Текст книги "Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется"

Автор книги: Иван Франко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 56 страниц)

III

Прошло три недели со дня закладки. Строительство дома Леона быстро подвигалось вперед: фундамент был уже готов, и фасад из тесаного камня уже возвышался на локоть над землей.

Строитель наблюдал за работой, а в первые дни и сам Леон с утра до вечера просиживал на стройке, всюду совал свой нос и всех торопил, Но это продолжалось недолго. Какое-то срочное дело потребовало присутствия Леона в Вене, и хотя без него работа не пошла медленнее, однако рабочие вздохнули с облегчением, не слыша больше его вечных понуканий.

Однажды утром, незадолго до шести часов, несколько рабочих сидели на бревнах и камнях, ожидая сигнала к работе. Они разговаривали о том и о сем, пока собирались остальные рабочие. Вот пришел строитель, взглянул на рабочих и строго крикнул*

– Ну что, все вы здесь?

– Все, – ответил мастер.

– Начинайте работу!

Один из рабочих дал сигнал. Все пришло в движение на площадке. Каменщики плевали в ладони и брались затем за клевачи, лопатки и молотки; парни и девчата, нанятые таскать кирпич, кряхтя, сгибали спины и, просовывая шею в деревянное ярмо, взваливали на себя приспособления для ношения кирпича; плотники размахивали блестящими топорами; пильщики взбирались на козлы – большая машина человеческой силы со скрипом, стонами и вздохами начинала приходить в движение.

Вдруг на улице со стороны рынка показался еще один рабочий, сгорбившийся, жалкий, болезненный, и свернул на строительную площадку.

– Бог на помощь! – сказал он слабым голосом, останавливаясь возле мастера.

Мастер оглянулся, посмотрели и другие каменщики.

– Это ты, Бенеди? Ну, что же ты, здоров уже?

– Как будто здоров, – ответил Бенедя. – Некогда хворать. Видите, мать у меня старая, больная, не ей за мной ухаживать!

– Ну, а сможешь ты работать, парень? – спросил мастер, – Да ты ведь выглядишь, как мертвец, куда тебе работать!

– Что же делать! – ответил Бенедя. – Что смогу, то и буду работать. А разойдусь немного, может и сам окрепну, поправлюсь. Может, местечко будет здесь для меня?

– Да оно бы так… как же: быть-то будет, рабочих нужно как можно больше, хозяин торопит с постройкой. Пойди заявись строителю, да и становись на работу.

Бенедя положил мешок с хлебом и инструменты в сторонке и пошел искать строителя, чтобы объявить ему, что пришел на работу.

Строитель ругал какого-то плотника за то, что тот не гладко обтесал бревно, когда Бенедя подошел к нему с шапкой в руке.

– А ты чего здесь шляешься, почему не работаешь? – гаркнул он на Бенедю, не узнав его вначале и думая, что это кто-нибудь из поденных каменщиков пришел к нему с какой-нибудь просьбой.

– Я пришел сказать пану строителю, что я уже поправился и вышел на работу Прошу назначить, куда мне становиться.

– Поправился? A-а, так ты сегодня первый раз?

– Нет, сударь, я уже был здесь на работе, только во время закладки меня рычагом покалечило.

– А, это ты? – закричал строитель. – Это ты тогда наделал нам беды, а теперь еще сюда лезешь?

– Какой беды, сударь?

Борислав смеется

– Молчи, дурень, когда я говорю! Ты напился, не отскочил во-время, а мне позор! Чуть что, сейчас же все на меня: он виноват, не заботится о жизни рабочих, не умеет камень спустить! Нет, хватит с меня этого, мне такие рабочие не нужны!

– Я напился? – вскрикнул изумленный Бенедя. – Да я отродясь, сударь, еще пьяный не был… Кто вам сказал?

– О да, тебе только поверь, так ты готов присягнуть, что и не знаешь, как выглядит водка. Нет, гиблое твое дело. Клянись, чем хочешь, а я тебя на работу не возьму!

– Но, пан строитель, побойтесь бога! Чем я виноват? Я здесь здоровье свое потерял, едва поправился немного, а если вы меня теперь прогоните, где я тогда заработаю, к го меня примет?

