Текст книги "Железный Густав"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 46 страниц)

И вот сожаление, недоступное сыну, нашлось у маленького зоркого шуцмана, настоящего берлинца из предместья Панков… Ибо настоящие берлинцы только кажутся холодными и дерзкими, на деле они не таковы. Молодой полицейский продолжал распекать старика, но он давно уже сунул свою книжку в карман и помогал тащить пролетку. А когда они протащили ее шагов пять, воскресший Вороной наконец одумался и тоже стал не толкать, а тянуть – под громкое ура берлинцев…

– Послушайте, – сказал полицейский, когда пролетку благополучно доставили в боковую улицу и выровняли, как положено, у края тротуара. – Послушайте, чтоб это было последний раз!

– Кляча, должно, белены объелась, – сказал Железный Густав с досадой.

– Ну, это вы кому-нибудь другому расскажите, а нам ваши штучки известны, вы сами ее натаскали. С этим надо покончить раз навсегда, вы меня поняли? Ведь вы Железный Густав?

– Точно так, молодой человек, но сегодня у меня не сказать, чтоб железно на душе.

– Не беда, – сказал полицейский почти участливо. – Ведь на этот раз обошлось! А я о вас много слышал…

– Людям не закажешь болтать!

– И не только от людей, я от внуков ваших много о вас слышал. Мы живем в одном доме, их парадное во втором дворе, а мое – в первом. Окно моей кухни выходит прямо на их спальню…

– Вот так-так, скажите! – удивился Железный Густав и слегка покачал головой.

– То-то и оно! – продолжал молодой полицейский. – Все мальчишки во дворе играют в шоферов и автомобили, а ваши – ни в какую! Только и знают в лошадки играть, то у них старший впереди, то младший.

– Быть не может! – сказал старый Хакендаль, не переставая удивляться.

– Факт! Я и решил по-быстрому вам про это рассказать, ведь вы с ними не видитесь, я знаю, – думал, вам будет приятно! Тем более что у вас вышла эта незадача с вашей лошадкой. Но чтоб больше у меня такого не было.

Последнее было снова сказано начальственным тоном, и маленький полицейский направился на свой пост.

Густав Хакендаль с Блюхером не спеша потрусили домой, но, когда они проезжали по темной боковой аллее Тиргартена, Хакендаль слез с козел и, крепко зажав в одной руке вожжи, а в другой кнут, гаркнул:

– Тпр-ру, балуй!

И когда Вороной, как прилежный ученик, стал пятиться назад, – ну и отведал же он горячих, еще и еще, ибо пришла пора понять, что все эти штучки надо бросить. Отныне мы будем двигаться не назад, а только вперед! Покончено со всей этой халтурой, в виде липовых поездок; покончено и с большим круглым столом в погребке, – одна мысль опять играть шута за столом, где от него отрекся сын, вызывала у Хакендаля дрожь отвращения.

Старик выучил свой урок, да и Вороному не пришлось долго вдалбливать его урок. До чего же хорошее действие оказывает иной раз парочка горячих!..

А затем они вместе проследовали домой. И если бы Железный Густав не так устал, – выжатый лимон, да и только! – он, наверно, удивился бы, что не находит в себе ни боли, ни гнева, вспоминая о потерянном сыне. Зато он подумывал с добрым чувством: «В лошадки играют – ишь, стервецы! И слышать не хотят про автомобили! А есть ли у них хоть кнут порядочный? Тот полип ничего не сказал про кнут. Неужто они без кнута играют?»

5

Эрих выпил еще немало вина, чтобы отогнать жуткое наваждение. Старый бородач, словно вставший из гроба, чтобы посидеть с ним за одним столом, видимо, все еще играл какую-то роль в его жизни, – Эрих только сейчас понял, какую значительную. Сын не навещал отца, он всячески избегал с ним встреч и все же постоянно ощущал его присутствие; и в далемском особняке, и в своей конторе в деловой части города, среди своих служащих, этот давно возмужавший, оборотистый, бессовестный делец со страхом чувствовал над собой тяжелую руку старого извозчика: взрослый сын трепетал перед отцом, как набедокуривший мальчик.

Эрих рассмеялся с чувством облегчения и снова выпил.

– Что такое, Эрих, что с тобой? – спросил через гомонящий стол его отечески расположенный друг адвокат.

