Текст книги "Стивен Эриксон Падение Света (СИ)"
Автор книги: Карбарн Киницик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 56 страниц)
Простые истины труднее всего вынести. Одинокая смерть – единственно реальная, не так ли? Самый личный акт, самая тайная битва. Оставь меня тут, и если позволят силы, я доберусь до друга. Не прошу ничего иного. Не ищу утешения.
Смерть окаймляет путь пилигрима. Следовало бы знать заранее".
– Разлад среди командиров! – вскричал дряхлый лорд. Колени его покрылись грязью, руки до странности посинели от холода. Он разместил часть солдатиков кругом, позади строя. – Негодование поразило сердце Первого Сына. Другие зовут его назад – а он готов бежать к умирающему, последнему оставшемуся внизу. Ливень и яростный ветер колотят их! Зима замораживает слезы на щеках! Он стоит, бесстрашный под напором магии!
Вренек смотрел на фигурки у канавы. Наступление заняло мало солдат, ведь лорд настаивал на магической дуэли. Пока старик торжествующе кричал, бросая кости, небо опустилось и обрушился ледяной дождь. Дрожащий, жалкий Вренек сжался под ливнем. Снова и снова он кидал взор на оставленное копье, видел, как лед нарастает на железном острие, как вода мочит древко. А старик продолжал рассказывать.
– Вот, – произнес он хрипло, – когда рвутся сердца. Подняты старые знамена. Честь, верность. Даже... ах, разве это не горькое горе? Поднято знамя последней добродетели, произнесено редкое слово, и в сладостной тени, Вренек, солдаты гибнут десятками. – Он упал на спину в канаву и смотрел в почернелое небо, ливень хлестал изможденное лицо. – Так услышим их речи? Они стоят почти одни. Лицом друг к другу, и все скрытое разворачивается. Ах, что за красота! Что за достоинство! – Грязные руки впились в лицо.
Вренек вгляделся в солдат, увидел, что старик переместил умирающего поборника к павшему его товарищу; а поборник Вренека еще стоял, погрузившись в грязь по колени. «Повалить и его? Не пора ли избавиться от них?»
Гром стих, вспышки молний погасли; закат и сумрак безмолвно сражались в небесах. Колонна духов тянулась мимо, каждый бессмысленно поворачивал голову к обочине.
– Однажды, – бормотал лорд, найдя глазами Вренека, – ты станешь мужчиной – нет, не надо торопливых уверений. Можешь носить оружие. Можешь неловко размахивать копьем, изображая бессердечие, щурить тусклые монетки глаз, но эти маски тебе еще слишком рано надевать. Лицо еще не отлито в форму, которую стоит смело показывать.
Вренек поднял голову, хмуро глядя на старика.
– Отливка из твердой глины, пустота ждет, когда в нее вольется нечто, поддающееся ковке. Так мы отливаем детей во взрослость. Увы, слишком многие оказались неумехами, работая над формой. Мы небрежны, мы слишком заняты собственными страданиями, и все нами сделанное искажено, правдиво отражая наши уродства. – Он слабо махнул рукой. – Как вот они, солдаты.
– Миру нужны солдаты, – сказал Вренек. – Произошли дурные вещи. Народ унижен. Солдат дает ответ. Солдат наводит порядок.
– В твоем описании это честная позиция.
– Да, милорд. Честь. Вот что должно быть в сердце солдата, и стражника, и охранника. Храни честь в себе, и будешь защищать честь – не только свою, но и чужую.
– Тогда спрошу тебя, Вренек из Абары Делак: носит ли честь мундир? Опиши его, мальчик. – Лорд указал на солдатиков. – Синий или зеленый? У чести особая кожа? Черная или белая? Синяя или серая? А если она носит всё сразу? Или ничто из этого? Что, если никакой мундир не дает носящему права на честь? Всего лишь тряпка, кожа и железо. Защита для любого, и при чем тут честь? – Он вдруг сел, глаза засияли. – Но вообрази новый тип доспехов, юный друг. Тот, которому есть дело. Доспехи такой силы, что меняют носящего их. Форма, дерзающая бросить вызов путям взрослых мужчин и женщин, форма, заставляющая тела и души, что в них, искать новую истину!
Вренек потер лицо, ощущая жар. – Грип Галас сказал, что домовые клинки лорда Аномандера – отряд, требующий от членов высочайших добродетелей. Значит, мундир имеет честь.