– Пускай тебя принимает, кто хочет, меня это не касается! Я волен принимать или не принимать на работу, кого мне захочется!

– Но ведь я здесь уже принят, а если меня не было три недели, то эго не моя вина. Я уж не говорю о том, что я болезнь перенес, и не требую ничего за время болезни, хотя, ясное дело, если бы мне не помогли добрые люди, то я вместе с матерью погиб бы с голоду. Но теперь ведь должна же найтись для меня здесь работа!

– Ха-ха-ха! Должна! Вишь ты, как он рассудил! А знаешь ли ты, безмозглый хам, что ты здесь каждый день, каждый час по моей милости работаешь? Если я не захочу, то и тебя не будет, выгоню, и ступай тогда судись со мной!

На эти слова Бенедя не нашел никакого ответа. Он опустил голову и молчал, но слова строителя глубоко запали ему в душу. Правда, он и прежде не раз слышал такие слова, но никогда прежде они не задевали его так сильно, никогда еще не вызывали в душе такого жгучего чувства несправедливости и угнетения. «Неужто это правда? – думал он. – Неужто рабочий всегда работает по его милости? А если рабочий живет кое-как, то, значит, это также по его милости? А по чьей же милости меня искалечил рычаг? А если он всегда так милостив к рабочим, то чья же милость меня гонит с работы на голодную смерть? Но нет, здесь, видно, что-то не так! Живу ли я на свете по милости строителя, этого я не знаю, но я знаю, что по его милости я искалечен, больной и без работы!»

– Ну что, – прервал его мысли строитель, – чего же ты стоишь? Убирайся отсюда!

– Да я, ваша милость, место здесь не простою, уберусь. Только мне все-таки сдается, что не так должно быть, как вы, пане, говорите.

– Что, что? Ты меня хочешь учить? Ну, хорошо, ну, говори, как должно быть?

– Вы, пане, должны знать, что и вы такой же слуга, как и я. Если бы вас не нанимали на работу, то и вы умерли бы с голоду так же, как и я!

– Ха-ха-ха! Ты, наверно, лежа в своей халупе таким умником сделался! Ну-ну, продолжай, как еще должно быть?

Строитель стоял перед Бенедей, держась за бока, и смеялся, но его здоровое лицо, красное, как бурак, свидетельствовало, что злость кипела в нем и в любую минуту готова была прорваться сквозь деланный смех. Но Бенедя не обращал внимания ни на его смех, ни на его злость. Чувство пережитой несправедливости придало ему смелости.

– А еще так должно быть, – сказал он твердо, – чтобы вы, пане строитель, не издевались над бедным рабочим и не попрекали его халупой, потому что кто знает, что и вас может ожидать.

И с этими словами, не ожидая ответа строителя, Бенедя повернулся, взял свой мешок, сказал другим рабочим: «Бывайте здоровы, братцы», и вышел с площадки на улицу.

Но куда теперь? Бедный Бенедя все надежды возлагал на эту работу. Он знал, что такого слабого нигде не примут. А сейчас, когда и эта последняя надежда рухнула, он стоял на улице, словно пришибленный, не зная, куда направиться. Идти домой? Там старуха-мать ждет заработанных им денег. Идти искать работу? Но где? Ниоткуда не видно было никакой надежды. Как вдруг ему пришла мысль обратиться к более высокому пану, нежели строитель, к самому Леону, и просить его, чтобы принял на работу.

Пока он все это обдумывал, стоя на улице, перед площадью, на которой строился дом, прибежал рассыльный, который громко позвал строителя к хозяину. Строитель удивился и спросил:

– Разве хозяин уже приехал из Вены?

– Приехал вчера ночью и просит, чтобы пан поскорей пришел к нему.

Строитель, а за ним Бенедя пошли к Леону. Хозяин ходил по двору и, увидев их, пошел навстречу.

– Имею к пану небольшое дельце, – сказал он, поздоровавшись со строителем; затем, обернувшись к Бенеде, спросил – А ты зачем?

– Я, ваша милость, хотел бы стать на работу, – сказал Бенедя.

– Это меня не. касается, проси пана строителя.