– Ничего, – рассмеялся Эрих и снова выпил. – Просто у меня отличное настроение.

Чернявый кивнул:

– А что у тебя было с этим кучером?

Эрих перегнулся через стол и, кивнув на опустевший стул, сказал:

– Это был мой отец.

Адвокат с учтивым удивлением вздернул темные кустистые брови.

– Забавно! – сказал он с тонкой улыбочкой. – Ну и что же?

– Я его высек! – с торжеством воскликнул Эрих. – Обычно родители секут детей, но на сей раз… – Он оборвал на полуслове и поспешил поправиться: – Разумеется, в фигуральном смысле.

– Понимаю, – сказал его друг и медленно кивнул. – Вполне тебя понимаю, Эрих. Но не считай себя счастливым исключением. Старая поговорка гласит, что малые дети топчут лоно матери, а большие топчут ее сердце… С отцами дело обстоит примерно так же, не правда ли?

И он снова кивнул. Сквозь табачный дым, застилавший глаза снаружи, и сквозь пьяный угар, застилавший их изнутри, Эрих видел улыбающееся, кивающее лицо друга, – оно надвигалось, огромное и страшное…

Но ничего страшного не произошло, адвокат только сказал:

– Если ты, против ожидания, опять почувствуешь угрызения совести, знай, ты сделал только то, что до тебя сделали сотни сыновей… За твое здоровье!

Он приветственно поднял бокал. Эрих ответил тем же, и оба выпили. Казалось, ночь растворилась в вихре вина, женщин, громкого смеха… Никогда еще, думалось Эриху, не был он так счастлив и пьян, подхваченный вихрем угарного веселья…

Они ликовали, они смеялись, они ни в чем не знали удержу, о, до чего же они разошлись в эту ночь оккупации Рура! Они взялись под руки – в этом дрянном кабачке не было даже музыки – ну да они сами себе музыка! Раскачиваясь и притопывая, сидели они вокруг стола и во все горло распевали остроумные озорные песенки, рожденные их временем: «Пропьем мы бабушкин домок», «Кто прикатил этот сыр на вокзал…», «Не умеешь, так не лезь!», «Бананы ей нужны, бананы!»

Чего это хочет от нас толстяк-хозяин, красножилетник, грубиян, Железный Густав? Какой еще там железный, мы кому хочешь расквасим рожу кулаком! Он просит прекратить этот шум, а то нас услышит полиция. Пусть слышит, плевали мы на полицию – домашнюю и государственную, мы все здесь – бывшие, настоящие и будущие депутаты рейхстага, депутаты Германии, ее народа, его объединенных племен!

– Мне придержать язык? Извольте, господин доктор! Не беспокойтесь, уж я-то вам неприятностей не причиню. Ясно, что мы не депутаты! Кто скажет про меня, что я депутат? Ведь у меня и брюшка-то нет, разве только намечается! Я – шибер…

И пьяный в дым Эрих затянул:

 
Я спекулянт, и я горжусь недаром,
что флаг мой – черно-красно-золотой.
Пускай прогнили все мои товары,
весь мой доход останется со мной.
 

Кто-то стащил его со стула, кельнер держит перед Эрихом чашку кофе, человек с моноклем зажимает ему рот…

– Опомнитесь, Хакендаль! Что это на вас нашло? Вы не так уж много и пили!

В самом деле, что с ним случилось? Нет, это не алкоголь, в голову ему ударила победа. Он себе, отцу и всему свету доказал, что надо быть подлецом, чтобы одерживать победы! Ложь несусветная все, что ему когда-то говорили о добре и любви! В этом мире плюют на добро, а другого мира не существует. Торжествуют подлецы, порядочные люди гибнут. Стало быть, порядочными надо считать подлецов; это бонзы и толстосумы придумали для простонародья правила морали, чтоб им подольше не видеть счастья на земле!

С торжеством поглядел он на своего отечески расположенного друга. Оттолкнул руку, закрывающую ему рот, и крикнул:

– Негодяем надо быть, вот в чем секрет!

– Только негодяем – этого все же мало! – с улыбкой возразил тот. – Тюрьмы ломятся от людей, которые так рассуждали. Надо еще и голову иметь на плечах! – Не оглядываясь назад, он кивнул в сторону внутренней двери. – А вот, кстати, волшебное последствие твоей, право же, безвкусной песни!

