Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 56 страниц)
– Трещи костяшками, – сказал Ребл.
– Чего?
– По одной за каждую взятую жизнь, за каждую треклятую мою дурость. Сегодня я забрал четверых. Не уверен, что они умерли. Думаю, нет. Надеюсь, нет. Так или иначе, – он улыбнулся тяжелым тучам, – тридцать семь. Идиотская доля Ребла. – Он замолчал, чуть пошевелив головой и встретив глаза Вареза. – Те гадающие по костям... их дар нам...
Удивленный Варез ответил: – Я так и не понял, что это было.
– Неужели?
Варез кивнул.
Ребл захохотал, морщась.
– Какой дар? Что сделал тот ритуал?
– Больше нет лжи. И всё. Никакой лжи. Прежде всего самому себе.
Хмурый Варез качал головой. – Я никогда не лгал себе.
Ребл всмотрелся в него и кивнул. – Значит, ты даже не заметил.
– Нет. Полагаю, нет.
Ребл сложил руки на животе. Начав трещать костяшками.
– Хотел узнать... – начал Варез. – Почему ты берег меня? В ямах? С чего было беспокоиться?
– С чего беспокоиться?
– Становиться мне другом.
Костяшки хрустели. – Не знаю, – сказал Ребл и улыбнулся. – Думаю, у тебя было достойное лицо.
Варез сел на корточки. Он видел: все оставшиеся легионеры собрались в молчаливые группки. «Без лжи, вот чего не хватает? На их лицах? В унылых взорах, устремленных в никуда?»
Листар был жив, насчет Ренс он не знал. Так много офицеров из числа заключенных погибло. Они прикрывали отчаянный отход Легиона, сдерживая врага и отдавая жизни.
Горло Вареза еще саднило от неистового вопля. Невозможно, но Легион Хастов ответил на отчаянную команду, Празек и Датенар развернули свои роты. Для Легиона день битвы окончен.
Торас Редоне никто не видел до самого конца.
Он слушал хруст пальцев. Но звук затих. Ребл не сумел отсчитать тридцать семь. Единственный друг Вареза умер.
Он подполз и положил голову Ребла на колени. Прочесал бороду пальцами, удаляя колтуны, изучил спокойное лицо, зная, что больше не увидит живой суровой усмешки, не ощутит гневного нрава, вечно нависавшего буревой тучей над всеми его движениями.
«Ребл, мой друг. Ты уже не был собой, прежним. Я ценил тебя. О, как я ценил тебя».
Кто-то стал рядом. Варез поглядел в лицо Листара. – Он ушел.
– Значит, нас осталось двое, – отозвался Листар.
– Двое?
– Вставших между ними и кошками. – Листар помедлил. – Трус и мужчина, желающий умереть. Самый достойный... он, как ты говоришь, только что умер.
Варез вслушался в резкий, сухой тон. – Никакой лжи.
– Я не смог бы, Варез. Не смог бы убить. Я лишь защищался.
– Как почти все из нас, Листар. Я видел это повсюду. И понял, что нам не победить. Но мы и не сдадимся. Будем стоять и умирать. Я увидел, хотя не сразу понял. Пока не объяснил Ребл. Ритуал...
– Да, мой прелестный подарок всем вам.
– Тебя послали.
– Да, послали. Но чего я просил у них? Того ли, чего желали остальные? Они твердили, что нужно какое-то прощение, очищение, нужно смыть проклятие преступлений.
Варез погладил холодеющий лоб Ребла. – Не этого ты попросил, Листар?
– Нет. Не совсем.
– Тогда... чего же?
– Я просил, чтобы мы – все мы – приняли себя. Увидели свои преступления, жестокое прошлое, подлые помыслы. Если мы должны почувствовать, Варез... сказал я гадающим... если мы должны ощутить, не дайте нам спрятаться, сбежать от чувств. Не дайте нам обмануть себя.
Варез покосился на Листара.
