Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 56 страниц)
Он вообразил, как несгибаемо стоит перед опечаленной женщиной. Говорит от всего сердца, отбросив приличия, обнажая дикий голод и страсть, что терзают ее и его. "Но нет, вряд ли я могу на нее положиться. Верно? Она была пьяна в ночь, когда я стал ее щеночком. Меж нами угли, разжигаемые небрежными словами и слишком надолго встречающимися взорами. Игры, игры... ее воспоминания о той ночи могут быть смутными, лишенными подробностей.
Аппетиты всегда делали ее слепой, готовой ухватиться за то, что ближе всего.
Я могу войти и понять: она не узнает ни меня, ни себя. Горе и ужас, самообвинения. И кувшины вина. От Торас могло ничего не остаться. Ей не дали шанса умереть с солдатами, и второй шанс, на рассвете, был отнят моей рукой...
Ох, думаю, это она должна помнить. Вспышка ярости запечатлела в памяти мою руку".
Смелость отступила перед любовью. Смельчак позволил бы ей испить яд.
"Грустные новости, любимая. Он жив. Ты жива. Как и я.
Легион Хастов? Ну, железо тоже живет. Ты узнаешь его голос, смех, карканье ворон на трупах. Слушай же холодное приветствие войны".
Он поднял руку, схватился за тяжелое кольцо на двери. Пора узнать, что осталось от любимой.
– Во время войны привилегии и чины добываются кровью, – заметил Празек. – Или так мы изображаем. – Он потянулся добавить еще один кусок кизяка. Костерок, разложенный в стороне от обитателей лагеря. Фарор Хенд заметила его, обходя периметр, убеждаясь, что дозоры на местах. И что каждые двое из троих солдат следят за происходящим внутри лагеря. Впрочем, после раздачи оружия и доспехов случаев дезертирства не случилось. Да точно, с той поры как лейтенанты – ныне капитаны – Празек и Датенар вступили во временное командование Легионом.
Любопытство заставило Фарор пройти к трепещущим языкам пламени в пятидесяти шагах от дозоров – и найти офицеров лорда Аномандера в кольце камней, снятых с ближайшего кургана. Заметив, как она мнется неподалеку, уже собираясь уходить, Датенар пригласил ее присоединиться. И вот она сидит напротив двоих мужчин, чувствуя себя ненужной.
Галлан как-то назвал их солдатами-поэтами. Пробыв половину недели в их компании, в ситуациях официальных и не очень, она стала понимать этот "титул". Но их разум оказался слишком для нее острым, она сочла свой рассудок слишком неуклюжим – споткнется, если нужно будет бежать вослед. Впрочем, душевная рана оказывалась неглубокой, ибо общение с ними было весьма интересным.
Но эта ночь оказалась предназначена для здравых рассуждений, по крайней мере пока; разговоры были сухими и подчас горькими. Да, и тяжелыми от утомления, хотя мужской апломб не давал им умолкнуть. В неверном свете костра лица предстали ей осунувшимися, измученными, она видела то, что они обыкновенно скрывают от окружающих. Особенное это зрелище заставило ее ощутить собственную незначительность.
– Отдельные костры, – сказал Датенар, кивнув в ответ Празеку. – Мы раскладываем их, как любой солдат или поселянин, но поглядите в небо: там полно светочей куда ярче. Небеса не замечают нас. Чины, друзья мои, суть сплошное надувательство.
– Дерьмо в руке делает меня неуклюжим, Датенар. Неловкий и неумелый, я мечтаю о проворном слуге, который заставил бы пламя плясать как следует. Возможно, сейчас слишком холодно, или кирпичи кизяка слишком плохо просушены, но я не чувствую тепла. Холодная змея обвила мои кости сей ночью, и даже миловидное лицо Фарор Хенд не победит досадной скудости костра.
Датенар хмыкнул. -Меж нами и ней огонь, друг, но мы не дерзаем протянуть руки сквозь жар, хотя могли бы – весьма интимно и вежливо – пожелать окунуться в ее тепло, что куда нежнее и не обжигает.
– Господа, – чуть помедлив, сказала Фарор Хенд, – похоже, мое присутствие нарушило...
– Вовсе нет! Празек!