Лорд скорчил гримасу и снова сел. – Пока честь не потеряна. Железо прочно, но слова мягки. Можно выжать слова, все наши декларативные добродетели, в любую безумную, сводящую с ума форму. Пусть честь капает кровью. Пусть добродетель уносит жизни. Пусть совесть станет оружием огня и злобы. Нет, юный Вренек, я говорил о неподкупной истине... посмотри на мой Легион, Легион Хастов! Я кое-что открыл, изучая свои клинки и латы. Причину их криков, их воя. Не жажда крови. Не веселье от убийств. Вовсе нет.
– Так что же?
Лицо лорда внезапно исказилось, покрываясь морщинами горя. Он упал и тихо зарыдал.
Вренек смотрел на оловянных солдатиков. Он слышал о легионе Хастов. О мечах, которые, как говорят, прокляты. Теперь, значит, и латы. Он посмотрел на лежащее копье, на оледенелый железный наконечник.
Хотелось уйти от старика с его слезами и путаными речами. Солдаты нужны, когда дела идут плохо. Когда народу нужна защита. «Синие или зеленые? Что, единственная разница? Что, если солдаты прекращают защищать народ? Начинают защищать что-то иное? Что, если это ужасные вещи, жестокие и эгоистичные? Куда пропадет честь?»
– Достоинство, – пробормотал старик и зарыдал пуще прежнего.
– Милорд?
Слабая рука чуть качнулась. – Продвигай когорты, дитя, пусть мои разлетятся соломой на ветру.
– Но, милорд, ничего не изменилось!
Старик глубоко прерывисто вздохнул и покачал головой. – Все изменилось, юный друг. Игра сочится кровью. На моей стороне священники никнут под грузом сомнений. Богиня безлика, ее темнота поглотила всё. На твоей стороне сияет ослепляющий свет. Мы ведем войну против своего ничтожества, и потому она привела нас на край гибели. Направь отряды в долину. Драконов мы пока что игнорируем.
«Драконы?» – Милорд, расскажите еще про Первого Сына. Почему он спорит с соратниками?
Старик утер лицо, запачкавшись грязью. – Его сделали бесполезным, пусть меч выхвачен. Он стал свидетелем гибели жреца, разорванного равнодушием Куральд Галайна. Он видит, что сила игнорирует правых; что ее может схватить любой – клинок в ночи, мастерство убийцы. Душа его дрожит, юный Вренек, и вот прибыл Консорт, гнев клубится, но достоинство держится. Понимаешь, какой ценой?
Вренек покачал головой: – Не понимаю достоинства, милорд. Что оно такое, на что похоже.
Красные глаза сузились, старик кивнул. – Да, вижу, – буркнул он.
Вренек стал придвигать солдат к неровному дну канавы. Потоки дождевой воды прорезали там борозды, ледяная вода замерзла, кристаллы поднялись крохотными замками. Он сокрушил немало ледяных фортов, пока расставил солдат в подобие строя.
– Мы увидим алую грязь, – сказал лорд. – Тела полетят ливнем, багряным и горячим. Трусы и герои падут заодно... – Он начал двигать солдат вниз, навстречу врагу. – Тем временем аристократы проклинают друг дружку и отходят, обнажая мой фланг. Видишь ли, они считают себя особо умными. В отличие от Хастов, держатся за привилегию выбирать. Если сердца их хрупки, прилив не повернуть, всех смоет в океан грядущего. Их нет, Вренек. Я обнажен. Не важно, Консорт возьмет своих дом-клинков и встретит тебя, Вренек. Столкновение ужасно, ибо нет солдат лучше обученных, яростнее стоящих за своего господина.
Старик склонился к Вренеку, глаза запылали. – У него нет выбора, понимаешь. Ты ведь видишь, не так ли? Скажи, что понимаешь. Нет выбора! Как и у Первого Сына! Они подобны, они зерцала чести. – Он отпрянул, схватил двух солдатиков и поставил лицами друг к другу. – Вот так. Запомни то, что увидел здесь, Вренек. Никакая скульптура не передаст их поз. Ни один живописец не нарисует этот день. Ни краска, говорю я, ни мрамор, ни бронза. Ни холст, ни песнь. Поэтам не дано описать этот день. Никто, друг мой, лишь ты и я. Глаза их встречаются и они принимают друг друга, и мчатся в бой, чтобы спасти один другого. – Голос прервался, старик всхлипнул и неистово утер слезы.
