Текст книги "Избранные сочинения в шести томах. Том 5-й"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 52 страниц)

людей презирали меньше, чем можно себе теперь вооб– разить, потому что глубокое несовершенство законов и их извращенное толкование часто побуждало людей вспыль¬ чивых и дерзких исправлять причиненное им зло соб¬ ственными усилиями. Ставшие привычными, такие случаи не навлекали особенного позора, и хотя убийцу общество осуждало, но к тому, кто пользовался его услугами, отно¬ сились с отвращением едва ли большим, чем хащкй на¬ шего времени относятся к победителю на дуэли. И все же люди, подобные дону Камилло, не имели никакого дела с такими, как Якопо, за исключением тех случаев, когда это диктовалось необходимостью. Но поведение браво и его манера говорить вызвали такой интерес и даже симпатию герцога, что он рассеянно вложил рапиру в ножны и подошел ближе к Якопо. – Раскаяние и сожаление скорее приведут тебя к до¬ бродетели, Якопо, чем если ты просто перестанешь слу¬ жить сенату. Найди благочестивого священника и облегчи свою душу исповедью и молитвой. Браво задрожал и с тоской устремил взгляд на дона Камилло. – Говори, Якопо, даже я готов выслушать тебя, если это снимет тяжесть с твоей души. – Благодарю вас, благородный синьор! Тысячу раз благодарен вам за сочувствие – ведь я так долго был его лишен! Никто не знает, как дорого каждое доброе слово тому, кто был отвергнут всеми, как я. Я молился... Я жаждал поведать свою жизнь кому-нибудь и, каза¬ лось, нашел человека, который выслушал бы меня без презрения, но жестокий сенат убил его. Я пришел сюда, чтобы излить душу этим отверженным мертвецам, и слу¬ чай свел меня с вами. Если бы я только мог... – Браво умолк и с сомнением взглянул на дона Камилло. – Продолжай, Якопо! – Я не решался открыть свои тайны даже на испо¬ веди, синьор. Смею ли я высказать их вам? – Ив самом деле, мое предложение могло показаться тебе странным. – Да, синьор. Вы благородный господин, а я простого происхождения. Ваши предки были сенаторами и дожами Венеции, а мои, с тех пор как рыбаки начали строить себе хижины на лагунах, ловили рыбу или работали гон¬ дольерами на каналах. Вы богаты, могущественны, влия¬ 232

тельны; меня все презирают и, боюсь, я уже тайно осу¬ жден. Короче говоря, вы – дон Камилло Монфорте, а я – Якопо Фронтони! Дон Камилло был взволнован: Якопо говорил с боль¬ шой грустью, но без всякой горечи. – Хотел бы я, чтоб ты рассказал это в исповедальной, бедный Якопо, сказал он. – Я не в состоянии снять такую тяжесть с твоей души. – Синьор, я слишком долго был лишен сострадания своих ближних и не в силах выносить это дольше! Про¬ клятый сенат может внезапно убить меня, и кто тогда взглянет на мою могилу? Я должен выговориться, синьор, или умереть! Единственный человек, который все эти три долгих ужасных года проявлял ко мне сочувствие, ушел! – Но он вернется? – Синьор, он не вернется никогда... Он среди рыб в лагунах. Это дело твоих рук, злодей? – Это дело рук правосудия прославленной республи¬ ки, – ответил Якопо с еле приметной горькой улыбкой. – Ах, вот оно что! Наконец сенат открыл глаза на преступления таких, как ты! И твое раскаяние – плод страха! Якопо, казалось, задыхался. Несмотря на разницу в их общественном положении, он, очевидно, надеялся на пробудившееся в герцоге сочувствие, но эти резкие слова лишили его всякого самообладания. Он задр'ожал и, каза¬ лось, воФ-вот упадет. Хотя дон Камилло не желал быть поверенным такого человека, тронутый видом столь не¬ притворного страдания, он не отходил от браво, не рет шаясь ни глубже вникнуть в чувства этого человека, ни покинуть его в минуту отчаяния. – Синьор герцог, – сказал браво, и волнение его пе¬ редалось дону Камилло, – оставьте меня одного. Если им нужен еще один отверженный, пусть придут сюда: утром они найдут мой труп среди могил еретиков. – Говори, Якопо, я готов слушать тебя. Якопо недоверчиво взглянул на герцога. – Облегчи свою душу. Я буду слушать, даже если ты станешь рассказывать об убийстве моего лучшего друга. Удрученный Якопо смотрел на герцога, словно все еще сомневаясь в его искренности. Лицо его подергива¬ лось от волнения, а взгляд стал еще более печальным; 233