– Ни за что! Фарор Хенд, в скромном свете костра ваше милое лицо кажется нам ночным благословением. Если мы запинаемся, то по вине красоты, ибо не умеем таить желания. Вижу вас в окружении тьмы, вижу лик луны, видящей незримое нами солнце. Как и сказал Датенар, вы недоступны нам, и взоры наши печальны.
– Простите, – пробормотал Датенар.
– Если я стала лишь зрелищем, господа, позвольте помолчать, позволив вам утвердиться в обожании.
– Ах, Празек! Видишь, как она жалит нас? Искренность ведет к унижению.
Фарор вздохнула. – Командование легионом, разумеется, тяжкое бремя. Но вы не одни, сиры. Новая помощь может появиться, когда Галар Барес вернет Торас Редоне.
– Интересно, она на нем прискачет?
Фарор моргнула, сбитая с толку вопросом Празека. – Говорят, ее дух сломлен. Не удивительно. Хунн Раал умен в своем бесчестии. Но он предлагал ей отравленное вино. Как думаете, это был жест милосердия?
Празек всмотрелся в нее и пожал плечами: – Боюсь, главное тут – высокий чин. Бывают времена, когда армия несет командира на хребте, но такие моменты редки. Честь обязывает командира быть носителем тягот армии, грубо говоря, быть ее волей, сердцем и решимостью.
Датенар добавил: – Но... легион из заключенных. Что ж, думаю, мы тоже найдем свой хребет. Никакой доспех не поддержит плоть, ослабленную упадком духа. Ни одно оружие не подарит носителю ярости и целеустремленности. Мы устроили ловкий трюк, но этого мало.
Фарор Хенд покачала головой: – Вы отлично справились. Знайте это. Вы во многом лучше Галара Бареса. Плетете соблазн речами и манерами. Толкаете нас к откровенности, обычно недоступной.
Празек хмыкнул. – Четырнадцать мертвецов, мужчин, убийц женщин и детей. Похоже, кое-кто еще тут очень откровенен.
– Боюсь, Варез не особо старается отыскать нашего палача. Впрочем, говорят, он тревожится за Листара. Как ни странно, тот еще жив, хотя отказался от охраны.
– Думаю, в этом ключ, – заявил Датенар.
– Многие считают обвинения надуманными, – объяснила она. – Насчет Листара. Сержант Ренс смотрит на него и качает головой, говорит, что он не убийца. Я склонна ей верить.
– Значит, женщины не видят в нем дурного.
– Да, не видят крови на руках.
– Тогда убийца согласен с вами. Это женщина, умелая с ножом.
– Большинство согласны с вами, сир.
– Варез едва таскает ноги.
– Возможно, он ждет, когда ситуация разрешится сама собой, – предположила Фарор. – В известное время убийца удовлетворится свершенным правосудием.
– Похоже, вы не уверены.
– Не знаю точно, Датенар. Правосудие, видится мне, находит силу в свершениях, и рвение его не иссякает.
– Она говорит об импульсе, – буркнул Празек, тыкая хлипкой палкой в костер. – Незримые потоки. Воля без разума. Армия может обрести ее вполне легко, как и толпа. Надо надеяться на воскрешение Торас Редоне. Надо надеяться, что Легион Хастов найдет твердое руководство перед ожидающей его участью, какой бы она ни была.
– И большая часть ответственности, – вздохнула Фарор, – ляжет на нас, офицеров. До вашего приезда, ну... Галару Баресу не особенно приходилось выбирать. Варез, Ренс, Ребл, Курл – вы уже встретили их и остальных. Даже Кастеган...
– Кастеган, – прервал ее Празек, выговорив имя с рычанием. – Знаем мы эту породу. Оставьте его нам, Фарор Хенд.
– Судьба его неведома, но я уже сочувствую ему. И надеюсь, что на меня вы не обрушите свой гнев.
– Этому типу требуется испытать посрамление, – сказал Датенар, небрежно махнув палкой. – Он одинок, он тоскует, но и полон злобы к выжившим, среди коих стал первым и главнейшим. Мы его переделаем.
– Или вышибем разумение, – дополнил Празек.
– Ренс, – продолжил Датенар, поглядев на Фарор. – Это та тихоня с израненными руками, да?