– Я просил уже, но пан строитель не хотят…

– Разумеется, не хочу, – вмешался строитель. – Это тот самый, – сказал он, обращаясь к Леону, – который во время закладки был искалечен благодаря своей неосторожности. Какой мне прок в таком работнике! К тому же он сейчас, болен, а рабочих у меня достаточно.

– A-а, это тот самый! – вспомнил Леон. – Гм, оно бы следовало для него что-нибудь сделать. – И прибавил, обращаясь к Бенеде: – Ну-ну, что-нибудь придумаем, обожди здесь, пока тебя не позову. Вот сядь здесь на крыльце и посиди.

Долго продолжалась беседа Леона со строителем. Бенедя тем временем сидел на крыльце и грелся на солнце.

Наконец спустя некоторое время появился строитель, какой-то кислый как будто, и, не обращая внимания на Бенедю, ушел. Через несколько минут вышел и Леон.

– Тебе нужна работа? – спросил он Бенедю

– Конечно, барин, человек живет работой – значит, работа для него все равно что жизнь.

– Да, но, видишь, пан строитель не хочет тебя держать здесь, в Дрогобыче. Но ты не горюй: я начинаю сейчас строить в Бориславе новую паровую мельницу, там тебе работы буде! достаточно.

– В Бориславе?.. Паровую мельницу?.. – изумился Бенедя, но сразу же замолчал, не смея пускаться с таким важным барином в разговор.

– Ну, что ж ты так удивился? – спросил, усмехаясь, Леон. – Мельница – так мельница: тебе, каменщику, все равно.

– Да я уж и сам подумал, что панское дело приказывать, а наше дело работать. Мельница – так мельница…

– Только, видишь ли, я хотел бы, чтобы постройка была немудреная, так себе, в два кирпича, одноэтажная, но пошире. Это не будет обыкновенная паровая мельница, какие все строят. Я нашел такого человека, который все это придумал и план сделал и сам будет вести работу. Но, видишь, строитель уж очень носом начал крутить, когда увидел этот план. Ну, а ты разбираешься в том, как нужно работать по плану?

– Почему же нет? Если человек имеет под рукой чертеж и масштаб, то это не великая штука…

– Да, да, разумеется, не великая штука, – сказал Леон. – Так вот, видишь ли, я не всегда смогу наблюдать за тем, что там делается, в Бориславе, а строитель так здесь со мной спорил, что готов спутать мне все и построить не так, как в плане указано. Так я уж буду тебя просить, чтобы ты, в случае если что не так, дал мне знать.

Бенедя с изумлением слушал все, что говорил ему Леон. Что это за мельница такая, что строитель от нее нос воротит, а пан боится, чтобы он не сделал иначе, чем в плане указано? И с чего это вдруг Леону пришло в голову просить его, чтобы он следил за строителем? Бенедя не мог найти в своей голове ответа на все эти вопросы и стоял перед Леоном, как бы колеблясь.

– Не бойся, будь только правдив со мной, и ты не пожалеешь об этом. Пока будет идти строительство в Бориславе, до тех пор ты будешь там, и на жалованье не подручного, а каменщика. А потом посмотрим.

Бенедя еще пуще прежнего удивился. Откуда вдруг такая щедрость у Леона? «А впрочем, кто его знает, – продолжал он раздумывать, – может быть, ему и в самом деле это необходимо, вот он и платит. Разве для него это большое дело? А для бедного помощника каменщика все-таки благодеяние большое». Размышляя так, Бенедя решил согласиться на условия Леона, еще и поблагодарил его за милость.

– Ну-ну, не благодари, – ответил Леон. – Я не благодарности от тебя требую, а верной службы. Если будешь стараться, я тебя, конечно, не забуду. А теперь иди собирайся как можно скорее в Борислав, чтобы завтра же ты мог быть на месте – за Бориславом, возле реки.

С этими словами Леон дал Бенеде несколько ренских задатка и пошел в дом.

Бенедя не надеялся на такой успех. Радостный вернулся он домой и рассказал своей старой матери обо всем, что сегодня с ним приключилось.

– Что делать, мать! – закончил он свой рассказ. – Надо брать работу там, где дают. Пойду в Борислав.

