Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 56 страниц)
– То же, что навыки охоты. Лишь добыча изменилась. А я сказал вам мало ценного.
Вскоре отрицатель ушел. Не открывая глаз, Нарад смотрел на ярящееся побережье, на сияние гневного огня. Ощущал тяжесть меча в руке, слыша, но не отвечая приглушенным кликам радости. И женщина заговорила внутри.
«Мой принц, наш хребет согнут и ломается. Ты не вернешься к нам? Нам нужна твоя сила».
Нарад поморщился. «Как же это? Вы превратили в достоинство мое небрежение вашими жизнями, отрицание ваших прав на жизнь? Стоять крепче, завоплю я. Мы гнемся, но сломятся они».
Женщина – солдат, не королева – помолчала, прежде чем ответить: «Я присвоила себе семью. Дочь. И сына – или двух сыновей? Дала им желанную иллюзию. Меня звали мамой. До самой их смерти я держалась за ложь. Что же меня заставило? Даже сейчас, когда мое тело лежит под насыпанным Анди каменным курганом, вопрос витает будто призрак. Что же заставляет нас, Йедан, скрывать истину?»
Он потряс головой. «Только и всего лишь любовь, думаю. Не к тем, кто всегда рядом, но к тем, кого мы могли никогда не встретить. К тем, что носят маски чужаков, но падают нам в объятия. В тот миг, подруга, ты обнаруживаешь в душе самый главный корень. У него нет имени. Ему не нужно имя».
«Но как ты называешь его?»
Он тяжко задумался над ответом, над этим ее желанием давать имена всему, что угодно. И сказал: «Как же? Это величие».
Он открыл глаза, тот пейзаж исчез. Перед ним снова предстал яркий контраст снега и деревьев, белого и черного, вознесенный до треснувших небес.
Мужчина, коим был он во снах – мужчина, любивший мужчин – куда мудрей Нарада. Он говорит, наделенный знанием и терпением. Говорит, как находящийся в мире сам с собой, с тем, кто он есть и кем будет. Говорит как тот, кто идет на смерть.
«О моя королева, видишь, как я подвел тебя? Мы с ним братья по неудачам, любовники, связанные общим грехом. И когда придет день, Глиф, твой „последний день войны“, вас поведет он. Не я. Лучше он, чем Нарад – тот повел бы вас, боюсь, по тропе труса».
Эта зима заставила застыть все мысли об искуплении. Так почва скрывается под мантией снегов.
Глиф проследил, как отряды выскальзывают из лагеря, и обратился к последним четверым охотникам: – Нужно очистить лес от захватчиков. Железо, не кремень для стрел. Сегодня мне не хочется видеть мучений. Быстро с ними покончим и вернем зиме тишину.
Лаханис стояла с его маленьким отрядом. Она одна не имела ни лука, ни колчана со стрелами. Глиф предпочел бы, чтобы она осталась позади – не доверял ее умениям ходить по лесу. Погран-мечей не учат воевать среди деревьев. Их мир – открытые равнины, голые холмы и северная тундра. Обычно они сражаются, сидя на спинах лошадей.
Но ведь Пограничных Мечей более нет. Уничтожены в битве с домовыми клинками Драконуса. Лаханис единственная из выживших, что присоединилась к его народу. Хотелось бы ему, чтобы ее не было. Круглое гладкое лицо слишком молодо для такой злости в глазах. Ее оружие сулит смерть на расстоянии руки. Не для нее дистанция стрелы или копья. Она будет биться, покрываясь кровью жертв, и такого алого наряда она жаждет.
Лаханис пугала его.
Но таков был и Нарад, первый брат после перерождения. Видения отягощали Дозорного, по рассказам Нарада ясно было: ему предстает мировой пожар, вечная резня. Похоже, Глиф каким-то образом нашел нежданную судьбу, уделившую народу роль, коей он вовсе не желал... и Дозорный ведет их прямо туда.
«Не могу знать... Разделил ли он со мной любовь к народу? Готов отдать нас в пользование Первому Сыну. Но мы ничего не задолжали чернокожим Анди, еще меньше Лиосан, похожих ныне на обескровленные трупы».
Один из охотников сказал: – Мы готовы, лорд.
