Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 56 страниц)
Вренек выглядел куда старше, чем помнил его Орфанталь, лицо в шрамах, глаза уверенные, как у воина или охотника. Он нес копье, но никто в коридоре не помешал ему пройти. Орфанталь не понимал, бояться ли ему Вренека, вслед за призраком подходившего все ближе.
Впрочем, эти мысли отступали перед ожиданием вернувшейся Эмрал Ланир, матери, которую он выбрал бы для себя. Ему хотелось сжаться у нее на коленях, не символически, но всем телом, прильнуть головой к ее пышной груди.
Всюду толковали о войне, о близкой битве. Над Цитаделью и целым городом повисли миазмы страха и неуверенности. Народ суетился, не в силах спать и отдыхать. Как будто труды могут изменить будущее! Ох, как трудятся их руки! Горшки чистят, скребут и моют, кладут на полки ровными рядами. Складывают скатерти, метут полы, громоздят поленницы дров. Топоры заострены, ножи наточены. Повсюду, куда тянулся разум, он видел возбуждение охваченных страстью к порядку мужчин и женщин.
Паника была врагом, обыденные заботы казались средством сдерживания, но контроль терялся – за стенами, за воротами города. Суетливые руки тянулись к тому, что было рядом. Всего лишь.
"Вот они, мы. Вот вам Тисте.
Так, рассказали мне духи, начинается падение цивилизации".
Он свернулся бы у нее на коленях, пока она сидит в кресле, пуская струйки дыма. В комнате, надежно защищаемой призраками волков. У детей одно лишь место укрытия.
"У настоящей матери раны затянуты тонкой кожей. У нее болит всё внутри, и она спешит ко мне. Новое дитя, магическое создание, ужасная сила. Вижу Элайнту в глазах девочки, вижу древнюю силу отца.
Если мать не отстанет от малышки, то отравит ее. Превратит в чудовище".
Вренек приближается. Через несколько мгновений он войдет в комнату. Орфанталь моргнул, прогоняя видение, множество необычных чувств, подобно сквознякам сновавших повсюду. Глянул на Ребрышко, спавшего и дергавшего шкурой во сне. Проще было усыпить зверя, нежели смотреть, как он боится и убегает.
Умей он говорить, так много сказал бы Эмрал Ланир. Умея говорить, он сказал бы: "Мать Эмрал, чую твой затуманенный разум, чую вину, которую ты хочешь забыть. Понимаю скорбь перед зеркалом утраченной красоты. А я скажу, что твоя красота совсем в ином, и зеркалу ее не отразить.
Мать Мрака незрима, и ты стоишь вместо нее. Как истинная ее представительница. Хотя сама не понимаешь: подобно богине, ты стала матерью всем нам. И окружившее тебя пространство, столь обширное, есть дар свободы. Твоим детям.
Впрочем, похоже, мы превратили его в место для резни".
Но мудрые слова всегда приходили к нему чужим шепотом. Иногда – слышал он в шепоте – поэты обретают вольность, отбрасывают смущение ради служения чистоте. Чтобы сделать всё понятным.
Милости нужно заслужить. Но многие слишком нетерпеливы...
Дверь открылась. Вренек осторожно вошел внутрь. – Орфанталь?
Орфанталь сполз с кресла Ланир. – Она вернулась. Думаю, идет сюда.
– Что? Кто?
– Верховная жрица. Привет, Вренек.
– Я пришел предупредить.
– Да, моя мать. И новое дитя.
– Корлат. Ее зовут Корлат.
– А.
– Орфанталь, что с тобой?
– Я сбежал, – ответил он. – Но теперь меня утащат назад и даже верховная жрица не поможет. То есть не станет, ведь это не ее дело и она не понимает... Мать здесь. Уже идет.
– Она хочет, чтобы Корлат защищала тебя.
Орфанталь засмеялся. Ребрышко проснулся от шума, поднял голову, потом оглянулся на Вренека. Замотал хвостом, подходя к парню.
Наморщив лоб, Вренек почесал голову пса. – Этого я люблю больше. Духи такие страшные.
– Для чего тебе копье?
– Для тех, что напали на нас, сожгли дом и убили леди Нерис. Навредили Джинье. Они в Легионе Урусандера.
– Лучше поспеши, – сказал Орфанталь, не удивившись принесенным новостям. Даже не взволновавшись. Он уже слышал об этом? Трудно вспомнить. Мудрость камней Цитадели заполнила голову, но мудрость потерявшаяся, смущенная, блуждающая по коридорам.