когда же луна осветила полное сочувствия лицо дона Ка– милло, Якопо зарыдал. Я выслушаю тебя, Якопо! Я буду слушать тебя! —• воскликнул дон Камилло, потрясенный таким проявле¬ нием отчаяния в человеке со столь суровым характером. Якопо жестом прервал его и после минутной борьбы с собой заговорил, силясь справиться с волнением: – Синьор, вы спасли мою душу от вечных мук. Если б счастливцы знали, сколько сил придает отверженным одно лишь доброе слово или сочувственный взгляд, они не были бы так равнодушно холодны с несчастными. Эта ночь могла стать последней в моей жизни, если бы вы отверг¬ ли меня без сожаления. Выслушаете ли вы мой рассказ? Не погнушаетесь ли исповедью наемного убийцы? Я обещал тебе. Но торопись, ведь сейчас у меня самого много забот. – Синьор, я не знаю всех обид, какие вам нанесли, но милосердие, что вы проявили ко мне, вам зачтется. Якопо сделал над собой усилие и заговорил. Ход повествования не требует того, чтобы мы пол¬ ностью передали откровенный рассказ Якопо, поведанный им дону Камилло. Достаточно будет сказать, что молодЪй неаполитанец все тесней придвигался к браво и внимал ему с возрастающим интересом. Затаив дыхание герцог святой Агаты слушал, как Якопо со свойственной италь¬ янцам пылкостью рассказывал о своем тайном горе и о сценах, в которых и ему приходилось играть роль. За¬ долго до того, как Якопо кончил, дон Камилло уже забыл собственные невзгоды, а к моменту окончания рассказа все отвращение, которое он прежде испытывал к браво, сменилось бесконечной жалостью к нему. Несчастный го¬ ворил проникновенно, а описываемые им факты наст.олько потрясли герцога, что казалось, Якопо играет на чувствах своего слушателя подобно тем артистам, которые, импро¬ визируя на сцене, держат во власти своего искусства восхищенную толпу. Пока Якопо говорил, он и его пораженный спутник вы¬ шли за пределы кладбища, и, когда голос браво умолк, они уже стояли на противоположном берегу Л идо. Теперь до их слуха донесся глухой рокот волн Адриатического моря. – Этому невозможно поверить! – воскликнул дон Ка¬ милло после долгого, молчания, нарушавшегося только плеском волн. 234

5= Клянусь девой Марией, синьор, все это правда! – Я верю тебе, бедный Якопо! Твой рассказ был слишком правдив, чтоб усомниться в нем! Ты и впрямь стал жертвой дьявольского коварства, и ты прав – ноша твоя была невыносима. Что же ты намерен теперь делать? – Я им больше не слуга, дон Камилло. Я жду лишь ужасной развязки одной драмы, которая теперь неизбеж¬ на, и тогда я покину этот город лжи и пойду искать счастья в другой стране. Они погубили мою юность и покрыли мое имя позором. Только бог может, облегчить мои страдания. Не упрекай себя понапрасну, Якопо. Даже самые счастливые и удачливые люди нередко поддаются иску¬ шению. Ты сам знаешь, что даже мое имя и звание не избавили меня от их козней. ~ Они совратят и ангела, синьор! Хуже их хитрости могут быть лишь средства, которые они применяют, а хуже их притворной добродетели – полное пренебреже¬ ние ими истинной добродетелью. 5– Ты прав, Якопо. Наибольшая опасность грозит истине тогда, когда целое общество сохраняет порочную видимость благополучия, а без истины нет добродетели. Тогда подменяют религию политикой, используют алтарь в мирских целях и употребляют свою власть без всякой ответственности, лишь руководствуясь эгоизмом правя¬ щей касты. Поступай ко мне на службу, Якопо, в моих владениях я сам господин, а вырвавшись из сетей атой лживой республики, я позабочусь о твоей безопасности и дальнейшей судьбе. Пусть не тревожит тебя совесть – я пользуюсь влиянием у папского престола, и ты полу^ чишь отпущение грехов. Браво не находил слов для благодарности. Он поце¬ ловал руку дону Камилло, не теряя при этом свойствен¬ ного ему достоинства. – Система, которая существует в Венеции, —• продол¬ жал рассуждать герцог, – не позволяет нам действовать по собственному усмотрению. Ее уловки сильнее нашей воли. Она облекает нарушение прав в тысячи всевозмож¬ ных хитроумных форм, она стремится обеспечить себе поддержку каждого человека под предлогом того, что он жертвует собой ради общего блага. Часто мы считаем себя честными участниками какого-то справедливого го¬ сударственного дела, тогда как в действительности мы 235

