Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 56 страниц)
И тут глаза Эрелана широко раскрылись в алом море. – Искари Мокрас! Арак Рашанас, подлый мой брат, полон похоти! Я гоню его! Слишком много оскорблений, слишком много обид! Яйца раздавлены по пути к твоего высокому насесту! Он заставил тебя желать, заставил сомневаться в силе моего семени! Я его убью! – Вскочив, выронив звериное сердце, Эрелан пошатнулся и сжал голову руками. – Я вернул ее, Арак Рашанас! Она подарит моему отродью этот мир! Дети родятся с ненавистью к тебе в сердцах – клянусь!
Он упал в воду. – Какое пламя! Какая боль! Леталь! Мать! Исцели меня!
Эрелан забился в припадке, кровавые воды сомкнулись над телом.
Ханако рванулся на холодное мелководье. Добежал до Эрелана и поднял воина на руки – в ужасе видя, что розовая вода вытекает из обмякшего рта. Раны вновь открылись на теле Ханако, пока он тащил Эрелана на сушу.
Лейза так и не оторвалась от секиры Реваста, но лицо ее стало пепельно-серым, пока она взирала на старания Ханако. – Мертв? – спросила она.
Ответа Ханако еще не знал, так что не отозвался. Он положил Эрелана набок. Надавил пальцами на шею и ощутил биение жил, бешеный ритм сердца. – Жив, но боюсь, грудь его может разорваться!
Эрелан задергался в судорогах, сапоги взрыли гравий. Руки слепо двигались – нет, он старался оттолкнуть Ханако.
Потом Эрелан перевернулся на спину, выпученные глаза глядели в небо. – Она поет имя мое – страдает – но моя любовь поет мое имя!
– О чем ты? – спросил Ханако. – Эрелан?
– Делк!
– Эрелан!
Что-то живое мелькнуло в глазах, Эрелан вдруг твердо поглядел на Ханако. Ужас и потрясение боролись в диком взоре. – Ханако! – шепнул он. – Я... я не один!
Набивший живот ягодами Реваст задремал на солнце. Они заняли замеченную в стороне от тропы полянку, там в беспорядке валялись огромные плиты, отмечая некий разоренный храм или разграбленный курган. Какая разница? Полуденное солнце согревало поляну приятной теплотой, тяготы жизни казались ушедшими далеко-далеко.
Татенал стряпал среди менгиров, а Гарелко громко храпел на каменном ложе.
– Реваст, я заявляю, что это дела Азатенаев.
– Чудесно.
– Ты все еще слишком молод. Никакой глубины, что порождаема лицезрением древностей, не найти в душе визгливого щенка. А вот я, познавший полчище проклятых десятилетий – впрочем, меньше чем Гарелко, будь уверен – я дорос до понимания: жизнь наша есть краткий полет в потоке скрипучего, тягостного и вялого шествия бесполезных времен. Я сказал – бесполезных? Да. Запомни хорошенько, Реваст.
– Твои слова звучат как колыбельная для младенца, – сказал Реваст.
– Словно пташки, моя мудрость кружит у твоего черепа, отчаявшись найти путь внутрь. Азатенаи – весьма древний народ, Реваст. И загадочный. Словно дядька, странно одетый и не имеющий что сказать, но то и дело подмигивающий с умным видом. Да, они могут довести до безумия темными речами, а понимающие взгляды без слов говорят о нездешних приключениях и впечатлениях, способных поразить слабых духом.
Моргая от яркого света, Реваст приподнялся на локте и ставился на Татенала. Тот сидел на дольмене, указательным пальцем водя по неведомым письменам на лике камня. – Ты говоришь о Канине Трелле...
– Который снова блуждает! Уже годы мы его не видим, не знаем, куда он угодил. Но я, наконец-то, перестал тревожиться. Он всего лишь служит раздражающим примером. Нет, я об Азатенаях, одержимых камнем. Статуи, монументы, каменные круги, сводчатые гробницы – всегда пустые! – их безумие заходит еще дальше, Реваст! Каменные мечи! Каменные латы! Каменные шлемы, годные лишь для каменных голов! Воображаю, они и гадят камнями...
– Ну, на пути нам повстречалось немало подозрительных голышей...