– Да. Но сначала я должен предупредить. Насчет твоей матери.
Орфанталь поднял руку, останавливая излияния Вренека. – Верно. Не беспокойся. Я вижу ее. Всю ее. Спасибо, Вренек. Мы были друзьями?
Глаза парня расширились. Он кивнул.
– И остаемся?
– Я да. Я тебе друг.
– Думаю, ты теперь герой. Помнишь, как мы играли? Все те битвы? Мы падали последними. Помнишь?
– Всё оказалось не так, – ответил Вренек. – Дело не в силе или ловкости. Дело во врагах с пустыми глазами, они колют тебя клинком. И ты лежишь, раненый и в крови, а солдаты терзают невинных девиц, а ты не можешь помочь, потому что ты оказался не так хорош...
– Герои всегда умирают, – прошептал Орфанталь.
– Мне нужно кое-кого убить, – бросил Вренек, отступая в коридор.
– А я должен стать старшим братом, как ты был для меня.
– Будешь с ней добрым?
– Буду, Вренек.
– Лучшим, чем был я для тебя.
Орфанталь улыбнулся. – Поглядите на нас. Мы повзрослели.
Лорд Драконус сидел в темноте, неподвижный на высоком кресле у погасшего очага. Воздух был холоден и мертв, комната показалась Келларасу душной. Он вошел и закрыл за собой двери. – Милорд.
Похоже, Драконус задремал, потому что сейчас он вздрогнул и выпрямил спину. – Капитан?
– Я шел, милорд, сообщить вам о близкой встрече с лордом Аномандером.
– Да, я поговорю с ним. Нужно многое обсудить.
– Но, – продолжал Келларас, – ныне я должен сообщить, что Аномандер вместе с Сильхасом Руином уехал в долину Тарн. Легион Урусандера подтягивается. Битва случится еще до заката.
Драконус сидел неподвижно и молчал долгое время. Потом встал с кресла. – Где мои домовые клинки?
– Скачут на битву, милорд.
– Мы не так договаривались.
Келларас промолчал.
– Кто же командует ими, капитан?
– Лорд Аномандер решил отбросить запрет Матери Тьмы. Возглавил силы Тисте Андиев.
– И знати?
– Они тоже собрались ради битвы, милорд. Все ждут во главе своих клинков. Также к нам вернулся Легион Хастов. Не такой как раньше, но...
Драконус проскользнул мимо капитана, распахнул двери. Келларас последовал за ним в коридор.
«Снова проклятый щенок, бегущий у чужих ног. Не выбрать ли любую дверь по сторонам, выскочить из заварушки? Найти пустую комнату, место тишины, способное заглушить эхо мятущегося рассудка». Он сказал: – Милорд, вы поскачете за ними?
– Я заберу свое.
– В Палате Ночи, милорд, вы согласились с предложением Руина.
– Он обманул меня. Надо узнать, участвовал ли в этом его брат.
– Сир, ваше появление...
Замерев у двери в зал, Драконус повернулся к капитану. – Аномандер понимает честь. По крайней мере, раньше понимал.
– Он отдаст вам ваших домовых клинков, милорд. Я уверен.
– И будет смотреть, как мы уходим со сцены фарса?
Келларас кивнул. – Я верю в своего господина, милорд.
Драконус оскалился. – И в верность аристократии.
– Сир, вы заставите его выбирать?
Драконус отвернулся. Они вместе пересекли зал, консорт пренебрежительно топотал сапогами по Терондаю.
В палате они оказались не одни. Верховная жрица, еще в дорожной одежде, стояла неподалеку с историком. Келларас увидел на их лицах внезапную, неуместную неловкость и удивился. Впрочем, оба тут же склонились перед консортом.
– Милорд, – воскликнула Эмрал Ланир. – Мать Тьма наконец зашевелилась? Я получу совет, что же делать дальше?
Драконус шагал, не отвечая.
Келларас увидел на худом лице Ланир потрясение, быстро сменившееся негодованием. Историк рядом с ней вымученно улыбнулся, положив жрице руку на плечо. – Верховная Жрица, теперь вам ясно? Он поедет в долину.
Она резко повернула голову, промолчав – потом Келларас оказался далеко, стараясь не отстать от Драконуса.