погрязли в грехах. Ложь мать всех преступлений, и по– томство ее особенно многочисленно, когда сама она яв¬ ляется порождением государства. Боюсь, что и я стал жертвой ее ужасного влияния, о котором мне бы хоте¬ лось забыть. Дон Камилло обращался скорее к самому себе, чем к своему спутнику, и ход его мыслей показывал, что при¬ знания Якопо вызвали у него горькие размышления по поводу того, как он отстаивал свои притязания перед сенатом. Возможно, он чувствовал необходимость оправ¬ даться перед тем, кто хотя и стоял ниже его по своему положению, но способен был понять его поведение и толь¬ ко что самым резким образом осудил свое пагубное со¬ действие этому безответственному и развращенному государству. Якопо постарался несколькими обычными словами успокоить тревогу дона Камилло и затем с готовностью, которая свидетельствовала о его способности выполнять самые трудные поручения, искусно направил разговор на недавнее похищение донны Виолетты, предложив новому хозяину все свои силы, чтобы вернуть ему супругу. – Ты должен знать, за что берешься, – сказал дон Камилло. – Слушай же, и я ничего не утаю от тебя. Герцог святой Агаты кратко, но ясно изложил Якопо свои планы, касавшиеся спасения донны Виолетты, и все события, уже известные читателю. Браво с напряженным вниманием слушал мельчайшие подробности рассказа и не раз улыбался про себя, словно ему было ясно, как осуществлялась та или иная интрига. Дон Камилло едва успел окончить свой рассказ, как по¬ слышались шаги Джино. Глава XVIII Она была бледна, Но улыбалась. Однако я заметил, Как невзначай она слезу смахнула. Роджерс, «Италия» Время шло, словно в городе не случилось ничего та¬ кого, что могло изменить обычное течение жизни. На¬ утро люди по-прежнему занялись своими делами или пре¬ 236

дались удовольствиям, как это веками делалось и раньше, и никто не остановил своего соседа, чтобы спросить у него о событиях, происшедших ночью. Одни были радост¬ ны, другие печальны; кто-то бездельничал, а кто-то ра¬ ботал; один гнул спину, а другой забавлялся, и Венецию, по обыкновению, заполнил безгласный, недоверчивый, то¬ ропливый, таинственный и суетливый люд, как это про¬ исходило уже тысячи раз с,восходом солнца. Слуги донны Виолетты бродили у водных ворот двор¬ ца, настороженные и недоверчивые, и шепотом делились своими тайными подозрениями о судьбе их госпожи. Дво¬ рец синьора Градениго был по-прежцему мрачен в своем великолепии, а по внешнему виду жилища дона Камилло Монфорте никак нельзя было догадаться о тяжелом ударе, постигшем его хозяина прошедшей ночью. «Прекрасная соррентинка» по-прежнему стояла в порту, и судовая команда чинцла паруса с тем ленивым видом, который присущ морякам, работающим без воодушевления. Лагуны были усеяны рыбачьими лодками; путеше¬ ственники прибывали в город и покидали его, плывя по знаменитым каналам Фузина и Местре. То какой-нибудь северянин возвращался к Альпам, увозя с собой приятные воспоминания о пышных церемониях, свидетелем которых он был, и довольно смутные выводы о характере власти, господствовавшей в этом непостижимом государстве, то некий крестьянин уезжал к себе домой, довольный зре¬ лищем карнавала и гонок. Одним словом, все шло, каза¬ лось, своим чередом, и события, о которых мы поведали, были известны лишь непосредственным участникам и тому таинственному Совету, который сыграл в них такую огромную роль. С наступлением дня одни суда отправились в сторону пролива, другие – к знойному Леванту, а фелукди и шхуны уходили или приходили в зависимости от того, дул ли ветер с моря или с побережья. Лишь калабриец по-прежнему валялся под палубным тентом или отды¬ хал на груде старых парусов, изодранных в клочья жар¬ ким сирокко. С заходом солнца по воде заскользили гон¬ долы богатых и праздных людей, и, когда на Пьяццу и Пьяцетту ветер принес с Адриатики прохладу, Бролио стала наполняться людьми, которым обычай предоставлял право прогуливаться в эти часы под сводчатой галереей. В этот раз к ним присоединился и герцог святой Агаты, 237