– Она греет большой котел с утра, – сказала Фарор. – К ночи он начинает кипеть. И тогда она за шатром раздевается до пояса и погружает руки в обжигающую воду. Оттирает их пемзой и щелоком. – Оба мужчины молчали. Она продолжила: – Она не помнит, как утопила новорожденное дитя. Но руки напоминают. Полагаю, и боль тоже. Ответом на отсутствие воспоминаний стал ритуал боли. Господа, умоляю вас не мешать ей. Возможно, она не сумеет командовать ротой, но поразительно уже то, что она держит себя в рамках.
– Подробности неясны, – тихо проговорил Датенар, – но я ощутил в ней что-то несокрушимое. Фарор Хенд, нужно нагрузить ее еще больше...
– Господа...
– Легион несет безумие и в него одет, – сказал Празек. – Ему нужен становой хребет. История Дома Хаст, его слава и его позор не помогут новому рождению. Оружие и доспехи смеются, но тембр голосов выдает беспомощность. Итак, нам нельзя равнодушно взирать на лихорадку магического железа!
– У нас есть заключенные, – продолжил Празек, твердо глядя на нее. – Вот наш жребий. Они вышли из ям, ходов в земле и скалах. Мы вывели их. Внешний авторитет их не проймет, ведь они давно отвергли любой авторитет. Есть большая разница – встать на колени или быть опущенными на колени. Галар Барес был прав, говоря за них. Теперь и мы должны оценить это имущество, понять, что можно использовать.
– Но душевные терзания Ренс...
– Мы будем жестокими, да.
– Она обдирает себе руки не из маниакального желания убрать невидимые пятна, Датенар. Если вы с другом вообразили символ столь грубый...
– Нет, Фарор, мы отлично слышим вас.
Празек кивнул. – Ритуал призван пробудить боль, потому что боль держит ее здесь, в сознании. Держит в живых.
– Но все это не имеет смысла для Легиона, господа.
В ответ Празек вынул новый меч. Отражение пламени лизнуло его длину тускло-красным языком. Глухое бормотание родилось в мече, превращаясь тихое, но страшное хихиканье. – Вот что нас ждет, Фарор Хенд. Любое острие несет боль, верно? Заключенные – само их название говорит за себя. У них отняли всё. У каждого есть давнее происшествие, ставшее капищем боли, обид, измен, потерь и скрытых мечтаний о мести. Как флагелланты, они умеют лишь ходить по кругу, хлеща по спинам и оттого ощущая себя живыми. Они говорят, будто хотят забыть прошлое. Иные даже клянутся, что сумели. Другие готовы защищать капище, веря, будто это место наказания, правосудия, и тем избавляясь от личной ответственности. Но все это бесполезно и лживо. У каждого мужчины и женщины на спине висит груз, и они будут жить с ним.
Датенар добавил: – Потеря свободы дает особую боль. Вот войско, ритуально сдирающее с себя кожу. Каждое утро. Солдаты проводят дни в разговорах о свободе – многие хотели бы сбежать – но теперь они, наконец, начинают видеть... Не будет свободы, ни здесь, ни там – за огнями костров, за пикетами. Нет никакой свободы, Фарор Хенд.
– Мы должны сделать Легион Хастов, – сказал Празек, вкладывая клинок в ножны, – обещанием. Каждому заключенному, каждому солдату. Просыпаетесь с болью? Маршируете с болью? Едите с ней? Спите с ней? Вдыхаете боль и выдыхаете боль? О да, друзья мои. Вот вам Легион Хастов, ответ на всё.
– Легион Хастов разжигает костер под жгучим светом восходящего солнца, – произнес Датенар. – Ставит котел на уголья, созывает солдат в строй. Руки в кипящую воду, начнем боль нового дня.
– Мы сделаем легион их домом, – согласился Празек. – Привычным храмом, в котором будет место всем привычным, личным капищам боли. Железо хохочет, доказывая, что попало в плен, что помощи нет. Вымуштровав солдат, мы заставим железо рыдать.
Фарор Хенд уставилась на мужчин, на жестокие, освещенные пламенем лица. «Бездна подлая, я вижу монстров... и благословляю каждое их слово».
Стенки шатра – хлипкая преграда; за всю недолгую карьеру Вареза в Легионе Хастов он ни разу не ощутил себя в покое и безопасности. Вощеный брезент даже не скрывал ночью присутствие обитателя – масляные фонари или лампы отбрасывали тени на стены. Он готовился ко сну и, когда кто-то поскреб по дверному пологу, а затем и постучал ручкой ножа по шесту, всерьез подумал промолчать. Но его присутствие вполне очевидно, изображать обратное было бы глупо и по-ребячески.