– Бросите кости, милорд?
– Что? Нет, не надо. Трусы и герои, мудрецы и глупцы, красная грязь примет всех. И ладно. Однажды я нашел зайца в силках, он сражался с ловушкой. Искал выхода снова и снова – когда я наклонился, увидел: усилия содрали кожу с кости. Я поглядел ему в глаза и увидел... правду. Страдание знакомо не нам одним. Этот язык понятен всем живым существам. Битва сдирает всё, оставляя лишь страдание – даже крики победителей обнажают тоску по утерянному. Облегчение рыдает, сравнявшись с худшим горем. Живые сетуют на удачу, умирающие проклинают ее. Выжить означает – шататься в неверии, и дальнейшая жизнь пройдет в бегстве от этого мига, от воспоминаний об этом дне. Ты бежишь, друг мой. Любой ветеран бежит и бежит до дня смерти. – Он распластал ладони по лицу, сжал лоб. – Увы мне, кто еще посмеет посмотреть правде в лицо? Выжившие должны жить с... с потерей.
Вренек следил, как лорд отрывает руки от лица и начинает ронять солдат. Без броска костей, без торжествующих криков. Вренек тоже плакал, хотя не понимал, почему.
– Стройте особняки, – бормотал лорд. – Расчищайте земли. Сажайте семена, разводите стада. В любимые комнаты несите изысканную мебель, драгоценные гобелены. Толстые ковры на пол, дрова в очаг, дети кричат и сосут титьку. Приходят поэты и менестрели, устраиваются пиры. Богатство напоказ. Но в разгар ночи, пока не погасло пламя, ты сидишь один и бежишь, закрыв глаза. Бежишь и бежишь, вечно и вечно. – Он уронил в грязь очередного солдата. – Горе победителям, Вренек. В победе они теряют всё. Убивая, сдают свои жизни. Грабя, уничтожают любовь – единственное, за что стоило бороться.
– Я сражаюсь ради любви, – шепнул Вренек. – То есть за Джинью, которой они навредили.
Лорд моргнул, лицо его было мрачно. – Брось копье, – велел он. – Беги к ней. Верни то, что она потеряла.
– Но... как?
– Месть сжимает сердце, Вренек. Этот путь гнусен.
Вренек вытер слезы и поглядел на поваленных солдат.
– Готово, – бормотал лорд. – Флаг сбит. Драконус бежал, все клинки его Дома изрублены. Он плачет от гнева и мрак объемлет его. Хасты – мои возлюбленные Хасты – уполовинены. Трус вышел вперед, видя обнаженный фланг и неминуемую резню. Он взбунтовал товарищей, явив изрядную смелость, и обратил в отступление. Многие могли бы умереть, но живы благодаря ему. Торас Редоне – о моя славная Торас... не вижу ее участи. Не решаюсь. Поэты-солдаты еще живы – Первый Сын будет рад, я уверен. Они сражались храбро, как и ожидалось, но потеряли коней и бредут с Хастами. Оружие в ножнах, железо молчит, они зализывают раны и смотрят друг на друга – видишь ли, это как ритуал. Ужасный ритуал. Он отнимает все блага – все. Честь, верность долг – бросьте их! Ни один солдат не найдет утешения во лжи. В самой важной лжи, той, что не дает сойти с ума. Бедные мои Хасты!
– Не понял, – сказал Вренек.
– Любой солдат видит истину, внутри и снаружи...
– Милорд?
– Вот она: нет прощения за всё, вами сделанное. Нет. Оправдания сползают, обнажая дела. Нет укрытия, нет кожи. Обман невозможен. Они забирали жизни! Не только в последней битве, но во всех битвах жизни – в тех, что привели их в рудники, ранили столь многих, заставили любимых и родных страдать! Вот отчего скорбело железо. Оно знало заранее. – Он склонился вперед, глаза раскрылись шире. – Возьми мужчину или женщину, избавь от всей лжи, пусть обнажатся пред собой, пусть души предстанут голыми. И сделай их солдатами. Вели им убивать. Видишь? Никакие доспехи им не защита. Любой меч предстанет лишь тем, чем является – полосой острого металла для жатвы жизней. Ну же, – шептал он хрипло, – смотри, как они бредут с поля брани. Смотри в лица под шлемами. Узри глаза. Говорю тебе, Вренек, степень их отчаяния не вообразить. Ни тебе, ни мне. Но я, я вижу ее. Вижу!
