Текст книги "Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется"

Автор книги: Иван Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 56 страниц)

IX

Буря собиралась над Бориславом не с неба на землю, а с земли против неба.

На широкой луговине, на бориславском выгоне, собирались грозные тучи: это нефтяники сходились на великий рабочий совет.

Все захвачены новым, до сих пор неслыханным явлением, все полны надежд и какого-то таинственного страха, все едины в ярости и ненависти к своим угнетателям. Громко разговаривая и шепчась, толпами пли в одиночку, с окраин или из центра Борислава, плыли-наплывали они.

Черные, пропитанные нефтью кафтаны, жилеты, армяки и сермяги, такие же рубахи, подпоясанные ремнями, веревками или лыком, бледные, пожелтевшие и позеленевшие лица, рваные, засаленные шапки, шляпы, солдатские бескозырки, войлочные шляпы бойков и соломенные подгорян – все это густой серой тучей покрывало выгон, толпилось, волновалось, шумело, подобно прибывающей вешней воде.

– Что здесь долго судить да рядить! – кричали в одной группе. – Тут суд один: паны весь свет захватили, паны нам жить не дают, паны голод навели на народ!

– Нужно нам соединиться всем вместе, не поддаваться панам! – выкрикивали в другой группе.

– Хорошо вам говорить – не поддаваться! А как голод прижмет, заработка пан не даст, тогда и вы хвост подожмете и поддадитесь сухой вербе, не то что пану.

Голод – великое слово. Как грозный призрак, стоял он у каждого за плечами, и при воспоминании о голоде затихали громкие, смелые крики.

– В яму каждого, кто над нами издевается! – шумели в другом конце.

– Ну, а что из этого? – увещевал старик Стасюра – Тот, кто сбросит другого в яму, пойдет гнить в тюрьму, – это раз…

– Эге, еще кто знает, пойдет ли, – угрюмо сказал Матий. – А вот злодей Мортко столкнул моего Иванчика, еще и деньги его забрал и доныне ходит по свету и насмехается над рабочим людом.

– Э, так ведь то богач, богач! – закричали некоторые. – Богачу все сойдет. А пускай бы бедный человек сделал что-нибудь такое, ну-ка!

– А второе, – продолжал Стасюра: – сотня издевается над нами, а тысяча обдирает по «закону», так что и сказать ничего нельзя; и вежливо и чинно: мол, на тебе, что полагается, а между прочим, человек чувствует, что с него шкуру дерут. В этом наша беда!

– Правда, правда! – шумели нефтяники.

– Да что из того, что правда, – говорили другие. – Этому, видно, ничем помочь нельзя.

– Как нельзя помочь? – сказал Стасюра. – Против каждой болезни средство есть, надо только поискать. Неужто же против нашего горя нет лекарства? Надо поискать. Для того и собрались мы сегодня всем миром, чтобы об этом поговорить. Ведь вы же знаете: громада – великая сила; где один своим умом ничего не придумает, там громада все-таки скорее рассудит.

– Если б мы сегодня до какого-нибудь лада дошли, – говорили рабочие. – А время уже приспело, беда до костей изгрызла!

Такие и подобные разговоры велись во всех концах и во всех кучках. Побратимы разделились и готовили рабочих, внушали им мысли о возможности улучшения их тяжелой жизни, укрепляли их веру в коллективный разум и коллективную силу. А тем временем прибывали всё новые и новые толпы. Солнце стояло уже посредине неба и жгло немилосердно, тучей поднимая над Бориславом густые, вонючие нефтяные испарения.

Над синеющей вдали высокой стеной Дила[158] 158
  Дил – гора близ Борислава.


[Закрыть] колыхались волны раскаленного воздуха. Or реки веяло нежной прохладой.

– Ну что ж, пора начинать совет… начинать совет… уже все собрались! – зашумели рабочие со всех сторон.

– Кто хочет говорить, пусть выходит на середину, вот на этот камень! – сказал своим сильным, звучным голосом Андрусь Басараб.

– Становитесь в круг… подходите сюда к камню, – гудели рабочие.