– Ты насмехаешься, но скажу – нет места в мире, которое они не видели, не изучали, нет дел, в которые они не вмешивались. Джагуты были правы, изгнав одного, притаившегося среди них. Можешь называть Тел Акаев неуязвимыми, но кто знает, вдруг Азатенаи скрываются меж нами – известно, что они сами выбирают, какую плоть носить...
– Ну, это чепуха, – отозвался Реваст, снова ложась и смыкая глаза. – Если они таковы, они не смертные – они настоящие боги.
– Боги? А почему нет? Мы поклоняемся богам скал...
– Нет, не так. Мы просто браним их, когда дела идут неважно.
– А видя благо, мы их восхваляем.
– Нет. Когда дела идут отлично, мы поздравляем себя.
– О циничное дитя, сей свежий мир тебя успел утомить? Ты выдохся, открыв все его тайны? Ты сгорбился, окидывая вялым взглядом дураков, в компании которых оказался?
– Высмеиваешь мое терпение? Только молодой задор меня и поддерживает.
– Азатенаи построили это, только чтобы сокрушить – даже Тел Акаи не сдвинули бы такие камни, не перевернули бы их. Слышу вокруг отзвуки былого гнева. Насколько мы знаем, даже наши скальные боги были Азатенаями.
– Хорошо, что мы потеряли веру.
– Она не потеряла.
Реваст нахмурился и сел. – Готов предположить обратное! Не вера заставляет кого-то смотреть в лицо смерти и только смерти. Скорее это капитуляция. Уничижение. Тебе не найти глупца, готового поклоняться смерти.
– Ага, но она идет не склониться перед Владыкой Горных Обвалов, но воевать с ним.
– Так можно колотиться о склон горы.
– Именно, – отозвался Татенал, глядя на груды камней.
– Не будет Азатенаев в компании Джагута, – сказал Реваст. – Полагаю, там будет лишь пригоршня дураков. Другие Джагуты, привязанные родом верности к скорбящему собрату. Может, несколько Бегущих, жаждущих обрести песню в подвигах. И Тел Акаи, разумеется, которым призыв показался слишком дерзким, чтобы отказаться.
– Мы отказались.
– Ради пасомых стад, ухоженных садов. Ради плетения сетей. Но погляди на нас, Татенал, идущих по тропе.
– Мы хотим вернуть ее обратно. Оружием разума мы убедим ее...
– Ха! Идиот! Она лишь удлинила поводки, она умеет терпеть, наша хозяйка. Погляди, как мы играем в свободу! Но скоро мы продолжим путь, и она подберет слабину.
Со стороны Гарелко раздался громкий стон, они обернулись. Тот вскочил, выпучив глаза. – Ай! – крикнул он. – Мне снился дракон!
– Это не сон, дурак, – сказал Татенал. – Мы встретили зверя утром и видели, как он удирает.
Гарелко прищурился на Татенала. – Да? Значит, это было наяву?
Реваст глянул на Татенала. – Это был дракон?
– Кто еще это мог быть?
– Я... Я не знаю. Огромная ящерица. С крыльями. С длинной шеей. Змеиным хвостом. А чешуя...
Двое мужей смотрели на него с непроницаемыми лицами. Реваст скривился. – По описанию, – буркнул он, – подозреваю, вполне соответствующему...
Гарелко закряхтел, потягиваясь. – Смешение сна и яви выбило меня из колеи. Могу предположить, что еще не проснулся и проклят видеть вас даже в кошмарах. О, пусть придет день, когда среди Тел Акаев родится девочек не меньше, чем мальчиков. Тогда муж сможет стоять одиноко лицом к лицу с женой, и будет покой и вечное веселье во всем мире.
Татенал засмеялся. – Ловчишь, Гарелко. У Тисте такие браки, и они не счастливее нас. Проклятие твоих безумных снов – в том, что ты мечтаешь об их осуществлении.
– Тогда пробудите меня, умоляю.
Вздохнув, Реваст соскользнул с плиты. – Чувствую, поводок натянулся, и не хочу ощутить еще и удар кнута.
– Давно тебя не секли как следует, – заметил Татенал.
– Ну-ка, поспеши сложить вещички.
Трое Тел Акаев снова проверили тюки. Реваст снова вспомнил о потере оружия. В битве с драконом, не меньше. Мало кто поверит его рассказам, и хвастовству со-мужей придадут малое значение. Но так и так, неприятно было найти подтверждение древним полузабытым сказкам.