Они сидели в молчании, неподвижно, хотя волны боли текли через старца, заставляя его морщиться. Вренек отвернулся, ибо смотреть было мучительно. Солдатики лежали в канаве. Мысленно он слышал стоны раненых и умирающих. Видел, как другие бегут с поля и, в соответствии со словами лорда, глаза их казались разбитыми. А где-то вопили в торжестве, но неуверенно – будто они делали лишь то, чего от них ждали, будто попали в ловушку... Ложное удовольствие. Ложный триумф.
Но старик еще говорил об облегчении. О чуде, о дрожи неверия: ты выжил, тогда как столь многие пали. Он вспомнил свое падение, снова... как лежал на земле у поместья, сжавшись, зажимая рану.
Самое грустное, знал он теперь, что умирающим еще есть что сказать. Они хотят взглянуть в знакомые лица. Утащить с собой наслаждения жизни. Умирающие тоскуют по объятиям любимых, и мир их полон горя.
Казалось, он слышит тоскливые песни хаст-мечей, стоны шлемов и плач кольчуг. Солдаты шагали из долины нестройными рядами, многие поддерживали раненых товарищей. Доспехи были на всех. Железо вливало голос в хор истощения, в песню потерянных.
На миг его желание идти туда ослабело. Если взрослые так провалились, к чему искать их?
– Вренек.
Он взглянул на старого лорда и увидел: половина его лица обвисла, словно оттянутая незримой рукой. Даже имя прозвучало скомкано, невнятно. – Милорд? Что с вашим лицом?
– Маска. Разбилась. Слушай.
Старик сидел криво, правая рука подогнулась. – Иди же. Если должен. Иди в бой. Скажи им.
– Сказать кому? Что?
– Моим Хастам. Скажи им. Мне жаль.
– Сказать что жаль? Чего жаль? – Вренек встал и подобрал копье. Отороченное инеем древко ужалило ладонь, но лед быстро растаял.
Лорд повалился набок, рядом с линией своих солдатиков. Он пытался, дергая щекой, подтянуться на левой руке к игрушкам. Потом одним резким движением повалил немногие оставшиеся. Лег, закрыл ладонью лицо, снова плача. Левый глаз стал красным, слезящимся. – Жаль, – проскрипел он. – Всё кончено. Всё кончено.
Он уснул.
Вренек помедлил – и снова положил копье. Перескочил канаву, стаскивая вощеный плащ – подарок самого владыки Аномандера – и укрыл лорда.
Ветер впился в прорехи туники. Дрожа, он схватил копье и заковылял к обочине. Влился в массу марширующих призраков.
Держась обочины, он мог избегать контакта почти со всеми. От быстрой ходьбы холод развеялся.
ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
Едва первые сполохи волшебства озарили небо на востоке, историк Райз Херат бежал с вершины башни. Башмаки стучали о ступени, от быстроты кружило голову. На главном уровне Цитадели он пересек проходы и коридоры, никого не повстречав, и снова пошел вниз, пока не оказался в зале – хранилище неудачных древних статуй, груд гнилых скатанных гобеленов, забытых портретов. Не заметив бронзовое чудище, скульптуру из рычащих псов – так занимавших его недавно – историк подошел к складу гобеленов.
Какой-то заботливый служка пометил каждый свиток, выцветшие записки сообщали название и подробности о каждой работе. Имелся и порядковый номер. Но если в архивах Цитадели был общий каталог, Райз о нем не ведал... Встав на колени, он теребил кожаные записки на краях рулонов, щурился, ибо чернила почти лишились цвета. Наконец он нашел искомое.
Было трудно вытащить гобелен из груды, многие другие попадали и развились на полу. Пыль жгла глаза, из носа потекло. Он скорее ощущал, нежели видел моль, касавшуюся крылышками кожи лица.
Найдя незанятый участок пола, Райз Херат раскатал находку. Фонари были ему уже не нужны. Тьма ничего не скрывала. «Тем хуже». Он стоял и взирал на сцену, вытканную разноцветными нитями. «Битва Бури в век Основания, мастер неизвестен». Последний раз он видел это тридцать лет назад, хотя едва ли мог припомнить, в каких обстоятельствах. Кажется, гобелен нашли в кладовой с посудой, тогда население Цитадели прирастало служителями культа, помещения перестраивали. Возможно, была вскрыта давно запертая комната. Детали не важны, название еще менее.
