Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 56 страниц)
– Стрепала из Южной Форки. Угадай этого: "Так погружаюсь я в любовь, как ты в свиную кровь!"
– Веск, умер сто лет назад.
– Но до сих пор славен среди посредственностей, не меркнет стих, шум не утих, в болоте нет путей прямых...
– Кроме твоей тропки, Празек.
– Нет, я сдался, затер следы и уже не требую держать строй.
– Вспомни этого. Поэт был так безутешен, что потратил четыре года и сотню бутылок чернил, оправдывая самоубийство. А сам сломал шею, поскользнувшись на куске мыла.
– Щелок, зола, гибель пришла, скользко пятно, шуток не слышно давно.
– "Будь проклята, любовь! Язык
Коснулся лишь на краткий миг
Червя, что выделяет слизь
Но яды в жилах разлились
Пляшу как крыса на плите
Она ж, невинна в красоте
Сияя пухлыми губами
Сильнее разжигает в печи пламя, пламя, пламя!"
– Есть тонкость в этом отчаянии, и я невольно восторгаюсь.
– Талант до ужаса случайный. Но все ж талант.
– Переплавлять горе в гений. Да, редкий талант. Страдание по сути своей окрашено страстью, избыток боли подобен смоле или манящему нектару на устах цветка – нас тянет и тянет внутрь и ... э, вглубь.
– И еще дальше, – закивал Датенар. – Я смутил тебя?
– Ни на миг. Я на плодородной почве, и нужно лишь заточить плуг. Это была Лифтера?
– С Острова? Нет. Ее метания были такими горькими, что бутон лишь безнадежно сжал бы лепестки.
– Тероз?
– Тот уличный бродяжка? Ты оскорбляешь имя случайного самоубийства. Еще попытка, или я вынужден объявить себя торжествующим победителем.
– Звучит так знакомо...
– Может быть.
Перед ними простерлась южная стена города – местами осыпавшаяся и всюду невысокая; здания за стеной темные, словно закопченные. У распахнутых ворот не видно стражи.
– Четыре года метаний?
– А потом мыло на скользком полу.
– Ирония смерти должна была сделать его знаменитым.
– Собрание сочинений помешало.
– Процитируй еще пару строчек!
– "О, как темна заря! Как холоден закат! Как мрачен день, как звездна злая ночь!"
– Какой жалкий дурак. Не видел хорошего ни в чем.
– Склонный к самоубийству. Четыре года длилось его поприще, он излил все, что копилось внутри, в разбитом сердце... разбитое, сказал я? Пустое сердце, слишком одержимое ловушками отрицаний, чтобы сфокусировать слепой взор на предмете чувства. Она сказала "нет", но прежде чем слово слетело с губ, эпические видения полнили его голову, мучения манили отвергнутого любовника. Внимательно слушай добровольных мучеников, но не спускай внимательного глаза с их содроганий – это игра, ведущаяся до кровавого конца, и слушатели – важнейшая ее часть.
– Скорее бронзовые бюсты. Или портреты выше реального роста, в обширной панораме...
– Были и портреты, и бронза.
– Что? Веранакса? Высмеянный Галланом герой? Но это же вымышленный персонаж! Фикция! Насмешка Галлана над льстецами!
– Я не постулирую различий.
Празек фыркнул. – Разбитое сердце поэта выжимают насухо каждые две недели.
– Из здорового много пользы не выжмешь. Так скажут многие. Но этими аппетитами нужно править суровой рукой, не допуская излишнего цинизма. Ну же, проявим любопытство к самодельным жертвам и самовредительским ранам. Что за нужда движет рукой с ножом? Какой голод заставляет терзать собственную плоть? Это смерть, обращенная вовнутрь, челюсти и укус объединены, как любовники.
– Веранакса, – вздохнул Празек. – Галлана стыдили за этот эпос.
– Ему было плевать.
– Тем сильнее бесились враги.
– И тут сокрыт урок, если мы решимся сорвать плод.
Празек прищурился, отыскивая передовых всадников: командующую Торас Редоне и капитана Фарор Хенд. – Самоубийственное равнодушие?
Датенар пожал плечами. – Я осторожен.
Галар Барес проскакал в хвост колонны, явно доведенный до умопомрачения видом трех тысяч молчаливых солдат. Не было смешков, почти не было разговоров, оружие и доспехи безмолвствовали. Легион Хастов звучал тупой барабанной дробью без пауз. Тихий гром приближался к Харкенасу.