На камень взобрался Бенедя. Он не привык говорить перед такой огромной толпой и был немного смущен; он вертел в руке свою шапку и озирался по сторонам.

– Это кто такой? – закричали со всех сторон нефтяники.

– Рабочий человек, каменщик, – ответил Бенедя.

– Ну, так говори, что хочешь сказать.

– Я много не буду говорить, – сказал Бенедя, постепенно становясь смелее. – Я только то хотел сказать, что каждый и без меня знает. Беда нам, рабочим людям… Работать тяжело: ночей недосыпаем, а днем и передохнуть некогда, мозоли на руках набиваем; старые еще не слезли, а уж новые наросли, и что нам с того? Говорят: горько заработаешь – сладко съешь. А мы очень ли сладко едим? Горько зарабатываем, это верно, но еще более горькая наша жизнь. Мы чаще изнываем от голода, нежели бываем сыты. Да еще хотя бы не издевались над нами, не обижали, не унижали пас на каждом шагу! А то сами видите, какой нам почет. Рабочий человек у них хуже скотины!

– Правду он говорит, правду! Скотину, собаку больше ценят, нежели бедного человека! Гей, гей, неужто бог не видит этого?

– А теперь посудите сами, – продолжал Бенедя: – на кого мы трудимся, кому от нашей работы польза? Панам! Хозяевам! Бедный нефтяник сидит по шесть, по восемь, по двенадцать часов в шахте, в сырости и смраде, мучается, долбит и копает штольни под землей. Другие рабочие стоят у ворота, у насоса и крутят, пока у них голова не закружится и последние силы не уйдут, а хозяева продают воск и нефть и получают тысячные суммы, и пануют, строят каменные дома, наряжаются, и ездят в каретах, и забрызгивают грязью бедного человека! И слова доброго от них никогда не услышишь. Вот на кого мы работаем и какую благодарность получаем за это!

– Пускай их бог покарает за нашу работу и нашу нужду! – закричали рабочие со всех сторон.

– Так-то оно так, – продолжал Бенедя после короткой передышки, – пускай их бог покарает. Но это еще неизвестно, захочет ли бог покарать их или нет, а во-вторых, кто знает, будет ли нам от этого легче, если их бог покарает. А тут по всему видно, что бог любит больше нас карать, нежели их! Рот и теперь покарал бог наши села голодом, а здесь, в Бориславе, и паны также принялись нас карать; плату уменьшают каждую неделю да еще, если кто-нибудь осмелится слово сказать, смеются над ним в глаза: «Иди, – говорят, – если тебя обижают, а я десять найду на твое место за эту же плату». Вот и рассудите сами, много ли мы получим, если будем полагаться на божью кару! Я думаю, что уж лучше нам действовать так, как говорят наши люди: на бога надейся, да сам не плошай. Божья кара божьей карой, а нам надо объединиться и подумать, как бы собственными силами из беды выбраться.

– В том-то и вся штука! Как выбраться, если мы бедны и помощи ниоткуда не имеем? – закричали рабочие.

– Ну, я здесь за вас решать не могу, – сказал Бенедя, – но если будет ваша воля послушать, то я скажу вам, что я думаю об этом.

– Говори, говори! Слушаем! – загудели нефтяники.

– Ну, коли так, то буду говорить. Верно вы говорите, что помощи нам ждать неоткуда. Кто же теперь захочет помочь бедному рабочему! А впрочем, если бы и захотел помочь одному, то не смог бы помочь всем, такой уйме народа. Здесь только мы сами, дружной силой можем себе помочь.

– Мы сами? Как же это? – послышались недоверчивые голоса.