«И это! Лорд!» Они дали ему титул Владыки Ложной Зари. Глиф не понимал. Не видел ценности в заре, ложной или истинной. Не знал, кто именно придумал пышное звание. Как будто оно вылезло из мерзлой почвы, или слетело с хлопьями снега. Ему титул не нравился, но, как и Нарад – Дозорный, он не мог сражаться с приливом. Нечто схватило обоих, эти руки холодны и неумолимы. – Хорошо. Лаханис, нужно идти в тишине, не оступаясь. Эти легионеры – разведчики и следопыты.
– Знаю, – ответила она. – Нужно быть как тени.
– Ты окрасила кожу. Отлично.
Она нахмурилась: – Ничего не делала. – Подняла руку, всмотрелась. Кожа ее стала цвета золы. Лаханис моргнула, подняв глаза на Глифа: – Ты такой же. Но я видела, как вы натираете лица золой. Задумала сделать так же, но забыла. Мы запятнаны, но не по своей воле.
Потрясенный Глиф оглянулся на Нарада, что стоял лицом к лесу. – Я думал... он заболел от видений.
– Мы Отрицатели. – Лаханис приняла это прозвание, будто родилась с ним.
Остальные что-то бормотали, лица стали озабоченными. Очевидным было, что никто ничего не замечал. Глиф не мог придумать, что сказать, какой ответ дать им или Лаханис.
– Только сегодня, – сказал Неерак, тот охотник, что недавно обращался к нему. Глаза его широко раскрылись. – На заре, вчера, мой лорд, я видел отражение в чистом льду. Лицо бледное, но не как у Лиосан. Бледное как всегда. Но теперь я смотрю на ладони, на предплечья – нас поразила чума?
«Чума».
– Мы выбрали ни то, ни это, – заявила Лаханис. – Отвергли Анди. Отвергли Лиосан. Встали в стороне.
– Но сегодня?.. – вопросил Неерак, разворачиваясь к ней. – Почему? Что изменилось?
Глиф ответил: – Я разговаривал с Дозорным. Спросил, начнем ли мы сегодня войну?
– Он велел перебить разведчиков, – объяснила Лаханис. – Поистине война начата. Глиф, он священник. Не знаю, что за титул вы ему дали, но он ходит не по одному миру. Сегодня по его благословению мы стали армией.
Он смотрел в эти глаза и видел жадный свет, посул огня и разрушения.
«Последняя Рыба идет на поиски старого врага. Озеро почти забыто, лиги пролегли меж ним и тем местом, где он сейчас. Вода, помнит он, была чистой. Не было ничего, способного скрыть от него будущее, будущее, полное слез. Из воды он вышел и в воду должен вернуться. Заканчиваю там, где начал». – Война призвала нас, – сказал он. И взял лук. – По благословению Дозорного мы стали убийцами жен и мужей. Идемте же. Лес – наш дом. Пора его защитить.
Натянув тряпку на лицо ниже глаз, он пошел, и отряд двинулся следом.
Они торопливо шагали по старым тропам, горбясь под пологом ветвей, топча звериные следы. Бежали, поглощая лиги. Неслись быстро, но без особого шума – снег принимал шаги, тени деревьев и кустов рассеивали их собственные тени. Они стремились вперед. Секрет легкости: стать своим, не сражаться с лесом, пригибаться и кланяться, обходить преграды.
Почти на закате Глиф, ведущий всех, заметил силуэты. Трое сблизились и, похоже, совещались. Неуклюжие позы выдали их присутствие, как и блеск железных пряжек, светлые ремни, дыхание из незащищенных ртов. Они шептались. Уловив движение Глифа и его охотников, один крикнул и схватился за меч.
Стрела Глифа утонула в правой глазнице, заставив упасть.
Еще две стрелы пролетели, шипя, мимо Глифа.
Оставшиеся разведчики упали.
Охотники подошли к телам, перетекли сверху, как вода, ухитрившись на ходу вытащить стрелы. Лаханис осмотрела разведчиков, но Глиф знал: это было уже не нужно. Все трое умерли, не успев коснуться снега. Он шагал дальше, стряхивая кровь с наконечника. Древко расщепилось, острие погнулось, потому что попало в череп. На ходу Глиф высвободил острие и сунул в кошель у пояса, чтобы потом выправить. Обломал древко, чтобы сохранить оперение, и бросил остаток.
Они мчались, сумрак медленно смыкался вокруг.