Оттепель, принесенная под шепот южного ветра, успела умереть, снег хрустел под копытами и сапогами, холод усиливался. Казалось, утро застыло на месте.
– Тот сомнительный ритуал, – разочарованно прорычал Датенар. – Я очнулся на тонком льду. Но куда ползти? Берега не манят кочками желтой травы и стеблями тростника. Пошевелись – услышишь треск льда под собой. Глаза стараются пронизать невинное, выглаженное ветром зеркало – это облака, сулящие грозовые тучи? Серое небо, намекающее на предательские полыньи? Я лежу на спине, или лицом вниз? Но что-то шевелится в кишках, друг мой. Предвкушение крови.
Празек вздрогнул. – Что изменилось? Ничего. Все. Ритуал покрыл наши души загадочным узором. Проклятие, благословение? Мы слепы к рисунку. Но, как ты сказал, предвкушаем.
Датенар указал на пустые стены. – Видишь ожидавшие нас фанфары? Нет, нас унижают горьким равнодушием.
– Ладно, друг. Я говорил о любви?
– Да. Сердце под осадой. Хотя не могу постигнуть причины внезапного кризиса.
– Преступники, – ответил Празек. – Не бывает кары за нежные ласки, сплетение рук, долгие колебания и выплеснутые признания. – Он помедлил. – Мертворожденная близняшка, вместилище магии, и та, что могла накопать волшебства и себе, но раздавлена и полна презрения. Варез обнял бы ее. Но он тоже не считает себя достойным, имеющим право. Как не удивляться, что в любви видят особую привилегию?
Датенар крякнул. – Любой бог прошлого назвал бы ее благом. Наградой. Полнота любви измеряет деяния смертных. Ее выделяют, как небесные монеты, словно мы среди Форулканов.
– Точно. И подумай... Как оценить эту валюту, это чистейшее злато? Сокровища растут, когда любовь скудна, и уменьшаются от избытка? Боги играют из себя судей, но кто оценит их стоимость? Я бросаю вызов, Датенар.
– Как пожелаешь. Но ради чего?
– Долой скаредное распределение любви. Не толкнуть ли Ренс в объятия Вареза? Не внушить ли им, что они вправе полюбить?
– Ты отвлекаешься. Ведьмы Бегущих-за-Псами сделали с нами что-то, со всеми, кроме командующей. И она ведет легион, не знающий себя, но желающий избежать самокопаний. Она же... а, ладно.
Празек глянул на друга. – Я отвлекаюсь, ты впадаешь в отчаяние. Молю, пусть все решит Торас Редоне.
– Что решит?
– Насчет любви и жизни. Ибо, нет сомнений, любовь выражает жизнь и дает ей смысл.
– Легко говорить.
– Датенар, гадающие по костям очистили наши души?
Командующая и Фарор Хенд уже достигли ворот и въехали без остановки.
– Нет, – отозвался Датенар. – Но перетасовали множество наших достояний.
– Ради чего?
Датенар лишь пожал плечами.
Празек тихо зарычал. – И потому... предвкушение грызет нас всех.
Пошевелившись, Датенар оглянулся на колонну. Солдаты были в полных доспехах. Руки на эфесах мечей. Вещевые мешки на плечах, щиты приторочены за спинами. Шлемы на головах, лица скрыты тенями.
Фарор Хенд вынырнула из ворот и дала сигнал остановки; бесконечное громыхание Легиона, мерный шум впервые прекратился. Упавшее безмолвие заставило Датенара задрожать.
Фарор Хенд натянула поводья перед ними. – Нужно повернуть направо и обойти город. Идем в долину Тарн. Легион Урусандера уже близко.
– Уже сегодня? – спросил Празек.
– Пусть солдаты бросают вещмешки, оставим обозы здесь, – ответила она с непроницаемым выражением лица.
Офицеры развернули коней. Галар Барес уже мчался к ним. Празек подозвал сигнальщика. – У зависти много зубов, – пробурчал он, когда солдат подъехал. – Достаточно, чтобы засеять поле гражданской войны.
Датенар кивнул.
Оружие и доспехи Хастов начали бормотать по всей длине колонны.