«Какая битва? Какая буря? Какой век Основания?»
Он видел толчею фигур на голой земле, дюжины летящих драконов в рваных тучах над сражением. Глаза сузились, отыскав вершины двух холмов, на коих стояли командиры враждебных армий. Одну из высоких воинственных фигур окружало пятно, словно что-то прожгло ткань, зачернило воздух вокруг мужчины.
Он-то счел это повреждением, пятном цветной плесени или следом от слишком близко поднесенного факела. Но сейчас историк видел: сами нити гобелена черны.
"Он. Драконус. Шлем скрыл лицо, но манера держаться предала его. Это и темнота, словно пелена дыма. Я видел ее сегодня, пока он шел через Терондай.
Бездна подлая, что мы наделали?"
Сзади раздался голос: – Я искала вас на башне.
Херат закрыл глаза, не оборачиваясь. – А нашли здесь.
– О вашем пути донесли, – сказала Эмрал Ланир. – Это ведь мой храм.
– Да. – Историк открыл глаза и уставился на гобелен у ног. – Бывает честь... и бывает глупость.
– О чем вы?
Он не оборачивался. – Если в течение жизни мы обнаруживаем себя на одном месте, снова и снова... какой урок извлечем? Что добровольный идиотизм торжествует, избегая усилий самопознания, размышления и созерцания? Как случилось, верховная, что жизнь мужчины или женщины горестно походит на историю целого народа?
После долгого мгновения она подошла и встала рядом.
– Драконус, – сказал Херат, – уже делал это. Видите пелену мрака, носимую им словно плащ – или крылья? Видите женщину рядом? Кем была она, вот интересно? Какие забытые предки принимали его дары, только чтобы исчезнуть из памяти поколений?
– Всего лишь пятно. Ваше воображение...
– Не справляется с истиной, – бросил он резко. – Ослепите себя, если угодно. Но я наконец-то начал понимать...
– Что? Что вы поняли, историк? Мы сделали то, что требовалось.
– Нет, думаю, нам не удалось.
– О чем вы?
– Я видел Драконуса в сопровождении Келлараса. Они спешили в долину Тарн.
– Да, чтобы Драконус вернул своих дом-клинков.
– Так не будет, – пояснил Херат. – Не с ним. Это его битва. Это его война с самого начала. Мы просто не понимали.
– Несете чушь, – взвилась Ланир. – Виноваты Лиосан. И Легион, и Хунн Раал...
– У неудачи множество зеркальных граней, Верховная Жрица, и каждая подобна ловушке. Каждая внушает, что настоящий момент уникален. Вы сосредотачиваетесь на деталях, забывая о факте неудачи. Так, – закончил он, – неудачи нарастают незаметно и невозбранно, и мы даже не узнаем...
– Чего?
Он пожал плечами: – Собственного отражения. – Дыхание женщины прервалось, но он безжалостно сказал: – Невеликое откровение, Верховная Жрица. Мы не одиноки в... ошибочных суждениях. Драконус и пути любви... думаю, всякий раз пути любви ведут его на путь войны. Назовите его дураком – это легко. Но и тогда, Эмрал, уделите этому мужу мгновение жалости.
– Он должен был быть единственной нашей жертвой, Херат. Мы послали Сильхаса, мы делали лишь необходимое. – Она равнодушно махнула рукой, глядя на гобелен. – Это ничто. Паучья сеть для вашего страха и воображения. Оставляю вас сражаться с нитями ткани. Я же продолжу готовиться к прибытию сообщницы из Лиосан.
Не видя смысла отвечать, он слушал затихающие шаги.
"Ах, Драконус. Бедный, заблудший мужчина. Вся власть, все годы – сколько тысячелетий? А ты так и бредешь впотьмах, руги нагружены дарами, слова лишены жизни и жалки.
Вероятно, вас, Азатенаев, слишком мало. Скорее разобщенная семья, нежели чудотворные чужаки. Вероятно, вы знаете друг друга слишком хорошо. Или, Драконус, твоя ошибка – лишь твоя, личная, глубоко вписанная в кровь и кости, в сердце слишком щедрое, слишком увлеченное, раздувшееся от намерения дарить, не получая ничего в ответ. Ты превратил дар в оружие... ах, ничего, ничего ты не понимаешь, не правда ли?