Буркнув позволение войти, он сел на койку, ожидая очередного гонца с очередными дурными сообщениями. Кажется, эта молитва бесконечна, скопление народа порождает непрестанную череду новостей. Не удивительно, что почти все офицеры блуждают между переутомлением и некомпетентностью – одно питает другое. История полна рассказов о неудачных битвах, полна ужасающих примеров ошибок, каскадов роковых решений, приведших к бессмысленной резне сотен и тысяч невезучих солдат. Варез уже ничему не удивлялся.
Пороки снабжения тоже, будто термиты, могут подгрызать самое крепкое древо...
Сержант Ренс переступила порог.
– Чего еще? – спросил Варез.
Вздрогнув от этакого тона, она почти повернулась, чтобы уйти – и тут Варез понял, что ее привели вовсе не официальные дела. Безмолвно выругав себя, он поднял руку, останавливая ее. – Нет, постой. Входи, Ренс. Вот скамья – ее кто-то принес, зачем не знаю. Может, как раз для гостей? Вполне возможно.
– Ничего особенного, сир, – отозвалась она. – Увидела свет и движение и удивилась, что вы не спите так поздно.
– Ну, – протянул он, всматриваясь в нее, пока сержант садилась, – это дело тонкого расчета, Ренс. Меня захватила мысль. Скажи, что ты знаешь о повадках термитов? Помнится, я видел курганы – нет, целые башни – в южных сухих землях. Их слепили из глины. Но здесь, в Куральд Галайне мы знаем их как губителей древесины. Видится мне толстый ствол, полностью проеденный этими насекомыми – воспоминание детства? Вероятно.
Она поглядела со странным выражением лица. – Помню упавший дом в деревне. Оказалось, балки были съедены изнутри. Стали прахом. Или мне это рассказывали, сир. Впрочем, кажется, я сама видела развалины. Дом сложился под весом крыши.
– Логистика, – произнес Варез. – Ряды гонцов, деловитых гонцов с важными словами. Даже когда армия спит, проблемы множатся как чума или зараза в ране.
– Прошло три ночи без убийств.
– Мы при оружии, Ренс. Воображаю, тот тип боится мстить солдатам, спящим в доспехах. К тому же меч заголосит, обнаружив чужака.
– Неужели?
Варез кивнул. – Полагаю, нужно было объяснить всем. Хотя солдаты сами совершат это открытие. Насколько могу судить, доспехи поступят то же. Лагерь Хастов не нуждается в сторожевых псах или гусях. Солдата на посту не обойдешь со спины, если он или она держит клинок наголо. Впрочем, довольно и доспехов. – Он замолчал, склоняя голову набок. – Хотя едва ли это хорошая защита от измены или заговора. Хастово железо не сумело унюхать отраву в вине, уж это точно.
– Говорили, это было проклятие.
– Что?
– Заражение термитами, сир. Проклятие на семью, особенно отца. Он не следил за своим петушком.
– То есть?
– За петухом в курятнике. Тот вылезал и гонял цыплят.
– Ага. Но ты хотела обсудить что-то важное?
Она отвела глаза, пожала плечами. -Я должна доложиться капитанам Празеку и Датенару после седьмого звона.
– Вот как.
Она кивнула и нахмурилась: – Вы не знали? Ох. Уже гадаю, чего им нужно. – Ренс выпрямила спину и тут же сгорбилась – от тревоги или облегчения, Варез не понимал. – Меня лишат звания. Вот как. Ну, удивительно, что так долго протянула.
– Ренс, я ничего такого не предвижу. Наверняка они вначале поговорили бы со мной. Нет, у них какое-то иное намерение. И, буду честен, я рад, что ты рассказала. Пойду наутро с тобой.
– Сир, нет причины...
– Я тебя выбрал, помнишь? Так что отвечаю за тебя. – В ее глазах мелькнула неуверенность. Варез ненадолго задумался и продолжил: – Трус на поле битвы одержим ошеломляющей потребностью выжить, избавиться от любого риска. Но когда дело не заходит о подвигах на поле, трус может выказать другие добродетели. Например, верность. Иногда сила духа и честность могут решиться и выползти на свет из бледной тени. Даже объединиться в решающий миг. – Он сухо улыбнулся. – Меня слишком легко рисовать одной краской, Ренс.