«Фарс развивается. Смеется, несясь по Цитадели, пляшет в коридорах. Скоро он завоет».
Домовые клинки выходили из ворот имений своих хозяев на опустевшие улицы. Преобладала пехота. Солдаты трусили, направляясь на восток, а за внешними воротами сворачивая на северный тракт. Роты смыкались, формируя колонну.
Во главе был авангард, знатные господа. Ванут Дегалла, Венес Тюрейд, Эгис, Манелле, Баэск, Дретденан, Тревок и Раэлле... За ними следовали мастера оружия, десятки младших офицеров, вестовые, сигнальщики и гонцы.
Оседлавший тяжелого, широкобедрого коня Рансепт оказался рядом капитаном Хоральтом Чивом и Секарроу. На плечах военное облачение. Ночи втроем в кухне крепости Тулла казались ему давними и непостижимо далекими.
Секарроу приторочила к седлу кожаный футляр с ильтром, руки спокойно лежали на передней луке. Она доверительно склонилась к кастеляну. – Леди Хиш оказалась впереди, да?
Скачки норовистого коня рождали ломоту в костях Рансепта, он тяжело вздыхал и не сразу сумел набрать воздух для ответа. – Оставила отряд на дядю.
Секарроу удивленно хмыкнула. – Как... необычно. Наверное, что-то случилось...
– Да, что-то.
Хоральт Чив, ехавший по другую сторону, стукнул костяшками пальцев по ножнам. – Кастелян, знай: мой господин Дретденан полон решимости. Если нужно будет обличить трусов, не замешкается!
Рансепт кивнул, хотя был вовсе не убежден. Похоже, Хоральт оценивает мужество своего любовника куда выше, чем видится оно общему мнению. Но Рансепт надеялся, что капитан прав.
Венес Тюрейд – вот кому точно нельзя верить. Пелк, скакавшая рядом со своим командиром, успела передать это простым подмигиванием. Слов не было нужно. Рансепт готов был исполнять приказы – до тех пор, пока они не заставят уронить честь. Тогда он поступит так, как следует.
Он прожил так долго, что любое преступление – даже убийство – не сильно отягчит совесть. Что можно с ним сделать? Любая перемена покажется спасением. Кости непрерывно болят. Каждый вздох мучителен. Он повидал жизнь и не будет особенно тосковать, теряя ее. Единственное сожаление – что смерть опечалит тех, кому он еще важен.
Венес Тюрейд склонен порочить чужую честь, словно завидуя – в нем ведь вовсе нет чести. Но Рансепта не проведешь. Он даст ответ, едва будет брошен вызов. А Пелк защитит его спину.
Глубоко в согбенном годами теле рождалось предчувствие: измена близка.
Тяжелая секира с длинной рукоятью у бедра внушала спокойствие своим весом. Доспехи лязгали, когда он качался в седле. Окружающий сумрак не украл зоркости глаз: он видел пожатые осенью поля, оглядывался через покатое плечо, озирая ряды дом-клинков под гордыми знаменами Домов.
"Спящая, услышь молитву мою. Сегодня твоя земля напьется вдосталь. Ничего не изменить. Но на поверхности, там, где раздолье мелким мыслям и торопливым обманам – там оказался я. Открой мне чистый путь, и я дарую тебе отсеченную голову Венеса, растлителя детей, предателя сыновей и дочерей Матери Тьмы.
Сегодня день сведения счетов. Спящая Богиня, иди со мной, узри сон о смерти.
Сакуль Анкаду, прости".
– Однажды, – сказала Секарроу, – я выучусь играть на треклятой штуке.
Брат фыркнул: – Но не сейчас.
– Полагаю, да. Говорят, из нее извлекают печальные звуки.
– Не сегодня, – зарычал Хоральт.
– Да, не сегодня.
День приблизился к концу. Они замешкались, готовя коней. Эндест стоял и смотрел, как Кедорпул бранит грумов. Вскоре они вдвоем пустятся назад, по дороге, по которой недавно приехали. Далеко позади дом-клинков и Легиона Хастов. Успей они приехать в Харкенас еще раз, все могло бы быть иначе.
Руки его похолодели, хотя не и не онемели. Кровь отчего-то обратилась в лед, лед обжигал ладони, вылезая из ран. Он отстраненно подумал: это может быть знаком ярости Матери Тьмы.