Подумай о друзьях, славный сир, их так мало, они так уклончивы. Мало кому удалось сравняться с тобой в широте души. Лишь Аномандер может стоять наравне, но разве назовешь это равенством – ему неведом твой секрет. Что, если он подозревает..."
Херат почти видел их, там, на гребне у низины Тарн. Как, гадал он, прошел судьбоносный разговор? Напряженно и кратко, на манер мужчин, для которых дела и жесты важнее слов. Встреча взоров, догадки о намерениях, потом, наконец, простой кивок, выражающий всю трагичность грядущего.
"Описать ли их встречу? Не историк ли я, запертый в клетку свидетель, дрожащий пред безумным миром вовне?
Вижу косой ливень с мрачного неба, тусклый зимний вечер, но буря еще не пришла, лишь первые намеки... Вижу, лорд Аномандер оборачивается после усердного изучения далеких вражеских порядков... или оборачивается после гибельной магической волны, лик искажен печалью...
Нет, давайте повиснем над плотью битвы, прежде чем она остынет. Будем качаться и вращаться, глядя туда и сюда. Увидим Драконуса, сходящего со взмыленного коня. За ним капитан Келларас, столь бледный, что почти не выделяется на фоне. Единственный свидетель, марионетка. Зрителей мало. Ни один не отважен настолько, чтобы подойти и подслушать мужской разговор. Лишь капитан, лицо на ткани, выцветшей за протекшие века. Имя его будет забыто, дел его не упомянет никто.
Как и готовые сойтись армии, он лишь пометка, пара строчек ритмической декламации в сказании о битве, о лихорадящем времени, о падающих на колени и пропадающих вдали.
Что ж, он смотрит, как двое приветствуют друг друга. Они друзья, да, и каждый думает о многом, видя друга. Будущие века ничего не поймут. Битва за страсть женщины, да, вполне простое толкование – к чему вообще мотивы? Имеют значение лишь дела. С одной стороны любовник, с другой приемный сын.
И все же их разговор вовсе не об этом. Да, я знаю достаточно, чтобы заявить: такие мысли не пришли им в голову. Ни тогда, ни потом.
– Консорт.
– Лорд Аномандер, – отвечает Драконус, почтительно склоняя голову. Минимальное движение, но брови Аномандера взлетают. Прежде взаимное их уважение не требовало никаких жестов. Аномандер равнодушен к чистоте своей благородной крови. Драконус знает: это не высокомерие избранного Первенца Тьмы. Но Аномандер и не пренебрегает привилегиями. Попросту отвергает всю шараду. Потому эти двое и стали друзьями.
Но теперь, там нечто изменилось.
– Вижу, милорд, – продолжает Драконус, – мои домовые клинки поставлены на вашем восточном фланге. Вижу, Айвис уже готов, он в боевой маске.
Однако Аномандеру ничего не известно о возвращении консорта в мир, о договоренностях с Сильхасом. – Да, Драконус. Они – самый мощный кулак, и Легион Урусандера вскоре это поймет. А промежуток между ними и Легионом Хастов держат Сильхас Руин и мои дом-клинки.
Тут Драконус обращает взгляд к западному флангу, где кипит суета, где мятутся знатные вожди. Лицо его напряжено, но через миг разглаживается. Он смотрит на Аномандера. – Милорд, ваш брат приходил ко мне как главнокомандующий.
Теперь лицо Аномандера выражает острое внимание. – Я извлек меч, – провозглашает он. – Занял место, которое мое по праву.
– Значит, милорд, я должен занять свое.
Повисает молчание меж двумя мужчинами.
Вот так? Так просто? Консорт скачет принимать командование над своими клинками, далеко на восточном фланге. Собрание знати взрывается притворным гневом. Разозленный дерзостью консорта, западный фланг рассыпается. Роты поворачиваются, отходят, высоко неся знамена обид. И тотчас же исход битвы становится ясен любому".
Райз отвернулся от гобелена. Поднял голову, как тонущий выныривает на поверхность, и огляделся. Его окружали статуи из бронзы и мрамора, контрастные, резкие цвета. Великие вожди, героические солдаты, имеется даже горстка ученых и государственных деятелей. Не было порядка в этой толчее, и Райз Херат изучал их – а слышал шум нарастающей битвы. В тусклых тенях комнаты воображение пробуждало к жизни все статуи, оружие взлетело. Началась резня.