– Знаю, – ответила она. – В одном цвете вы сможете скрыть другие качества души. Мало кто увидит. Мало кто заинтересуется. Даже самое прозвище – трус – можно использовать, чтобы спрятаться, если вы достаточно умны.
Он пошевелил плечами. – Увы, я не таков.
Женщина фыркнула: – А я думаю, что вы ловко врете, как подобает трусам.
– Прозвища это позволяют, Ренс. Трус. Убийца. – Он увидел. Как она побледнела, и покачал головой: – Ты не поняла. Я могу назваться тем и этим. В день освобождения я убил мужчину лопатой...
– Знаю.
Он моргнул. – Знаешь?
– Как все женщины, сир. Мужики были готовы на них напасть – на кошек вашей ямы, так внезапно разбуженных, беспомощных в утреннем свете. Вы раскроили уроду череп, завалили, и это расхолодило остальных. Вы успели послать Ребла к сараям. Дали кошкам время вооружиться. В тот день вы спасли жизни, сир. Остановили насилие.
Варез отвернулся. – Не совсем так, – произнес он. – Я почти не думал, вот и все. И не любил того, которого пришиб.
Она пожала плечами. – Настоящие трусы всегда и все продумывают, сир.
– Нет, если вдруг видят способ избавиться от мучителя, как я. Тогда я и не вспомнил о его дружках.
– Ну, наконец я вижу ваш страх, сир. Вы боитесь, что я подумаю: вы сделали смелую вещь, правильное дело. Считаете, что вы не такой.
– Не будь там Ребла и Листара, я сбежал бы, – признался Варез. – Не распускай эту историю среди кошек и вообще. Я не так рассказал бы.
– За вас потрудились Ребл и Листар, сир. Мы, кошки, выделяем вас. Вас троих. Вы не знаете – не знали до сих пор – что все кошки нашей ямы теперь за вас. Теперь знаете.
– Тогда вас ждет разочарование. Ренс. Скажи им. Скажите всем кошкам.
– Мы знаем, сир, что вы хитры.
– Что? Откуда и почему?
Она всмотрелась в него и послала улыбку необычную и дразнящую, прежде чем встать. – Просто думала, сир, что вы захотите узнать об утреннем вызове. Видите ли, я знаю, что они тоже умны. Слишком умны. Как вы, но на иной манер. Они не захотят терять время. Так или иначе, у вас есть время подумать и подобрать нового сержанта. Вот и всё, сир.
Он смотрел ей в спину. "И что это было? Они не уволят ее. Так не делается. У них что-то другое на уме? Поутру все узнаем.
И все же... почему я не свел разговор к шаловливому петушку?"
Вот что значит переутомление. Тусклый рассудок не улавливает нюансов, не чует запаха возможного соблазна, этого узкого пути между пустым флиртом и грубым приглашением. Но разве мало лет прошло с тех пор, как он играл в такие игры? А что с Ренс? "Мечты об интиме могли умереть в женщине, что взяла любовь в руки и утопила. Возьми меня Бездна! Что за гнусные мысли. Осмелился вообразить себя и ее вдвоем... осмелился перевернуть правильный порядок мироздания. Мы не заслужили лучшего.
Убийца и трус рука к руке. Убийца детей и убийца взрослых. Не для них нежные лобзания, тихий смех и сладкие наслаждения. Не для них всяческая любовь, мечты о счастье и о, как глубоко будет разочарование от поиска радости.
Нет, это привилегии невинных.
Ибо поистине невинными должны быть те, что ищут себе привилегий и называют себя достойными.
А для нас, виновных, само желание станет преступлением. Как смеем мы желать подобного для себя, мы, жалкие обноски прежних жизней.
Забудь Ренс. Забудь все удовольствия. Выжги любую нежную мысль, Варез. Не для тебя, не для нее. Не для всего нового Легиона.
Оружие и доспехи будут смеяться за нас, ибо они существуют без чувства вины и ничего не ведают о стыде".