"Было как раньше. В мой первый раз, когда они сидели у костра и смеялись, и заигрывали с женщиной. Никто из них не проник внутрь. Не вызвал симпатии, не притупил холодной, острой жажды нести смерть.
Убийцы детей. Кровь если не на руках, то на мундирах. Они клялись знамени, несли на плечах нашивки легиона мясников. Я ничего не чувствовал, убивая их. Ничего не чувствовал, посылая кремень в брюхо последнего. Ничего не чувствовал, гоня его.
Должно быть, так мыслят солдаты. Никак иначе, ибо кто же готов резать детей? Беззащитных старцев? Жен и мужей у очагов?
Что за существа?
Ну, я стал одним из таких.
Покажусь ли смешным, сказав, что охочусь на мундиры? Убивая мундиры? Что мундир мой враг, простые куски сшитой ткани, лишенные жизни ремни, пряжки и шерсть? Или это единственный путь, единственная надежда сохранить здравый рассудок?
Итак, вот что такое война. Начавшееся снаружи должно случиться и внутри".
Хорошо, думал он, мчась в ночи, что я перерожден, ведь прежнее я должно было уже умереть, смертельно раненой горем и ужасом.
"Вода озера была чистой, но ныне, ох, ныне она стала алой.
Йедан Нарад, вижу, что снедает тебя. За тебя, видевшего то, что нам предстоит, болит моя грудь".
Сзади Лаханис прошипела: – Рань следующего, вождь. Мои ножи жаждут крови.
И он кивнул. Лучше было всем им утолить жажду.
Словно грязная вода, текли они сквозь лес, пока небом овладевала ночь. Странствовали по миру теней.
Ночь была предназначена для убийств, и они убивали.
Ее Милость Шекканто приподняли в постели, будто привязанный к спинке труп. Подушки держали ее полусидя, голова опускалась даже во время разговора, пока подбородок не упирался в грудь, делая слова неразборчивыми. Юная служка сидела рядом, готовая помочь старухе вновь поднять голову. Но, невзирая на все старания, Шекканто изрекала что-то невразумительное.
Ведун Реш подался вперед, упер руки в бедра, пытаясь расслышать – и понять – Ее Милость. Финарра Стоун была в паре шагов, давно прекратив такие попытки. Ясное дело, для Шекканто это последняя аудиенция. Никто не знал, что тревожит старуху. По годам ей еще подобало оставаться сильной и ясной разумом, смирять супруга с его нелепыми заявлениями. «Они будто провели годы, горбясь над кузнечным горном. Бывает проклятие железа, крадущее память и вселяющее смуту в мысли. Что-то их отравило. Я стала свидетелем жесточайшего из убийств?»
Ужасным новостям, наконец добравшимся до монастыря, не составило труда пробудить необузданные подозрения, поиски заговоров. Благородство пало первой жертвой. Возможно, это очередная работа Хунна Раала, достойная назваться гениальной. Куда как лучше, нежели просто убить Шекканто и Скеленала: отныне трясы на месяцы, если не годы, парализованы неэффективным управлением. Их корона уже разбилась, хотя и не успела слететь с головы.
Нет далеких расстояний для руки отравителя легионов, убийцы лорда Ренда, истребившего и Хранителей Внешнего Предела. А он казался заурядным, вспоминала она – наглец, это так, но мало отличимый от большинства солдат. Дерзость зачастую – лишь фасад, скрывающий душевные раны. Такую браваду можно простить... Он был также пьяницей, из тех, что любят притворяться трезвыми, но на лице дурацкая улыбка, словно он считает, что обманул всех, хотя обманывает лишь себя. Но дурак оказался умным. Пьянчуги типа Раала имеют обыкновение пожирать сами себя, алкоголь лишь служит для приглушения боли. Она ожидала бы постепенной деградации, пока тело не одрябнет, а разум не заполнится страхами. Медленного, трясущегося спуска к смерти.
Однако оказалось, что само зло явилось миру в этом мужчине, наделив его сверхъестественной энергией, избавив от тени сочувствия. Теперь, верила она, он способен на всё.
"Он отравил их? У него агенты среди трясов? Шпионы, ассасины? Почему верность не выбелила их кожу? Оглядись – все мы не изменились, хотя, если припомнить... янтарный оттенок стал тусклее, словно на нас осела пыль.