Он резко вздохнул, утихомиривая сумятицу, замораживая фигуры на постаментах.
"Но потом было высвобождено колдовство. И подавлено, сделавшись бесполезным в схватке Света и Тьмы. При любом ином исходе все сводится к одному зловещему мгновению. Аномандер, Драконус, Келларас, все уничтожены адской магией. И Хунн Раал шагает по полю, превращенному в пепелище. Даже легион победителей молчит, устрашенный побоищем.
Нет. Давайте отставим магию. Любой меч встретит меч или щит. Страх и отвага, неудачи и триумфы... какой жалкий танец. И он еще не начался. Вернемся к Драконусу с Аномандером. Жрецы ответили Хунну Раалу. Ничего не изменилось.
– Презираю колдовство, – говорит Первый Сын тихо и напряженно. – Вот что нас ждет? Хунн Раал и ему подобные устроят пародию на битву?
Лорд Драконус глядит на Келлараса, лицо его непроницаемо. Подходит к Аномандеру, и Келларас тоже приближается к ним.
Лорды смотрят на долину, где мокрый снег скопился грядами на истерзанном дне. Там и тут пар или дымок поднимается над почвой.
Драконус отвечает: – Отвергнешь меня, друг? Не сражались ли мы прежде бок о бок?
Аномандер вздрагивает, поворачиваясь к Консорту. – Просишь разрешения уйти, Драконус? Почему?
– Прикажи отступить – я так и сделаю. Но пойми, Аномандер... Я заберу Айвиса и своих дом-клинков.
– Ты разобьешь ему сердце.
Драконус чуть оборачивается, щурится, глядя на Айвиса во главе конного отряда – а взор капитана прикован к господину, словно он ждет призыва на совет. – Вижу. Он охвачен пылом. Мне ли удивляться?
Аномандер кивает. – Легион Урусандера готов наступать. – Он осматривает вражеские ряды и задает самый опасный вопрос: – Как поживает Мать Тьма?
Похоже, Драконус дрогнул от простого вопроса. – Она отвергает меня. Боюсь, она проникла в мои мысли и наши отношения ранены.
– Смертельно?
– Не могу сказать? Ты был бы доволен?
Аномандер качает головой. – Нет, вовсе нет, Драконус.
Проходят немногие мгновения, армии медлят, небо теряет волю и дождь затихает. Странное изможденное безмолвие овладевает закатом. И Драконус говорит: – Я смогу исправить.
Что-то мелькает на лице Аномандера – словно ему дали пощечину – но он кивает. – Драконус, я могу назвать это лишь любовью. И великим мужеством.
– Я всё исправлю, – повторяет Драконус.
– Так примите командование флангом, сир. Айвис и Сильхас ждут.
– Я поведу своих клинков, – говорит Драконус. – Вашему брату оставлю его отряд.
– Как пожелаете.
– Аномандер?
– Да?
– Мы не сдадимся.
– Да, Драконус, я и не думал.
– Она увидит, верно?
Аномандер молчит.
Драконус проводит рукой по лицу и добавляет: – Дело в вашем брате, Сильхасе Руине.
– Драконус?
– Я мчался сюда, друг, гадая, не захватили ли вы моих домовых клинков. Не отняли ли их у меня.
– А, понимаю. А если бы?..
– Я поговорю с Айвисом. Аномандер, я решил не верить.
– Спасибо.
– Ваш брат...
– Позже, может быть? – говорит Аномандер крайне решительным тоном.
Драконус еще миг всматривается в друга, лицо каменеет в некоей покорности судьбе – и отворачивается, идет к взмыленному коню. Садится в седло и скачет на левый фланг, к своим дом-клинкам и Айвису".
Райз Херат вздрогнул, моргнул, протирая глаза. Кратчайшая пауза, и звуки битвы вернулись – скрипучий диссонанс почерневшей бронзы и белесого мрамора, статуй, плененных безнадежной войной. "Жалкая плоть подводит доспехи и гневные клинки Хастов. Пленники, преступники умирают во имя отвергнувшей их цивилизации. Им не удалось процвести, и теперь они гибнут десятками.