Взгляд притянуло туда, где меч в ножнах свисал с колышка на центральном шесте. «Кроме тебя, разумеется. Ты слишком хорошо меня познал. Ты радовался воссоединению, наверное, предвкушая последнее мое падение. Ох, как ты повеселишься, организуя месть. Знаю, старый друг, она близка. И радуюсь, ведь я предал слишком многое в твоей душе».
Пора было затушить лампы, сделав стены непрозрачными, непроницаемыми. Как бы. В отличие от прочих трусов, он совершено не боялся темноты. Признавал ее как состояние, в котором можно затаиться невидимо и неслышно.
«Но Мать Тьма готова лишить нас и этого. Даровать очи, способные пронзать сумрак. Многие могут увидеть в этом благо, конец страха перед незримым, перед неведомым. Только ли страх заставляет нас молиться об ответах? Только ли теряем мы, не зная? Не понимая?»
Затушив лампы, он сидел на койке, желая стать слепым к внешнему и внутреннему. «Благослови меня темнотой, если нужно, и сделай благом незрячесть. Сделай так, Мать Тьма, и я буду служить тебе. Бывают времена – ты сама отлично знаешь – когда незнание не кажется врагом».
Галар Барес нашел Торас стоящей у закрытого окна, окутанной сумраком. Высокое и узкое окно выходило к кузницам. Медные ставни были старыми, изрытыми, края створок неровными и перекошенными, так что внутрь проникал некий отблеск тусклой синевы безлунной ночи. Он разглядел сквозь эти полосы жидкой краски, что она была голой.
Бездействие сделало ее мягкой. Ничего от суровой собранности, что дает жизнь солдата. Груди лежали на ожиревшем животе, слабые полосы синего света превратили ее в загадочный символ, зовущий запеть и напиться.
Далеко не сразу она глянула на него. Волосы коротко срезаны, но лицо почему-то показалось женственнее прежнего. – Галар Барес. Ты пришел, словно утреннее солнце. Торопишься узнать мои намерения, торопишься стряхнуть тьму с моих рук. Помню, как ты пал к моим коленям. Помню, как я ела грязь с земли. Она должна была казаться сладкой, да? Вино и земля, или, точнее... вино и прах. Яд должен был быть безвкусным. И я за всю жизнь не догадаюсь, что же так горчило, так жгло мой язык.
– Командующая, – сказал Галар, – вернись я раньше, сумей яснее понять в то утро, что произошло... я мог бы медлить чуть более.
Она повернулась лицом, ряды синих письмен поплыли, будто потревоженный сквозняком шелковый занавес. – Сомневаюсь.
– Вы вернетесь, командир? Мы в вас нуждаемся.
– Какой он увидит меня, как считаешь? – Она не спеша подняла отяжелевшие руки. – Не та женщина, с которой он вступил в брак, это верно. Дело в том, что ты смотришь – все вы смотрите на мои штучки и думаете, они мягкие как подушки. Но ты, любовничек, еще не ощутил их тяжести. Слишком плотные, чтобы быть подушками, уверяю. – Потянулась, будто готовясь сжать его ладони. – Иди, я покажу.
– Торас...
– А! Вот, значит, истина? Ты вообразил отвращение на лице мужа, и желание мигом пропало? Даже искусительный поцелуй оставит на губах горечь. Но наша порочность? Разве не наслаждались мы ею? Вижу, всему пришел конец. Теперь ты встанешь рядом, офицер, обязанный соблюсти приличия, и выкажешь воздержание каждым четко отданным салютом. – Руки снова поманили его. – Иди же, любовничек, избавимся от фантазий и покончим с этим. Потом снова попросишь меня возглавить легион и, может быть, я подумаю еще раз.
Она была трезва – по крайней мере, настолько, насколько от нее ожидалось. Горе, подумалось ему, приглушило привычку к эффектным позам. Или, может быть, ее попросту стало слишком много, лень добавилась к обычной расслабленности.
Всё это не должно его привлечь. Все это не пробудит прежний голод.
Заметив изменившееся лицо или даже новый ритм дыхания, Торас хитро улыбнулась: – Наконец, милый. Иди ко мне. Вот растворение, коего ты так долго жаждал. Другие сочли бы его... хм, гадким, но мы с тобой друг дружку понимаем.
Он сделал шаг и ощутил ладонями влажную кожу. – Торас, я пришел поговорить о лорде Хенаральде.