На время истощив запас слов, они молча шагали по тропе, спускаясь в долину.
– Мне нужны союзники и помимо тебя.
Скиллен Дро глянул на закутанную фигуру рядом. – Мало кого найдешь.
– Есть жгучее море, сущность коего – хаос.
– Знаю его.
– Маэл не предъявил на него прав, – сказал К'рул. – Да и никто из нас. Ардата ходила туда, к берегу, и задумывала путешествие в глубины. Имеется известный риск...
– Она одна?
К'рул помедлил, не сразу отозвавшись: – Не совсем уверен. Ардата ревностно хранит свои владения. Думаю, мы можем воспользоваться ее собственничеством.
– Я буду защищать тебя, К'рул. Но мы не союзники. Ты сглупил, сделав себя уязвимым.
– Хорошо.
– Я объясню ей при встрече.
– Понятно, Дро.
Сейчас они брели по краю широкой ямы. Крутые склоны покрылись трещинами, словно расшатанные ударом гигантского молота. Пыльное дно кратера показывало выходы кристаллов, светившихся синим. В дальнем склоне была вырезана ступенчатая рампа, она шла косо, пропадая из вида где-то под краем, который они недавно прошли. Скиллен Дро не мог ясно различить и начало спуска. В измерениях этой ямы было нечто переменчивое, как и в окрестном пейзаже.
– Какой-то карьер, К'рул?
– Зодчих, думаю. Они, как мне рассказывали, превратили целые миры в обломки, оставив кружить у солнца – не нашего солнца, как я понимаю.
– Яма лишена Кривопутий. Воздух недвижен. В ней не осталось энергий. Спуститься туда, К'рул, означает умереть.
– Я не знаю ответов насчет их дерзаний, Дро, не ведаю, как они пользуются силой. Построенные ими дома исчезают сразу после завершения.
– Только чтобы появиться где-то еще, вырастая как семена.
– Что-то заставляет их этим заниматься, – сказал К'рул и встал, закашлявшись. – Или кто-то. Хотя бы это у нас с Зодчими общее – загадка происхождения. Даже сила, бросившая нас в мир, чтобы искать плоть и кость, неподвластна уму. Мы были всегда? Будем всегда? Если да, то ради чего?
Скиллен Дро принялся обдумывать слова К'рула.
Они шли и шли под сумрачным небом. Медленно, ведь К'рул, казалось, лишился сил. Если он еще истекал жертвенной кровью, багряные капли не касались песка и ила. Нет, они падали где-то в ином месте.– Именно отсутствие цели, К'рул, заставляет нас двигаться. Чувствуя отсутствие, мы стараемся его заполнить. Не имея смысла, пытаемся его найти. Не уверенные в любви, мы клянемся ею. Н чем именно клянемся? Даже туча пыли однажды сплотится, став подобием мира.
– Тогда, Скиллен, я правильно тебя понимаю: верования – всё, что у нас есть?
– Зодчие строят дома. Из битого камня строят они дома, словно даруя беспорядочному миру порядок. Но, К'рул, в отличие от тебя я не уверен. Кто, в самом начале, разбил камни? Я думаю, Зодчие нам враги. Они не сборщики смысла или даже предназначения. Их дома строятся, чтобы вмещать. Это тюрьмы – Зодчий, затащивший тебя к дому, старался сковать тебя во дворе, за столь безупречно замкнутой стеной.
К'рул встал, заставив Скиллена развернуться. Бледная рука пропала в тени капюшона, словно К'рул потирал лоб. – Но ему не удалось.
– Возможно, ты все еще слишком могуществен. Или дом не был готов к тебе.
– Наши сородичи поклоняются этим домам.
– Лишенные смысла и цели, они стараются их обрести. Обтесывая камни... Ты удивлен, К'рул? Зодчие нам дети – или мы им? Вдруг мы лишь поколения, смена – но кто из нас утерял предназначение?
Зодчие созидают миры отрицания, К'рул. Но задай вопрос: для кого они предназначены? И следующий: должны ли мы им противостоять? Или просто следить, осмеивая энтропию их сооружений? Поклоняться? Лишь глупец поклоняется неизбежному. Будь мне дело... считай я, что в этом будет толк, я рассказал бы сородичам. Что их почтение бесполезно. Что они лобзают череп, встают коленями в сплошную пыль. Веруют в бога без лица.
