– Увы, – почти прорычал Сильхас Руин, – она обратила веру в воду, но даже поплавать в свое удовольствие мы не можем – сила ушла из рук. Даже жажду не утолить. Хорошо, Келларас. Я выслушал ваши вести, но они ничего не меняют. Доспехи Хастов нужно носить, мечи сжимать в живых руках. Возможно, это заставит Урусандеа помедлить.
– Он верно оценит плоть в доспехах, заметит дрожащие руки.
– Можете швырять песок под мои ноги и под свои, Келларас, но я должен чувствовать уверенность в каждом шаге.
– Милорд, есть вести от ваших братьев?
Сильхас нахмурился. – Думаете, командир, мы жаждем открыться всем? Господин ваш найдет вас в нужное время и не проявит сочувствия, если вы так и не вернете себе смелость. Ну-ка, снимайте латы – они шепчут о панике.
Келларас поклонился и попятился.
Глядя на Палату Ночи, Сильхас явно заколебался, словно хотел пойти туда. Но развернулся кругом. – Погодите, командир. Пошлите Датенара и Празека к Хастам, обяжите принять начало над новыми когортами и помогать Галару Баресу во всем.
Удивленный Келларас спросил: – Милорд, они должны надеть хастовы доспехи? Взять хастовы мечи?
Лицо Сильхаса Руина отвердело. – Храбрость покинула всех в вашем Доме? Вон с глаз моих, командир!
– Владыка. – Келларас торопливо ушел. Злобный взгляд Руина ощущался спиной даже в конце коридора. «Паника поистине кусает как лихорадка. Вот он я, муха над тысячью шкур». Нужно вернуться в личные покои, снять доспехи, отложить военное облачение, сохранив лишь меч как знак ранга. Сильхас прав. Солдат делает из мундира заявление и приглашение. Он кичится воинственностью, а внутри доспехов царит неуверенность и даже ужас.
Потом нужно пойти и отыскать Датенара и Празека там, где он поставил их. На мосту в Цитадель.
«Вам двоим суждены мечи-глашатаи и поющие хором стальные пластины. Ох, друзья, вижу, как вы ежитесь от моих новостей. Простите...»
Темнота Цитадели удушала. Снова и снова ощущал он потребность остановиться и глубоко вдохнуть, успокаиваясь. Он шагал практически в одиночестве по коридорам и холлам, слишком легко оказалось вообразить место покинутым, населенным лишь полчищем неудач – не отличимым от развалин, виденных им на юге. Форулканы оставили после себя лишь мусор и кости. Ощущение незавершенных дел витает там в воздухе, словно проклятие. Стонет с ветром, заставляет камни трещать на жаре. Шипит с ползущим песком и тихо хохочет, когда вы просеиваете камешки меж пальцев.
Он почти видел крепость лишенной жизни, выскобленной шелухой, и храм Тьмы превращался в горькую шутку. В нем молятся пауки среди пыльных сетей, жуки ползут по кучам гуано летучих мышей – и гость может бродить, не находя ничего стоящего внимания. Неудачи прошлого острым ножом отсекают всякую надежду на сладкие воспоминания. Он не мог не удивляться непостоянству храмов и прочих святилищ. Если они – лишь символы потерянной веры, то знаменуют лишь неудачи смертных. Но если боги умерли среди руин – ощутив погружение ножа в сердце или решительный надрез на глотке – это преступление превосходит любое вероотступничество.
А может быть, святость есть лишь дар зрения – взгляда на камни, на дерево, на булькающий под корнями источник. Тогда единственное возможное в таких местах убийство – то, что оставляет надежду неподвижно лежать на земле.
Покинув свою комнату и направившись к воротам, Келларас вынужден был пересечь блестящий узор Терондая на плитах пола. Чувствуя под собой силу, эманирующую краткими толчками, будто дыхание спящего божества. Ощущение заставило встать дыбом волоски на коже.
Он вышел в холодную ночь: иней блестит на каменных стенах, одинокий страж у мостовых ворот сутулится под тяжелым плащом, зевая, прислоняясь к барьеру. Услышав шаги, женщина выпрямилась.