– Ты так и не понял. Ты не единственный трус. Вовсе нет. Весь Легион Хастов, все осужденные... почти все они трусы. Те, против кого мы стояли в яме, желавшие женщин. Просто похоть? Нет. Насильники прежде всего трусы, они питаются жертвами. Другой вид трусости, Варез, но это трусость. Почему все ненавидели тебя? Потому что ты единственный не скрывал трусости. – Мужчина помолчал, отвернувшись. – Погляди на них, Варез. Благословленных моим даром. Я гляжу и думаю, что Реблу повезло.
Листар закончил и ушел прочь.
Варез смотрел вслед. "Никакой лжи. Что ж, это не лекарство от глупости.
Вот дерьмо. Забыл спросить насчет Ренс".
– Жрец.
Эндест Силанн поднял глаза, увидел женщину в мундире домовых клинков. Вспышка внимания оказалась краткой, он неотвратимо вернулся к созерцанию собственных рук на коленях.
– Встать сможешь?
– Чего тебе нужно?
– Нужно освятить место погребения.
Ему захотелось рассмеяться при виде дна низины, сотен погибших солдат среди трупов лошадей.
– Не здесь, жрец. Недалеко. Мы складываем пирамиду ради одного.
Эндест поднял руки. – Скажи, – попросил он, – что ты видишь?
– Старую кровь.
– И всё?
– Что еще я должна увидеть?
Он кивнул. – Именно. Глаза пропали. Даже шрамов не осталось. Она покинула меня.
Протекли краткие мгновения. – А, так ты тот самый. С рынка. Тот, что говорил с драконом. Что важнее, ты священник, вставший против Хунна Раала. Удивительно, почему тебе никто не помогает?
– Я прогнал их.
Она подошла и протянула руку, поднимая его за локоть. – Ты чертовски хорошо держался, жрец. Дал нам шанс. Мы просто не сумели воспользоваться.
Он не мог понять эту женщину и чего ей действительно нужно, но позволил отвести себя на тракт. Они миновали утомленных солдат Хастов, но зрелище столь многих сломленных заставило Эндеста опустить глаза, глядя лишь на снег и корку грязи под ногами.
Пройдя вверх по тракту, они свернули туда, где здоровенный мужчина деловито складывал последние камни в пирамидку. Он тяжко вздыхал. Эндест увидел, почему: старик потерял почти весь нос. Но ранение было давним. Мундир его походил на тот, что носила женщина.
Вершину холма истоптали конские копыта, неподалеку стояли в грязи три лошади, на одной роскошное седло.
Женщина спросила у старика: – Сдались, значит?
– Им это не нравилось. Совсем нет. Но, похоже, они не решились лезть на меня.
– Никто не захочет лезть на тебя, Рансепт.
Она подвела Эндеста к пирамидке. – Вот.
– Кто здесь?
– Лорд Венес Тюрейд.
– Лорд умер?
Женщина глянула на соратника, тот утер нос и пожал плечами. Она обернулась к Силанну. – Думаю, уже да.
Фарор Хенд нашла Празека и Датенара сидящими на грязной дороге. Оба были еще в кольчугах, но шлемы и рукавицы сняты; из ножен раздавалось непрерывное тихое бормотание.
Ее меч молчал. Стащив шлем, она ощутила на лбу приятную прохладу, низкое бурчание железа вдруг затихло. – Я велела увести ее. Под охраной. Галар Барес умер, сломав шею – его сбросила раненая лошадь. Она хотела драться, знаете? Хотела броситься в давку, чтобы кто-то убил ее. Я готова была одобрить, более того, не прочь была сама... но увы, она так напилась, что не могла встать.
Датенар кивнул: – Мы уязвимы, все до одного, Фарор, перед безумствами желаний. Столь многие стремления в жизни оказываются стремлением к смерти. Мириады притворств, но ни одно теперь нам не доступно.
– В отсутствие сладкой и похотливой лжи, – добавил Празек, – будущее поблекло.
– Слишком рьяно машет предостерегающим пальчиком старая тревога, слишком она оживилась. Любые секреты сулят горе. – Датенар застонал и медленно встал. – Я совсем промок. Наверное, они уже подходят к городу.