Мы претерпели преображение – или попросту стало очевидным чувство потери? Что еще мы теряем, когда умирает вера?"
– Пески будут пылать, – произнесла Шекканто, устремив глаза к никому более не видимому зрелищу. Глаза ее глубоко утонули в темных орбитах, высохшая кожа приобрела оттенок зимнего неба. – Кто-то тащит меня за лодыжку, но плоть моя холодна. Лишена жизни. Боль... боль принадлежит тем, что вынуждены смотреть. Бесславие. Огни ярости. Я удивляюсь... я удивляюсь. Лишь мертвому дано видеть чистоту войны. Они решили обесчестить меня, но телу все равно. Лишь Дозорный понимает, но не может сделать ничего. Ничего.
Финарра перенесла вес тела на другую ногу. Старуха блуждает по неведомым ландшафтам воображения. Каждое произнесенное слово утягивает ее еще дальше. «За лодыжку? Вам не дожить, ваша милость. Тут уже готовят склеп, под этим самым полом. Из него никто вас не вытащит».
– Мы рождены королевской кровью, – бормотала Шекканто. – Славно принять титул короля или королевы. Но у дня свои намерения, и что произойдет за его срок? Я вам скажу, я вам скажу... – Голова опустилась, глаза закрылись. Она начала прерывисто сопеть во сне.
Ведун Реш не спеша откинулся на спинку кресла. Поднес к лицу покрытые шрамами руки.
Финарра откашлялась. – Полагаю, Кепло Дрим все еще ждет во дворе, ведун. Если делать это сегодня, то поскорее.
Не сразу грузный мужчина вздрогнул и встал на ноги. Глядя на Ее Милость, произнес: – Капитан...
– У меня больше нет чина, – оборвала его Финарра.
– Будут выжившие. Должны быть выжившие. Вы им нужны.
– У них есть Калат Хастейн.
– Не сочтет ли он вас благословением, не облегчится ли его печаль?
Горечь затопила ее изнутри, словно открылась рана. – Ведун, война проиграна. Урусандер победил. Харкенас откроет пред ним ворота. Мы, Хранители... да, мы никогда не были важны. Патрулировали вокруг Витра. Что важнее, – продолжала она, – именно мы привели Т'рисс в королевство. Давайте считать нашу гибель достойным воздаянием за беззаботность.
Он отвернулся от Шекканто. – Не вернетесь к Калату Хастейну?
– Не вижу смысла. Витр остается. Он не прекратит попытки нападений. Калат начнет снова. Но я – нет.
– Мы здесь не отвергаем вас, – заверил Реш. – Однако прошу понять. Кепло уже не прежний. Друг стал для меня непонятен. Он говорит, что будет сопровождать меня в Харкенас, к Терондаю и, возможно, пред очи Матери Тьмы. – Он помешкал. – Я боюсь этой встречи.
– Так откажите ему, – сказала она. – Терондай подождет. У вас есть другие заботы.
– Скеленал готов созвать всех братьев и сестер. Он говорит, что нужно готовиться к войне. Но нам нечего защищать, нет смысла для битвы, кроме жалкого пафоса мести. – Он покачал головой. – Дети мертвы. Леса выгорели. Если и был у нас авторитет перед отрицателями, он порушен. Мы не защищали их. Да, мы ничего не сделали.
Старые аргументы. Финарра слышала их слишком много раз. – Вот таким образом, ведун, процветает зло, так оправдывают ужасные деяния. Мертвые мертвы, пожары давно погасли, кровь скрылась под почвой, обогатив ее. Любое действие, если на него нет ответа, возражения, породит следующее, и в конце стоит торжествующее зло.
– Вы не заметили, что мы слабы? – взвился Реш, судорожно комкая руки. – Зачем сражаться ради этих Анди, если наш бог убит рукой Матери? Преобразились обе стороны, мы отделены, мы третья сторона – и мы никто.
Она отвела глаза, ощутив некое отвращение. Разочарование отращивало когти, желание нанести удар усиливалось день за днем. – Кепло Дрим вполне может предпринять покушение на Мать Тьму. Но в этот раз там не будет Первого Сына, чтобы встать на пути вашего друга.
– Там Драконус.
Она испытующе поглядела на него. – Смею думать, ненадолго.