Медленно повернул Эрих голову. Он посмотрел на дверь, ту самую, за которой скрылся его отец. Там стояли полицейские. Бледный, в раболепной позе, склонился перед ними тот, кого еще недавно звали грубиян Густав.

«Какого черта здесь нужно полиции? – медленно соображал Эрих. – Какое дело полиции до меня?.. Ничего у них не выйдет, я слишком хитер! Подлец и хитрец – именно то, что нужно, как говорит мой друг».

– Выпей кофе! – сказал адвокат, и Эрих послушно выпил. Остальные отошли в сторону. Все переводили взгляд с полицейских на Эриха и его друга…

– Это он натворил своим проклятым ревом, – услышал он позади слова Бронте.

– Форменное безобразие, – подхватил другой. – Депутат рейхстага, да еще в день общенационального траура…

– Вот именно, – сказал третий. – Мы-то с вами, в конце концов, частные лица,

– Друзья в беде… – улыбнулся депутат. – Но мне и в самом деле было бы неприятно предъявить этим омундиренным господам мое депутатское удостоверение. Невзирая на все наши старания, в них все еще сидит реакционный душок… Меня, чего доброго, завтра же пропечатают в «Локаль-Анцайгер»…

– Убить меня мало! – терзался Эрих. – Я вел себя как кретин! Я себя не помнил…

«Их трое, – соображал адвокат, оценивая положение. – Один охраняет выход, другой – уборные. И только один проверяет документы и записывает фамилии. Этак он долго проканителится, мы – последние на очереди, и, стало быть, время у нас есть…»

Эрих силился вспомнить, что он тут плел, но не мог собраться с мыслями. Уж не заключил ли он с Бронте сделку на разницу перед всей этой публикой?

– Скажите, я… – обратился он к адвокату.

Но тот был занят своими мыслями.

– Что ж, попытаться можно, – бормотал он себе под нос. А затем: – Послушай, Эрих, мой умный сын. Вспомни, нет ли у тебя в пальто или в шляпе каких-нибудь писем или фирменных ярлыков, вообще чего-нибудь, позволяющего установить твою личность?

– По-моему, нет, – отвечал Эрих, поразмыслив.

– В таком случае пожертвуем нашими пальто и шляпами и попробуем удрать – «дать тягача», как сказали бы мои клиенты.

– Ничего там нет, – соображал Эрих, – разве только фирменные ярлыки. Но я завтра же утром намекну моему портному.

– Ладно, попытка не пытка. Наблюдай, что творится в зале, и сообщай мне обо всех маневрах полицейских.

– С тем, что у входа, беседует Бронте, а тот, что караулит уборные, задержал пьяного…

– Чудно, чудно, – беспечно отозвался ровный ласковый голос. Чуть слышно щелкнул ключ в замке. – Наш стол как раз у выхода на улицу, – пояснил адвокат. – В десять часов хозяин просто запер дверь на ключ. А я ее сейчас открыл. Будь так любезен, опиши, что кругом творится. Вообще, говори со мной…

– А вдруг перед дверью спущены жалюзи? – спохватился Эрих. – Пока еще каждый занят собой. На нас никто не обращает внимания.

– Вот уже одно очко не в нашу пользу, – констатировал адвокат, продолжая возиться с дверью. Он сидел на табурете за спиной у Эриха. Тот почувствовал, как в дверную щель потянуло сквозняком.

– Второе очко не в нашу пользу: перед дверью, возможно, стоит часовой. Третье очко не в нашу пользу – нас могут сразу же арестовать на улице, так как мы будем без пальто и шляп. Четвертое очко не в нашу пользу – после нашего ухода Бронте или кто-нибудь другой захочет нас выдать. Но этот шанс кажется мне сомнительным, поскольку им всего-навсего угрожает денежный штраф, а с депутатом вряд ли кто захочет ссориться.

– Первое очко, – подхватил Эрих, – отпадает. Жалюзи еще не спущены, да и второе кажется мне сомнительным, часовой бы уже заметил свет в дверную щель…

– Возможно, он стоит лицом к улице! Во всяком случае, рискнем! Не забудь, что наверх ведут ступеньки, помнится, их было шесть или семь. Да, на случай, если я отстану, не беспокойся о моей толстомясой неповоротливой особе. Каждый за себя, и бог за всех.