Фарор Хенд хотелось плакать, только вот по чему? Недостатка поводов нет, скорее, их собралось слишком много, так что не выберешь. «Нареченный. Кагемендра Тулас, услышь мою исповедь. Не могу любить героя, не могу любить достойного мужчину, не могу отдаться такому. Во мне нет ничего достойного тебя, и если я попытаюсь сравняться – умру. Пройдут века, пока плоть сдастся, но это будет. Душа слаба. Дыхание холодно. Лишь оболочка живет, едва намекая на пустоту внутри».
– Пора собирать Легион, – сказал Празек, вставая и подходя к Датенару. – Полночь близится. Нужно идти к обозу, к фургонам.
– Празек. – Датенар повернулся лицом к другу. – Мы оставили мост. Один шаг на двоих, и оба погрузились в омраченные воды.
– Говорят, из Дорсан Рил еще никто не выплыл.
– У меня то же чувство, друг.
Фарор Хенд взглянула на юг, заметив группу всадников. Еще далеко, но передовой ездок выглядит высоким, сидит необычайно прямо. Волосы седые. "Разумеется". – Оставляю вас наедине, – сказала она офицерам.
– Фарор Хенд?
– С блеклым будущим. Я же еду навстречу своему.
Одинокий лорд Аномандер, Первый Сын Тьмы, сидел на коне и созерцал долину. Едва склонив голову в узнавании, когда подскакал Келларас.
– Милорд, ваш брат пустился к Харкенасу. Пешим. Мы можем нагнать его.
Аномандер выглядел смущенным. – Харкенас?
– Милорд, будет свадьба. Обсуждение подробностей примирения.
– Примирения, – повторил Аномандер. – Но, Келларас, нет мира в моей душе.
Келларас промолчал.
Лорд продолжил: – Нет, оставим их. Я поеду к брату Андаристу. Откажусь от мщения. – Он повернулся, устремив внимательный взгляд на капитана. – Ее звали Пелк, верно? Возможно, она тоже вернется?
– Не знаю, милорд. Возможно. Хотите, чтобы я сопровождал вас?
Аномандер улыбнулся. – Буду рад компании, Келларас.
Кивнув, капитан подобрал поводья. – Сейчас же, милорд?
– Да. Сейчас же.
Они вместе отправились на север.
Вренек едва заметил двоих всадников, спустившихся в долину с северо-востока. Нет, он бродил среди павших легионеров. Почва под телами была изорвана и взрыхлена, словно ее грызли зубами. Он опирался на копье, как на посох, перепрыгивая трупы, нагибаясь и рассматривая лица.
Боль и смерть сделали их трудно узнаваемыми, и даже самые яркие воспоминания расплылись перед очами разума.
Он промерз. Ночь стала необычно серой, словно местность кутало облако пепла и не желало рассеиваться. Раненые лошади наконец затихли. Вороны слетались рваными стягами ночи, им тоже не на что было пожаловаться. В итоге поле объяла тишина почти удушающая.
Покрытое инеем лицо привлекло его внимание. Вренек склонился ниже. "Один из них? Может и так. Я уже его видел. Да, из них. Кто-то уже добрался до него. Но не важно, кто был первым. Важно, кто пришел последним.
Сказал, что отомщу за Джинью, и вот он я, здесь".
Он развернул копье и уперся острием в грудь мертвого солдата.
"Воткну глубоко. Вот что нужно сделать. Дух его еще тут. Близко. Уже не вижу их, но знаю – они здесь. Идти некуда.
Ударить глубоко. Пронзить кожу доспеха, шерсть, и кожу на теле. Вот что такое месть. Вот что я делаю".
Он услышал звук и поднял голову. Две женщины сидели на конях, сплетенных из травы и веток. Сидели молча, наблюдая с дюжины шагов.
Он их не знал. Совсем другие лица. Вренек вернулся к покойнику. Налег на копье, но кожаная кираса не поддалась. «Нужно с размаху». Он отвел копье и вонзил в тело.