– Сир.
– Ты закрыла ворота.
Она кивнула. – Увидела, сир, что мост не охраняется.
– Не охраняется? Где тогда Датенар и Празек?
– Не знаю, сир.
Келларас махнул рукой, она поспешила открыть ворота. Заскрипели петли, когда она толкнула створку. Капитан прошел на мост. Кусачий холод вечной отныне ночи усиливался над быстрыми водами Дорсан Рил. Он шагал по мосту, сапоги ломали ледяную корку.
Капитан отлично понимал, куда могли укрыться Датенар и Празек. Небрежение офицеров было дерзким нарушением порядка, хуже того, их пример мог нанести моральному облику подчиненных смертельную рану. Но Келларас не готов был стыдить товарищей. Лорд бросил их, оставшийся командовать дом-клинками Цитадели брат часто путает врожденные права с приобретенной мудростью. Только что он на бегу, небрежным приказом лишил половину оставшихся офицеров подобающего места.
Нет вопросов, Галар Барес и Хасты порадуются подарку, хотя Келларас подозревал: даже друг будет поражен беспредельной щедростью, с коей Сильхас Руин дарит солдат, принадлежащих Аномандеру.
Придание их любой другой части могло бы стать поводом для зависти, в нынешних обстоятельствах; но у Келлараса не было иллюзий относительно эффекта, который вызовет у Датенара с Празеком новый приказ. «Все равно что изгнали. Да так и должно быть, ведь они бросили пост. Я не готов отрицать эту связь. Офицеры, ради Бездны! Нет, это настоящая удача, пусть побыстрее протрезвеют».
Таверна Гиллсвена гордилась своим скрытным положением: на крутом склоне по пути к пристани, в основании одного из малых мостов. Мостовая была неровной и покрытой льдом, многие камни отсутствовали, в дырах замерзла вода – спуск показался опасным. Однако темнота не прятала выбоин, так что Келларас дошел до дверей без проблем. Толкнул створки; лицо овеяло теплом, дымный воздух полился наружу.
Голос Празека легко пересек тесный, полный гостей зал: – Келларас! Сюда, присоединяйся к нашему свинарнику! Мы пьем, ибо отступили, но гляди, как радуемся кочкам и ухабам судьбы!
Келларас увидел приятелей приклеившимися к скамье у стены. Игнорируя толпу дом-клинков в увольнении, даже когда его приветственно окликали, пробрался и сел напротив Датенара и Празека. Те улыбались, лица раскраснелись. Датенар толкнул командиру фляжку. – Ночь слизнула нас звериным языком, дружище.
– Но и здесь нас окружает торжество побед, – добавил Празек, чуть не упав, ставя локти на стол. – Ни один аристократ не способен полностью погрузиться в зловонную яму забытья. Мы высовываем лица снова и снова, вдыхая воздух.
– Если этот пар называть воздухом, – буркнул Датенар. – К тому же я слишком пьян, чтобы плавать, слишком надут, чтобы тонуть, и слишком смущен, чтобы ощутить разницу. Мы покинули мост – это помню – и в глазах господина это преступление.
– Как удачно, – встрял Празек, – что глаза его обращены в иную сторону.
– Как неудачно, – сказал Келларас, – что я его замещаю и гляжу на вас.
– У любого глаза на лоб полезут, – согласился Празек.
– Не буду спорить, – сурово отвечал Келларас.
Но собеседники уже не были готовы замечать нюансы тона. Празек повел рукой, широко и туповато улыбаясь: – Занять посты снова? Ты станешь нас стыдить и холодно грозить? Но хотя бы, друг, выстрой систему аргументов, заингиртуй... заинтригуй нас высокими целями. Воткни пальцы в ноздри и вытяни благородного коня, чтобы мы оценили его отличную упряжь. Узда славы...
– Стремена гордости! – заорал Датенар, поднимая флягу.
– Мундштук чести в зубах!
– Изношенное седло верности, на нем так сладко спать!