Только что они видели Драконуса и капитана Келлараса, выехавших из города. Копыта коней колотили по камням двора и моста, звук был нестройным, будто некий безумец бьет молотом по наковальне. Спешка и злость, едва скрываемые. Железо и камень – инструменты горькой музыки.
"Пилигрим прокладывает путь. Но никто больше не идет за ним. Чудеса меркнут от неодобрения начальства, дары вызывают подозрения. Мы снова давим цветок рукой, отрываем взгляд от смятых лепестков и спрашиваем у мира: «Где же обещанная красота?»
Да, красота может быть ужасной вещью, выдавливать глаза и ранить свидетелей. Даже совершенство (если таковое вообще существует) может казаться оскорблением. Эндест Силанн поднял глаза к небу, всматриваясь в яростный спор полуденного света и нервирующего сумрака, гадая, покажутся ли под облаками драконы, жадно следящие за резней внизу.
«Так оно и будет. Их манит волшебство. Почему? Непонятно. Откуда я знаю это – сам не знаю. Одни загадки».
Кедорпул кричал ему, зовя туда, где им оседлали коней. Силанн кивнул и пошел к спутнику. Вскоре они миновали первый мост, оставив за спиной нависшую громаду Цитадели.
Кедорпул явно ощутил прилив сил, он ухмылялся. – Сегодня, дружище, мы увидим мощь магии! Ее власть отвечать, изгонять, отвергать!
– Сделаем всё, что сможем, – отозвался Силанн.
– Мы победим. – Лицо Кедорпула вспыхнуло. – Чую сердцем.
– Нам нужно лишь продержаться.
– Волшебство положит конец армиям и битвам. Возможно, конец самой войне. Мы вдвоем сможем привести королевство в новую эпоху мира. Попомни мои слова.
Звук копыт доносился какофонией, путая мысли Эндеста Силанна, и он не смог придумать ответ похвальбе Кедорпула. Они мчались галопом, пригородная дорога была странно пустынной, хотя сам густой воздух казалось, мешает ехать. Если Харкенас покидали беженцы, то по южной дороге. Впрочем, Эндест не верил, что таковые найдутся. «Мать Тьма, твоим детям некуда идти».
Даже если Легион Урусандера победит... сама мысль о грабящей Харкенас солдатне слишком мерзка. «Нет, все решится в низине Тарн. Иное недопустимо. Премудрый Град не переживет...»
– Выметем Лиосан из нашего мира! – воскликнул Кедорпул. – Что скажешь?
Эндест Силанн кивнул, не в силах отвечать. Ладони кровоточили отчаянием богини, но капли обжигали кожу, намекая на растущий гнев.
Солдаты ушли. Вренек бежал по городу, на улицы которого вышли почти одни привидения, но и они начали путь на восток – медленная процессия больных и раненых. Он видел задушенных детей с раздутыми лицами. У других, младше Вренека, были сломаны руки – от побоев, решил он, вспомнив трость и удары по телу... и потому он бежал, едва замечая великолепные строения на широком проспекте. Парень сжимал копье обеими руками, словно черпая силы в простом черном древке. Словно оружие могло избавить его от воспоминаний.
Слишком много духов, которым кто-то навредил. Он удивлялся этому, борясь с растущим ознобом. Удивлялся раненым, их тайным историям. Похоже, никому после смерти не дано утаить секреты. Хотя они не плакали. Просто шли, глаза как тусклые камни с обнаженного речного дна. Слишком жалкие, чтобы напугать, слишком отчаявшиеся, чтобы он мог надеяться им помочь.
Мир оказался большим, куда больше, нежели он мог вообразить. И старым, невозможно старым. Мертвецы никуда не уходят, понял он: они окружают его бесшумной массой, выливаясь на дорогу. Он не хотел их видеть. Какое же проклятие его поразило? «Наверное, я что-то делал не так. Слишком частые неудачи. Слишком часто я оказывался слабым, и оттого другим было плохо. Вот почему. Должно быть. Я негодный».
Тяжело дыша, он бежал сквозь духов, пытаясь опередить и оказаться на свободной дороге. Немногие оборачивали на него тусклые глаза. Один или двое тянули руки, и он уворачивался, хотя понимал: все усилия их напрасны, руки остаются неощутимыми.
Впереди одинокая фигура, высокая, в роскошном наряде. Ковыляет, словно хромец. Немного времени понадобилось Вренеку, чтобы догнать мужчину.