которому, хоть он и был иностранцем, вельможи мило¬ стиво позволяли делить с ними это суетное право, зная, что герцог знатного происхождения, и считая его требо¬ вания к сенату справедливыми. Он ступил на Бролио в обычное время, с присущей ему непринужденностью, так как надеялся, что тайное влияние, которым он пользо¬ вался в Риме, и временный успех его соперников обеспе¬ чат ему безопасность. Размыслив обо всем происшедшем, герцог решил, что раз сенату известны его планы, то при желании его могли бы давно арестовать; поэтому он поду¬ мал, что легче всего избежать неприятных для себя по¬ следствий, показав уверенность в своих силах. И когда он с невозмутимым видом появился на Бролио об руку с одним из высокопоставленных чиновников римского по¬ сольства, его, по обыкновению, приветствовали, как того требовали звание и положение герцога. Однако на этот раз доном Камилло владели необычные чувства. Он, ка¬ залось, замечал в рассеянных взглядах собеседников осведомленность о его неудавшемся замысле, и часто, когда он менее всего думал, что за ним наблюдают, чей– нибудь взгляд впивался в его лицо, словно стараясь про¬ честь в нем дальнейшие намерения герцога. Но в осталь¬ ном никто как будто и не знал, что государство чуть не потеряло богатую наследницу и, с другой стороны, что супруга лишили его жены. Обычное лицемерие сената и решительное, но осторожное поведение молодого неапо¬ литанца не давали никакой пищи для подозрений. Так прошел день, и, помимо посвященных, ни один житель Венеции ни словом не обмолвился относительно событий, о которых мы рассказали. Вечером, когда солнце уже садилось, к водным воро¬ там Дворца Дожей медленно подплыла гондола. Гон¬ дольер, как обычно, привязал гондолу у мраморных сту¬ пеней и вошел во двор. Лицо его было скрыто от взоров, потому что наступил традиционный час, когда надевали маски, а видом своим он никак не отличался от людей его сословия. Оглядевшись, он проник во дворец через по¬ тайную дверь. Дворец Дожей Венеции и поныне является своего рода мрачным памятником республиканской политики, убедительным свидетельством показного характера власти главы республики. В середине его – просторный, но су¬ мрачный двор, какой можно найти почти во всех дворцах 238

Европы. Один из фасадов выходит на Пьяцетту, о кото¬ рой мы так часто вспоминаем, другой – на набережную со стороны порта. Оба внешних фасада отличаются заме¬ чательной архитектурой. Невысокий портик, составляю¬ щий Бролио, поддерживает просторные лоджии в восточ– ном стиле, над ними высится облегченная нёсколькимц проемами каменная стена, кладка которой переворачивает все обычные представления о строительнрм искусстве. Тре¬ тий фасад почти скрыт собором Святого Марка, а четвер¬ тый омывается водами канала. По другую сторону канала находится городская тюрьма, и близкое соседство ее с резиденцией законодательных властей красноречиво сви¬ детельствует о характере правления. Знаменитый Мост Вздохов соединяет их символически. Здание тюрьмы тоже расположено на набережной; оно не так величественно и просторно, как первое, но гораздо интереснее его с архи¬ тектурной точки зрения, хотя дворец больше привлекает внимание оригинальностью стиля. Гондольер в маске скоро вновь показался под аркой водных ворот и быстрыми шагами направился к своей лодке. За одну минуту он пересек канал, причалил к про¬ тивоположному берегу и вошел в тюрьму через главный вход. Казалось, он знал некое магическое слово, ибо сто¬ ило ему подойти к страже, как без лишних расспросов отодвигались засовы и отворялись двери. Таким образом он быстро миновал все внешние преграды тюрьмы и до¬ стиг части здания, напоминавшей своим видом обычное жилье. Судя по обстановке, ясно было, что люди, обитав¬ шие здесь, не придавали значения убранству своего жи¬ лища, хотя в комнатах имелось все необходимое для лю¬ дей их положения, живших в то время в той стране. Гондольер поднялся по боковой лестнице и очутился перед дверью, ничем не напоминавшей тюремную, не¬ смотря на то что множество других деталей здания ясно свидетельствовали о его назначении. Он прислушался и осторожно постучал. Кто там? – спросил нежный женский голос. Поднялась и снова опустилась щеколда, словно та, что находилась за дверью, хотела узнать посетителя, прежде чем открыть ему. Твой друг, Джельсомина, – был ответ. – Если верить словам, тут нее друзья тюремщиков. Назовите себя, а. не то уходите. 23Э