– И пусть всякие не...
– Друзья, – предостерегающе шикнул Келларас, – довольно чепухи. Ваши речи недостойны домовых клинков, офицеров лорда Аномандера. Пользуетесь моей снисходительностью? Зря. Ну-ка, встать, и пусть холодная ночь вернет вам трезвость.
Брови Празека взлетели, он посмотрел на Датенара. – Осмелился, наконец! Тогда на мост! Факелы близятся со стороны самого ужасного квартала. О свет откровения, теперь пусть прячутся грешники!
– Не на мост, – вздохнул Келларас. – Вы переведены. Оба. Приказ Сильхаса Руина. Вы приписаны к Легиону Хастов.
Это заставило их замолчать. Озадаченные лица не вызвали в Келларасе радости.
– За-за оставление поста? – недоверчиво пролепетал Празек.
– Нет. Это преступление оставим меж собой. Причина прозаичнее. Галар Барес страшно нуждается в офицерах. Руин ответил.
– Ох, – пробурчал Датенар. – Все верно. Руин, руины ответа, руины привилегий, вся жизнь в руинах. Приказ отдан по зрелом размышлении – увы, мы это видим.
– И наша привилегия – ответить на языке как можно менее темном.
– Как можно более ясном, брат.
– Именно, Датенар. Смотри, я вдруг затосковал по сложности. Хочу искупаться в косноязычии эйфорических эвфемизмов. Сбежать на ближайшую высокую башню, подобающую моему величию. Вынюхать и обличить удручающее состояние государства, наморщить лоб и объявить: вино совсем прокисло. Совсем и всем, всем насовсем.
– Я выпорю слугу, брат, если тебя это порадует.
– Радость умерла, Датенар, а смерть... радостна.
Датенар застонал и потер лицо. – Празек, не нужно было бросать мост без охраны. Гляди, какую судьбу мы пропустили, хотя простой пинок заставил бы эту свинью бежать подальше. Да будет так. Сдаюсь простоте судьбы и нарекаю ее справедливой.
Празек встал. – Командир Келларас, мы, как всегда, ждем приказа.
Закряхтев, Датенар тоже встал. – Может, у меча надеется неприличная сказка, чтобы позабавить нас, изменников. И доспехи... говорят, болтливость не доводит до добра, но я не стану жаловаться на предостерегающий голос, пусть мы не всегда его слышим.
Келларас поднялся и указал на дверь: – Ступайте осторожно, друзья. Путь назад опасен.
Оба кивнули.
ТРИ
– ВЕРШИТСЯ ПРАВОСУДИЕ!
Услышав голос, отозвавшийся эхом вдоль длинных смрадных тоннелей, Варез подумал, что это горькая шутка. И не сразу осознал искренность крика. Когда он уронил тяжелую кирку, внезапная пропажа привычного ладоням веса заставила его пошатнуться.
Один в дальнем конце глубокого штрека. Слова шептались вокруг, словно в темноте заговорило само железо. Он не двигался, вдыхая холодный воздух, а боль уходила из рук. Прошлое жестокий и неутомимый преследователь, и здесь – для Вареза и других обитателей шахт – оно имело обыкновение бормотать о правосудии.
Крик повторился. Скалы вокруг продолжали неустанно плакать, собирая блестящие ручейки среди светящихся пятен на стенах, стекаясь лужицами под ноги. Если слова несли обещание, они давно запоздали. Если призыв к бунту – тем более. Он так и не повернулся. Впереди была тусклая неровная скала. Он рубил ее уже неделями. Отличное место, чтобы встать спиной к миру и вести бесконечную вахту. Он приучился восхищаться упрямой неподатливостью жилы, стал оплакивать ее, поддававшуюся кусок за куском.
Кирка Вареза была отличным инструментом. Железо покоренное и обретшее форму. Железо прирученное, ставшее рабом, выкованное, чтобы убивать диких сородичей. Единственная его битва; они с киркой сражались на совесть, и дикость сдавалась, отступала скол за сколом. Хотя, говоря правду, жила не отступает. Она умирает в корзинах сколотой породы. Он знал, что только так можно победить.