Узкое худое лицо, седая борода – всклокоченная и как бы пронизанная ржавчиной. Видя Вренека, старик улыбнулся. – Опоздал на битву, солдат! Как и я, как и я. Не поспешить ли? У меня нет домовых клинков. Наверное, ушли без меня... нет, погоди. Мои дом-клинки вооружены моими клинками и несут мои доспехи. Я создал целый легион. И где-то потерял. Погоди, я вспомню где. Рано или поздно. А! – Он торопливо шагнул вперед, подхватил с обочины камень и показал Вренеку. – Шлак. – Лицо задергалось. – Ты находишь его повсюду. Наше наследство... ты знаешь жену моего сына? Когда они обручились, я случайно застал ее в комнате – и она держала в руке ножик, она резала себя по бедру. Мелкие порезы. Я ничего не понимал. А ты?
Вренек хотел побежать дальше, желая избавиться от странного старика. Но лишь пожал плечами. – Она пыталась что-то ощутить. Хоть что-то.
– Но она была любима. Мы все ее любили. Неужели она не понимала?
Вренек оглянулся на толпу духов. – Она вам не верила. Вы любили ее потому, что плохо знали. Так она думала. Вы не знали ее, так что любили не ее, а какое-то подобие. А она знала себя настоящую. «Джинья, дождись меня. Не делай себе ничего плохого. Прошу, прошу, не дай мен увидеть тебя среди призраков».
Старик все еще держал кусок шлака, сжав так крепко, что лопнула кожа и кровь потекла из пальцев. Текла на ладони, смочила запястья. Он угрюмо ухмыльнулся. – Все дыры, выкопанные нами в земле. Все срытые холмы. Все срубленные деревья, все оставленные позади ядовитые пустоши. Каждый раз одно и то же, юный солдат. Мы ранили себя. Ранили, потому что плохо знали себя. Мы оказались куда хуже, чем мнили. – Он хмыкнул. -Я любил играть на свалке отходов. Мои солдатики, мои крашеные герои из свинца и олова. Видишь, я принес их, ибо мы идем на битву. – Он вынул из-под плаща тяжелый мешочек.
– Это будет настоящая битва, сударь, и если хотим поспеть вовремя, нужно спешить...
– Ты за одну сторону, я за другую. Одним я раскрасил мундиры зеленым, другим – синим. Ставим по сторонам канавы, ладно? – Он вытянул руку и схватил Вренека, потащил к обочине. – Я зелеными, ты синими, – пробормотал он, глаза сияли. Старик вытряс содержимое кожаного мешочка.
Вренек смотрел на видавших виды игрушечных солдат. Их было не меньше сотни. Старик ловко поделил их на два цвета, толкнул синих к ногам Вренека.
– Но нам нужны правила, – продолжал старик, подхватывая зеленых солдат. Пересек полную снега канаву и уселся по ту сторону. – Прямой напор и обходные маневры. Будут льготы и штрафы. Истощение сил в атаке – для этого есть кости. Да, костяшки пальцев. Разумеется, не Тисте, форулканские. Льготы и штрафы я объясню, когда отряды сойдутся. Быстрее, строй своих на гребне долины!
– Сударь, настоящая битва...
– Повинуйся своему владыке!
Вренек вздрогнул от резкой команды, положил копье и встал на колени на краю дороги. – Да, милорд.
Первые призраки добрели до них и прошли по тракту, не обратив внимания на фигуры у обочины.
Старик облизал алые губы и начал торопливым, почти неслышным голосом: – У меня свой Легион. Хасты. Видишь? Говорил же, что найду – и вот они! – Он указал на зеленые фигурки. – Превосходные солдаты все до одного. Слышишь их мечи? Горькие тюрьмы, само железо стонет. Им даны льготы стойкости. Но ты, Урусандер, получаешь льготы ярости, кою твои солдаты подхватили у Джелеков. Видишь, каково равновесие? Мы отличные противники, верно? Мой легион умеет держаться на месте. Твой атакует лучше всех. Силы сцепились рогами, как и должно быть.
Вренек не спешил расставлять солдат вдоль края канавы. Он вспоминал все понарошечные битвы, в которые играл с Орфанталем и что Орфанталь рассказывал о стратегии и тактике и всем прочем, чего Вренек не понимал. Как и Орфанталь, старый лорд охвачен горячкой битв. Вренек нахмурился. – Но, милорд, если силы сцепятся рогами, умрет много солдат. Я должен показать, что готов встретить атаку, но отступить и зайти с флангов. Заставить вас обороняться, потом атаковать снова. И снова. Так я сохраню свою силу, а вашу обращу в слабость.