Некоторое время оба сидели молча, наблюдая за тем, что делается в зале. Эрих схватил было свой бокал, но друг спокойно накрыл его руку своей.

– Сейчас не время! – сказал он.

И спустя несколько минут:

– Кажется, пора, Эрих! Ступай ты первый!

Не торопясь, открыл он дверь. Эрих в темноте выбрался наверх по ступенькам. На улице было еще много народу, кое-кто на него оглянулся, но нигде не видно было полицейских мундиров.

Тем временем и адвокат не спеша поднялся по лестнице. Он взял Эриха под руку.

– За нами не сразу погонятся, я запер дверь снаружи. Ну вот, а теперь постараемся скорее поймать такси. На нас обращают внимание – ведь мы налегке.

6

Сев в машину, приятели разразились дружным смехом. Оба чувствовали себя школьниками, натянувшими нос ненавистному учителю.

– Нет, нет, – заявил адвокат, едва к нему вернулось обычное равновесие духа. – Я этого так не оставлю! Когда мы снова будем у руля, я серьезно поговорю с товарищем Зеверингом насчет его полиции! Не выставить на улице караул! Теперь я понимаю, почему наши братья-враги коммунисты ругательски ругают полицию!

У Эриха были свои основания хохотать.

– Подумать только, ведь я даже не заплатил за шампанское! По случаю общего переполоха нам забыли подать счет! Не то двадцать, не то тридцать бутылок шампанского – аллах его ведает, сколько мы успели выпить! Не говоря уж о мокко!

Он не мог успокоиться, так забавляло его это нечаянное жульничество.

– Кстати, раз уж ты вспомнил о мокко, – сказал депутат, – едем ко мне, выпьем по чашечке в тепле и уюте, а заодно и побеседуем. У меня к тебе, кстати, есть дело…

– Нет, доктор, об этом и речи быть не может! К чертям мокко и всякие дела! Я хочу развлекаться, именно сегодня, сейчас. И не вздумайте меня отговаривать…

– Мне, признаться, мало улыбается снова угодить в такую переделку… – начал адвокат.

– Ах, оставьте ваши поученья! Мы еще когда-нибудь заделаемся пай-мальчиками!.. – прервал его Эрих. И снова залился смехом. После счастливо избегнутой двойной опасности его разбирала шумливая, озорная веселость. Он считал себя избранником счастья, оно ни при каких условиях ему не изменяет.

Адвокат посовещался с шофером.

– Что ж, Эрих, если ты настаиваешь…

– Разумеется, я настаиваю. Этой ночью я вообще не склонен спать. Именно этой!

– Идет! – сказал адвокат. – Водитель говорит, что в старой западной части города еще и сейчас открыты многие кабачки. Их хозяева в самых лучших отношениях с полицией, ну, ты понимаешь! – И он пошевелил пальцами, словно отсчитывал деньги. – Ну и порядочки же у нас, – вздохнул он с шутливой покорностью.

– В сущности, – рассмеялся Эрих, – вас эти порядочки не слишком огорчают. В душе вы противник всяких лишений и ограничений, и такая беспутная жизнь вас вполне устраивает.

– Что ж, ты отчасти прав! – согласился адвокат со вздохом удовлетворения. – А сейчас поднимемся ко мне. Посмотрим, что у меня найдется. Надо же тебя как-то одеть…

Они поднялись в квартиру адвоката и здесь под веселые шутки и беспричинный смех стали примерять Эриху всевозможные пальто и шляпы.

Заодно прикладывались они к наливкам, стоявшим тут же на столе, и, должно быть, под действием выпитого, Эрих спустился с адвокатом вниз в весьма странном наряде.

На нем было короткое, по моде, но непомерно широкое меховое пальто и черный котелок, который был ему тоже велик, и он лихо сдвинул его на затылок.

А потом они помчались по ночному городу – из ярко освещенного центра в более темные кварталы. Был первый час ночи, улицы опустели, огни в ресторанах и кафе были погашены. Лишь изредка доносились к ним приглушенные звуки джаза. За спущенными жалюзи Берлин пел и плясал над бездной, а на утро ждало его горькое похмелье…

– Водителю известен, конечно, какой-нибудь славный кабачок, – шепнул Эрих на ухо соседу.