– Да я тебе, сынок, и не перечу, а только помни: всегда по правде живи и к дурному никогда рук не прикладывай. С этой мельницей, сдается мне, что-то не так. Бог его знает, что себе этот толстопузый задумал, а ты, знай, беспокойся о своей душе, за собой смотри.

– Мне и самому показалось, что здесь что-то не так, как он говорит. А то, что он просит меня присматривать за строителем, мне и вовсе не понравилось. Правда, строитель наш – плут и пройдоха, но с чего это он мне, простому рабочему, наказал присматривать за паном? Ну, а если бы я и в самом деле что-нибудь заметил неладное, я бы и без его денег сказал бы ему обо всем. Посмотрим, что будет.

Но когда Бенедя совсем уже собрался в дорогу и стал прощаться с матерью, старуха ни с того ни с сего начала плакать и, обняв сына, долго не хотела его отпускать от себя.

– Ну, довольно же, мама, довольно, скоро увидимся! – утешал ее Бенедя.

– Ой, сыночек, хорошо тебе говорить! – ответила мать плача. – Разве ты не видишь, как я стара? Мне еще день – час пожить, да и жизнь вся. Как посмотри, что ты уходишь от меня, так и чудится мне, что уж никогда больше тебя не увижу.

– Пусть бог милует! Мама, что вы говорите!..

– То говорю, что мне сердце подсказывает. И еще мне сдается, что ты, сынок, идешь в этот Борислав, как в западню какую, и что было бы лучше, если бы ты отнес этот задаток и остался тут.

– Но, мамочка, с чем оставаться здесь, когда работы нет? Я же вам говорю, что чуть увижу что-нибудь недоброе, так пусть меня пан хоть всего озолотит, я и часа не останусь работать у него.

– Хорошо, иди, если такова твоя воля, я тебе не запрещаю, и пускай тебя господь благословит!

И старая мать со слезами проводила своего сына на дорогу, ведущую в Борислав, а когда вернулась в свою лачугу и осталась одна, долго стояла с заломленными руками, а затем зарыдала:

– Сыночек мой! Пусть тебя бог благословит на добром пути! А я уж, видно, не увижусь с тобой!

Было воскресенье, когда Бенедя отправился в дорогу. В церкви, мимо которой он проходил, дьячки гремели «хвалу божью». А рядом, на убогой дрогобычской мостовой, возле каменной ограды сидели группами рабочие в пропитанных нефтью рубахах и драных кафтанах, ожидая, когда окончится «хвала божья», чтобы двинуться затем в Борислав. Одни из них крестились и шептали «Отче наш», другие дремали на солнцепеке, некоторые же держали в руках десяти крейцеровые хлебцы и лук и ели, откусывая от целого, не разрезанного хлеба. Бенедя не задерживался возле церкви, потому что хоть от Дрогобыча до Борислава и не очень далеко – всего какая-нибудь миля – и хоть ему не нужно было искать работу, подобно большей час «и этих нефтяников, но ему сказали, что в Бориславе очень трудно найти квартиру, а ему хотелось устроиться где-нибудь недалеко от «фабрики», на которой он должен был работать: после несчастного случая во время закладки он чувствовал сильную слабость в ногах и знал, что по бориславской не просыхающей грязи далеко ходить не сможет. Поэтому Бенедя спешил в Борислав, чтобы отыскать себе жилище, пока не нахлынули туда толпы рабочего люда и не заняли все углы. Но ему нужно было нанять квартиру на длительное время, хотя бы на месяц; найти такое помещение было труднее, так как в Бориславе большую часть всяких углов сдают пришлому люду на одну ночь, что значительно выгоднее хозяевам.