Варез подскочил к придорожной канаве, нагнулся и выблевал весь завтрак. Ни один солдат сзади не выразил презрения или насмешки. Ни один не крикнул в отвращении. Утирая рот, сплевывая последнюю желчь, он выпрямил спину и повернулся.
Его вообще не заметили. Лица под шлемами устремлены на новый флаг сигнальщика. Согласно инструкции, взводные выкрикивают команды к перестроению, велят бросать вещи. Щиты выше на плечо, мечи у пояса. Кольчуги шипят, словно волны песчаных дюн, железо Хастов завело песнь. Задумчивую – какую-то панихиду, или это голоса незримых сил, несказанной воли? Зловещая песня проносилась по жилам Вареза, словно поток холода. Дрожа, он озирался, пока Ребл разворачивал роту. Передовые подразделения уже сошли с дороги.
Он озирался, но не видел Ренс. Она его избегает и вполне понятно, почему. Знаки внимания от труса нелестны, в особенности для столь израненной души. Решимость жить и так слаба, не хватало только его сомнительного вмешательства. Он словно живое оскорбление: от демонов души так просто не убежать. «Но и во мне их полно. Если бы она видела...»
– Варез.
Моргнув, он обернулся и увидел Листара. Всмотрелся в узкое лицо. – Что не так, Листар?
– Что не так? Бездна побери – ВСЁ! Все не так! Погляди на них! Ритуал...
– Который ты навел на нас, Листар. И даже ты не знаешь, что с нами будет. – Варез махнул рукой. – Никто из нас.
– И все же...
Вздохнув, Варез кивнул. – Все же.
В пении железа не было радости. Варез потряс головой. – Слушай их. Что думаешь?
Листар потер лицо. Пробормотал что-то совершенно неразборчивое.
– Чего?
– Железо, Варез, полно ужаса. Мечи скорбят не по тем, кого будут разить, но по своим владельцам. – Мужчина помолчал. – Она отвергла твое желание, и Галар Барес тоже. Ты здесь, тебе приказано вести нас в бой. Похоже, она равнодушна к твоей участи, да и ко всем нам, что под ее командой.
Варез ничего не мог возразить. – Не смотри на меня, Листар.
– Не буду. Мы идем за Реблом. Но позаботься об одном, Варез. Не отдавай приказов. Не рассылай гонцов. Если побежишь, мы не побежим следом.
Варез вспомнил, как несколько мгновений назад его объял ужас. – Меня больше нет, – сообщил он. – Если поглядите на меня, я прозрачен.
– Мы не отяготим тебя нашими надеждами, если ты об этом.
Слова должны были уязвить. Но он ощутил облегчение.
Колонна перестроилась. Командующая Редоне со свитой вылетела из города, чтобы занять место во главе.
Копыта взбили снег на траве, когда Галар Барес осадил коня перед Варезом. Лицо капитана налилось кровью на холоде. – Варез!
– Сир.
– Ваша рота под моим началом, как и седьмая, девятая и третья. Мы составляем правый фланг.
Варез кивнул.
– Ребл поведет их в долину.
– Мы будем драться сегодня?
– Если пожелает Урусандер.
– Его нагоняют сумерки, – сказал Листар.
– Как всех нас, Листар, – отвечал Галар, хватая поводья.
Командующая Торас Редоне пошатнулась в седле и с трудом выпрямилась. Лицо ее было отекшим, глаза мутно-красными. Едва Фарор Хенд оказалась рядом, она улыбнулась ей. – Знай я, что сегодня тот день...
– Сделали бы что?
Улыбка Торас стала шире. – Сбавь тон, милочка. И сопровождай вопросы словом "сир", если не против. Да, я ограничила бы выдачу вина. В животе кисло, он стал таким обширным, что остается много места для неприятных мыслей.
Фарор Хенд привстала в стременах, изогнулась, озирая колонну. И снова села. – Ваша тревога не притушена, сир? Не утонула? Все еще барахтается в темном нектаре?
– Ты слишком трезва для совести, Фарор Хенд.
– Не озабочивайтесь, сир, ибо мои слова кончаются. Скоро раздастся последний крик – и молчание.
– Ты сдаешься слишком легко, – ответила Торас. – И жизнь отдашь в битве так же легко? Не ты ли обручена с героем войны? Почему ты не с ним? Возможно, он уже ждет в долине Тарн, эта мысль и привела тебя в отчаяние?