– Ему не больно, – подала голос одна из женщин. – Давай, если хочешь. Но надругательство над телом – дурное занятие, не думаешь?
«Дурное?» Вренек поглядел на все эти мертвые тела. Покачал головой и ткнул еще раз. Кожа доспеха была твердой. Он склонился выяснить, как же погиб солдат. Заметил разрез на горле, откуда кровь хлестнула и вытекла наземь. Очень мелкий разрез, но других ран не было видно.
Вренек попробовал в третий раз, еще сильнее, и отступил. Обернулся к женщинам. – Все путем, – сказал он. – Я отомстил им за то, что они сотворили с ней. Теперь пойду домой.
Женщина подалась к нему. – И я тебе свидетельница, юный сир. Она отомщена.
– Как ваше имя? – спросил Вренек. – Мне нужно знать, раз вы свидетельница и все такое.
– Тряпичка.
Женщина с золотыми волосами рядом сказала, улыбнувшись: – А я Т'рисс. Тоже свидетельница.
Удовлетворенный Вренек кивнул. До дома далеко, идти будет нелегко. Нужно забрать плащ с одного из трупов, а у другого найти одеяло.
"Джинья, дело сделано. Мне лучше. Надеюсь, тебе тоже.
Иногда детям выпадает задача всё исправить".
– Что же это было? – спросила Т'рисс. – Тисте, вы посылаете на войну детей?
– Наконечник был чистым, – отозвалась Тряпичка, поднимая глаза к небу. – Они ушли, верно? Уже не машут крыльями в облаках, во тьме?
– Пока ушли.
Тряпичка вздохнула и подобрала поводья. – Мне так больше нравится.
– Что именно?
– Опаздывать на битву. Пропускать всю поганую неразбериху. Уже повидала слишком много, Т'рисс. Погляди. Как грустно, всюду трупы. Из-за глупого спора одни гибнут, а другие стыдятся, делая торжествующий вид. – Она глянула на Т'рисс. – Я в Харкенас, отыщу своих. А ты?
– Тут есть лес, в нем ждет другой Азатенай. Думаю, надо встретиться.
– Зачем?
– Он знает обо мне. Кем я была.
– Это так важно?
– Ты о чем?
Тряпичка пожала плечами. – Кем бы ты ни была, уже не прежняя. Кажется, ты мчишься прямиком к смущению и скорби. Не лучше ли иным тайнам оставаться тайнами? Не думала?
Т'рисс улыбнулась: – Все время думаю. Но мы почти схлестнулись. Здесь, в низине Тарн. Прискачи я вовремя... Он пробудил силу. Драконы... порадовались бы. – Она помолчала, пожимая плечами. – Но что-то случилось. Кто-то его удержал. Кто-то спас мир. Мне интересно, а тебе? Кто из Тисте отверг моего собрата?
Тряпичка всмотрелась в Т'рисс и вздохнула. – Где же тот лес?
– За городом.
– Похоже, нам суждено еще поездить вместе.
– Да. Разве не чудесно?
Тряпичка заметила парня на краю долины. – Его месть... Думаю, он был прав.
– Мертвые плачут по нему.
– Неужели? От жалости?
– Нет, – отвечала Т'рисс. – От зависти.
Тряпичка пнула бока лошади. – Треклятые духи. «Я не прочь поплакать вместе с ними».
Вслед за лордом Ветой Урусандером Ренарр зашла в тронный зал. В просторной палате спорили меж собой свет и мрак, перемешиваясь слишком тесно для битвы, слишком беспорядочно для военной компании. То было угрюмое узнавание, две силы принимали неизбежность друг друга. Давали определение от противного, сказал бы Урусандер.
Свечи и жаровни озаряли один из поставленных рядом тронов. Древесина была белой, отполированной до жемчужного блеска, сиденье и подлокотники обтянуты золотистым шелком. Второй трон, казалось, излучает неприятие, его было трудно разглядеть, словно мертвые мошки забрались вам в зрачки.