Лорд уставился на него и захихикал: – Да! Разумеется! Разумеется! Но видишь, никто не должен выиграть. Мы истекаем кровью, мы отходим. Еще лучше, если мы восстаем против командиров и рубим им головы! Бросаем оружие! Снимаем доспехи! Говорим ублюдкам, чтобы трахнули себя во рты, и уходим домой. Ха! – Он скользил в глубину грязной канавы. – Ну, время нападать! На войну! Знамена подняты! Понимаешь ли, это тайная шутка. Когда обе стороны видят безумие войны... но продолжают безумствовать!
Вренек следил за хохочущим стариком, видел, как краснеет лицо, выкатываются глаза. Удивлялся, не вполне понимая смысл шутки. Гадал, не прикончит ли шутка лорда, ибо слезы текли по дряхлым щекам, смех становился все беспомощнее, под конец превратившись в истерику. Дыша все тяжелее, старик подавился и закашлял, хватаясь за грудь.
Духи маршировали мимо, глаза-голыши не видели ничего.
По сторонам канавы солдатики падали, потому что ветер растопил снег и ноги их уходили в грязь.
Захрипев, старый лорд опомнился и утер глаза. – Ну, – едва произнес он, – теперь начинается магия. Мне рассказали. Могучие заклятья, но самое могучее из них никому не ведомо. Это волшебство самой войны, слова ритуала несутся туда и сюда, расставляя нас по местам – поднимая нас, ибо не пришло еще время гибели. Но слова несут согласие: выбора нет. Давай подпишись, давай заплетись в общую паучью сеть. Нет выбора, нет выбора, нужно это сделать. Вытаскивай меч. Выбора нет, все мы согласны. Прежде всего согласие. Нет выбора, о боги, нет выбора, ох, как грустно, как печально. Нет выбора. Тверди погромче, и это станет истиной. Понимаешь? Выбора нет! – Он вздохнул и осмотрел свои войска. – Разделиться на три отряда. Первым атакует центр. Крылья растянутся в рога – простейшая тактика, понимаешь? Сегодня ничего хитрого и умного. Но погоди! Вначале должны сойтись маги!
Вренек оглядывался на дорогу, на поход мертвецов. Среди них было много солдат.
– Что сделают маги? – спросил он лорда.
Старик нахмурился: – Не знаю. Дай подумать. Магия. В ней должна быть структура, пусть цели ее непотребны. Она не может быть простой непонятной силой. Это не метафора, мясо поэтов. Ею пользуются, не так ли?
– Милорд, не понимаю.
– Волшебство! Если так, то не эдак, если эдак, то не так! Раздели причины и следствия, бормочи, записывай знаки. Делай вид, что все это налагает правила и законы, послушания и ограничения, всякую чепуху, размягчающую мозги изобретателя... Ба! Мясо поэтов подходит нам лучше. Метафоры. Мясо отбивают, пока не вытечет кровь. Мясо навевает мысли о разделке, когда нечто отсекают от незримого тела, великан лежит в лесу или среди холмов, или плывет среди штормовых туч неба. Плоть в одной руке, источающая влагу и тепло доля мясника, ткань мира, точи топор и нож, любая плоть лишится жизни, когда отрезана. О холодный, пустой замах! Но гляди! Плоть еще кровоточит, она тепла, она пульсирует – это содрогаются нервы. – Он замолчал, чтобы отдышаться, и указал на Вренека пальцем. – Поэты знают: она еще жива. Мясники верят: это мертвечина. Итак, на одной стороне дар, на другой получатель дара, колдун, мясник, слепец, неуклюжий уродец.
Лорд сдвинулся, изучая солдат. Поднял одного. – Вот он. Поэт содрогается. Все сказки детства, все ведьмы и ведуны, проклятые камни и святые клинки – магия, юный друг, создана двумя богинями, и я вижу их. – Он улыбался. – Назови одну Чудотворной, и она увлечет тебя за руку к неведомым мирам. Твой восторг – ее награда! Но вторую, да, называй Осторожной. Иная сторона любого дара магии, ограда любого волшебного мира. Поэт знает, или должен знать – не так ли? Чудо и Осторожность, нужны ли иные подробности для понимания магии?