Каково же было удивление Зенеди, когда, выйдя за город, он увидел, что на всем протяжении дороги, куда только достигал взгляд, виднелись группы нефтяников, медленно шагавших в облаках пыли. Эти не ждали окончания «хвалы божьей», а торопились, чтобы заполучить хоть какую-нибудь работу. У каждого была грязная полотняная сумка, где лежал кусок хлеба; у некоторых торчали из сумок зеленые стебли молодого лука. Бенедя вначале молча обгонял этих людей и шел один. Но вскоре ему стало скучно и тоскливо идти одному. Солнце жгло высушенную и потрескавшуюся землю. Хотя май был уже на исходе, но по хлебам в поле это никак не было заметно. Овсы, едва взойдя, завяли без дождя и полегли на землю. Озимая рожь поднялась немного над землей, но так и осталась в трубках и не колосилась, хотя для этого было самое время. Яровые и картошка еще и не взошли: земля, покрывшаяся коркой и выжженная солнцем, не давала посевам никакой влаги. Уныние охватывало, лишь взглянешь на поле. Только крапива и репейник, рано проросшие и пустившие глубже в землю свои извилистые корни, буйно разрастались. А солнце все жгло и палило; тучи, будто смеясь над бедными нефтяниками, всё надвигались к вечеру, а затем, не уронив ни капли дождя, растаяли к ночи.

В селах, через которые проходили рабочие, их встречали люди, такие же печальные и черные, как сама земля. Не слышно было обычных воскресных шуток и смеха на околицах. Пожилые крестьяне глядели то на поле, то на небо с каким-то упреком, а затем в отчаянии беспомощно опускали руки. Бенедя, весь облитый потом и покрытый пылью, с тяжелым сердцем глядел на эти бедные селенья, которые уже теперь умирали с голоду и ожидали еще более тяжелых дней в будущем.

– Обрати, господи, милосердие свое на мир христианский! – долетали до Бенеди почти с каждого двора тяжкие молитвы крестьян. А желтоватое небо глядело на них, солнце жгло, как назло, и облака, тонкие, белесые и прозрачные, лениво тянулись с запада.

Тяжело и тоскливо было Бенеде идти одному среди этого убожества. Он присоединился к группе нефтяников.

– Куда бог несет? – спросили они Бенедю после обычных приветствий.

– Туда же, куда и вас, – ответил Бенедя.

– Но вы не в шахты?

– Нет, я каменщик.

– Так, может быть, поблизости будет что-нибудь новое строиться?

– Как же, я уже нанят. Здесь вот этот… Гаммершляг будет строить новую…

Бенедя запнулся. Он не верил в паровую мельницу Леона и прежде, но теперь, разговаривая с рабочими, он невольно почувствовал, что сказал бы несусветную глупость, если бы рассказал им про паровую мельницу.

– … новый нефтяной завод, – докончил он.

– Ну, благодарение господу! Значит, хоть немного прибавится работы, – сказал один нефтяник. – Может быть, кто-нибудь там и пристроится.

– Разве в шахтах нет работы? – спросил Бенедя.

– Эх, почему бы не быть? – ответил нефтяник и махнул рукой. – Да что нам с того, если платят столько, что и прожить нельзя? Гляньте, сколько народу идет, а ведь это только какая-нибудь сотая доля! Год тяжелый, а теперь еще, смотрите, наказанье божье! Май, а печет так, как во время жатвы. Дождя нет.

Думаете, голода не будет? Куда же людям податься? Кто еще чувствует в себе силы, тот сюда тащится, чтобы хоть сколько-нибудь заработать. Ну, а для хозяев это праздник. Рабочих привалило, сейчас же плату снижают. Вот и получается: работай за гроши, а не хочешь – сейчас же десять на твое место станут. Думаете, не станут? Посмотрите рано утром на улицу: людей, как травы, все работы ищут. Половину, может быть, наймут, а остальные либо домой возвращаются с пустыми руками, либо перебиваются кое как со дня на день: где воды принесут, дров нарубят или еще что, лишь бы кусок хлеба или ложку похлебки добыть. Вот горе-то какое в нашем Бориславе!

В разговор вмешались другие рабочие. Рассказ их товарища о бориславском горе задел всех за больное место. Каждый нашел что-нибудь добавить, и перед Бенедей вдруг встала страшная картина человеческой нужды и угнетения. Он издавна привык слышать, что в Бориславе работа опасная, но зато оплачивается очень хорошо. Правда, жалкий вид нефтяников, которые сотнями сидели каждое воскресенье возле дрогобычской церкви, наводил его на мысль, что здесь, видно, что-то не так с этим хваленым заработком, но никогда он не имел случая достоверно в том убедиться. Только теперь "рассказ рабочих сразу раскрыл ему всю правду. Тяжелое, безотрадное положение такой огромной массы людей поразило его так сильно, что он шел, как оглушенный, и ни о чем другом не мог думать.