– А если не ему, так мне… – отвечал адвокат.

Потом они опять молчали и курили, с нетерпением ожидая минуты, когда их встретят новые женские лица и новое вино наполнит их бокалы.

Наконец, машина остановилась перед кабачком, хозяин которого был, должно быть, особенно в ладах с полицией. Все окна ярко светились, музыка гремела на всю улицу. – Эрих потянул за ручку двери, и она подалась.

– Как раз то, что нам нужно, – обрадовался он.

Сдвинув котелок на затылок и широко распахнув шубу, он размашисто вошел в вестибюль. С оглядкой, слегка втянув голову в плечи (мало ли на что можно напороться в таком месте!) и мягко ступая, следовал за ним адвокат.

В кабачке сидело довольно много народу, воздух был пропитан табачным дымом и парами алкоголя. Повсюду пестрело рассыпанное конфетти, яркие обрывки серпантина сползали с лестничных ступенек и шуршали под ногами.

– Здорово, а? – сказал Эрих приятелю, остановившись посреди зала.

В узком проходе между столиками танцевала девушка, искусно причесанная, искусно размалеванная – и совсем нагая. Под томное пение первой скрипки она сладострастно изгибалась и играла бедрами, глаза ее были полузакрыты, улыбка блаженной истомы агонизировала на лице.

– Красивое тело, а? – сказал Эрих. – Совсем еще девчонка…

Он положил руку на плечо адвоката, тяжело на него оперся и глазел в упор на танцовщицу, как глазели и другие. Глазел на то, что видел сотни раз, на то, что продавалось на каждом перекрестке, брошенное от пресыщения, от безнадежности и равнодушия, и думал: «Бог мой, когда четыре года назад у меня в Далеме танцевала в костюме Евы некая малютка, я услал из дому всю прислугу, считая, что это невесть что! А сегодня это происходит на публике и никто не удивляется! Да, нечего сказать, шагнули мы… Впрочем, меня это не касается, я не депутат…»

И он покосился на адвоката.

Но у адвоката были свои заботы: он купил у цветочницы за бешеные деньги всю ее корзину фиалок с Ривьеры и принялся осыпать букетиками обнаженную танцовщицу. Девушка улыбалась, польщенная и вместо с тем испуганная; адвокат не отличался меткостью, и танец, с великим трудом поставленный стараниями некоего импрессарио, совмещавшего с этим занятием торговлю живым товаром, окончательно разладился, когда какой-то букетик угодил ей в лицо…

– Дайте и мне! – потребовал Эрих, запуская руку в корзину. – У меня глаз вернее!

– Фиалки мои! – неожиданно окрысился на него адвокат. – Прошу не хватать.

Но когда, не устояв перед уговорами Эриха и солидным денежным подношением, юная чародейка подсела к столику обоих приятелей – на сей раз, так сказать, в качестве частного лица, облаченная в кимоно, ибо только в интересах дела дозволял ей суровый хозяин танцевать в костюме Евы, – красотка оказалась жестоким разочарованием. Слишком уж било в глаза ее равнодушие к обоим кавалерам и неприкрытая корысть.

– Вы, дурачье, похоже, невесть что вообразили, раз я пляшу перед вами голенькая? Уж не ради ли ваших красивых глаз? Лопнуть можно от смеха! А того не соображаете, что у мине дома пятеро братьев и сестер, мал мала меньше!

– И твоя мамаша пригвождена к постели, и твой бедный, но бесчестный отец погиб на поле чести! – съязвил Эрих. – Все это нам давно известно! Не расскажешь ли чего поновее!

– А вот и правда! Вы потому не верите, что ваши шлюхи вам такое набрехали! А вот и правда!

– Не забудь и лейтенанта, который тебя обольстил! Обещал жениться, да некстати погиб на фронте…

– Перестань, Эрих! – досадливо бросил адвокат. – Что это ты на стену лезешь? Опять пьешь без передышки.

Девушка переводила с одного на другого быстрые злые глаза.