Айвис падает, защищая господина. Сильхас бушует, рыдая, меч хлещет всех осмелившихся подойти близко. Лорд Аномандер покрыт кровью. Он прорубил себе дорогу, но видит неминуемый исход побоища. И уходит с поля, карабкаясь по глинистой грязи склона. На гребне показывается знамя Тисте Андиев. Он подходит к юноше, его держащему. Бережно берет высокий трепещущий шест из рук...
А Драконус? Его нигде не видно. Тела не найдут.
Нелегко убить Азатеная".
Херат поднес руки к лицу, погружая жуткую сцену в благословенную темноту. «И это сделали мы. Эмрал и я... Побери нас Бездна».
Знамя накренилось и упало.
«Конец. Все кончено».
Закричав, он ушел из Комнаты Стыда, шатаясь и сталкиваясь со статуями, не отрывая карающих ладоней от глаз. Не раз он падал и неистово вскакивал. Потеряв ориентацию, покрывшись синяками и ссадинами, он шел дальше – только чтобы оказаться заблудившимся среди великанских фигур.
Они толпились вокруг. Тянули руки, уже замаранные его кровью. Визжа, он пригибался и брел... брел...
Комнату оглашали стоны. Наконец, тысяча голосов завыла от боли и горя.
Повторяя имя одного мужа.
– Она готова к встрече.
Верховная жрица Эмрал Ланир неуверенно подняла глаза, увидев в дверях Гриззина Фарла. Поднесла к губам мундштук и в очередной раз затянулась дымом. Наполнила легкие, чувствуя знакомый укус, и потрясение сменилось тихим удовольствием. Нахмурилась, качая головой в ответ бородатому здоровяку. – Простите, сир?.. Кто готов к встрече?
Почти смущенно Гриззин Фарл вошел в покои. – Мать Тьма. Ваша богиня. – Он помедлил и пожал плечами. – Раненое сердце сжимается, как кулак. Она увидит вас, а вы увидите ее. Вне темноты, явление из плоти, крови и, вероятно, слез.
Ланир испустила струю дыма и фыркнула: – Малость поздновато.
– Такое легко не проходит, Верховная Жрица. Даже для богини.
Ланир далеко не сразу отбросила трубку и встала. – Пришли вести от Тарна?
– Еще нет.
Видя его колебания, она склонила голову к плечу. – Давайте. У вас ведь есть свои... способы.
Он вздохнул. – Лорд Аномандер бросил знамя. Битва окончена. Торжествующие Лиосан приближаются к городу. Много убитых. Хотя, – добавил он, – могло быть и хуже.
Она села, вся сила ушла из ног. Дрожащая рука искала трубку. – А... Драконус?
– Пропал.
– Не погиб?
Гриззин Фарл отвел глаза. – Думаю, пропал – подходящее слово.
–Мать Тьма знает?
– Узнала некое время назад. Да.
Ланир коптила потолок, рассматривая Азатеная сквозь кольца дыма. – Теперь она желает видеть главную служительницу.
– Да.
– Зачем?
– Думаю – предположил он, – нужно готовиться. Грядет свадьба, верно?
Она тут же вскочила, оправляя платье. – Ведите, Азатенай.
Путь был недолгим. Они не обменялись и словом, пока не пришли к Палате Ночи.
Хирург Прок оперся о раму окна, ладонью правой руки плавя лед на тонком пузырчатом стекле. – Флаг на башне приспущен, – сказал он. – Поражение. Сдача. Оккупация. Но, – добавил он, обернувшись к Сорке, – они чужаки лишь по обычаям, и вскоре все размоется. Предвижу соединение и могу лишь гадать, какое племя родит сей союз. – Он поднял фляжку, глотнув спирта.
Сорка огляделась, подошла к плюшевому креслу и тяжело уселась в него. – Берегитесь факела, дыхнете – и вспыхнет.
– Если мои речи рождают пламя, то весьма вялое.
Она достала железную иглу и начала прочищать трубку.
Прок поглядел на дверь, через которую недавно ушла леди Сендалат с дочерью, спеша на судьбоносную встречу с сыном. Он слышал, что в Цитадели есть два заложника: девочка, почти одичавшая от плохого присмотра, и Орфанталь. Незаконный сын Сендалат. – Я отлично выпил, – признал он, кивая. – Но тупое облегчение кажется пародией на чувство. Сердце еще стучит, но не готово порваться. Скорее я слышу отдаленный плач. Вот сомнительные дары пьянства.