– Выбрось его из головы, Галар. Он тоже нашел растворение. – Она потерлась губами о губы, еще плотнее прижимаясь телом. – Еще не болтал о дыме и счастливых отходах? Услышишь.
– Уже.
– Он и мы, Галар, мы лишь поклоняемся разным аспектам одного мрачного бога. Распад будет привлекать нас, пока мы, вожделея, не устроим конец мира. Всего лишь разные градации. Этого... растворения.
Он хотел оттолкнуть ее. Но лишь крепче обнял руками.
Женщина засмеялась. – Ох, Галар, как я скучала.
Всегда, напомнил он себе, она всегда умела ловко врать. Нет сомнений, все сказанное было правдиво. Но Торас Редоне живет в личном мирке, там есть место лишь для нее самой. Посетителей она примет, только если они хорошо понимают: следует лишь покорно ожидать даров.
Так что он проглотил ложь, а тело затрепетало от давно подавляемых желаний. Да, она была правдива и в описании новых свойств плоти: то, что казалось ему мягкими подушками, теперь мешало дотянуться до мест, сулящих наслаждение. Забавно, но даже эта помеха возбудила его.
Позднее Галар Барес стал гадать, кто же он: тот мужчина, которым считает себя и кажется всем вокруг, или тот, в кого превращает его она. Такое знание сквозит в глазах, такое понимание в тихом смехе, что он кажется себе превращающимся в... "в слабо видимые письмена на ее коже, текущие по всем выпуклостям и ложбинкам.
Ночь пишет меня на ней и этот язык способна понять лишь она. Я шатаюсь, все замыслы пропали, все цели исчезли. Где же ты, мой разум, поможешь ли против злосчастной любви?"
Он может вернуть ее в легион. Офицеры и солдаты увидят в нем мужа необычайной силы, необоримой воли. Но случайный взгляд этой женщины напомнит о скрытом, никому не ведомом языке, сладостных письменах на пергаменте растянутой кожи.
«Так кто же из двух мужчин – я?»
На такой вопрос он не знал ответа.
Похоже, даже металлические губы могут быть мягкими: доспехи Хастов шептали, будто прижатые к плоти уста. Но соблазн был жесток. Наручи, кольчуга, чешуи и наголенники издавали звук, подобный шелесту дождя по листьям, журчанию холодных потоков лесного полога, шепотки сливались в хор. Надетый на голову шлем чуть слышно проклинал Вареза, отчего по телу прошел ледяной трепет. Вес почти удушал его, бормотание утомляло – он будто очутился в объятиях нежеланной женщины.
Выйдя из шатра, он наткнулся на Ребла. Тот тоже надел доспехи, в спутанной бороде сверкала невеселая ухмылка.
– Как будто страхи свои надел, верно, Варез? – Он постучал костяшками пальцев по ножнам у бедра. – И эта штука. Побери Бездна, она жаждет испытать мой нрав.
– Она?
Тот пожал плечами: – Наверное, так бывает с женой. Красуется в руках – а потом как начнет рубить.
Покачав головой, Варез сменил тему. – Я должен быть на встрече капитанов.
Глази Ребла сузились. – Прикроешь Ренс, верно? Ну, это был вопрос времени.
– Почему?
Сержант отвел глаза и снова пожал плечами: – А я иду к дозорам. Нужно пройтись, привыкнуть к тяжести. Шлем ненавижу сильней всего – в проклятой башке и так довольно голосов.
– Найди Листара и патрулируйте вместе.
Ребр склонил голову набок. – Для труса ты слишком предан, Варез. Трудно понять. Я не жалуюсь, сир. Скорее напротив. Интересно наблюдать...
– Достаточно, Ребл. Лучше слушай доспехи и меч. Грядет битва, но я не стану в передний ряд. Помни это. Галар понимает достаточно, чтобы держать меня подальше от драки. Но вы с Листаром – все офицеры и вожаки взводов -вас ждет нечто иное. Верность не поставит меня рядом с вами.
В глазах Ребла промелькнуло что-то мерзкое, но он тут же улыбнулся. – Никто не собирается ставить тебе статую, сир. И даже писаный портрет, чертов бюст и так далее. Ты Варез, и мы это помним.
Варез кивнул: – И хорошо.