– Нет уж, вкручивай свои враки кому угодно, а меня не проведешь! – кипятился Эрих. – Когда я слышу эти выдумки про голодных братьев и сестер…

– Но ведь есть же голодные дети, – урезонивал его адвокат. – Их даже больше чем следует. Я-то знаю, мне только недавно пришлось познакомиться с цифрами…

– Послушай, толстячок! – сказала девушка и тесно прижалась к адвокату. – Скажи мне по-честному! Очень я плохо танцую?

– А почему ты спрашиваешь?

– Мине надо знать. Все эти господа врут напропалую, потому как я голенькая. Ну, а Круков, тот, что мине выучил…

– Меня выучил, детка!

– А я что говорю – вот приставучка! Он говорит, я танцую, как пьяная корова…

– Видишь ли, детка, – отважился сказать правду адвокат. – Если ты в самом деле хочешь знать… У тебя красивое тело, ты молода и к тому же танцуешь нагая. Будь ты одета, ни один мужчина не стал бы смотреть на твой танец…

– Ну вот! – воскликнула девушка, видимо, очень довольная. – Так я и думала! Тут есть такие мымры, все мине охмуряют, мне, вишь, надо на танцовщицу учиться, и чтоб я училась на их средствия, и чтоб, значит, с ними жила. А я про себя думаю: они мине на шлюху хотят выучить, а потом – скатертью дорога! Тогда уж лучше плясать голенькой, а как соберу честно заработанные денежки, сразу их в какое-нибудь дело всажу! Я когда-то у мясника работала. А там, глядишь, подвернется жених порядочный, а не такой облезлый кот, какие сюда ходют.

– Экая дрянь! – начал было Эрих, но ему так и не пришлось излить свою досаду по поводу столь неудачно вложенных денег.

Ибо зал бурно требовал свою нагую танцовщицу. Мужчины, осоловев от выпитого вина, нуждались в подстегивании. Да и дамы не возражали, так как мужчина, если его взбодрить, тратится и сорит деньгами охотнее, нежели вялый и сонный. Все опять пошло своим чередом. Танцовщице больше не чинилось препятствий в рассуждении ее костюма, да и первая скрипка пела все так же волнующе томно.

– Смешно, – сказал Эрих, досадуя на себя. – Ведь знаешь, какая это непроходимая дурища. Но когда она в блеске огней выплясывает в костюме Евы и все глаз с нее не сводят, я опять нахожу ее прелестной!

– Стара песня! – отмахнулся адвокат, позевывая. – Нам нравится то, что привлекает других. И желаем мы того, к чему стремятся другие. Кстати, Эрих, я весь вечер собираюсь тебя спросить, знакомо тебе такое имя – Эйген Баст?

– По-моему, нет, – сказал неуверенно Эрих. – Но у меня столько деловых связей. – И с тревогой: – А что? Кто-нибудь влип и я имею к нему отношение?

– Да еще как влип! – подтвердил адвокат. – И хочет поручить мне свое дело. А к тебе он имеет прямое отношение.

– Ну так не тяните за душу! – в раздражении воскликнул Эрих. – К чему эта таинственность? Эйген Баст – понятия не имею! Уж не тот ли с итальянским шелком? Хотя нет, того звали Бекер. Во всяком случае, если что не так, я твердо рассчитываю, что вы возьмете на себя мою защиту.

– Эрих, Эрих! – вздохнул адвокат. – А ведь ты постоянно меня уверяешь, будто у тебя в делах все чисто. Когда в тысяча девятьсот четырнадцатом году мы с тобой познакомились, я и в самом деле думал, что из тебя выйдет что-то порядочное, а не жалкий шибер!

– Еще бы! – взорвался Эрих. – Вы воображали, что я поддамся на удочку ваших дурацких социал-демократов! Вздор! Вы сами теперь такой же социал– демократ, как… как…

– Ну, скажем, как Вильгельм Второй, – закончил за него адвокат. – Он был так же безнадежно и безответно влюблен в социал-демократию. Но оставим это! Оба мы, к сожалению, изменились не к лучшему. Пока находишься в оппозиции, все представляется простым и легким, – другое дело, когда…

– Я хочу наконец знать, кто такой Эйген Баст!

– Эйген Баст, – с готовностью отвечал адвокат, – это молодой человек, имеющий трех– или четырехкратную судимость, отбывавший наказание в тюрьмах и исправительных домах; ныне содержится в подследственной тюрьме Моабит, обвиняется в принадлежности к преступной шайке, в краже со взломом, вымогательстве, сутенерстве, остальное – мелочи, не заслуживающие упоминания.