Фарор закусила губы, подавляя резкий ответ. – Кагемендра Тулас может быть там. Герой в поисках очередной войны.
– Спорим, против тебя он беззащитен, – сказала Торас. И, словно уловив невысказанный ответ, продолжала: – Значит, выбрал меньшее зло. Отлично его понимаю. Калат Хастейн всегда светил слишком ярко для моих мутных глаз, слишком сиял добродетелями, слишком легко прощал – какими бы чудовищными ни были мои грехи. От него у меня подгибались коленки, стоять рядом значило дрожать в тени его благочестия. Удивительно ли, что я потянулась к любовнику?
– Галар Барес заслуживал лучшей.
Торас Редоне ответила не сразу. – Я имела в виду вино, конечно же. Что за добрая шлюха, так быстро отдававшая мое тело иным наслаждениям.
Фарор Хенд на миг закрыла глаза и сжала зубы, закусив ярость.
Командующая же хохотала. – Война, что за комедия. Слишком грубая в жестокости, слишком явная в трагичности. Погляди лучше на мирную жизнь, узри тихие – но не менее зверские – битвы души. День за днем, ночь за ночью. Солдат грезит о простоте войны. Да, да, все носящие мечи – трусы. Мир, милочка, самое кровавое из испытаний.
– Я вижу совсем иначе, сир.
– Неужели? Не думаю. Вместо поисков мужа ты понеслась в Легион Хастов. Вместо того, чтобы занять имение и отдать сердце, сидишь на моем плече, будто ворона, быстрая на осуждение, но такая медлительная, когда нужно обратить недрожащий взор на себя. – Она повела рукой. – Но приветствую твою злость. Ты мой утыканный гвоздями щит, Фарор Хенд. Я приближаю тебя, дабы ощущать боль шипов, и пусть кожа на груди, над сердцем проколота, впереди битва. Там я буду как дома.
– Вы не полезете в самую гущу, сир. Я не позволю.
– Да? И за что такая милость?
– Ну нет, – бросила она. – Не милость, совсем напротив.
Торас Редоне отпрянула и с трудом удержалась в седле. Лицо вдруг окаменело, улыбка пропала, глаза устремились вперед, к тому, что ждало их всех.
За внутренним мостом Келларас спешился, подошел к воротам Цитадели и отдал поводья конюху. Суровый фасад нависал над двором. «Выглядит не храмом, крепостью. Что не совсем необычно – если подумать, слишком часто одно требует другого». Мысль о вере, которой нужна оборона, вдруг выбила его из колеи, словно граничила с мрачным откровением. Однако офицер одернул себя и уверенно зашагал по широкой лестнице.
"Философы не могли не заметить... мои внезапные озарения бредут по хорошо набитой тропе мысли, не сомневаюсь. Достойная вера не нуждается в защите. Да, не бывает внешней угрозы вере, разве что полное истребление верующих. Но даже убийство плоти не вредит внутренней вере.
Нет, истина горька. Единственный враг веры обитает в душе. Лишь сам верующий может обрушить на нее разрушительную силу.
Верующий с искаженным лицом, указывающий перстом на «неверных», обнажающий меч с жаждой крови – верующий провозглашает ложь, ибо полон сомнений и нечестен с богом, иначе свободно высказал бы всё. Никакое число трупов под ногами не уменьшит угрозу – саму возможность – сомнений.
А вот истинно верующий никогда не выхватит оружие, никогда не станет спорить, завывая от злости и сжимая кулаки, не собьется в толпу, дабы сокрушить беспомощного врага. Ему ничто подобное не нужно. Не слишком ли многие желают жить ложью?"
Он моргнул, поняв, что уже дошел до коридора, ведущего в покои медлителя Драконуса. Смутно вспомнил: около Терондая он слышал разговор, кажется, и его спрашивали о чем-то. Келларас хмуро повернулся и увидел Кедорпула и Эндеста Силанна.
– Война, – сказал он, опережая их, – не нужна.
Жрецы запнулись, Кедорпул покачал головой, фыркнув. – Дорогой капитан, мы все это знаем.
– Мы сражаемся, потому что потеряли веру.
– Да, – мрачно посмотрел на него Кедорпул.
– Драка, – продолжал Келларас безжалостно, – стала тому доказательством. Но многие будут погибать из-за наших личных неудач. Это не гражданская война. Не религиозная. – Он беспомощно замолчал. – Не знаю, что это такое.