– В конец концов Мать может отвергнуть Урусандера. Отвергнуть все, что от нее требуют. Она ведь богиня. Не находите ли, что для такого вознесения требуется сила? Неужели она лишилась воли? Независимости? Она беспомощна, разум ее глух к бесконечному рокоту молитв, жадных желаний и смиренных просьб?
Глаза Финарры сузились. – Считаете, будто ваша вера оскопила бога, так? Вы сделали бога неспособным защитить себя. Беспомощным.
– Вера свойственна разуму смертных, – сказал Реш. – Но поглядите в зеркало и увидите, что вы агнец в когтях волка.
– И теперь вас терзает чувство вины, вы сокрушены самообвинениями? Не думала, что жалость к себе можно счесть священной но, похоже, вы легко управились, ведун, и сделали жалкие рыдания родом ритуальных возлияний. Какова же будет ваша жертва? Ах да, вы сами.
Он фыркнул: – Сказала женщина, растоптавшая свой офицерский чин. Заявившая, будто Калату Хастейну она не нужна.
Лишь через миг Финарра ухитрилась неловко пожать плечами. – Мы найдем утешение в обществе друг друга.
Реш отвернулся. И вздохнул: – Я не могу держать Кепло на поводке. Неужели придется устроить очередное преступление в присутствии Матери?
– Он ваш друг, но не мой.
– Был. Теперь я не уверен. – Он встретил ее взор. – Хотите противостать измене? Будете защищать Мать Тьму с мечом в руке?
– Против двенадцати зверей? Смерть будет быстрой.
– Тогда зачем противитесь моему желанию отослать вас?
– Я еду в Харкенас, ведун. В компании или одна.
– Чего вы там ищете?
Она промолчала. Правда в том, что ответа у нее нет. Но она ощущала себя связанной с судьбой трясов, как лист, попавший в кучу листьев или силой собственной тяжести увлеченный в поток. Однако... что там ниже по течению, остается непонятным. Реш ищет цель для братьев и сестер, верит, будто найдет знание, изучая Терондай.
А Кепло Дрим, запятнанный кровью и молчащий целыми днями? Жестокое обещание блестит в глазах. Этот мужчина ныне с легкостью скалит клыки. Лишь глупец не ощутит страха перед тем, что вселилось в него.
– Волшебство, – оборвал Реш ее мысли, – нынче льется кровью из смертельной раны. Если не стать осторожными, капитан, Куральд Галайн утонет в этом потоке.
– Так используйте его, ведун. Используйте, если можете.
– Опасное предложение.
– Вы что, дитя? – возмутилась она. – Не знаете, как ограничивать себя?
– Дитя? – Казалось, он обдумывает слово, не заметив, что сказано оно тоном вызова. – Да, думаю, да. Все мы ныне дети, запертые в небольшой комнате, а в середине стоит сундук с ножами.
Вдруг продрогнув, Финарра Стоун отвернулась, забирая перчатки и плащ со скамьи у дверей. – Просто останетесь здесь? Лишь я буду сопровождать Кепло?
Они вздрогнули от внезапного, резкого кашля Шекканто. Сиделка, почти задремавшая у постели, склонилась, не давая старухе упасть. Содрогнувшись от прикосновения монахини, Шекканто произнесла: – Королевская кровь истончилась, но я все же чую ее вкус. Дозорный иссыхает в одиночестве, принц, мечтающий о сестре. Она ощутит клинок в руках и встанет в сумерках дня, и потому наречена будет Полутьмой. Не монах, не монахиня, но они нашей крови. Трясам нужна королева. На Берегу... Королева... – Глаза широко раскрылись, она замерла в руках монахини. – Ох, благослови меня! Наши дети не заслужили такого!
Мать осела, качая головой. – Пусть их возьмет Витр, – бормотала она. – Серебряный огонь... плоть от костей...
Реш бросился к ней. – Ваша Милость, вы изрекли пророчество?
Она с внезапной силой подняла голову, глядя ведуну в лицо. – Пророчество? В зад пророчество. Бессмертная Тень, я вижу причины. Он вечно беспокоен. Ты узнаешь его по этой привычке. – Морщинистое лицо исказилось мучительной улыбкой. – О, умный мальчик. Отдаю должное.
– Ваша Милость?