К'рул снова провел рукой по невидимому лбу. – Скиллен Дро, ты назвал меня глупцом, и справедливо.
– Что вдохновило тебя к дару, К'рул?
– Это важно?
Скиллен качнул острыми вступающими плечами. – Не могу сказать. Пока.
Вздохнув, К'рул зашагал, и снова они шли бок о бок, огибая бесконечный кратер. – Я пытался сломать правила, Скиллен. Ох, знаю. Какие правила? Ну, мне казалось – кажется – что они существуют. И, что важнее, не подходят нам. Погляди на любого. Мы, Азатенаи. Наши обычаи, наши склонности и предрассудки служат, чтобы отличить одного от других. Но правила предшествуют нас, как причина следствию.
Кое-что у нас общее. Например, привычка собственников, когда дело идет о власти. Признаю, я восхищен Сюзереном Ночи. Из любви он дал смертной женщине многое от своей силы. А сделав так... да, он не заберет силу обратно.
– Я не знал. И потрясен новостью. Не думал, что Драконус столь... неосторожен. Скажи, что он уже жалеет.
– Не знаю, есть ли у него сожаления. И есть нечто соблазнительное, понял я, в отказе от силы. Стать пьяным и беспомощным – да, мне это уже не кажется странностью. Я одобрил дар Сюзерена и счел довольно скромным. Но он зашел еще дальше. Я тебе расскажу.
– Боюсь, рассказ будет трагическим.
– Вполне умеренно. Если сравнить с тем, что вынужден делать я. Итак, мы с Драконусом стали угрозой разрушения королевства. Посредством даров. Беспомощностью, выбранной для себя. Пойми, в самом начале виделось иначе. Это были акты... щедрости. Не есть ли это наше предназначение? Тайна нашего бытия решена одним жертвоприношением? Отдачей части себя?
– Ты дал смертным дар волшебства. Но не смертные тебе угрожают, верно? Ты рассказал об Эрастрасе и вкусе, влиянии, которое он желает наложить на твои дары. Сказал, что не можешь его остановить. Если это верно, чего же ты желаешь достичь?
– А. Вот этого, старый друг, я ищу у тебя. Признаюсь, я вспоминал о твоем раскаянии. О бремени сожалений, что ты несешь, столь жгучих, что ты покинул наше общество.
– Ты тоже используешь меня?
– Не хотел бы, Скиллен, чтобы ты так думал. Лучше сочти это новым даром. От меня. Ничего существенного, ничего, что можно взвесить, но дар вполне годен, чтобы найти предназначение.
– Предлагаешь мне цель? Рожденную старыми преступлениями? Назови же свой дар. Но хорошо подумай, прежде чем сказать, ибо я уже хочу порвать тебя по суставам за дерзость.
– Искупление.
Скиллен Дро безмолвствовал – даже в мыслях – и душа его содрогалась от одного слова. Отвращение и недоверие, отрицание и протест. Такие импульсы не нуждаются в языке.
К'рул, похоже, понял, ибо вздохнул. – Эрастрас ищет способ наложить подобие порядка на мой дар, сделать случайность тайной убийцей надежды и желаний. Дро, отныне есть врата. Они ждут стражей. Сюзеренов силы. Но я не вижу их среди Азатенаев. Драконус поискал бы среди Тисте, но и тут я полон сомнений и даже страхов. Нет, полагаю, искать следует в ином месте. – Он заколебался. – Старый друг, Старвальд Демелайн уже дважды раскрывал врата. Среди нас драконы – нет сомнений, самые смелые из рода. Амбициозные завоеватели.
– Ты будешь торговаться с ними? К'рул, ты глуп! Думать, будто они одобрят мое появление! Я последний из тех, кого они желают увидеть!
– Не соглашусь, Дро, – ответил К'рул, и теперь в голосе звучал гнев. – Я же сказал: дарение не окончено. Любой отлив здесь – лишь предвестие потопа. Не нужны другие богатства, чтобы вести торг. В любом случае – за одним исключением – драконы будут биться ради того, что мы предложим.
– Ты позволишь начаться битвам? Хочешь увидеть Тиам, проявляющуюся в этом королевстве?