Мать Тьма сидела на этом престоле. Завидев прибывшего Урусандера, она поднялась. У подножия помоста ожидали две жрицы. Синтара надела одеяния, подобные солнечной вспышке, парча мерцала, уложенные косы казались золотыми канатами. Густой слой макияжа скрыл свежие царапины на лице.
Верховная жрица Эмрал Ланир – ее Ренарр видела впервые – носила черную рясу без украшений. Ониксовое лицо казалось рассеянным, глубокие морщины подчеркнули уголки рта. Она была старше Синтары, лицу явно недоставало ухода. Женщина, улыбнулась Ренарр своим мыслям, которой уютнее всего темнота.
Момент, заключила Ренарр, принадлежит поверхности. Ничего глубокого, ничего прочного. Церемония пройдет как все подобные: быстро, эфемерно. Внезапное напряжение, полное намерений, но потом вспоминаешь только пустой звон.
И поделом.
Урусандер замедлил шаги, и Ренарр сместилась вправо, к ряду жаровен на железных треножниках. Жара показалась приятной, но сулила вскоре стать невыносимой. Она обнаружила, что невольно приближается к Хунну Раалу.
Слабая ухмылка казалась столь же приветливой, как свет тлеющих углей; фамильярность, хитрое напоминание о фальши момента. Да, Хунн Раал вполне уместен со своими насмешками. Он успел оправиться после колдовской битвы – если не замечать вспухших рубцов на ладонях, бескровных трещин на пальцах. И бесконечной дрожи, кою дестриант пытался подавить глотками из фляжки. Но всё же он казался вполне удовлетворенным.
Ренарр обдумывала творящуюся сцену, словно запечатленную на холсте мятежного заревого неба. Как она увидится грядущим поколениям? «Нужда оскалила зубы, но в веках гримасы превратятся в улыбки. История – всего лишь долгая череда добровольно забытых истин». Она видела в палате лишь одного зрителя, способного на такие раздумья. "Историк Райз Херат. Как-то я угодила на его лекцию. Ночь ненависти, да, лишенный жизни тон лектора-анатома. Вот только вскрывает он собственное тело. Неужели боль вызывает у него наслаждение? Уже нет.
Когда любовь к истории умирает в историке... некуда бежать, негде укрыться. Если только он не решается вести жизнь бесчувственного растения".
Вета Урусандер прошел между двумя мужчинами, поднимаясь по ступеням к женщине, готовой стать ему супругой.
Замерев на полпути, когда Мать Тьма резко заговорила: – Один момент, лорд Урусандер, если вам угодно.
Мужчина склонил голову, пожимая плечами. – Сколько хотите времени.
Казалось, она обдумывает это предложение. – Событие сие будет описано должным образом. Две раненые половины... соединяются. Верховные жрицы произнесут речи в соответствии со своими аспектами. И соединенное, надеются все, исцелится. – Она замолчала, оглядев всех присутствующих, и продолжила с видом нетерпения: – Точные формулировки подождут. Сейчас мы видим сделку, скрепленную кровью. Многие погибли ради соединения наших рук, Вета Урусандер, и я не в настроении для празднований.
Ренарр отметила в Синтаре вспышку гнева, но Урусандер заговорил первым. – Мать Тьма. От имени своих солдат я однажды послал вам – и знати – петицию, прося справедливости. – Он умиротворяющее махнул рукой. – Но я не желал бросить вызов вере в вас.
– Нет, – согласилась она, – вызов пришел с иной стороны. Скажите, вы решили отказаться от титула Отца Света?
– Похоже, я не могу.
– Да, – ответила она. – Очень похоже, что не можете.
– Но я не просил о нем.
– И я не посылала его вам в знак поддержки петиции.
– Тогда, Мать Тьма, мы понимаем друг друга?
– Да, Вета, насколько это возможно.
Он кивнул. Ренарр видела, что все тело его напряглось.
Историк шагнул вперед. – Мать?