– Это правда, – сказал Бенедя: – пока что мы еще не сможем по-настоящему себе помочь. Разве можно помочь по-настоящему, если человек работает не на себя, трудится, трудится, а его трудом пользуется другой? Пока весь наш труд не будет идти на нас самих, до тех пор нам добра настоящего не будет. Но чуточку облегчить свое положение, пожалуй, сможем. Вот посмотрите, сколько раз случается человеку остаться без работы! Ходит человек, как угорелый, мечется, словно в лихорадке, сюда и туда, а работы не может достать. Томит человека голод, идет он к пану, напрашивается на какую угодно, хотя бы и на самую худшую работу, лишь бы только с голоду не пропасть. Ну, а вот, если бы мы все, сколько нас здесь есть, обязались ежедневно после получки складываться – пусть по центу, пусть по два, – то сосчитайте сами, какая бы получилась сумма. Если бы набралось таких тысяча, то никому этот цент не был бы в тягость и никого не разорил бы, а из этих взносов собралась бы такая сумма, что можно было бы в случае неожиданной нужды помочь десяти человекам.

– Правильно, правильно! – загомонили рабочие.

– Невелика эта помощь, правда, – продолжал Бенедя, – но согласитесь, что это и не такая уж малая помощь. Потому что рабочий, который в трудную минуту получит ренский или полтора, уже не будет вынужден идти к хозяину кланяться и напрашиваться па работу за какую угодно нищенскую плату, не будет вынужден сбивать плату другим рабочим. А то, что ему будет дано, он сможет потихоньку да полегоньку выплатить обратно, как только получит лучшую работу. Таким образом, наша рабочая касса не только не уменьшилась бы, но, наоборот, все увеличивалась бы.

Нефтяники стояли молча и раздумывали. Вначале им показалось, что это дело и в самом деле хорошее, и все готовы были сразу же приступить к нему. Но скоро послышались возражения.

– Эх, что из того? – говорили некоторые. – Ну, хотя бы и так: сделаем мы складчину, а кто этим будет пользоваться? Будет так, как в селах, где есть общественные кассы. Богатеи берут деньги взаймы, пользуются ими, а бедняки только вносить должны, а пользы от них никакой не видят. Или вот еще: выберем мы кассира – скажем, такого же рабочего, как и все мы, – но кто нам поручится, что он не заберет денежки и не удерет?..

Бенедя слушал эти возражения спокойно.

– Думал я и об этом и вот что придумал. Прежде всего нам нечего бояться, что пользоваться нашими деньгами будут богачи, потому что среди нас богачей нет, все мы бедные. И второе: мы не ростовщики, деньги под проценты давать не будем, а будем выдавать только в случае действительной нужды, болезни, безработицы, то есть будем помогать там, где для каждого очевидно, что помочь надо. Кто сможет, тот вернет нам ссуду, а кто не сможет, ну, мы его за это также не повесим. А с кассиром, я думаю, лучше всего будет вот как поступить. Если у нас много таких найдется, которые согласятся участвовать в этой кассе, то при каждой кошаре или в нескольких соседних кошарах вы сами выберете своего кассира из числа тех рабочих, которые работают здесь, в Бориславе, постоянно и которых вы хорошо знаете. Такой кассир мог бы собирать деньги только в тех кошарах, которые его выбрали. А зная, сколько в этих кошарах работает человек и сколько обязалось платить, каждый очень легко может узнать, сколько денег имеется у кассира. Если один почему-либо не понравится, можно выбрать другого. Те кошары, которые будут иметь своего отдельного кассира, должны поддерживать нуждающихся рабочих из своей среды: они лучше всего будут знать, кто у них действительно нуждается.

– Ну, вот это другое дело, – загудели рабочие. – Такой кассир всегда будет у нас на глазах. А если их будет много, то у каждого сумма будет небольшая, соблазн будет меньше, и даже если бы вся эта сумма пропала, потеря была бы все же невелика. С этим можно согласиться.

– Позвольте, это еще не все, – говорил Бенедя. – Кто знает, может иногда случиться такая нужда, что не хватит средств одной кошары. Может случиться сделать что-нибудь такое, что пойдет на пользу всем бориславским рабочим, а для этого потребуется много денег, больше, нежели имеет одна касса. Поэтому, я думаю, надо сделать так: в каждой такой небольшой кассе, которая была бы при одной или нескольких соседних кошарах, все деньги, которые будут поступать, поделить на три части. Две части надо оставлять в кошаре для помощи отдельным рабочим, а одну треть отдавать в главную кассу. Из этой кассы выдавать деньги уже не мог бы ни кассир, ни одна какая-нибудь кошара, а только общий сход всех бориславских рабочих – разумеется, тех, которые платят в кассу. Выдавать из нее нужно как можно меньше, а копить деньги для большого общего дела.