– Нет, мы возьмем их такими, как сейчас – одиночками, рассеянными и желающими сохранить такое положение дел. Что до Тиам... у меня есть ответ, предохранительное средство. Верю, оно сработает, но тут мне снова понадобится твоя помощь. Да, наши силы можно комбинировать.
– Теперь понимаю. Ты даришь мне искупление, рождая благодарность, и так моя сила сольется с твоей. Похоже, К'рул, ты мнишь меня верным псом, готовым следовать по пятам, куда бы ты ни шел.
– Я продумывал лишь способы завоевать твое союзничество.
– А ты продумал подобные хитрости по отношению к другим членам искомого союза? Как насчет Ардаты? А, разумеется – хаос Витра, столь близкий жизненной крови драконов.
– Хаос необходим, – отозвался К'рул, – чтобы сбалансировать притязания Эрастраса.
– Кто еще будет использован, сам не зная того? Маэл? Гриззин Фарл? Нет, не он, если не хочешь стать ему врагом. Килмандарос? Ночная Стужа? Фарандер Тараг? Как насчет Каладана Бруда – я сказал бы, что Великий Каменщик был среди нас лучшим кандидатом в союзники. Будь Каладан рядом, сам Эрастрас не...
– Каладан Бруд в настоящее время для нас потерян.
Скиллен Дро всмотрелся в К'рула (некоторое время назад они снова остановились). – В каком смысле потерян? Играет где-то Верховного Короля? Тогда я полечу туда и сброшу его с жалкого трона. А Маэл? Все прячется под волнами, строя замки из песка?
– Каладан Бруд не поддался земным амбициям, Дро. Однако он связан иным делом. Он может идти по нашему пути, но лишь таким же образом, как Драконус – действуя сам по себе. Что до Маэла... да, сейчас мы с ним не близки.
Смех Скиллена звучал как шипение, грубое и сухое, царапающее слух. – Итак, я третий, о ком ты подумал.
– Нет. Без тебя, Скиллен Дро, у меня нет надежды завершить план.
– Это я понимаю, К'рул. Отлично, ты меня заинтриговал. Скажи, какую схему ты замыслил, чтобы удержать всех и каждого дракона от нападения на меня при первом взгляде?
– Никакую.
– Что?
– Побери нас Бездна, Скиллен! Назови дракона, способного победить тебя один на один.
– Ты предвидишь, что я буду сражаться с ними по очереди?
– Не обязательно. А если придется, постарайся их не убивать. Нет, Скиллен, ты еще не понимаешь, что мне нужно. Когда мы ступим в смертное царство, они узнают о твоем появлении. Скиллен Дро, ты нужен как наживка.
Скиллен потянулся, нагибаясь и смыкая когти на груди К'рула, поднял его за плащ, поднося к морде. Капюшон упал, Скиллен порадовался, видя, как бледные щеки заливает румянец.
– Не хотелось бы упасть с такой высоты, – сказал К'рул сдавленно и натянуто.
– Ты сказал, Старвальд Демелайн открылся дважды. О каком числе драконов мы говорим?
– О, в первый раз вышла одна, и она уже мертва.
– Мертва?
– Ну, насколько они способны впадать в такое состояние...
– Кто ее убил?
– Не знаю точно. Труп гниет на берегу Витра.
– Кто? Назови ее!
– Корабас Отар Тантарал.
– Корабас!
– Не беспокойся, – сказал К'рул. – Я с ней еще не закончил.
ШЕСТЬ
Ногти на пальцах Готоса, опустившего руку на запятнанную столешницу, были янтарного оттенка и длинными; они выстукивали медленную и прерывистую мелодию, опускаясь один за другим, напоминая Аратану о камнях в летнюю жару. Большой стол притащили из другого, заброшенного жилища. Лишенный украшений, он простерся подобием выметенной ветрами равнины, и солнце отражалось на глади, медленно подползая к закату.
Аратан стоял у входа, прислонившись к обшарпанной дверной раме, чтобы уловить как можно больше наружной прохлады. В комнате были расставлены жаровни, целых четыре, они излучали сухое тепло, жгучее, раздражающее. Один его бок ощущал дыхание зимы, другой купался в жаре кузнечного горна.