Эндест Силанн сделал шаг к нему. – Капитан, позаботьтесь о тех, кого любите. – Он воздел руки, обмотанные мокрыми багряными бинтами. – Мы обезумели, созерцая дыру в центре своего мира, пустую тьму, проявление отсутствия.
– Но она не пуста, – шепнул Келларас. – Правда?
Эндест мельком глянул на Кедорпула и покачал головой: – Да, сир. Не пуста. Она наполнила ее до краев. Дыра едва вмещает дар.
Слезы вдруг заструились по щекам стоявшего позади Кедорпула.
– Драконус был тому доказательством. Если бы мы имели смелость видеть! Все это, – он взмахнул кровавыми руками, – полно любви. Но смотрите, как мы пятимся с пути любви. Смотрите, сколько возражений выдвигаем мы против столь простого и глубокого дара. – Его улыбка была надломленной. – Это война глупцов, капитан. Как любая до и любая после. Она – доказательство наших провалов, нашей слабости, склонности бросаться в любые дурацкие причуды... увы, мы не заслужили ничего иного.
Келларас отшатнулся от жрецов. – Я жду лорда Аномандера и Сильхаса Руина.
Кедорпул хмыкнул: – Слишком поздно. Они скачут в низину Тарн.
Слова погасили сумятицу мыслей Келлараса, но на смену пришел ужас. – Что? Конечно, лорд Аномандер...
Эндест Силанн прервал его: – Лорд Аномандер уезжал далеко. Он положился на суждения брата.
Келларас переводил взор с одного собеседника на другого, все еще ощущая страх, но не понимая сути событий. – Лорд Драконус ждет, – сказал он.
То был день откровений, жестокой какофонии откровенных слов. Он заметил, как бледнеет лицо Кедорпула. Заметил: Эндест дрожит, чуть ли не падая. Келларас повернулся в сторону коридора. – Здесь, – сказал он и пошел дальше.
Жрецы не двинулись за ним.
«Война глупцов. А самая великая глупость, ясно мне – мечта о мире. Вера, все твои посулы и твои измены... я должен счесть тебя врагом надежды?»
У двери он заколебался. За ними муж, лишившийся любви, муж, сейчас очень уязвимый к любой измене. Его можно поразить самыми простыми сообщениями... Мир перекосился в голове Келлараса. Он видел голоса. Ураган слов, сделавших свою работу и медленно отступающих от того, что грядет. В конце... голоса лишатся слов, став жалобными стонами.
«Все снова. Рождаемся, чтобы умереть. Смотрите, во что превратили мы время между рождением и смертью!»
Позади рыдал священник, а второй истекал кровью. Келларас схватился за ручку.
Вренек спешил по улице, среди толчеи, и знал: бояться нечего. Духи сгрудились вокруг и, похоже, сделали почти всех слепыми к бегущему со всех ног юноше. Для него создавали путь, хотя как – Вренек не мог вообразить.
Древко копья тяжело качалось на плече. Он держал оружие почти вертикально, чтобы обернутое кожей острие не задело окружающих. Серебряный обруч, подарок лорда Аномандера, висел под плащом. Среди духов он замечал воинов, давно мертвых, но все еще носящих ужасные раны. Все, что он мог – избегать прямого взгляда в суровые лица. Насколько он понимал, отец был тоже где-то здесь.
Что-то не так. Это он знал. Покойникам Тисте тут не место, их мир таится от смертных. Им нет причин быть здесь. Но, возможно, они всегда были здесь, и лишь благодаря новообретенному проклятию он может их видеть, тогда как другие – нет. Возможно, эти толпы существовали всегда, тысячи и тысячи призраков, словно мухи клубящихся в местах обитания живых, тянущихся к тому, что утеряли.
Им нечего сказать – или их не слышно. Всего лишь глаза, плененные слабыми воспоминаниями о телах. Мысль о смерти как плене устрашила Вренека, рассудок устремился к иным, еще более жестоким мыслям. «Я ищу мести. Желаю навредить тем, что вредили Джинье и мне. Хочу послать их души в это призрачное королевство пустоты. Пусть остаются там, немые, видящие, но не способные коснуться. Пусть страдают».
Он никогда не думал, что мысли могут быть жестокими сами по себе. Мщение казалось таким чистым понятием. Уравнять сделанное. Смерть за смерть, боль за боль, потеря за потерю.