– А какое же это может быть дело? – спрашивали нефтяники.

– Вот как я это понимаю, – сказал Бенедя. – Как видите, теперь паны уж очень хорошо убедились, что нас много, что голод сгоняет все больше рабочих в Борислав, и они не спрашивают, можно ли нам прокормиться, а все снижают и снижают нам плату. И не перестанут снижать, пока мы не напомним о себе.

– Эге, разве мы не напоминали? Чему это поможет?

– Стойте, погодите, я скажу вам, как надо напоминать! Это верно, что говорить с ними – по-хорошему или с угрозой – бесполезно: не послушают. Тут нужно не угрожать, а сделать так, чтобы они и не опомнились, откуда это на них свалилось. Вот что нужно сделать. Все, сколько нас здесь есть, и те, которых здесь нет, – одним словом, все вместе однажды утром, каждый у себя на работе, приходим и говорим: довольно, не будем работать, не можем работать за такую малую плату, лучше будем сидеть дома. Пока не будет увеличена плата, до тех пор и пальцем не шевельнем. И, сказав это, все по домам!

Нефтяники далее рты разинули от удивления, услыхав такой совет.

– Вот те на! Да как же это бросить работу?!

– На время, на время, пока хозяева плату не увеличат.

– А не долго ли ждать придется?

– Ну, очень долго не придется. Ведь вы только подумайте: хозяева позаключали с разными купцами контракты – в такой-то срок доставить столько-то воску, столько-то нефти. Ну, а если в срок не доставят, то им убыток будет в десять раз больше, чем прибавка к плате. А сами они в шахты не полезут. Может быть, и продержатся несколько дней, а потом все-таки вынуждены будут к нам «прийти и поклониться».

– Как бы не так! Они наберут новых рабочих!

Га, нужно так сделать, чтобы не набрали! Разослать людей по всем окрестным селам с таким наказом: чтобы до поры до времени никто не шел в Борислав, потому что там вот то-то и то-то делается.

– А если мазуров[159] 159
  Мазуры – польские крестьяне в Западной Галиции.


[Закрыть] приведут?

– Не пускать! Уговором или силой, но не пускать.

– Гм, да это, пожалуй, можно. Но на что мы будем жить во время этой забастовки?

– Вот для этого я и думал устроить такую главную кассу.

– А хозяева сговорятся и хлеба не подвезут, заставят нас голодать.

– А мы и покупать у них не будем. Когда у нас будут свои деньги, мы сами привезем из города, да еще и подешевле.

– И ты думаешь, что это поможет, что повысят плату?

– Я думаю, что должны, если только мы будем твердо держаться.

– Но для того, чтобы прокормить такую массу народа, нужна огромная сумма денег!

– На время забастовки можно будет часть людей отправить в села или в город куда-ни-будь на другие предприятия, чтобы легче было. К тому же не следует приниматься за такое большое дело, пока у нас не будет достаточно денег, чтобы продержаться хотя бы неделю. И прежде чем начинать, нужно все наладить как следует, и своих людей по селам разослать, и хлеба достать, и всего. Ну, да об этом еще будет время поговорить. Теперь скажите: согласны ли вы на то, чтобы у нас были кассы – и участковые и главная касса?

– Согласны! Согласны!

– А с тем согласны, чтобы две трети оставались в участковых кассах, а одна треть чтобы шла в главную кассу?

– Нет, пускай две трети идут в главную кассу! Хотим давать по два цента, только чтобы нам всем скорей какое-нибудь полегчение пришло!

– А в управление главной кассы, я полагаю, надо выбрать троих человек, таких, которых вы хорошо знаете и которым можете доверить. А главное, чтобы касса хранилась у такого человека, который имеет здесь свое хозяйство.

– Эге, а где же мы здесь такого найдем, если все мы пришлые, бедные?