«Неужто это правда? Может ли это быть?» спрашивал он себя. Конечно, и он видел горе на своем веку, и он изведал нужду и голод, гнет, произвол и безработицу. Но все-таки до такой степени падения и нищеты, о которых рассказывали рабочие, ни один ремесленник в городе не доходил.

Нефтяники рассказывали о страшных случаях голодной смерти, самоубийства, грабежей. Из их рассказов Бенедя узнал и о том, не привычном для него обстоятельстве, что на товарища, попавшего в беду, другие рабочие совсем не обращали внимания, не помогали ему, а оставляли его на произвол судьбы. Нефтяники рассказывали и о том, как их больные товарищи умирали, покинутые и разъедаемые червями, как нередко спустя лишь несколько дней после смерти находили в ка-ком-нибудь безлюдном закоулке умершего без всякого присмотра рабочего. Эти рассказы глубоко поразили Бенедю. Он родился и вырос в городе. Его отец был таким же подручным каменщика, как и он, – Бенедя с малолетства свыкся с традициями городских ремесленников, с их, хотя и плохонькой, цеховой организацией, с их, хотя и слабым, стремлением к взаимной помощи, к более тесной связи между людьми одного ремесла. Правда, во времена Бенеди цеховая организация дрогобычских каменщиков была уже накануне развала. Мастера давно уже разворовали цеховую кассу, в которую вносили деньги поровну и мастера и рабочие, но которой без всякого контроля и отчетности распоряжались одни мастера. Не на что было содержать «господу», то есть помещение, в котором в определенные дни собиралось цеховое совещание и где регистрировался каждый нуждающийся в работе, где был как бы рынок для найма рабочих. Мастера перестали заботиться о цеховых делах и только следили за точным соблюдением очередности, кому и когда во время торжественного шествия нести старое цеховое знамя. Но вместо этой старой и прошившей связи начала во времена Бенеди намечаться между дрогобычскими каменщиками новая связь, хотя еще и неясная и непостоянная. В случае болезни кого-нибудь из рабочих другие рабочие и кое-кто из беднейших мастеров собирали добровольные взносы и назначали больному или его семье еженедельное пособие на все время его болезни. Точно так же оказывали они помощь, хотя и меньшую, тому, кто иногда оставался без работы, и вместе с тем старались подыскать ему работу по специальности или хотя бы какую-нибудь. Правда, это были только слабые зачатки солидарности, но они сохранялись и крепли. Со временем дошло до того, что в случае необходимости уже все, а не отдельные рабочие, делали регулярные взносы, между тем как прежде ни о всеобщности взносов, ни об их регулярности не могло быть и речи.

В таких городских ремесленнических традициях вырос Бенедя. Отбыв срок учения и став рабочим, а затем помощником каменщика, он живо проникся новыми идеями рабочей солидарности и взаимопомощи. Бедный, к тому же еще и болезненный, Бенедя остро, как никто другой, чувствовал необходимость в такой солидарности и взаимопомощи. С тех пор как поступил на работу, он не переставал напоминать своим товарищам и уговаривать их, чтобы они, в случае необходимости, своевременно выплачивали то, что обязались выплачивать, чтобы обещали только то, что смогут выполнить, и однажды обещанное свято выполняли – так, чтобы слово рабочего было самой лучшей порукой. Все это были вещи хотя на словах и не новые для рабочих, но на деле очень редко практиковавшиеся, требовавшие серьезной дисциплины и выдержки. И Венеде, имеете с несколькими наиболее сознательными рабочими, которые приняли это дело близко к сердцу, пришлось в течение многих лет порядочно поработать, прежде чем они приучили людей к большой точности и выдержке.