– Так или иначе, – продолжал Ребл, – я искал Листара, но не нашел. Хотя сделаю еще круг, посмотрю у палаток и еще где-нибудь. Он должен показаться.
Варез смотрел в спину Ребла. Солдаты готовились к завтраку. Разговоров слышалось мало, никто не выходил из палаток в доспехах, хотя перевязи и пояса солдат несли клинки. Неужели всё так просто? Оружие сделало мужчин и женщин солдатами?
Варез перекатил плечами, избавляясь от постоянной боли в спине. Тяжелая кольчуга не помогала исцелению, закругленные железные эполеты, словно черепица на покатой крыше, оттягивали мышцы шеи.
Он привык к взглядам во время хождения по лагерю. Презрению не нужны слова. Ножны для меча были те самые, данные Кастеганом, и он нашел извращенное удовольствие в ношении клейма. В ночных речах Ренс мало смысла. Кошкам нужен вождь получше. Его поступки в день освобождения были всего лишь последним спазмом чести, в следующий миг угасшей под гнетом неоспоримых истин.
Память о сокрушившей череп Ганза лопате стала несмолкающим отзвуком, навязчивым, как все мерзкие переживания. "Он так и не увидел. Нет, Ганз полнился похотью, яростно нападая на женщин, которые не способны были защищаться. Так он поступал и со мной. Тысячи мелких пакостей, и я мог бы составить тяжелый том оправданий и обоснований.
Но скажу правду. Я просто увидел шанс и воспользовался им.
Он так и не увидел лопату. Вот почему я ударил. Старый Варез, трус, но не дурак. Нетрудно ошибиться. Но страх парализует возможностями, а в тот день он на миг пропал. Я даже не успел рассердиться. Все думают, что я действовал быстро, боясь страха, боясь, что он остановит меня".
Да разве все эти тонкости имеют хоть какое-то значение?
Он подошел к командному шатру. Один из охранников, старый солдат, увидел его и ощерился, но промолчал, не мешая войти.
– Лейтенант Варез! Присоединяйтесь к нашей утренней трапезе, просим!
Это говорил капитан Празек. Варез застыл, сделав шаг внутрь, потому что капитаны сидели за столом с Ренс. Женщина была напряжена, тарелка перед ней не тронута. В красной руке кружка с теплым вином, прижатая к животу – пар поднимался в лицо, словно дымовая завеса. Она посмотрела на Вареза без выражения.
Датенар склонился, подтаскивая еще один стул. Варез остался стоять. – Извините, сиры, но ваша гостья из моих подчиненных. Я счел себя обязанным присутствовать, если вопрос зашел о дисциплине.
– Достойное намерение, лейтенант, – отозвался Датенар, а жующий Празек пробурчал согласие. – Ну же, садитесь. Мы надеемся, зная добродетели имитации и давление конформизма, что зрелище приема пищи родит в гостье известное влечение и ослабит напряжение.
– Похоже, она умнее, нежели мы ожидали, – заметил Празек, превративший жевание в представление. – Здешняя колбаса – живая насмешка над нашими претензиями. Но, – добавил он, натыкая вилкой очередной кусок, – уверен, что, оказавшись в яме моего живота, она останется молчаливой и ненавязчивой до нового появления на свет.
– Едва ли этот образ улучшит нам аппетит, – упрекнул Датенар. – Или ты лучше нас знаешь, из чего готовят повара?
Предназначенный Варезу стул отличался от обычной походной мебели, у него были даже резные подлокотники. – Может, – начал он, садясь на оказавшееся неудобным сидение, – пора обсудить причину вызова сержанта Ренс.
Празек помахал пронзенной колбасой. – Уверяю вас, лейтенант, что повод, при всех его неизбежных сложностях, требует сытого желудка. В конце концов, мы должны отыскать способ превратить преступление в праведный поход...
– Месть в добродетель...
– Одержимость в обряд.– Празек хмуро взглянул на мясо и сунул в рот. Принялся жевать.
Варез перевел взгляд на второго офицера. – Не понимаю.
Ренс откашлялась и сказала: – Дело об убийствах сир. Расследование, к которому вы вроде бы утратили интерес. Вот почему я приходила ночью – давая шанс действовать до капитанов. – Она хмурилась. – Была уверена, что вы нашли убийцу, но по каким-то соображениям не хотите закончить дело.