– Жрицы присоединятся к вам. Займите боковые покои. Втроем вы сумеете должным образом рассказать о нашем судьбоносном и роковом союзе. Придумайте же, как праздновать свадьбу.
– Значит, Мать, сейчас церемонии не будет?
Не отвечая на вопрос, Мать Тьма сосредоточила внимание на Ренарр. – Не знаю вас. Но вы шли на шаг позади Веты Урусандера. Этой детали достаточно. Поклянетесь ли вы никогда не разглашать того, что тут происходит?
– С готовностью жду официальной версии, Мать Тьма, – отозвалась Ренарр. – И больше ничего не расскажу. Ох, уже чувствую, как позолота охватывает все мои воспоминания.
Губы Матери Тьмы чуть изогнулись в быстро подавленной улыбке. – Клянетесь?
– Да, – кивнула Ренарр.
Вета Урусандер сказал: – Мать Тьма, Ренарр – моя приемная дочь.
– А титул? Что с вашим сыном?
– Сын унаследует всё, что пожелает. Ренарр же отвергла любые привилегии, позволив мне лишь безвредную причуду: звать ее дочкой.
– Она снизошла до вас.
– Именно.
Мать Тьма перевела взор на Хунна Раала. – Вы зовете себя Смертным Мечом Света, вижу на вашем поясе скипетр, созданный при помощи Элементного Света. Когда вы намерены вложить скипетр в длань законного владельца?
Ухмылка Раала стала натянутой; небрежно пожав плечами, он вынул скипетр из-за пояса и подошел к Урусандеру. – Милорд, – начал он. – Отец Свет. Сей скипетр выкован вашим именем ради дня нынешнего и всех дней вашего правления.
Лорд Урусандер принял скипетр и взглянул на Мать Тьму.
Снова заулыбавшись, Раал поклонился и отошел.
– Муж, – сказала Мать Тьма. – Не сядешь ли рядом со мной, на престол?
Урусандер замялся. – Жена, я не привычен к делам правления, тем паче делам веры.
– Власть – лишь привкус, запах в воздухе, Урусандер. Тут мало отличий от власти над легионом. Я давно поняла, что легче всего ее поддерживать, дозируя молчание.
– Я и сам это понял, – отозвался Урусандер. – Хотя временами те, что подчиняются мне, слишком многое домысливали. До сих пор я остерегался... подтягивать дисциплину. Подобные действия должны быть недвусмысленными и отлично просчитанными.
– Значит, ты постиг природу власти не хуже меня самой. Согласна, позор, если подданные не видят в нашем поведении высокого примера. Что до веры, не ищи у меня руководства, Урусандер, ибо я сама очевидным образом не прошла проверку. Но ожидаю, что наши служительницы будут проводить дни и ночи в заботах, усердно распределяя обязанности и старательно прославляя святые наши имена.
– Разделяю твою уверенность. Нет сомнений, в конце концов мы узнаем, какого рода поклонения ожидают и даже желают верующие в нас.
– Возможно, – согласилась Мать Тьма, – нам нужно лишь набраться терпения в ожидании правил, времени, когда не придется нам слепо ошибаться, ступая в неведении.
Через миг Урусандер возобновил восхождение по ступеням. Подошел к трону и, видя футляр для скипетра, вложил предмет на место. Повернулся лицом к Матери Тьме.
Когда она подала правую руку, принял ее, коснувшись ладонью. Руки сжались на миг и тут же расцепились.
Отец Свет и Мать Тьма встали лицами к залу, словно позируя для будущих поколений, и одновременно уселись на престолы.
– Вот оно, – пробормотал Хунн Раал рядом с Ренарр. – Готово.
Она повернулась. – Запомни его заявление.
– Его что?
– Он назвал Оссерка наследником, Хунн Раал. Мы свидетели. Как ты сказал, готово.
Нечто мрачное мелькнуло на лице, но улыбка быстро вернулась. – А, малыш. Точно. Ну, он был щенком в моей тени, и если вернется... – Пошевелив плечами, Раал отвернулся.
Верховные жрицы подошли к тронам и беседовали с божествами. Тихо... на данный момент.