Все это делалось дрогобычскими каменщиками, так сказать, наощупь. Они не были связаны с рабочими больших городов, если не считать каменщиков Стрыя и Самбора, таких же темных, как они. Они ничего не знали об огромном росте рабочей солидарности и организованности в других странах, не знали о том, как рабочие объединяются и организуются для великой борьбы с буржуазией и угнетением, для борьбы за повышение заработной платы, за обеспечение своих жен и детей, своей старости и своих вдов и сирот. Не знали дрогобычские каменщики ни о великом росте рабочих идей на западе Европы, ни о борьбе рабочих всех стран за их осуществление. Всего этого они не знали, а между тем одинаковые условия, одно» и то же веяние времени сделали так, что те же самые стремления, та же борьба начали неясно зарождаться и в их среде.

Бенедя не раз в тяжелые минуты задумывался над судьбой рабочего. С детства хилый и болезненный, он был очень чувствителен ко всякой, хотя бы и чужой, боли, ко всякой обиде и неправде. Обидит несправедливо, оскорбит мастер рабочего, урвет кассир несколько центов из жалованья рабочего, прогонит строитель человека с работы без причины или за какое-нибудь одно резкое слово – Бенеде будто кто нож воткнет в живое тело. Он побледнеет, согнется в дугу, лицо, и без того худое и длинное, еще больше вытянется, и он молча делает свое дело, но видно по нему, что он готов лучше сквозь землю провалиться, нежели видеть все это. Вот в такие минуты задумывался Бенедя над судьбой рабочего. Каждый его может обидеть, думалось ему, и никто обидчику ничего не скажет, словно так и надо. Вот строитель столкнул человека со стены, обругал самыми последними словами, еще и по шее надавал и прогнал с работы. А пускай бы этот человек обернулся да хоть раз стукнул строителя по затылку? Сейчас бы его и в полицию, и в суд, и в холодную. Но эти мысли Бенеди всегда возвращались к своему отправному пункту: к вопросу об общественном неравенстве между людьми. И хотя он не раз повторял, как повторяют миллионы наших людей: «Так не должно быть», однако эти слова не помогали ему разгадать трудную загадку о причине этого неравенства и о возможности его уничтожения.

Вот так было и теперь. Молча шел Бенедя, слушая рассказы рабочих о тяжелой бориславской жизни. «Как же это так, – думал он: – тысячи людей день за днем терпят такую муку, а в это время новые тысячи непрерывно прибывают, чтобы испытать то же самое. Сами себе вредят. Правда, тем, кто остается в селах, еще хуже, потому что хотя над ними никто не издевается, никто их так не обдирает, но зато там голод. Господи, и как же помочь такой массе народа? Никто не в силах им помочь».

– Как же вы… – спросил вдруг Бенедя рабочих, – не пробовали каким-нибудь способом облегчить себе жизнь|

– Какой же может быть тут способ? – ответил рабочий простодушно. – Тут способа нет никакого.

Бенедя опустил голову. То, к чему пришел он сам, нефтяник высказал так решительно, уверенно. Значит, так оно и должно быть. А может быть, способ есть, только они либо слепы и не видят, либо ленивы и не ищут, не то нашли бы и увидели.

– Ну, а пробовали вы устраивать складчину, чтобы помогать друг другу в беде, в болезни? – спросил Бенедя.

Рабочие расхохотались.

– Сколько нужно было бы собрать, чтобы помочь всем нуждающимся. Ведь у нас все бедствуют.

– Ну, однако один больше бедствует, другой меньше. Все-таки можно было бы поддержать более нуждающегося, больного, безработного. Вот так, как у нас, каменщиков, в городе.

– Эх, у вас одно дело, а здесь – другое! Здешний народ – сборище со всего света!

– A y нас разве нет?

– Э, а все-таки то, что можно у вас сделать, у нас никто в мире не сделает.

Нефтяники не знали своей силы и не верили в нее.

Бенедя снова замолчал и задумался над их словами. «Нет, – заключил он, – должно же быть какое-нибудь средство против нужды! Только одни слепы и не находят его, а другие ленивы и не ищут!»

Между тем наши путники свернули с тустановичской дороги и пошли тропинкой, которая вела через речку и холм к Бориславу. Перейдя вброд речку и поднявшись на высокий крутой берег, густо поросший шиповником и орешником, они очутились на вершине холма. Невдалеке перед ними лежал Борислав, словно на тарелке. Невысокие, крытые гонгом дома блестели на солнце, как серебристая чешуя. Над крышами кое-где виднелись красные тонкие и высокие трубы нефтяных заводов, напоминая кровавые ленты, взметнувшиеся к небу. Далеко, на другом конце Борислава, на холме стояла старая церковь под липами, и вокруг нее еще сохранились остатки прежнего села.