– Я знаю такого человека – старого Матия, у него здесь своя хата. Я полагаю, что лучше всего кассу у него поместить. И нужно, чтобы каждый сборщик мог в любое время прийти и пересчитать, сколько денег есть в кассе и откуда они получены, и оповестить об этом своих людей. Два других могли бы еженедельно ходить по кошарам и собирать деньги. В таком случае можно было бы надеяться, что никто никого не обманет, никто наших денег не присвоит. Согласны вы на это?

– Согласны! Согласны!

– А где он, этот Матий? Хотим поглядеть на него! – закричали те, которые не знали Матия.

Матий влез на камень и поклонился миру.

– Ты кто такой есть? – закричали ему.

– Нефтяник, люди добрые.

– У тебя есть своя хата?

– Своя не своя, а так, как бы и своя. Моей невестки хата, да она в прислугах, не живет здесь.

– А согласен ты, чтобы у тебя была наша касса и чтобы ты отвечал нам за нее?

– Как перед своей совестью, так и перед вами. Если ваша воля на то, я готов послужить миру. Ну да, впрочем, половина из вас знает меня.

– Знаем, знаем! – раздалось множества голосов. – Можно положиться на него!

– Ну, а кого же еще выбрать в кассиры? – спрашивали нефтяники.

– Выбирайте, кого сами знаете, а главное дело – таких, которые могли бы хорошо бегать, – ответил Бенедя.

– Будь ты!

– Нет, я не могу, здоровьем слабоват, как видите, да и занят слишком на работе – не смогу бегать. А что смогу, то и без вашего избрания буду делать.

Затем Бенедя поблагодарил собравшихся за внимание и слез с камня. Начался шум и говор в толпе. К Бенеде протискивались рабочие, чтобы пожать ему руку, заглянуть ему в лицо и громким, искренним словом поблагодарить за добрый совет.

Между тем нефтяники быстро договорились выбрать двумя другими кассирами Прийдеволю и Сеня Басараба.

– Спасибо за избрание и за доверие! – крикнул Сень собранию. – Постараемся хорошо послужить нашему общему делу! А теперь, кто сколько может, прошу подкинуть по центу, по два, чтобы наша касса с самого начала не была пустой.

– Урра! По центу в кассу! – кричали рабочие.

– Давайте каждый по центу, каждый, – сказал Матий. – Когда подсчитаем, будем знать, сколько здесь нас.

Согласились и на это и, когда собрали деньги, насчитали тридцать пять ренских.

– Три с половиной тысячи пас собралось! – крикнул Сень Басараб. – В нашей кассе тридцать пять ренских! А трудно ли нам было внести такую сумму?!

– Бот что значит мир! – говорили меж собой нефтяники. – Верно кто-то сказал: мир плюнет по разу, так одного утопит!

Говор усилился, но это уже не был угрюмый, тревожный говор забитой, беспомощной массы, это был веселый шум пчел, для которых настала весна, и зацвели цветы, и ожила надежда на более счастливую жизнь.

X

Дела шли очень хорошо. Леон Гаммершляг земли под собой не чуял от гордости и радости. Все ему удавалось, и хотя это было только начало, но уже оно одно предвещало удачу всего дела. Итак, прежде всего от «Воскового общества» из России Леон получил такое сообщение: «Доставляйте церезин, если возможно, раньше договорного срока. Общество обделало хорошее дельце. При помощи известных способов нам удалось заключить со святейшим синодом контракт на поставку церезина православным церквам. Сю тысяч залога внесено. Ждем от вас сообщения, когда будет готова первая партия».

Борислав смеется

У Леона, когда он прочитал это известие, словно крылья за плечами выросли. Значит, дело это крепкое, прочное. Он сразу же направился в Борислав посмотреть, как идет постройка завода. По дороге он очень жалел, что постройка только через неделю будет готова и что нельзя завтра же начать производство воска. О том, что все это дело было сплошным надувательством, обманом, Леон нисколько не думал. Чувство справедливости было у него вообще развито слабо, а уж того ощущения, что существующие законы и государственные установления обязывают к чему-то всякого гражданина, – этого ощущения у Леона, как и вообще у других предпринимателей, едва ли был хотя бы какой-нибудь след.