Готос ничего не говорил. Кроме стука ногтей, какого-то механического движения пальцев, он ничего ему не давал. Аратан был уверен, что Готос знает о его присутствии, и само равнодушие было приглашением сесть в одно из бесформенных кресел у стола. Однако Аратан знал: никакой беседы не получится. Готоса снова захватило дурное настроение, пришло время сердитого молчания, упрямого нежелания общаться хоть с кем.
Можно было бы, распоясав воображение, создать хор стреноженных эмоций, услышать их в тишине. Снисхождение, вызов, презрение. В его обществе легко раскрываются бутоны стыда, сердце терзает чувство ненужности. Аратан подозревал, что титул Джагута – Владыка Ненависти – произошел от этих чар, и в негодовании его приятели Джагуты бросались на стены, ярясь, усеивая их дырами напрасно выпущенных снарядов, ведя громкую войну, распрю в собственном гнезде, множа воображаемые обиды.
Но какие бы преграды не возводило молчание, в них нет ничего личного. Они не стали ответом на конкретные угрозы. Их возводят во всех мыслимых направлениях, против присутствия и отсутствия. Это, начал верить Аратан, не молчание рассерженного. Он никого не обвиняет, не признает врагов и тем самым приводит в ярость всех.
Протек месяц как лорд Драконус, отец, оставил Аратана под надзор Владыки Ненависти. Месяц, проведенный в борьбе с бесконечными, невероятными нюансами джагутского языка (по крайней мере, письменной его формы). Месяц, проведенный в странном и смешном танце, против воли затеянном с заложницей Корией Делат.
А что насчет армии, ставшей лагерем за пределами развалин города, оводов Худа, как назвал их Готос? Похоже, каждая ночь приводит еще нескольких – Тел Акаев с севера, Бегущих-за-Псами и Жекков с юга. На пустынный берег, что в двух днях пути к западу, выбрасываются длинные ладьи, из них появляются синекожие чужаки с каких-то далеко разбросанных островов. На островах идет война, и корабли – как рассказали Аратану -разбиты, обожжены, деревянные палубы залиты старой кровью. Почти все сходящие на берег, и мужчины и женщины, покрыты ранами, истощены, на лицах читается лишь печаль. Кожаные доспехи в дырах, оружие затуплено и погнуто; они шагают, словно забыли надежность неколебимой суши под ногами.
Дюжину Форулканов можно насчитать среди тысячи обитателей лагеря, там и тут – Аратан каждый раз вздрагивает – попадаются Тисте. Он не пытался подойти ни к одному, так что не знает их историй. Лишь один носит чернильные метки клятвенников, детей Матери Тьмы. Остальные, догадывался он, отрицатели, жители лесов и пограничных холмов.
Волшебство сочилось сквозь расползшийся лагерь. Пища создавалась из земли и глины. Валуны беспрестанно истекали сладкой водой. Костры пылали без дров. Холодными ночами голоса сливались в песне, костяные флейты рождали гулкую музыку, натянутые шкуры барабанов гудели, вздымая сердитое многоголосие к блестящим звездам. С вершины башни своего господина, что стоит под защитой высоченной Башни Ненависти, Аратан мог созерцать мерцающий, озаренный красными кострами лагерь. «Остров жизни, обитатели его жаждут отплыть от надежного берега. Смерть – вот искомое ими море, и глубина его не поддается пониманию».
Песни были панихидами, барабанный бой – последними ударами умирающих сердец. Костяные флейты давали голос черепам и пустым грудным клеткам.
"Они хоронят сами себя", сказала как-то Кория, давая выход раздражению от нелепого поступка Худа. "Точат клинки и наконечники копий. Делают новые ремни, штопают доспехи. Играют в шатрах, любятся на мехах, а то и пользуют друг друга как пастухи овечек. Гляди на них, Аратан, избавляйся от остатков восхищения. Если лишь это жизнь может предложить в отпор смерти, мы заслужили весьма краткие судьбы".
Было ясно: она не видит видимое Аратану. Любое дело можно счесть жалким, всё можно отбросить как камешек, со всего содрать шкуру. Лучшая свеча пропадает в яростном пожаре, и никто не вспомнит нежного сияния, не оценит мастерство свечника. Это лишь дурной склад ума, вечная ухмылка недовольства, и каждая мышца подчинена воле, делая лицо маской. Аратан гадал, не увидит ли однажды кривую гримасу приклеившейся к лицу Кории – когда юность сдастся, пережив десятилетия горького убожества.