– И речи быть не может! – сказал Эрих со вздохом облегчения. – С этим человеком у меня нет ничего общего. Надо быть идиотом, чтобы так зарабатывать деньги.

– Кроме того, Эйген Баст слепец, что представляется мне единственным обстоятельством, смягчающим его вину в глазах суда, ибо во всем прочем это отпетый негодяй.

– Слепец! Нет, господин доктор, если этот человек вам про меня что и врал, то лично я его в глаза не видывал…

– Это по милости твоей сестры он ослеп. Она прострелила ему голову.

– Эва! Так я и знал, что мы с ней не оберемся хлопот!

– Совершенно верно, Эва – Эва Хакендаль. Она сожительница помянутого Эйгена Баста и, по-видимому, стреляла в него в припадке ревности.

– Чертово свинство! – рвал и метал Эрих. – Но меня вам в эту грязную историю не втянуть. Какое мне дело до Эвы! Я ее уже столько лет не видел. Я не дам никаких показаний. Ну, знаете, – добавил он зло, – и почтенная же у вас клиентура!

– Каждому по его способностям, мой милый Эрих, – улыбнулся адвокат. – А впрочем, только минуту назад ты просил меня взять на себя твою защиту.

– Сделайте одолжение, – взмолился Эрих. – Откажитесь защищать этого стервеца!

Но адвокат умудренно покачал головой:

– Твой совет неразумен, Эрих. У стервеца есть деньги, а может быть, деньги есть у его друзей, что ничего не меняет, и, значит, он просто-напросто обратится к другому адвокату. Лучше уж нам взять дело в свои руки.

– Я не желаю иметь к этому никакого отношения!

– А ведь всякий другой адвокат непременно тебя притянет. Этот молодчик Баст кое о чем наслышан от твоей сестры. Он знает, например, что ты много зарабатываешь и что когда-то тебе случалось поворовывать. Извини, Эрих, и, пожалуйста, не выходи из себя. Я повторяю лишь то, что слышал от господина Баста. Если воровство, как утверждает Баст, у вас черта фамильная, значит, не обязательно он направил твою сестру по дурной дорожке. Может быть, наоборот, это она его научила воровать…

– Я просто-напросто уеду, – разгневался Эрих. – Прекрасно проживу некоторое время за границей. Вы будете держать меня в курсе, а я стану в Лондоне играть на понижение марки… Нет, лучше в Брюсселе, – поправился он, повеселев. – Брюссель – знакомый город, там я как дома. Разумеется, и вас возьму в долю.

– Спасибо за предложение, Эрих. Надо еще хорошенько взвесить, в какой мере немецкий парламентарий может себе позволить играть на понижение марки. А главное, нам придется подумать о процессе. Если делу придать такой размах, какого из чисто профессионального тщеславия добивается господин Баст, наша милая пресса получит лакомый кусочек. Все те, кто требует реформы уголовного кодекса, а также иные прочие человеколюбцы станут проливать слезы над судьбой злосчастного слепца, а имя Хакендалей будет опозорено.

– Эва была безобидной девушкой!

– Если верить Басту, это форменный вампир. Это она была душой всех его преступлений, ее безудержная развращенность, ее жажда удовольствий…

И адвокат окинул взглядом неистовствующее, галдящее, одуревшее от пьянства людское сборище…

– Кстати, в вашем семействе она не единственная прожигательница жизни…

– Ваши шутки неуместны!.. – воскликнул в бешенстве Эрих.

– Ты прав, Эрих. Но решающим в этом процессе будет то, что сестра твоя всю вину берет на себя. Это она совратила Баста. Она постоянно вымогала у него деньги. Безо всяких оснований в него стреляла…

– И Эва это подтверждает? Спятила она, что ли?.. Она за это поплатится…

Адвокат кивнул:

– Шестью – восемью годами каторжных работ…

– И она в самом деле такова? – Эриху трудно было представить себе Эву в роли отпетой преступницы, женщины-вампира. – Быть того не может!

– Конечно, не может! Все это сплошное вранье! Она послушное орудие, сам понимаешь!