Занятый улаживанием различных текущих дел в Дрогобыче, в частности хлопотами по закупке сырого воска у разных мелких предпринимателей, Леон уже более недели не заглядывал в Борислав и не знал, что и как там делается. Он во всем положился на Бенедю, убедившись предварительно, что свое дело он делает добросовестно и хорошо. Каково же было удивление Леона, когда, приехав в Борислав, он увидел, что на новой постройке уже нет рабочих, кроме нескольких, которые заканчивали обивку крыши. И когда Бенедя вышел к нему навстречу с заявлением, что свое дело он уже окончил, здание вполне готово и остается только Леону осмотреть все лично и отпустить его, Леон не знал, что и сказать в ответ на эту приятную и неожиданную весть И если бы Бенедя был «пан» строитель, а не простой рабочий и недавний подручный каменщика, он обнял бы его и расцеловал от радости. Значит, счастье неизменно улыбается ему! Значит, оно подслушивает его тайные мысли и желания и, словно возлюбленная, опережает его, чтобы в тот же миг их исполнить!

Радость широко разлилась по лицу Леона Он начал благодарить Бенедю и пошел вместе с ним осматривать здание. Оно стояло перед ним во всей своей красоте: длинное-длинное, низкое, с небольшими дверцами и оконцами, которые выглядывали то здесь, то там, как подслеповатые воровские глазки. Две огромные трубы тянулись к небу. Довольно просторный двор был огорожен высоким забором с широкими воротами для въезда и маленькой калиткой сбоку для пешеходов. Двор был гладко утрамбован, ямы для выжигания извести были засыпаны; даже огромный сарай для рабочих и для хранения воска был ютов. Стены, не выбеленные, даже не отштукатуренные, были светло-красного цвета. У Леона сердце радовалось: все было так, как нужно. А внутрь он и не пошел смотреть. «Для этого, – говорил он, – нужно привести моего мастера-нефтяника, ему лучше знать, все ли сделано так, как надо». Трубы и котлы и все приспособления, заказанные в Сене, были получены и стояли на площади – в огромных ящиках. Леон не дал отдохнуть ни себе, ни коням – немедленно помчался назад в Дрогобыч, чтобы привезти Шеффеля. Бенедя тем временем должен был приготовить рабочих, которые под руководством Шеффеля еще сегодня установили бы и замуровали котлы.

Приехал и Шеффель. Осмотрел внутренность завода, разметил, что, как и где будет установлено, и весьма одобрительно отозвался о постройке. Леон ходил за ним следом и только причмокивал губами и потирал руки. Бенедя возился с нанятыми рабочими во дворе возле машин, разбивая доски и ящики, разматывая веревки и прилаживая деревянные валы и рычаги, чтобы втащить все это куда следует внутрь здания.

До позднего вечера слышался на новом заводе стук и лязг: это устанавливали и укрепляли машины. В одном месте нужно было проделать отверстие в каменной стене для трубы, в другом – замуровать котлы. Шеффель примерял и распоряжался, а Бенедя с рабочими выполнял его распоряжения. Наконец с наступлением сумерек все было готово.

Леон и Шеффель остались одни внутри завода. Свет небольших восковых плошек мигал, отражаясь сотнями искр в блестящем котле из полированной меди. В углах поднимались густые клубы мрака, свисали с деревянного голого потолка, словно грозя обрушиться и придавить собою эти слабо мерцающие огоньки.

– Значит, завтра начнете? – спросил Леон, мечтательно блуждая глазами по этому чернеющему пространству, по этому гнезду, в котором – он ждал – будут высижены и наконец вылупятся его золотые сны.

– Начнем, – ответил Шеффель. – А рабочие готовы?

– Ах, да, рабочие… – сказал Леон. – Ну конечно, будут и рабочие. Теперь этого добра в Бориславе хоть отбавляй.