Гондольер слегка прицоднял маску, ибо она не только скрывала лицо, но и изменяла голос. – Это я, Джессина, – сказал он. Засовы скрипнули, и дверь быстро отворилась. – Удивительно, как это я не узнала тебя, Карло, – простодушно сказала девушка. – Но ты так скрываешь свое лицо и меняешь голос за последнее время, что, на¬ верно, даже твор. родная мать не поверила бы своим ушам. Гондольер помолчал, желая увериться в. том, что они одни, и только потом снял маску, скрывавшую, как ока¬ залось, лицо браво. – Ты ведь знаешь, надо быть осторожным, – сказал он, – и не станешь сердиться. – Ты не понял меня, Карло. Я очень хорошо знаю твой голос и не могла поверить, что ты умеешь так изме¬ нять его. – Есть ли у тебя какие-нибудь новости для меня? Юная кроткая Джельсомина замялась. – Какие новости, Джельсомина? – повторил браво, пристально вглядываясь в открытое лицо девушки. – Хорошо, что ты пришел только сейчас. У меня были гости. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя видели, Карло? – Ты же знаешь, у меня есть важные причины носить маску. А понравились бы мне твои гости или нет, еще неизвестно. – Нет, нет, ты меня не понял, – поспешно, возразила девушка, – здесь была моя двоюродная сестра Аннина. – Ты думаешь, я ревную? – спросил браво, взяв ее за руку и ласково улыбаясь. – Приди сюда твой двою¬ родный брат Пьетро, или Микеле, или Роберто, или еще. какой-нибудь молодой венецианец, я боялся бы только быть узнанным. – Но здесь была Аннина, моя двоюродная сестра, которую ты никогда не видел! И потом, у меня нет ни¬ каких братьев Пьетро, Роберто или Микеле. У нас мало родных, Карло. Есть еще родной, брат Аннины, но он сюда никогда не ходит. Она и сама уже давно не прихо¬ дила в это жуткое место. Наверно, мало найдется сестер, которые видятся так редко, как мы. – Ты славная девушка, Джессина, и никогда не оставляешь свою мать. Теперь скажи, нет чего-либо но¬ вого для меня? 240

И снова Джельсомина, или, как все ее звали, Джессина, опустила свои добрые глаза, но, прежде чем браво успел это заметить, она торопливо сказала: – Боюсь, Аннина вернется, а не то я бы сейчас же пошла с тобой. – А разве она еще здесь? – с беспокойством спросил браво. – Ты знаешь, я не хочу, чтобы меня видели. – Успокойся. Прежде чем войти, ей придется позво¬ нить, а сейчас она наверху, у моей больной матери. Если она спустится, ты можешь, как обычно, укрыться в этой комнатке и слушать ее пустую болтовню, если захочешь, или... Нет, мы не успеем... Аннина приходит редко, и не знаю почему, но ей не очень нравится навещать больную тетю – она никогда не усидит там и нескольких минут. – Ты хотела сказать, Джессина, или я могу пойти по своему делу? – Да, Карло, но я уверена, нетерпеливая Аннина станет меня разыскивать. – Я могу подождать. Когда я с тобой, я всегда тер¬ пелив, дорогая Джессина. – Тише! Это ее шаги. Прячься скорее! Тут раздался звон колокольчика, и браво, как человек, уже знакомый с этим убежищем, быстро скрылся в ма¬ ленькой комнатке. Дверь он притворил неплотно, потому что темнота чулана надежно скрывала его. Тем временем Джельсомина впустила сестру. Как только та заговорила, Якопо, которому и в голову не приходило связать столь распространенное имя с этой особой, узнал в ней хитрую дочь виноторговца. – У тебя здесь хорошо, Джельсомина! – воскликнула, она и бросилась в кресло с таким видом, будто страшно устала. – Твоей маме лучше. А ты, я вижу, настоящая хозяйка в доме! – Я бы с радостью не была ею. Я еще слишком мо¬ лода, чтобы нести такое бремя. – Ну, в семнадцать лет хозяйничать дома не так уж тяжело, Джессина! Властвовать приятно, а подчиняться отвратительно. – Я не изведала ни того, ни другого. И первое отдам с радостью, как только у мамы хватит сил снова вести хозяйство. – Все это хорошо, Джессина, и делает честь твоему духовному наставнику. Но власть всегда дорога женщине, 9 Фенимор Купер, том У 241