Крик раздался в третий раз, но слабее: прочие рудокопы удалялись, спеша наверх. Ему хотелось поднять кирку и продолжить штурм. У дикости нет шанса. С самого начала. Однако он развернулся и зашагал к поверхности.
Правосудие – слово, чаще всего пишущееся кровью. Любопытство влекло его вперед и вверх, делая похожим на всех остальных. Зову справедливости необходима жертва. Он зависит от нее, алчет ее.
Пригибаясь, Варез шел по тоннелям, разбрызгивая лужицы горных слез. Путь занял немалое время.
Наконец он оказался в ровном устье шахты, заморгав от сильного света. Резкая боль пронизала поясницу – он распрямился в первый раз с утра, когда встал с койки. Пот тек по телу, хотя день был холодным, и смешивался с пылью и грязью на обнаженном торсе. Он ощутил, как мышцы медленно сжимаются от холода, словно простой свет и чистый ледяной воздух способны очистить, выскоблить кожу, плоть, кость и самую душу, неся чудо возвращения, воздаяния. Но эти мысли тут же породили презрительную насмешку.
Другие рудокопы кричали и даже пели, словно дети спеша по снежной земле. Он услышал слово "свобода" и смех, от которого скорчился бы здравый рассудком свидетель. Но Варез всматривался в охранников, чтобы понять, что же является правдой в этот день. Они все еще окружали обширную выемку, лагерь при шахте. Многие с эбеновой кожей, оперлись на копья – мрачные силуэты на фоне окоема. Железные ворота на южном краю, над насыпью, оставались закрытыми.
Не он один оставался молчаливым и неподвижным. Не он один копил в душе скепсис.
Никто не станет освобождать заключенных, если только гражданская война не опрокинула всякую власть; или на престол Тьмы взошел новый правитель и объявлена амнистия? Но в криках о свободе отсутствовали важные подробности. - Нас освободят! Сегодня же! Больше не узники!
– Наконец сбудется справедливость!
Последнее заявление – нелепость. Любому рудокопу самое место в лагере. Они совершили преступления, ужасные злодейства. Они, говоря словами судьи, разорвали договор с цивилизованным обществом. А говоря языком более простым, все они убийцы или того хуже.
Стража осталась. Похоже, общество еще не готово раскрыть им объятия. Истерика момента быстро угасала, ведь остальные тоже заметили стражу на привычных местах, закрытые ворота и зубцы на стене. Возбуждение улеглось. Раздалось ворчание, потом ругань.
Варез посмотрел на женские бараки. Ночная смена выходила из камер, беспорядочно сбиваясь в кучки. Никакой стражи между ними и мужчинами. Он ощущал нарастающий в женщинах страх.
«Все породы зверей выпущены в загон. Даже холодный воздух не остудит скотские страсти. Сейчас начнется...»
Сожалея о брошенной кирке, он огляделся, увидел лопату на земле у телеги – нарушение правил, поразившее его сейчас сильней всего. Пошел, схватил ее и, словно не владея собой, двинулся в сторону женщин.
Варез был высоким, девять лет в роли главного забойщика укрепили шею, сделали широкими плечи. Тело казалось непропорциональным: руки и торс слишком большие для таких ног. Бугры и впадины мускулов на лопатках и привычно втянутый живот придали ему видимость сутулости. Бедра и голени согнулись, но не так сильно, как у многих других рудокопов: в конце смен он вынимал железные прутки из койки, сделав как бы лубки для ног и тем сохраняя их крепость. А Ребл, которому он немного доверял, приходил и стягивал сзади веревками грудь и плечи, не позволяя горбиться. Боль терзала его каждую ночь, но усталость превозмогала и он засыпал.
Чувствуя холод в животе, он пробирался сквозь толпу, расталкивал тех, что не замечали его. Другие просто уступали путь. Лица непонимающе хмурились, глаза сужались, когда узники замечали лопату в руках.