Сам лорд Аномандер верил в мщение.
Но теперь... какое же удовлетворение принесет месть? Даже взрослые мужчины и женщины толкуют о мести, словно она может исправлять сделанное. "Но ничего такого не исправить, да. Убийцы и насильники умрут, так что не смогут продолжать. Так и надо, не правда ли? Столкнуть их с утеса жизни, вниз, в Бездну.
Но они в нее не попадут. Никуда они не уйдут, присоединятся к другим духам. С тем же успехом они могли бы помереть во сне, в возрасте тысячи лет. Окруженные любящей родней. Какая им разница?
А мне какая? Убийства, правосудие? Догадываюсь... мертвым не интересно правосудие. Значит, только живым. Не богам, ведь никакие боги не ждут прихода душ. Хуже, боги того мира сами мертвы, как и прочие мертвецы.
Правосудие – дело живых".
Он вообразил, как вонзает копье в тела солдат, вредивших Джинье. Вообразил искаженные агонией лица, вывороченные кишки, сучащие ноги в сапогах. Увидел: они глядят ему в лицо, в глаза, смущенные, не в силах ничего спросить. Но он им расскажет, пока не умерли. Расскажет, ведь это важно, ведь он служит правосудию. «Вот за что вы умираете. Я сделал так, потому что вы делали это».
Он прошел по мосту, потом по другому. Никто не заступал ему путь. Вошел под арку открытых ворот во двор, где седлали коней десятки дом-клинков. Лошади потели, тяжелый запах навоза заполнил воздух. Даже здесь кишели духи: мертвецы явились следить, следить и ждать. Он скользил сквозь суетливый хаос, достигнув входа и поднявшись в крепость.
Призрак огромного волка лежал у лестницы просторного зала, глаза не отрывались от Вренека. Тот сказал, поддаваясь первому побуждению: – Веди меня к Орфанталю.
Зверь встал и поплелся по ступеням.
– Ты один из его зверей, – сказал Вренек. – Не знаю, откуда знаю, но это так. Ты умер много времени назад, но он вернул тебя, чтобы охранять. Ты опасен, но не живым. – Он сообразил, что не видел духов внутри Цитадели. – Ты их прогнал. Орфанталь тоже их видит. И они ему не нравятся.
Это уже не тот мальчишка, которого запомнил Вренек. Цитадель, толстые стены и темные залы, обряды и поклонение изменили Орфанталя.
– Думаю, – сказал он ему, словно Орфанталь мог слышать ушами волка, – мама тебя испугается.
На лице Венеса Тюрейда читалось лукавство и почти презрение. Он свысока рассматривал Пелк. Она проталкивалась ко входу в особняк, когда Венес заметил ее и встал на дороге. Помешал идти, понимающе и дерзко ухмыляясь. – Все еще мастер оружия, Пелк? Или складываешь простыни, метешь комнаты?
– В сторону, милорд, – бросила она. – Нужно поговорить с госпожой Хиш.
– Она слишком занята болтовней. Но если у тебя важные новости, я выслушаю.
– Да, наверняка. Но не от меня. – Она опустила руку на эфес, улыбка аристократа стала шире.
– Ты в окружении моих волков, мастер. Но даже без них я тебя не боюсь.
Она склонила голову набок. – Что за глупости, милорд. Любой фехтовальщик, при любом таланте, должен знать и понимать страх. Без него вас быстро убьет даже менее опытный противник. Не знаю, кто школил вас, милорд, но явно не я.
Разговор привлек "волков" Тюрейда. В воздухе висел кислый запах мужского пота, дом-клинки столпились вокруг.
– Отзовите щенков, милорд, – вздохнула Пелк. – Изображая громил, они унижают себя. Если возможно пасть еще ниже. Но если найдутся смельчаки, приглашаю на поединок. Я сложила достаточно льняных простыней и вымела углов, чтобы ощутить вкус к убийству. Ну же, ублажите меня, милорд, встаньте в позицию. Если суждено быть повешенной за пролитие знатной крови, хотелось бы, чтобы первая кровь была вашей.