– Когда Первый Сын придет, ответьте на его нужду. Умрите за любовь, коей не ведали никогда, ради чужого дела. Умрите, дабы сохранить то, чего никогда не видели. Иди, любовник мужчин. Иди. Девятеро убийц ждут. – Она вырвала руку из хватки сиделки и ткнула пальцем, указав на Финарру. – Она знает, как держать клинок в руках. Ведун! На колени перед Полутьмой. На колени пред твоей королевой. – В следующий миг Шекканто снова расслабилась, смыкая глаза.
Реш склонился ближе.
Монахиня покачала головой: – Всего лишь сон.
Пошатнувшись, Реш отпрянул. Посмотрел на Финарру воспаленными глазами.
– Никакого смысла, – сказала она. – Не уделяйте внимания ее словам. Идемте, день кончается. Нужно ехать сейчас или ждать утра.
Когда она покинула палату, ведун последовал. Он ничего не говорил, но Финарра помнила его взгляд, его откровенную тоску, ужасную жажду.
«Монахи, монахини, ведьмы и ведуны, сестры, братья. Все звания требуют веры. Но мне ничего такого не надо. Я не люблю ходить от храма к храму, от алтаря к алтарю, отчаянно ища причастия. Ваша милость, ум ваш действительно погас, если вы увидели во мне... что-то».
Во дворе царил зимний холод. День угасал. Заметив их, Кепло дернулся в седле. Он кутался в темные меха, словно насмехаясь над собой. Звериный взор устремился на Финарру, потом на Реша. – Ты не отверг ее? Это наше странствие, ведун. Нас двое, во имя Трясов.
Подойдя к лошади, Реш на миг замер, изучая старого друга. – Какое утешение слышать такие слова, Кепло. Ты еще считаешь себя одним из нас.
Кепло Дрим нахмурился. – Разумеется. Почему я должен считать иначе?
Реш сел в седло и схватил поводья. – Она едет с нами. Как ты сказал, Кепло – во имя Трясов.
– Ведун, – предостерегающе сказала Финарра.
Однако тот попросту пожал плечами: – Полутьма уже обнимает нас, как вижу. И хорошо. – Он пнул лошадь, заставляя тронуться и разворачивая к воротам.
Ругнувшись под нос, Финарра вскочила на коня и последовала за мужчинами. Они поскачут в ночи. Она с завистью смотрела на меха, окутавшие плечи Кепло. Уже и сейчас холодно...
После снежной бури воздух не спешил избавляться от ледяной промозглости. Однако южные ветры приносили все больше тепла, размягчали плотные снеговые барханы, пока лик снегов не покрылся оспинами; старая дорога, по которой ехал Кагемендра Тулас, почернела от грязи и блестела лужами.
Очевидно было, что он ехал по следам других странников – иные были на лошадях, другие шли пешком или погоняли перегруженных мулов. Пока что ему не попадались наспех засыпанные могилы, чему он был только рад. Расставшись с Калатом Хастейном и хранителями. Кагемендра никого еще не повстречал. И не удивительно. Зима переменчива, способна втягивать когти, словно кошка; нынешняя оттепель мало что значит. Сезону осталось еще несколько месяцев.
Он нагонял беженцев – кем еще они могли быть? – но без спешки и особого желания встречи. Ему не хотелось обрести компанию, возложить на себя чужое бремя и лишние заботы. Он и сам почти голодал, лошади приходилось не лучше. Имение отца теперь стало его имением. Холодное наследство. Он не был даже уверен, что оно обитаемо. В отсутствие сына слуги, подданные отца, могли предаться лени и порокам или, еще вернее, скуке. Вполне возможно, что он едет к заброшенным руинам. Ни один беженец не найдет там приюта.
Путь впереди тревожил его своей привычностью. Юношей он часто уезжал из имения, бежал из тени отца и братьев, искал одиночества в безлесных холмах, на днищах высохших озер и просторах прерий. То были едва осознаваемые нужды молодости, слепое размахивание руками – он не понял еще, что искомое одиночество уже существует, глубоко зарытое в душе. Каждая обида, каждое переживание особенности, каждый миг отделения от хохочущих братьев и их свиты – всё это позволяло ему встать в стороне, толкало в мир уединенности.
Если напрячь воображение в попытке визуализации того пустого мира – он увидит его здесь, где конь еле плетется по грязи и снегу, небо над головой мягко-белое, ветер доносит запахи сырой травы. В каком-то смысле он уже дома.