Он почти прошел насквозь, когда кто-то вдруг захохотал. – Киски проснулись, друзья! Смотрите, никто не мешает – думаю, мы заслужили свободу!
Варез добрался до мужлана как раз тогда, когда тот обернулся в сторону женщин. Со всей силой ударил по голове лопатой, сокрушая череп и ломая шею. Треск заставил потрясенно замолчать всех, кто был поблизости. Тело упало, содрогаясь, кровь и какая-то светлая жидкость потекли из разбитой башки. Варез смотрел на труп, как обычно, чувствуя и отвращение, и восторг. Лопата почти не ощущалась в руках.
Затем что-то потянуло его дальше – занять прогалину между мужчинами и женщинами. Обернувшись к собратьям по яме, положив лопату на плечо, он увидел Ребла с широкой мотыгой. Третий мужчина, тоже с лопатой, звался Листар. Тихий и скромный, он всю жизнь истязал жену, в конце задушив ее. Но оставались вопросы, его ли рука держала веревку. Да и были ли побои? Варез не доверял ему, но вот он здесь – готов защищать безоружных женщин.
Ребл, высокий и жилистый, не стриг волос на лице и голове семь лет, со дня появления в шахте. Глаза блестели в этом черном клубке, показывая, что он готов впасть в ярость. А разбушевавшись, он не умеет остановиться... Ребл убил четверых, один из коих, кажется, его оскорбил. Трое других попытались вмешаться.
Больше никто не встал с Варезом; он видел, что другие мужчины отыскали свои кирки и лопаты. Один вышел вперед и указал на Вареза. – Ганз даже не заметил тебя. Трус ударил снова. Ребл, Листар, смотрите на того, кто меж вами. Я налечу на него, он сбежит!
Варез промолчал, сам ощущая, как быстро проходит миг рыцарской смелости. Ни Ребл, ни Листар не могут на него рассчитывать, они только что это осознали. Он едва слышно сказал Реблу: – Взломай женский склад. Пусть вооружаются.
Улыбка Ребла была жесткой и холодной. – А ты что сделаешь? Сдержишь тут всех?
– Может, он не сдержит. Я сдержу, – заявил Листар. – Сегодня день правосудия. Дай мне предстать пред ним, пусть всё окончится. – Он глянул на Вареза. – Знаю, ты давно ненавидел Ганза. Язык всегда доводил его до неприятностей. Но стоять тут, Варез? На тебя не похоже.
Листар говорил правду, и Варез не нашелся с ответом.
Дружок Ганза подбирался ближе, за ним шагали другие.
Варез надеялся, что мужчины вспомнят о былых обидах. Взрыв насилия, способный их отвлечь... акты мщения, вот как он поступил с Ганзом. Вместо этого его поступок сплотил всех. Ошибка, и она может стоить ему жизни. «Кайло меж лопаток. Когда я побегу».
С удивлением взглянув на Листара, Ребл отошел.
Друзья Ганза захохотали: – Разорвался строй смельчаков!
Вареза охватывал жар даже на таком холодном ветру. Привычный огонь кипел, плавя внутренности. Он знал, что лицо горит от стыда. Сердце заколотилось, ноги ослабли. Громкий треск заставил всех вздрогнуть: позади заскрипела, отворяясь, дверь склада.
– Дерьмо, – ругнулся кто-то. – Опоздали. Ну, Варез, ты заплатишь. Вали его, Меррек. Что ж, опаснее охота – слаще добыча.
Мужчины засмеялись.
Варез повернулся к Листару. – Значит, не сегодня день твоего суда.
Листар улыбнулся и отступил. – Тогда в следующий раз. Ну, тебе пора убегать.
Меррек подскочил к Варезу. – Ты убил многих из-за спины. За долгие годы. Стой смирно, кролик. – Он поднял лопату.
Варез напрягся, нутряной ужас сдавил горло. Он решил бросить лопату и сбежать.
Сочный удар, и Меррек замер, глядя на угодившую в середину груди стрелу.
Кто-то закричал.
Меррек осел на землю, на лице его неверие уступало место предсмертной муке.