– Гм… только, знаете, – проговорил Шеффель, – наше дело того… не совсем чистое. Поэтому надо вам позаботиться о нескольких, по крайней мере троих, рабочих, таких, на которых можно полностью положиться, которые не разболтают, не наплетут чего-нибудь. Их следует поместить в главном химическом отделении, там, где, знаете, окончательно вырабатывается церезин. Чтобы другие рабочие думали, что это простой парафин. Подумайте об этом!

– Та-ак, – размышлял Леон, – троих рабочих, на которых можно было бы полностью положиться! Правда ваша, надо поискать. Но только это нелегкая штука – среди этого сброда найти таких рабочих!

Тем временем во дворе завода рабочие собрались вокруг Бенеди. Они ждали Леона, чтобы получить окончательный расчет и поблагодарить его за работу.

Луна поднималась на погожем небе, кое-где из-за белой, полупрозрачной дымки поблескивали слабым светом золотые звезды. Рабочие сидели на камнях и обрубках бревен и беседовали; глухой шум их голосов улетал в поле и смешивался с серебряным шёпотом речки, которая здесь же рядом журчала по камням.

Известное дело, разговор шел об одном – о недавнем сходе, о рабочей кассе и будущих надеждах.

– Что правда, то правда, – говорил Бенедя: – чудо совершилось со здешним народом. Когда я месяц назад пришел в Борислав и начал расспрашивать людей, пробовали ли они хоть как-нибудь помочь себе, то все либо головами покачивали, либо смеялись надо мной. А теперь сами видите, как все, старые и молодые, стараются со взносами. Ведь мы имеем уже сто пятьдесят ренских в одной только главной кассе!

– Сто пятьдесят ренских, – медленно повторил один рабочий. – Ну, и что же? Для одного это была бы поддержка, но для стольких тысяч… много ли это?

– Правда, что немного, – говорил Бенедя, – однако не забывайте, что недели не прошло с тех пор, как начались наши сборы. За месяц, пожалуй, соберется пятьсот.

– Ну, а с пятьюстами можно начинать то, что вы задумали?

– Гм, надо хорошенько рассчитать и силы и деньги, – сказал Бенедя. – Если считать, что на пропитание одному человеку надо полтора ренских в неделю, если считать далее, что безработица продлится педелю и нам придется содержать в течение этого срока только одну тысячу человек, то в кассе должно быть для этого самое меньшее полторы тысячи ренских. Я говорю: самое меньшее, потому что, кроме затрат на пропитание, будут еще и другие расходы.

– Полторы тысячи ренских! – вскрикнули в один голос рабочие. – Господи милосердный, когда же мы столько соберем? Да за это время половина нас с голода помрет, а из деревень десять тысяч новых привалит!

– Что же делать! – сказал грустно Бенедя – Этому уж, видно, ничем не поможешь. Увеличить взносы нельзя. Хозяева и так урезывают нам плату на каждом шагу, а если дознаются про наши взносы, то еще больше начнут урезывать. Нужно стоять на своем, собирать и терпеть хотя бы еще три месяца.

– Три месяца! Кто знает, что может произойти за три месяца!

Рабочие замолчали, и печаль охватила собравшихся. Бенедя низко опустил голову. Он чувствовал, что нужно ковать железо, пока горячо, что главная сила этих людей – в их порыве и кратковременном пробуждении и что не воспользоваться этим пробуждением – значит выпустить из рук основную пружину дела. Но что оставалось делать? Денег не было, чтобы сейчас же начать поднимать рабочих. Приходилось все-таки выжидать.

– А тут еще новое дело, – снова заговорил Бенедя, пробудившись от задумчивости. – Мне придется возвратиться в Дрогобыч.

– В Дрогобыч? Это почему? – раздались голоса.

– Как почему? Здесь моя работа, как видите, окончилась.

– Ищите другую!

– Разве здесь без меня не обойдется? Правда, жалко покидать такое дело, над которым трудился и думал…

– Ну, так и не покидайте!

– Верно, что не следовало бы покидать, если бы только была возможность.