Она не видит славы творящегося, перспектив Худа и его потрясающей клятвы, что так легко похитила дыханье Аратана, заставив ощутить смешанное с восторгом смирение.
"Безумие. Чушь. Бешенство глупца. Мифы нельзя читать буквально. Нет реки, чтобы ее пересечь, нет водоворота, роющего провал посреди озера или моря. Нет престолов, нет знаков на границах воображаемых королевств. Это лишь невежество, Аратан! Предрассудки отрицателей, обычай пожирать землю у Бегущих, скалящиеся на скалах лики Тел Акаев. Даже Джагуты... вся их болтовня о тронах, скипетрах, коронах и державах – аллегория! Метафора! Поэты выбалтывают то, что рисует воображение, но их язык принадлежит снам, любая придуманная сцена – химера. Нельзя объявить войну смерти!"
Но он объявил. Сжав руки в кулаки, Худ выбивал слова на камне. Горы рушились во прах. Сны пылали, как растопка в кузнечном горне, как брошенные приношения. Воины и солдаты подбирали снаряжение, оставляя позади глупые ссоры и дураков, желающих ими командовать, и отправлялись в поход, зная – он будет последним.
«Жертва, Кория. Ладно, бросим это слово, увидим святость в дарении. Благословение в сдаче. Армия Худа собирается. Один за другим приходят воители, принося клятву верности не ради победы, но ради сдачи в плен. Жертвоприношения. Чтобы победить, армия должна потерпеть поражение».
Свои мысли он не готов был излагать ни перед кем. Подробности личной жизни важны лишь для него самого, шрамы души кажутся письменами тайного языка. Жизнь его полна случайностей, бестолково тянется вслед немногим желанным мгновениям. Ненужный, он был брошен составлять бесконечно растущий список нужд.
"Он встретил мой взгляд и нарек сыном. Желание ублаженное, да – только чтобы ответом стала заброшенность. Выигрывая, ты теряешь всё. Семью, женскую любовь, отцовство. Не строишь дом, старательно планируя личные покои. Не понимаешь любви, оказавшись с Владыкой Ненависти.
Нет ничего вызывающего смущение в Худе и его клятве. И в мрачной армии, поющей каждую ночь. Потеря есть дар. Сдача в плен – победа. Увидишь, Кория, если останешься со мной. Увидишь и, может быть, поймешь".
Шелест подошв на площади – Аратан поднял голову и увидел появление Ота, Варандаса и еще одного Джагута. Они шагали, отягощенные резными доспехами, железо выбелил иней. Было необычным не видеть Корию рядом с наставником, но что-то в походке Ота намекало на недавние горькие споры; Аратан ощутил укол жалости к старику-воину, которого все звали капитаном.
Сдвинувшись, Аратан перевел взор на Готоса, но в этом направлении ничто не изменилось. Постукивали когтистые пальцы, ползло пятно солнечного света, тусклые глаза владыки остались недвижными, будто запыленное стекло.
– Ради милостей Бездны, парень, – сказал ему От, – загони ее, швырни в сено, избавь нас от унижений.
Аратан улыбнулся. – Я видел ее будущее, От, но не видел там капитуляции.
– Он внутри? – спросил плечистый Джагут, с которым Аратан не был знаком. Лицо воина было плоским, покрытым рубцами. Он заплел темные волосы в длинные косы с множеством узлов, клыки были прикрыты серебряными коронками, а в основании глубокого янтарного цвета.
Аратан пожал плечами. – И готов предложить все виды благ.
– Он призывал нас, – продолжал скривившийся незнакомец. – Но мы уже... мы снова замерзаем в леденящем обществе.
– Ну хватит, Буррагаст, – вмешался Варандас. – Он слишком давно лишил меня мужества, так что я уже не страдаю от ледяного упрямства. Я даже стремлюсь узреть грядущую ярость.
– Варандас клянется, что стал терпеливее женщин, – сказал От, – так что уделим миг сочувствия глупцу, который станет мять его сосцы. – Он показал кувшин. – Я захватил вино, чтобы согреть горькое отдохновение владыки.
– Берегись мудрости пьяных, – прорычал Буррагаст.