Стражники спускались с гребня впадины, у ворот стояла дюжина солдат. С их стороны раздался тонкий стонущий звук.
Варез знал этот звук. Очень хорошо знал. Он отскочил, роняя лопату.
– Это бесчестно, – заявил Селтин Риггандас, сверкая глазами на Галара Бареса. – Таким трусливым убийством при помощи охотничьей стрелы мы ознаменуем возрождение Легиона Хастов?
«Бесчестие. Вот так слово. Сухое как трут, нужен лишь намек на искру для пожара горячей и ослепительной ярости. Бесчестие. Кол пришпилил нас к земле, поглядите на нас. Ты, Хунн Раал с отравленным вином, и я – оба извиваемся на месте». Галар Барес стянул перчатки и бережно сложил, прежде чем засунуть за пояс. – Квартирмейстер, иногда даже честь должна уступать место точному расчету.
Выражение лица Селтина не изменилось. – Точный расчет? Вы слишком долго ждали, прежде чем вмешаться.
Оставив квартирмейстера без внимания, Галар поглядел в небо. Холодное синее небо, ни облачка, отчего свод видится таким далеким. «Нам кажется, что небо съежилось от наших поступков. Бросьте переживать – слишком мелки наши драмы». Он обернулся к надзирателю ямы. – Расскажите об этих троих.
Пожилой мужчина покачал головой. – Если вы решили счесть их достойными, то зря, сир. Нет, капитан, это дело обречено с самого начала. Здесь ни один не достоин щедрости лорда Хенаральда. Они здесь не без веских причин, все до одного.
Галар Барес вздохнул. Те же причитания, те же унылые уверения он выслушал от надзирателей двух других тюремных рудников. – Простите меня, но перейдем к троим мужчинам, решившим защищать женщин.
Надзиратель колебался, сражаясь с некоей неохотой, словно в подробностях, от него ожидаемых, надежда может умереть множеством смертей. Галар на миг ощутил к мужчине симпатию, но не столь сильную, чтобы помешать его задачам. Ему уже хотелось повторить приказ с железом в голосе, когда надзиратель заговорил: – Тощий, которому хватило ума взломать склад и дать женщинам оружие, его звать Реблом.
– Дальше.
– Полагаю, он вполне храбр. Но, капитан, Ребл – раб бешеного нрава. Вечно ходит по краю пропасти и бросается в нее при малейшем неуважении.
«Теперь неуважение. Похоже, нам в Куральд Галайне остался один язык». – Значит, Ребл. Второй?
– Листар, этот был обидчиком слабых. Только слабые здесь давно умерли. Скажу вам, его выход меня удивил. Его обвинили по показаниям семьи убитой жены. Обвинили, судили и приговорили. Никто не отрицал очевидного, меньше всего сам Листар.
– Признал вину?
– Вообще ничего не сказал и до сих пор молчит насчет своего дела. – Надзиратель помешкал. – Склонен думать, вина сковала ему язык. Капитан, не воображайте в молчании Листара какую-то тайную добродетель. Не ищите ничего достойного, никакого воздаяния – не здесь, не среди этих мужчин и женщин.
– Теперь широкоплечий.
– Самый худший изо всех, – хмуро взглянул на Галара надзиратель. Помолчал и добавил: – Солдат Легиона, но его трусость в бою видели все.
– Легиона? Какого Легиона?
Надзиратель скривился. – Вы его не узнали? Я думал, вы просто играете. Это Варез, прежде из Дома Хаст.
Галар Барес вгляделся вниз. Не сразу удалось ему отыскать Вареза. Потом он заметил его сидящим на краю поилки для волов, руки на бедрах, смотрит во двор, где стража разделяет мужчин и женщин. Пусть кирки и лопаты привычны рукам заключенных, ни один не оказался столь глуп, чтобы напасть на стражников в доспехах и с копьями. – Изменился, – сказал капитан.
– Нет, – ответил надзиратель. – Не изменился.