Рабочие хорошо понимали и у самого Бенеди не раз просыпалась мысль, что без него все это дело может легко свернуть на неверный путь и оттого вовсе погибнуть. Он чувствовал, что в каждой только что возникшей для новых и непривычных целей организации многое и очень многое зависит от руководителя, от его личного влияния и умения. Правда, с другой стороны, он слишком хорошо чувствовал и свое собственное бессилие и был убежден, что не повстречайся он в Бориславе с побратимами, с такими трезво мыслящими людьми, как Матий и Стасюра, он сам не пришел бы к тому, к чему пришел теперь. Взаимодействие всех частей было здесь очень ярко выражено, но именно поэтому чувствовал Бенедя, что вырваться из этого круга взаимного сотрудничества означало бы повредить каждой части в отдельности и всем в целом. Но опять-таки, что он будет делать здесь, в Бориславе, если не найдется работы для него? Впрочем, судьба готовила ему помощь с той стороны, с какой он ее совсем не ожидал.

Из дверей завода вышел Леон в сопровождении Шеффеля; оба они приблизились к рабочим. Рабочие встали.

– Ну, люди, – громко сказал Леон, – работа наша окончена, и хорошо окончена! Благодарю вас за ваше старание!

– И мы благодарим пана за работу! – закричали рабочие. – В добрый час!

– Дай боже, дай боже! – проговорил радостно Леон. – А теперь, сколько кому полагается, чтобы мы расстались по-хорошему?

Началась выплата. Бенедя стоял рядом. Когда выплата окончилась, Леон приблизился к нему.

– А вам, пане мастер, большое, большое спасибо и за работу и за быстрое окончание, за все! Очень бы мне не хотелось с вами расставаться… А пока за то, что вы мне доставили такую радость, примите от меня вот это на память. – И он сунул в руку Бенеде завернутые в бумажку десять ренских серебром.

«Вот теперь в нашей кассе будет сто шестьдесят ренских», подумал про себя Бенедя, благодаря Леона за подарок.

– И еще прошу вас, – обратился в заключение Леон к Бенеде: – зайдите сейчас же ко мне на квартиру, я должен с вами кое о чем поговорить.

С этими словами Леон и Шеффель ушли, за ними вышли рабочие. Бенедя остался, чтобы запереть все двери и ворота, а затем заковылял за Леоном, раздумывая, что бы такое тот мог ему сказать. По дороге, он зашел домой, застал там Матия и сдал е чу для рабочей кассы десять ренских серебром, которые подарил ему Леон.

– Видите, в чем дело, – начал Леон, когда Бенедя пришел к нему на квартиру. – Вы, я вижу, честный человек и хороший работник, и мне, как я уже говорил, не хотелось бы с вами расставаться А мне здесь для моего нового завода как раз требуется несколько искренних и честных людей для одной не очень тяжелой работы. Так вот я и хотел вам сказать: не согласитесь ли вы остаться, если вам у меня работать не надоело?

– Но что же это будет за работа? Ведь каменщики уже закончили свое дело.

– Э, нет, дело не в каменщиках, речь идет о нефти, о воске, – ответил Леон.

– Но сумею ли я делать эту работу, если раньше никогда не занимался ею и не знаю, что и как? – спросил Бенедя.

– Э-э-э, что здесь уметь! – сказал Леон. – А простой мужик, рабочий больше умеет? А между тем работает. Здесь нечего уметь: пан директор покажет вам все. Я же говорю вам: здесь дело не в уменье, а в том, чтобы человек был честный, совестливый и чтобы, понимаете, чтобы…

Леон замялся в нерешительности.

– …чтобы, – кончил он спустя минуту, – не рассказывал нигде, что и как делается на фабрике. Потому что, видите ли, здесь секрет небольшой… Мой директор изобрел новый способ производства воска, и я не хотел бы, чтобы это разглашалось,

– Гм, оно действительно… – проговорил Бенедя, не находя ничего лучшего сказать.

– Потому что, видите, – твердил Леон, – у нас такой народ бессовестный, чуть что – сейчас переймут, да и все тут: им прибыль, а мне убыток. Вот я поэтому и хотел бы…

– Однако это трудно будет. Ну, положим, я не скажу ничего никому, но ведь на заводе, кроме меня, рабочих много.