Аратан попятился в комнату, чтобы трое Джагутов могли войти. Тепло окружило их, вырвав у Варандаса довольный вздох. Доспехи тут же заблестели, будто вспотев. От шагнул дальше, поставив глиняный кувшин на стол, оттащил кресло и сел. Варандас пошел к полке и собрал несколько оловянных кубков.
Готос не подал вида, что знает о появлении этой компании. Аратан нашел кресло и присел у двери, надеясь не упустить освежающий сквозняк.
Когда трое гостей уселись, От провел ладонями по узкому лицу и начал разливать вино. – Великий том, так называемая "Глупость", продвигается со скрипом. Я прав? Даже поводы к самоубийству могут отрастить слишком длинные клыки. А тем временем смерть поджидает на Троне Льда.
– Лед, – фыркнул Буррагаст. – У него терпение зимы, а в унылой душе нашего хозяина царит одно это время года.
– Нас призвали, – заметил Варандас, изучая неровные ногти, – чтобы избавить от безумной клятвы Худа. Будут собраны аргументы, каждая грань остро отточена при помощи ума и так далее. Закалите плечи перед весом презрения, мои друзья. Перед атакой унижений, залпами насмешек. Мы жаждем осады, словно дураки на куче краденых богатств.
– Богатства ничего не значат для Готоса, – заявил Буррагаст, глубоко отпивая из кубка. – Владыка Ненависти, как известно, гадит монетами и жемчугами, мочится золотыми реками. В венах его нет честной крови. Мы в логове лжеца...
От подался вперед, воздев полысевшие брови, превращая лоб в скопище морщин. – Увы нам, – пробурчал он. – Оставь заблуждения, Буррагаст. Много обвинений можно швырнуть Готосу, это верно, но бесчестия ему не припишешь.
Буррагаст покачал головой: – Я не расстаюсь с кольчугой, наручами и поножами. Тут собрались две армии. Та, что мы ставили за спинами, и та, что дремлет здесь, во главе стола. Я собрался на битву и не отступлю.
– Помогут ли тебе доспехи? – спросил Варандас. – Ты уже сдался ритму залитых чернилами пальцев. Мы сомкнули щиты и ожидаем его доводов, отлично зная, как легко они проходят через наши защиты. Он сразил цивилизацию. Я утешаюсь вином – молясь, чтобы лоза послужила мне лучше, чем латы и щит в прошлом.
– Пьяница отвечает на любую атаку тупым равнодушным смехом, – заметил От, снова наливая себе всклень. – Все разумные слова осыпаются голышами на песок. Сделавшись неуязвимым, я пью нектар богов.
– Смерть в сердце всего представления, – сказал Варандас, подтверждая свои слова рыганьем. – Нет дорог к ее границам, скажет он. Нет высоких стен, кои можно сокрушать. Набеги всегда заканчиваются до нашего прихода, грабители скрываются, ужасы насилия и боли не прочитать по глазам ослепленных жертв. Мы идем вдогон без надежды перехватить врага, тем более победить, находим лишь эхо и пыль из-под копыт, пепел и угли вместо пожаров.
– Худ ищет направление, – вмешался Буррагаст, – но никто не готов предложить дельного совета. Мы столь же результативно можем сражаться с ночным небом или преследовать восходящее солнце, скажет нас Готос.
– Мы скованы временем, – добавил От, – а смерть лежит вне времени. Текучие пески замирают в ее неведомой стране. Ничто не движется, нет ни атаки, ни отступления, отсутствие не имеет лица, враг рассыпался вдали. Нам нужно рубить клинками равнодушные волны? Проклинать моря за то, что столь умело отвергают наши притязания? Он скажет нам это, зная, что ответить нечем.
– Вот причина для злости! – закричал Буррагаст, кулаком ударяя по столу. – Мы встретились лицом к лицу с доводами разума, изучили их, глядя сверху вниз! Мы осознали каждый аргумент, повергли! Владыка говорил перед нами против прогресса, всех надежд, всех амбиций – и ныне я обличаю его как лазутчика смерти! Он пытается свернуть нас с пути, вынудить к сдаче, поразив отчаянием, отупением, полностью разоружив, не дав сделать и первого шага! Он заклятый враг Худа! Уродливый неприятель Любви! Лик ничтожества, проклятие любого поползновения к восторгу! Я не поддамся этому негодяю! – Сказав так, он ударил кубком по столу, и От долил вина из кувшина. Похоже, кувшин оказался неистощимым.