Сзади задвигались, кто-то вскрикнул от боли и пошатнулся. Грип Галас подошел к Пелк, короткий меч был окровавлен. – Извините, милорд, – сказал он Венесу. – Трудно пробираться в такой давке, а мне нужно было испробовать остроту клинка. Битва близко, всё такое. Сир, моя жена внутри? Превосходно. – Подцепив Пелк согнутой рукой, он пошел вперед, заставляя Венеса отойти. – Прошу вас, – кинул он, оказавшись у двери, – продолжайте охранять, мы не хотим лишних помех.
Они вошли в дом, Грип встал и вложил меч в ножны. – Пелк, – проговорил он вполголоса, дождавшись, когда закроется дверь. – Дядя моей жены неприятный тип, но убивать его на пороге имения было бы неразумно.
Она оскалилась. – Грип Галас, я потеряла веру в разум. И лучше вам не знать всех моих резонов. – Она как будто содрогнулась, стряхивая жажду крови. – Однажды я убью его, сир. Понимайте это и не стойте на пути.
Грип чуть сощурил глаза. – Его головорезы порубят вас в куски.
– Будет уже не важно.
– Капитан Келларас возразил бы.
Пелк нахмурилась. – Я забывчива.
– Забыли любовь?
– Нет. Забыла, что кому-то есть до меня дело.
Он всмотрелся в нее и снова предложил руку. – Не пойти ли на поиски моей жены?
Хиш Тулла была в комнате рядом со спальней хозяев, слуги помогали ей снять доспехи. Вид Грипа и Пелк прогнал тяжелые тучи с лица, она громко вздохнула. – Уже начала гадать, когда же...
Грип Галас поспешил перебить Пелк, переводившую дыхание для доклада: – Любимая, нас изгнали с поля.
– Что?
– Лорд Аномандер запрещает нам сражаться. Похоже, твой дядя все же поведет домовых клинков.
– Не позволю...
– Ты ранишь его.
– Он ранит нас!
Грип кивнул: – Да. Он такой. Обиделся, когда я вернулся – сильнее, нежели я ожидал. Меня прогнали, словно приблудного пса. – Он вдруг улыбнулся. – В этом есть некая свобода.
Хиш Тулла окинула мужа взглядом и обратилась к Пелк: – Верность моего супруга сражена еще до начала битвы. Что имеете сказать?
– Чуть не убила вашего дядю, миледи. Но ваш муж помешал.
– Еще?
– Лорд Аномандер взял под команду дом-клинков Драконуса. По сигналам из Цитадели, Легион Хастов идет прямо в долину Тарн. Пора собираться и выезжать из города.
– Лорд Аномандер командует? Не Сильхас Руин?
Пелк пожала плечами. -Если он еще не объявил, то объявит. Миледи, Первый Сын отвергнет Мать Тьму.
Тут Грип Галас обернулся. Потрясение заострило черты его лица.
Пелк продолжала: – Если лорд отверг вас, то лишь потому, что желает сохранить ваши жизни. Да, они ему нужны. Там будет волшебство. Нас может ожидать полнейшее истребление.
– Но наша честь! – воскликнула Хиш Тулла.
Пелк скривилась. – В новой войне магий, миледи, чести не будет. Уважение умирает на расстоянии, убийство делается абстрактным. Битва станет рутинной работой, слишком быстро оконченной. Лишь вороны будут рады. – Она опустила руку на эфес. – Все мое мастерство, жизнь, отданная фехтованию – клятвы сохранить жизнь учеников – все стало бессмысленным. Если смерть может разить без разбора, мы поистине пали. Впереди будущее, в котором умирает дух. В последний день мне не будет о чем жалеть. – Она глянула на Грипа. – Полагаю, Келларас соединится с моей горсткой праха, так что не корите меня, Грип Галас.
Ни Грип, ни Хиш Тулла не нашлись с ответом.
Пелк кивнула: – Что ж, с вашего позволения я вернусь к дяде и сообщу, что он получил командование.
– Следите за битвой, – сказала Хиш Тулла, но тон ее был пустым, ледяным. – Вы назначаетесь его заместителем. Позаботьтесь, чтобы он понял.
– Да, миледи. Случись измена, зарублю его в тот же миг.
– Вряд ли, – ответила Хиш Тулла, подзывая слуг, чтобы снять доспехи, – Венес Тюрейд питает сомнения в вашей решимости. – Она повернула голову к мужу. – Что скажешь, любимый? Не поехать ли в западную крепость?
Грипп нахмурился. – Ты отказываешься от ответственности?