Поэтому – и по иным причинам – он не спешит завершить путь. Если придется сделать большой крюк через южные пустоши... он не станет жаловаться.
Однако необходимость диктует свою повестку. Конь умирает под ним, пустота в животе превратилась в глубокую расслабленность, захватывает все тело, и лишь вспышки боли в суставах, словно ожоги, заставляют его прямо держаться в седле.
Отец был прав, подумал он, что не находил в сыне особых достоинств.
«Шаренас Анкаду, почему ты снова и снова вторгаешься в мои мысли? О чем говоришь с таким презрением на лице? Вижу, твои губы шевелятся, но не слышу ни звука. Я вообразил тебя впереди, чтобы придать форму вестнику – тому, кто должен терзать меня жестокой честностью во имя чести... но я глух к твоим словам».
Она, подозревал Кагемендра, высмеяла бы его стенания. Отхлестала за сонный нрав. С едва сдерживаемой страстью заставила бы соблюсти обет перед суженой, воззвать к чести во имя Фарор Хенд. "Найди ее!", сказала бы она.
Но искать некого. Суженая была лишь обещанием, ничем иным. Такая связь ломается от небрежного слова, одного жеста с намеком на пренебрежение. Встав перед Фарор, Кагемендра Тулас оставался бы немым, ноги примерзли бы к полу. Он думал бы лишь о страданиях, кои вынужден причинять, ибо в душе нет ничего похожего на любовь.
Тракт поднялся на холм. С вершины Кагемендра различил в следующей долине тех, за кем ехал. Группа отошла от дороги, расчистив в снегу место под стоянку. В загоне из веревок виднелась желтая трава, три лошади и мулы жевали мертвые былинки.
Подъехав ближе, он с удивлением заметил мундиры Хранителей на тех, что вставали от кизячных костров, приветствуя его.
Двое, мужчина и женщина, вышли навстречу. Женщина заговорила первой: – Я Севарро, была сержантом. Если ты выследил нас по приказу Хунна Раала, скажи, что наша вражда окончена. Скажи ему, что вражды вообще не было, лишь амбиции лорда Илгаста Ренда. И прежде всего попроси его оставить нас в покое. Хранителей больше нет.
Кагемендра оперся рукой о луку седла. – Куда едете, Севарро?
– Его это заботит? Прочь отсюда. Чего еще ему нужно?
– На пути, Севарро, лежит одно имение. Возможно, там – если пожелаете – найдется отряд домовых клинков. Они будут рады прибавлению в рядах.
Мужчина пошевелился и сказал Севарро: – Он верно говорит, сержант? Мы едем в имение знатного господина?
Остальные собрались за спинами этих двоих, желая послушать разговор.
Севарро качнула плечами. – Я не думала куда-то записываться, Ристанд. Но еда почти вышла. Животным нужно укрытие. Заклинание тепла долго не продержится. На нас надвигается самый жестокий месяц зимы. – Она махнула рукой. – Имение может принять нас как гостей.
– Гостей? Увидев нас, они замкнут ворота! Посмотрите, мы похожи на мародеров. – Ристанд был здоровяком, косматым, широкоскулым; если бы не черный цвет кожи, лицо его оказалось бы покрасневшим от ветра и от раздражения. – Ты сказала, что нашла нам цель – но ничего о говенном имении знатного негодяя! Сладкая дырка, Севарро!
– Когда прекратишь жаловаться, Ристанд? – Женщина смотрела на Кагемендру. – Лорд не живет в имении. Потерял жену много лет назад. Детей нет. Похоже, мы найдем гнездо покинутым, как многие, и оно послужит нам, чтобы переждать холода.
– Что насчет фуража и еды? – спросил Ристанд.
Ее голова резко дернулась, глаза сверкнули гневом. -Может, они все забрали, уходя. А может, нет. По меньшей мере крыша над головой!
– Если там дом-клинки и еще кто-то? Что тогда?
– Тогда, – наставительно, словно ребенку, сказала Севарра, – мы вежливо попросим, Ристанд. То есть в лиге от ворот свяжем тебя и сунем кляп. Перебросим изъеденное блохами тельце через седло. Это хотя бы даст надежду на гостеприимство! – Она повернулась к Кагемендре. – Ну, ты уедешь наконец?