«Воздаяние... ах, надзиратель, но что еще я могу предложить? Какую еще монету, кроме дикой свободы, можно дать дуракам, испортившим свои жизни? Слово не должно звучать столь горько. Желание не должно идти по столь суровой тропе, соединяющей былое и грядущее». Мысли задержались в голове, словно стяг высоко взнесенный, бросающий вызов врагу на другой стороне долины. "Но у бесчестия свой стяг, запачканное знамя укоризн. Враги ли они? Но посмотрите на любую гражданскую войну. Противники идут параллельными курсами, упорно держась выбранных путей к выбранному будущему. Прежде чем столкнуться на поле брани, им нужно столкнуться умами. Аргументы, доказательства правоты выведут нас всего лишь к отчаянной потребности воздаяния.
И окончится день. Но этим пленникам, преступникам я могу предложить лишь путь назад, по тропе, оставшейся за спиной. Распутывание деяний, пересмотр судеб".
Задание его требует долгих одиноких размышлений. Но нельзя допускать и тени сомнений, понимал он. Неподходящее время. Неподходящая компания. – Сержант Беврас, возьмите еще двоих и заберите Листара, Ребла и Вареза.
– Вареза, сир?
– Вареза, – подтвердил Галар Барес. – Надзиратель, если не возражаете, я воспользуюсь вашей конторой у ворот.
Мужчина пожал плечами: – Контора. Похоже, нет у меня больше ни конторы, ни должности. Правильно я понимаю? В мои лета, капитан, будущее сужается до единой дороги, и она пропадает в неизвестности. Мы идем, глядя на туман впереди... но ни сила воли смертного, ни желание не могут остановить шаги.
– Лорд Хенаральд не оставит вас, сир.
– Я тоже должен буду надеть плачущие доспехи мертвого солдата? Взять воющий меч? Не мой путь, капитан.
– Уверен, надзиратель, вам предложат выбор из множества должностей.
– Они могли меня убить, знаете ли, – сказал мужчина, кивая вниз, на заключенных. – Тысячу раз. Слишком долго я был лицом их вины, лицом, в которое им стыдно взглянуть до самой смерти.
– Воображаю. Я не так глуп, чтобы думать иначе. Но, сир, чтобы стать солдатом Хастов, нужны не только меч и доспехи.
– Они не станут сражаться за королевство.
– Тут я должен согласиться, – сказал, скрестив руки на груди, Селтин Риггандас.
– Если вы двое окажетесь правы, – заметил Галар, – вы, надзиратель, скоро получите должность назад. А эти мужчины и женщины получат назад свои бараки. А вы, квартирмейстер, сможете охранять полные склады, и никто не придет с запросом на выдачу.
Смех Селтина был тихим и не особо грубым. – Вы описываете рай чинуши, капитан.
Через миг фыркнул и надзиратель. – Моя работа – сплошное удовольствие.
Галар Барес выдавил улыбку, хлопнул мужчину по плечу. – В грядущем какую работу вы предпочли бы: свою или мою?
Надзиратель покачал головой. – Капитан, контора свободна.
Варез стоял и ждал троих солдат – Хастов. Они уже забрали Листара и Ребла, и знакомцы его не выглядели довольными. Слухи подтвердились: солдаты Хастова Легиона носили пластинчатые доспехи того же черного железа, что и мечи у поясов, и чем ближе они подходили, тем громче делался шепот, как будто собиралась и спорила толпа. Варезу показалось, что он услышал смех.
– Иди с нами, – велел сержант.
– Предпочитаю шахты. Попросите капитана, пусть этот день будет похож на прежние. Для меня. В скале еще есть что добывать.
Сержант с трудом пытался избавиться от гримасы отвращения. Он был молодым, но не слишком молодым, чтобы презирать. – Яма закрыта. Сохрани слова для капитана. – Он махнул рукой и двинулся назад. Солдаты толкнули Вареза за ним. Заключенный пристроился вслед Реблу и Листару.
– Что за игры? – заговорил Ребл. – Если они пришли за тобой, я могу понять. Удивительно, что тебя не казнили на поле боя. Но чего им нужно от нас?