– Что ж, так и следовало ожидать! – сказал любимый сын своего отца. – Истинная дочь старика Хакендаля! Вы сегодня его видели! Он малейшее проявление воли старался в нас растоптать – криком и побоями. Это его вина! Но я не хочу иметь к этому никакого отношения! Я уезжаю в Брюссель!

– Меня просили защищать обоих, – пояснил адвокат. – Этого субъекта и твою сестру. Он рассчитывает, что я поведу дело так, чтобы по возможности его выгородить, а главную вину взвалить на нее, она-де искусительница, он – жертва. Он должен понести минимальное, она – максимальное наказание.

– Но ведь все в ваших руках! – взорвался Эрих. – Если Эва лишь послушное орудие, вряд ли она отвечает за свои поступки.

– В том-то и дело, – улыбнулся адвокат. – Но тогда Эйген Баст выложит все, что знает, он всю вашу семью втянет в процесс, а прежде всего тебя, Эрих. И стало быть…

– Стало быть, для того чтобы нас оставили в покое, Эва должна понести максимальное наказание?

– Ты абсолютно прав, мой сын Эрих!

– Мелкое вымогательство?

– Ты все понимаешь с полуслова, Эрих!

– Может быть, господин Баст и уплату вашего гонорара намерен переложить на меня?

– Господину Басту известно, что мы друзья и что ты крупно зарабатываешь. Словом, это пройдоха, каких свет не видывал!

Адвокат с улыбкой глядел на Эриха, а тот угрюмо выпускал через соломинку пузырьки из своего шампанского. Потом закурил сигарету и продолжал молчать.

– Итак? – терпеливо спросил адвокат.

– Так, так! – сказал Эрих, вздрогнув от неожиданности.

Все еще медля с ответом, он глянул в средний проход, где обнаженная крошка по-детски баюкала игрушечного мишку.

– Право же, она мила, – заметил он угрюмо.

– Верно, – согласился адвокат. – И это редкий случай, когда мы предпочитаем что-то в обнаженном, а не в завуалированном виде. Так что же ты решаешь насчет интересующего нас дела?

– Ах, поступайте как знаете… Я полагаюсь на вас, господин доктор!

– Значит, нам остается одно – процитировать название небезызвестного романа «Бедняжка Эва»?

– В конце концов, своя рубаха ближе к телу.

– Само собой! – поддакнул адвокат.

– И раз она непременно хочет…

– Верно, совершенно верно!

– Шесть лет каторжных работ могут ее в корне переделать.

– Не сомневаюсь – к худшему!

– Зачем вы надо мной смеетесь? – крикнул Эрих в бешенстве. – Вы испортили мне весь вечер! У меня было чудное настроение! Какое мне дело до сестры и ее хахаля! Я хочу продвигаться вверх!.. Я не потерплю, чтобы здесь, в Берлине, перемигивались и шептались за моей спиной. Я не хочу, чтобы мое имя трепала бульварная пресса. Я не отвечаю за мою сестру!

– Правильно! – учтиво поддакнул адвокат. – Помнится, еще Каин сказал это старому Иегове, когда тот спросил его об Авеле.

– Так я ведь не убил свою сестру! – крикнул Эрих в ярости. – Пусть ей дадут десять лет! Двадцать! Ей это будет на пользу, а мы от нее избавимся.

– Что ж, отлично! – сказал адвокат. – По крайней мере, у меня теперь ясный план действий, к тому же я рад, что ближе узнал тебя, милый Эрих! А впрочем, предлагаю, – продолжал он, увидев, что Эрих вот-вот опять взорвется, – из этого кабака махнуть в другой, поблизости. Я иногда там бываю – для изучения нравов. Обер, счет!

7

Подморозило и сыпал густой снег, когда оба вышли на улицу.

– Нет, такси нам ни к чему, – сказал адвокат. – Это в двух шагах отсюда. Полезно пройтись по свежему воздуху. Мы с тобой изрядно перебрали.

– Не знаю, как вы, а я еще держусь на ногах, – огрызнулся Эрих.

Адвокат ничего не сказал, и некоторое время оба молча шли рядом, каждый во власти своих темных вожделений, распаленных спиртным. По железным сводам надземной дороги нет-нет пробегал запоздалый поезд, в остальном стояла тишина. Мертвые серые дома спали, лишь кое-где мерцал огонек…