Кагемендра всмотрелся в нее, потом перевел взгляд на два десятка сгрудившихся на тракте хранителей. Увидел среди них детей и слуг, поваров и горничных. – Вы из временного форта, сержант?
– Заезжали туда, точно. Принести новости и взять всех, кто захочет.
– Вы и прочие... вы были в битве?
– Опоздали. Но разницы не было бы. Мы патрулировали Манящую Судьбу. А значит, никогда не обнажали клинков против Легиона.
Кагемендра промолчал, подобрал поводья. – Располагайтесь здесь. Сержант, я не от Хунна Раала. Вы говорите о битве, о которой я ничего не слышал. Илгаст Ренд командовал Хранителями? Так это его проблемы.
– Он мертв.
– Мертв?
– Казнен Хунном Раалом, – пояснила Севарро. – Почему ты ничего не знаешь? Откуда едешь?
– Я беседовал с командующим Калатом Хастейном, – сказал Кагемендра, видя, что привлек всеобщее внимание. – Он едет в форт с новостями, как я предполагаю, о событиях у Витра. Впрочем, подробности мне не известны, не буду гадать. В его отряде есть раненые и мертвые. Похоже, он приехал и нашел форт покинутым, и не знает ответа, почему.
– Неправда. – Смущение читалось на лице Севарры. – Нескольких мы оставили позади.
– А. Ну, если не хотите, чтобы Калат счел вас дезертирами, не пора ли вернуться?
Тут поднялся спор, зазвучали голоса за и против. Кагемендра растолкал толпу, понукая коня. Оказавшись один, пустил скакуна медленной рысью, и вскоре крики затихли за спиной.
«Дом-клинки. Есть ли они у меня?»
Зимний форт Хранителей имел деревянный настил вдоль всей длины стен, чтобы могли ходить дозорные. На взгляд Бурсы, эти дежурства никогда не имели особого смысла, а особенно сейчас. Он стоял на посту, чувствуя себя дураком, не спуская взгляда с черной стены трав Манящей Судьбы, точнее – с прогалины в ровной линии и дракона, ее занявшего. Неподвижная будто тяжелый валун, в чешуе, с расстояния не отличимой от стальных пластин доспеха, тварь вроде бы спала.
Снег покрыл ее хребет. Лес окутал сложенные крылья, с длинных сосулек на суставах после оттепели капала вода. Дракон явился за четыре дня до прибытия отряда, если верить отставному хранителю Бекеру Флатту, решившему остаться в форте после того, как выжившие в сражении пришли сюда с ужасными новостями. Мужчина твердил, что идти ему некуда; еще десяток оставшихся, нет сомнений, думали так же. Да, дракон появился наутро после бури. И лежит теперь в прогалине, созданной его телом – глаза закрыты, похож на кошмарную скульптуру, недобрый посул.
Вполне годный повод для бегства из проклятой дыры, если спросите Бурсу. Услышав о дезертирстве выживших, он не разделил всеобщего возмущения. «Я сделал бы то же самое. Еще могу».
Неумолимое наступление Витра на земли Куральд Галайна теперь казалось ему столь же "страшным", как смерть от глубокой старости. Никому не дано остановить его, верно? А тайны со временем прокисают. С Хранителями покончено. Мир истек кровью, будущее кажется пустым, бессмысленным обещанием.
Рядом Спиннок Дюрав оперся о кривые бревна парапета. Как и Бурса, он взирал на дракона. – Семьдесят шагов в длину, – сказал он. – Или около того. Кстати, пещер ведь рядом нет? Если зверь решил впасть в зимнюю...
Скривившись, Бурса промолчал. Он сам удивлялся неприязни, которую испытывал к стоящему рядом юноше. Безрассудно, но ему нравилось испытывать это чувство. Впрочем, зависть напрасна, если не удается навредить врагу. – Вижу раны, – отозвался он. – Демон не впал в спячку. Просто восстанавливает силы.
– Ах, так. Никто не изучил его лучше вас, сир.
– Считаете, я одержим чепухой? Вообразили, что хлипкие травяные стены смогут защитить от зверя? Он может убить нас в любой момент. Но вы и остальные, вы еще тут. Да, я изучаю тварь. Благодарите, что хоть кто-то этим занялся. Мы выпустили из Витра то, что станет проклятием Тисте и может погубить Куральд Галайн.