Вренек пожал плечами. Видя, что это не помогает, затряс головой.
– Пользуемся тем, чего не понимаем, – скривил губы лорд. – Простое послание, простая метафора. Используем то, чего не понимаем. Изобретая правила, чертя карты и списки, мы забываем метафору. Разум замкнут в клетку рассудочности, царство его весьма скромно. Царство самообманов и предубеждений, позиция нарциссизма, любые правила и нормы служат для возвеличения того, кто ими пользуется. Не в том ли единственная цель всех бессмысленных упражнений? – Он ткнул во Вренека пальцем. – Поэт задирает ногу и ссыт на всех! Вот мясо, мясо кровоточит, кровь горяча, кровь заполняет чашу ладони. Использовать ее – значит убить ее, убить – вот преступление. – Он опустил солдата на самый край канавы. – Мой тупой поборник неразумия. Ну, как тебя звать?
– Вренек.
– Давай, славный Вренек, выбирай своего поборника.
Вренек выбрал одного солдатика и поставил напротив фигурки лорда. – Так, милорд?
Старик нахмурился. – Я должен выбрать еще одного.
– Двое на одного?
– И что? Один из моих умрет.
– Как мы устроим сражение магией, милорд?
– Как? Разумеется, броском костей.
– Как вы узнали, что один ваш умрет?
– Магия требует мяса, Вренек. Кровь в руке тепло уходит, что-то сломано, что-то умирает. Непростительное преступление.
Милорд уставился на солдат. – Милорд, мы боги?
Старик фыркнул: – Куда меньше, меньше себя самих. Игрушечные солдаты и куклы, марионетки и скучные записки. Мы завистники и злобные манипуляторы. Полные тайных целей, расточаем свои жизни ради причуд. Полные безнадежного отчаяния, выковываем уроки – но кто смотрит? – Он горько, едко засмеялся. – Всё в отходы, милый друг, всё в шлак.
Старик зарыдал. Выждав, Вренек схватил второго вражеского мага и повалил лицом в грязь.
– Скоро, – сказал на скаку лорд Вета Урусандер, – начнется таяние. Вода наделена волей, и воля ее вовсе не случайна. Она находит кратчайшие пути в низины, туда, где сможет отдохнуть. Когда ручьи выходят из берегов, потоки сливаются в реку, вода всё выше. Выплескивается и находит убежища в лощинах и колодцах, ямах и канавах. Ребенком я сильней всего любил время разливов. Эти пруды холодной, ледяной воды – в ней появлялись водяные жуки, откуда – не знаю, но жизнь им была отведена краткая, ибо пруды постепенно высыхали.
Ренарр ехала с ним бок о бок. Они не остались в авангарде Легиона. Далеко впереди Хунн Раал и его капитаны командовали ощетинившейся головой армии, сразу позади скрипела карета верховной жрицы Синтары, в которой сидели также одноногий Сагандер и юная Шелтата Лор. Инфайен Менанд скакала около кареты. Ренарр и командующий оставались как бы наедине.
– У меня был кувшин, – продолжал Урусандер. – Целыми днями я ловил жуков и отпускал в ручьи. Всего сильней мне хотелось спасать их мелкие жизни. Видишь ли, в отличие от жуков я знал будущее. Это налагало ответственность, пусть я был молод. Долг. Я не мог стоять в стороне, сдаваясь жестокой природе.
– Водяные жуки, наверное, размножались в оставшейся грязи, их яйца ждали следующего разлива.
Урусандер вдруг замолчал.
Ренарр обернулась, чтобы увидеть маршировавшую сзади роту. После полуденного отдыха солдаты надели доспехи, приготовили оружие. Разведка доложила: враг скапливается на южной стороне низины. Похоже, никто не заинтересован оттягивать битву. Завтрашняя заря не принесет света – не здесь, так близко от столицы. И все же Ренарр немедленный бой казался опасным. Солдаты устали после похода.
– Значит, я убивал, думая о милосердии? – резко сказал Урусандер.
– Ты был ребенком, да. В таком возрасте мы легко играем в богов и богинь. Сделай рытвину на краю, осуши лужу. Вороши ил и грязь, тревожа обитателей дна. Мы несли лишь угрозу живности, даже не знавшей о нас. Губили жизни, проявляя бездумную волю. – Она помолчала, пожимая плечами. – Таяние создает мир разливов. Год за годом. Все, что ты изменял, постепенно вернулось на круги своя. Ты же вырос телом, ушел дальше, к более взрослым делам, взрослым интересам, взрослым желаниям.