Ренарр обнаружила себя перед историком.
– Хотел бы узнать о вас больше, – сказал он. – Для официальной версии.
– Изобретите что хотите.
– Не хотелось бы неправильно истолковать...
– Решили уцепиться за меня, словно утопающий посреди моря лжи?
– Вроде того.
– Может, чуть позже, историк, – бросила она, направившись к выходу, – я дам вам всё, что нужно и даже больше.
Ренарр постаралась уйти от происходящего как можно дальше. Вете Урусандеру выделили череду роскошных покоев, словно подтверждение брака могло затянуться; там она и нашла временное убежище.
Зрелище битвы выпило все силы. Волшебство оказалось ужасным, потрясающим. Как жаль, что Раал не только выжил, но и победил – по крайней мере, первым встал на ноги.
В обществе торгующих телами мужчин и женщин, одичавших детей Ренарр разглядела все печальные последствия битвы магий. Она пыталась представить свою мать там, в толчее, руководящую уничтожением родичей– Тисте. Это оказалось трудно сделать. Что-то не подходило – не могло подойти – и не сразу поняла она, что мать никогда не согласилась бы участвовать в фарсе.
Воинская честь связана со служением. Добродетель не может встать отдельно от чести, а честь от дела. Служить означает хранить честь, даже если изменило все прочее. Иначе солдат становится разбойником, громилой. Сообразив это, она перестала суетиться, внимание привлекли снующие по гребню долины детишки.
Сироты, забытые и брошенные. Слабые и грубые, мелкие, но закаленные, сломленные, но ощетинившиеся острыми гранями. Они существуют в мире заброшенности. Глядят вокруг – видят лишь женщин, охотно задирающих блузки, и мужиков, выставляющих напоказ расписные гульфики. И других, в лагере – мечи у поясов, грубые шутки и холодный практицизм в любом поступке.
«Уроки прагматической жизни. Что бы ни делали мы, взрослые, дети становятся подобны нам. Будет ли этому конец? Ученые твердят о прогрессе, но боюсь, они ошиблись. Не прогресс мы видим, а усложнение. Старые пути не сдаются, лишь скрываясь под путаницей модерна».
Нет, мать отвергла бы всю шараду. Наверное, заставила бы Урусандера действовать. Во имя чести. Ради солдат.
Ренарр оказалась единственной обитательницей обители Урусандера, тут не было даже слуг. Брела сквозь комнаты, шевеля пепел сожалений. «Остался последний уголек и, конечно, он будет обжигать меня и мое имя во веки. Но не всё мы можем выбирать. Иногда выбирают нас».
Она услышала стук открывшейся и закрытой двери. Вернулась в главную комнату, встретив Вету Урусандера. Он чуть вздрогнул. И улыбнулся. – Рад найти тебя здесь, Ренарр.
– Она уже избавилась от тебя?
– Я и она, мы давно не спали. В головах бушует буря, и буря разделяет нас. Внешняя буря, предвижу я, уляжется. Что до внутренней... – Он пожал плечами и подошел к окну, из которого виден был обширный газон у Цитадели.
– Ты разберешься с Хунном Раалом? – спросила она, подходя ближе.
Спина его была широкой, но старость стала заметна даже в позе. Было грустно это видеть.
– Разберусь? Не велики ли мои дерзания? Он называет себя моим Смертным Мечом. Отсюда ясно, кто кому служит.
– Неужели? – Она мялась в паре шагов, а он склонился над подоконником, выглядывая наружу.
– Отбросы крепости. У стен, под водостоками. Неужели мы строим дома лишь затем, чтобы вываливать мусор? Лучше его закопать.
– Он сам себя хоронит, – сказала Ренарр. – Постепенно.
– Хунн Раал возомнил себя неуязвимым. Может, и правильно. Оставим его Синтаре. Ее проблема, не моя. Мать Тьма была права. Мы делаем шаг назад, мудро молчим. Пусть народ определит свое положение. Я замышлял установить законы, построить фундаменты справедливого общества. Но как скоро мои слова будут искажены? Мои цели извращены? Как быстро мы, смертные по природе, испортим законы ради самолюбивых нужд?