Бенедя хотя и раньше заходил в Борислав, но все не надолго. Он не знал этой местности. Поэтому он рассказал рабочим, где и на каком участке приказано ему становиться на работу, и просил их, чтобы они показали ему это место. Рабочие сразу догадались, о каком участке идет речь, и показали его Бенеде. Это было довольно большое ровное поле между высокими берегами речки, перед самым входом в Борислав, немного левее губичской дороги. Домов поблизости было немного, й Бенедя, простившись с нефтяниками, решил ходить из дома в дом и искать квартиру. Но в первых домах, в которые он зашел, ему не хотели сдавать жилье на долгое время. Дома эти были низкие и очень широкие – очевидно, под их крышами помещалось много каморок для нефтяников, а выгодное положение на краю Борислава делало их пристанищем для всех вновь прибывающих.

Так обошел Бенедя понапрасну пять или шесть домов. Затем он остановился перед старым маленьким домиком, раздумывая, заходить ли и сюда или пропустить эту хибарку и идти дальше.

Хатенка была, как и все другие, покрыта гонтом, только старый гонт подгнил и порос зеленым мохом. На улицу выходили два оконца, которые едва-едва возвышались над землей; прямо против них стекала грязь с дорожной насыпи, все больше и больше затопляя стену и почти достигая прогнивших подоконников. Перед этой хаткой, так же как и перед другими, было голое место: ни огорода, ни палисадника, как это водится в других местах. После минутного раздумья Бенедя решил зайти в эту хату.

Дверь скрипнула, и Бенедя вошел в маленькие темные сени, а оттуда в выбеленную светелку. Он удивился, застав здесь старого нефтяника и молодицу. Молодица, лет тридцати, в белой сорочке с красными тесемками, сидела на скамейке у окна, склонив голову на руку, и плакала. Старый рабочий сидел среди хаты на низеньком табурете, с трубкой в зубах, и, по-видимому, утешал ее. Когда Бенедя вошел в избу, молодица быстро вытерла слезы, а старик начал кашлять и ковырять в трубке. Бенедя поздоровался с ними и спросил, не примут ли они его на квартиру на долгое время.

Нефтяник и молодица переглянулись и минуту молчали. Затем отозвался старик:

– Га, разве я знаю? Вот молодица – это ее хата. Как она скажет, так и будет.

– А, чтоб вас! – ответила резко молодица. – Как я окажу! Я здесь уже целый год не живу и бог знает, буду ли когда жить, – и она рукавом вытерла слезы, – а вы меня об этом спрашиваете. Это как вы скажете, потому что вы здесь живете. Как вам будет угодно, так и делайте, а я что могу сказать!

Старый рабочий немного смутился и начал еще старательней ковырять свою глиняную трубку, хотя в ней ничего уже не было. Бенедя все еще стоял возле порога с мешком за плечами.

– Хатенка тесненькая, как видите, – снова начала молодица. – Может быть, вам неудобно будет. Вы, «как я вижу, из города, не привыкли к тому, как у нас живут…

Молодайка говорила так, будто догадывалась по нахмуренным бровям старика, что он хочет отказать Бенеде.

– Э-э, что из того, что я из города, – ответил Бенедя. – Не бойтесь, я привык к нужде, как всякий рабочий человек. Только видите ли, какое дело: ноги у меня побаливают, несчастье со мной было – у нас, у каменщиков, всяко бывает, – а работать должен вот тут недалеко, возле реки, на заринке[138] 138
  Заринок – берег обмелевшей реки.


[Закрыть]. Там будет строиться новая… новый нефтяной завод. Так, видите ли, хотел бы я найти помещение поближе, хоть какое-нибудь, лишь бы переночевать было где, – ведь я весь день на работе, таскаться издалека по вашему бориславскому болоту я не могу. Ну, а здесь не хотят нигде принимать на долгое время. А для меня лучше всего было бы жить у своего, рабочего человека. Только если для вас…