– У тебя голос старухи, Ренарр, не молодой женщины. Рядом с тобой я чувствую себя малышом. Где ты взяла мудрость? В шатрах шлюх? Вряд ли.
"Может, Урусандер, под жадной тяжестью твоего сынка. Вот тебе самозваный божок, хотя далеко миновавший возраст детских заблуждений. Взгромоздился на меня, сунул внутрь, слыша тихий возглас боли и видя двойное отражение в глазах. Так любая женщина, которую он брал, видела этот неистовый взгляд – мальчишку, не сумевшего отыскать в себе мужчину. Никакой торчащий член не мог даровать ему эту привилегию.
Для твоего сына, Урусандер, любая женщина была шлюхой".
– Ты спутал возраст с мудростью, – ответила она. – Шатер шлюх был мне храмом. Благие мгновения скопились в целые года. А клиенты бросали мне бесполезные монетки, думая, будто совершили удачную сделку, избавились от грустной, неприятной правды. Подумай, сир, какой жалкой неудачей становится секс без любви. Половой акт оскверняет тело и душу, все их стоны и вздохи в ночи не заменят того, от чего они добровольно отреклись.
– Отчего же отрекались те мужчины и женщины?
– Ну, думаю, от достоинства.
– Всего лишь?
– Нет. Если душевная близость – благо...
– Да?
Ренарр отвела глаза, делая вид, будто услышала неожиданный звук сбоку. Это помогло спрятать нежданную, неприятную ухмылку. – Слишком хрупкое. Слишком хрупкое благо для нашего мира. – Улыбка не хотела уходить, напоминая о множестве горестей и страданий. Наконец она погасла. Ренарр снова могла повернуть голову, показывая мужчине спокойный профиль.
– Ты смущаешь меня, Ренарр.
– Годы усердного обучения принесли мне нежданный дар. Но и ты с ним знаком. Поглядеть на нас: две хладнокровных сироты. Корни подрыты чужеземными идеями, неожиданными открытиями и ужасными озарениями. Твоя вечная жажда справедливости, сир, лишь кружит у тайны простых истин. Мы всегда думаем, как судить других, не себя. Так добродетель делается оружием, так мы радуемся, видя чужую кровь.
– Соблюдение законов – единственный путь цивилизации.
– А в неизбежных исключениях лежит падение цивилизации. – Она покачала головой. – Мы уже спорили, но я снова говорю тебе: пусть любой закон подчинится внутреннему достоинству. Вот один-единственный закон, сир. Уважение к любому гражданину, любому порабощенному скоту, любой добыче охотника – нельзя отрицать все нужды, но, служа им, нельзя забывать о трагедии тех, что нам служат.
– Народ не настолько просвещен, Ренарр, чтобы думать так.
– Ты осудил, ты исполнился негодования.
– Возможно, слишком многие заслуживают лишь негодования.
Ренарр кивнула. – Да. Слишком много богов и богинь в нашем мире и во всех остальных.
– Я лишь фигура на носу корабля, – сказал Урусандер.
Ей не было нужды отвечать. Слишком все очевидно для долгих разговоров.
– Я боюсь Хунна Раала, – добавил старик.
– Как все мы.
Сагандер ерзал, слезящиеся глаза вновь и вновь искали несуществующую ногу. Он облизывал губы, то и дело отпивая из фляги, которая лежала во внутреннем кармане рясы. Карета трясла седоков, иногда ее перекашивало на скользком покрытии дороги. Стены скрипели, ставни дребезжали, дюжина фонарей дико качалась на крючках. Каждое колебание заставляло старца морщиться.
Опустив веки, верховная жрица следила за самозваным историком Лиосан. Здесь, в священном храме на колесах, она даже так могла прочесть самые его тайные помыслы, лениво копаясь в них. Любая мысль светится злостью и брызжет ядом, затягивается в дикую воронку измены. Измена – вот самое ядро души бедного Сагандера. Виноват лорд Драконус. Виноваты погибшие погран-мечи. Виноват побочный сын Драконуса, Аратан. Но она сумела увидеть удар в голову Аратана, заставивший мальчишку выпасть из седла, ошеломившего его до беспамятства. Видела атаку лошади, видела ломающие кость копыта.