– Мы видели последних честных мужчин и женщин, Вета Урусандер?
Он выпрямился, не оглядываясь на нее. – Скоты возвышаются, Ренарр. Против этого бессильны любые доводы разума. Думаешь, кровь прекратила течь? Боюсь, лишь начинает.
– Тогда, сир, ничего не решено.
– Не мне суждено решать, – бросил Урусандер. – Но, – добавил он тут же, – ты уже знаешь, верно?
– Да.
– А мой сын?
– Он судил ошибочно.
– Ошибочно?
– Юнец, лишенный ответственности, тоскует по ней. Юнец видит в чести и долге нечто яркое, сияющее, суровое и не склонное к компромиссам. Полагая так, он будет делать ошибки, но намерения его останутся чистыми.
Он не желал встречать ее взгляд.
– В тебе что-то сломалось.
– Да. Во мне что-то сломалось.
– Сын убил мужчину, которого ты полюбила. Плохо... разобрался в ситуации.
– Верно.
– Однако, кажется, ты его простила.
– Хотела бы я, – сказала Ренарр, – чтобы ты убил Хунна Раала. Хотела бы, чтобы ты встал выше чувства справедливости.
Он хмыкнул: – Никаких исключений, никаких компромиссов. Делай я то, что правильно, всякий и каждый раз...
– Но ты не делал ничего. И вот ты здесь, Вета Урусандер, Отец Свет.
– Да, мой ослепительный дар. – Он надолго замолк. – Уже видела?
– Что?
–Мой портрет. В коридоре у входа в покои. Думаю, Кедаспела постарался на славу.
– Боюсь, не заметила. Вообще мало интересуюсь искусством, особенно мастерами компромисса.
– Неужели любой портрет – компромисс? Думаю, в худшие моменты жизни Кедаспла согласился бы с тобой. – Он оперся о подоконник. – Ну, – сказал он, – очевидно, я так и не прощен.
– Только твой сын.
Она видела, как он кивает. Урусандер вздохнул и ответил: – Скажи же им о точном подобии. Столь умело, столь честно схваченном рукой слепца.
– Он не был слеп, рисуя тебя.
– Неужели? Нет, очевидно нет, как оказалось.
– Вета Урусандер, – произнесла Ренарр. – Да свершится правосудие.
Она увидела, что он снова кивнул – за миг до того как нож скользнул под левую лопатку, успокаивая биение сердца. Не моргнув глазом, она отступила, оставив лезвие в спине. Он склонился, ударившись лбом о свинцовую раму, потом ноги подломились и он упал на пол к нее стопам.
Взглянув вниз, она увидела улыбку на лице. Мирную, довольную, мертвую.
Ничего не кончается. Есть материя и есть энергия, многие верят – эти два начала суть единственно сущее. Но существует третье. Оно пронизало и материю и энергию, но стоит особняком. Назовем это потенциалом. Лишь в царстве потенциала можем мы действовать, изменяя все мироздание. Да, в этом мире мы живем, живые существа, ведя упрямую битву с удачей и невезением.
Однако истина остается. Из двух, успеха и неудачи, что-то одно закончит игру.
Ну, поэт, вижу глубокое потрясение на морщинистом лице. Хотя даже в разгаре отчаяния тебе ясно: любовь лежала в сердце всей истории, и теперь нам нужно в очередной раз отложить ее и передохнуть, укрепляя души перед тем, что еще грядет.
Воины наслаждаются своей волей, тем, что они делают с миром. Но они всего лишь разрушают и причиняют страдания. Помнишь девочку с камнем на коленях в траве, и разбитое лицо мальчишки? Вот тебе слава бойцов.
Наслаждайся, если хочешь.
Но дальше грядет, друг мой, совсем иная слава.
В чем тайна волшебства? В потенциале. Поглядим же на зарю магии, увидим, что они сделают из нее.