– Он любит нас слишком сильно, не так ли? Мы уедем, покрытые ранами свободы. – Она пожала плечами. – Путь следования будет заметен по кровавым пятнам. Пелк, держите рядом Рансепта.
– Конечно, миледи, если окажется возможным...
– Я сказала "рядом", Пелк. В нем есть волшебство куда более древнее, чем изобретет любой Хунн Раал.
– Рансепт?
– Он тряс, Пелк. Отрицатель, если вам нравится это определение. Более того: прежде он жил среди Бегущих-за-Псами. У него особенная мать. Держите его рядом, Пелк, ибо я желаю увидеть вас снова.
Пелк поклонилась.
Хиш Тулла сказала мужу: – Ты выполнил просьбу Келлараса. Привел лорда Аномандера в чувство. Больше он тобой не командует.
– Да, любимая.
– И никогда больше.
Он кивнул.
Пелк покинула комнату, ощущая себя довольной, словно навеселе. Что бы ни принес день, любовь выживет. Она понимала лорда Аномандера, его недовольство возвращением Грипа. В их случае честь проиграла битву, но достаточно и простого приличия.
Она подошла к двери, желая порадовать и одновременно раздразнить Венеса Тюрайда. Потом они отправятся в низину Тарн, ведя домовых клинков Дома Тулла, и она поскачет позади Венеса, а рядом старый горбатый Рансепт будет хрипеть от натуги почище своего коня.
Келларас выживет или умрет. Как и сама Пелк. «И ты, Айвис, старый дурак. Найди новую любовь, если сумеешь, когда все кончится. Мы ушли от сожалений, прошлое потеряло когти и уже не повредит нам».
Ну, пришла пора взглянуть в лицо умирающего дня. Она пнула дверь.
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
Вызывая смущение и беспорядочные скачки эмоций, мысль не отпускала Орфанталя. Куда бы ни забредал разум, идея возвращалась при малейшей остановке. Детям нужно позволить выбирать себе родителей. Разумеется, это невозможно. Но еще хуже, что матери не могут выбирать себе детей. Он много чего знал о том, каково быть нежеланным и нежданным. Еще больше о том, каково быть сплошным разочарованием.
Мать, которую он нашел бы себе, могла бы без страха поглядеть ему в глаза и понять, кто он такой. В ней был бы резерв, своего рода эгоизм, оставляющий ему довольно места, чтобы расти, создавать собственный мир, самому принимать решения по жизни.
Грип Галас захохотал бы от одной мысли. Дети, сказал бы он, нуждаются в опеке. Дитя, настаивал бы он, не может понимать мир, не готово занять в нем место. Наверное, это правильно... но все же нужен баланс. До Цитадели Орфанталь задыхался под заботливой опекой матери. Пригибался к земле от страхов и угроз бабки. Отец же был сплошным отсутствием, великим царством незнания; Орфанталь поднимал вместо него воображаемых героев с дерзкими знаменами и был вполне доволен.
Но, представляя себе грядущую жизнь после избавления от узкого мирка матери, он сильнее всего влекся к картине героической гибели.
Он ощутил появление матери. Силы его росли, город и ближайшие окрестности трепетали на самой коже. Черная река, еще покрытая у берегов хрупкими льдинами, казалась сердечной жилой, щедрым потоком крови – слишком живой, чтобы замерзнуть, слишком яростной, чтобы повернуть. Он чувствовал мать, ее неуверенные шаги. Дрожал от внезапного явления Первого Сына, дух коего подобен бронированному кулаку; и чужака рядом с ним, тут же ушедшего в лес, но передавшего чувство обреченности раненого мира, природы, закаленной ею же рожденными бурями.
Орфанталь был ребенком, но успел впитать в себя сомнительную мудрость древних стен, повидавших ритуалы полов, клубящейся в коридорах магии. Он слышал шепот воспоминаний старых богов. Он будил сонных духов, и каждый давал ему новые слова, мысли, новые воззрения. Однако рассудок его не менялся: торопливо впитывал все новое, что дарили ему, но столь же быстро терялся в смущении, зная, что еще не способен всё понять. Зная, что эти дары, благословения камня и старых богов, предназначены были для кого-то старше и умнее... кого-то знающего так много, что не боится.
Он заметил и Вренека, старого друга, переставшего быть другом. Удивился, поняв, что тот смог увидеть оставленного им у Терондая волка, и не мог решить, радоваться этому или тревожиться.