как и свобода. Ты не ходила вчера гулять на пло-1 щадь? – Я вообще редко надеваю маску, а вчера я не могла оставить маму. – Значит, ты жалеешь, что не пошла. И есть о чем пожалеть – такого веселого венчания с Адриатикой и та¬ ких интересных гонок в Венеции не было, наверно, со дня твоего рождения. Но венчание ты все же видела из окна? – Я видела только гондолу республики, мчавшуюся к Лидо, и толпу патрициев на ее палубе, а больше почти ничего. – Не беда. Сейчас я тебе расскажу, и ты все увидишь так ясно, будто сама была на месте дожа! Сначала вы¬ шли стражники в старинных мундирах... – Это я и сама не раз видала: ведь из года в год церемония не меняется! – Ты права. Но в Венеции ни разу не было таких прекрасных гонок. Ты знаешь, что в первом состязании участвуют многовесельные гондолы с лучшими гребцами. Луиджи был среди них, и хотя он не взял первого приза, но вполне его заслужил, потому что превосходно вел лодку. Ты знаешь Луиджи? – Я почти никого не знаю в Венеции, Аннина. Бо¬ лезнь матери и эта несчастная служба отца заставляют меня сидеть дома, когда вся молодежь веселится на ка¬ налах. – Это верно, с твоей жизнью знакомств не заведешь! Луиджи – самый лучший из гондольеров. Он ловок, поль¬ зуется уважением и самый веселый из всех, кто когда– нибудь ступал на Лидо. – Значит, он всех там обогйал? – Он должен был прийти первым, но его напарники оказались неопытными, а потом, там еще что-то под¬ строили, и он взял только второе место. Это было зре¬ лище! Лучшие гребцы боролись за то; чтобы добыть себе славу на каналах или закрепить ее. Святая Мария! Жаль, что ты этого не видела! – Я бы не могла радоваться, видя поражение своего друга. – Надо брать жизнь такой, как она есть! Но, хотя Луиджи и его друзья отлично провели гонки, самым ин¬ тересным зрелищем в тот день был другой заплыв, где первое место взял Антонио, бедный семидесятилетний 242

рыбак. С непокрытой головой и в засученных до колен штанах он плыл в лодке не лучше той, на которой я обычно вожу вина на Лидо. – Может, у него не было сильных соперников? – Там были лучшие гребцы Венеции! Впрочем, Лу¬ иджи принимал участие в первом заплыве, и потому во втором ему не удалось выступить. Говорят, – тут Аннина с привычной осторожностью огляделась по сторонам, – тот, чье имя не стоит произносить в Венеции, посмел явиться на гонки в маске. И все-таки победил рыбак! Ты слыхала о Якопо? – Обычное имя. В Венеции им называют только одного человека. – Я слышала, – что так зовется какой-то страшный злодей. Но он не посмел бы показаться среди знатных людей на таком празднике! – Джессина, мы живем в непонятной стране! Этот человек разгуливает по Пьяцце с видом дожа, и никто не смеет сказать ему ни слова! А в полдень я видела, как он стоял, прислонившись к триумфальной мачте, с таким гор¬ дым видом, будто прибыл праздновать победу республики! – Может быть, он знает какую-нибудь их страшную тайну и они боятся, что он ее раскроет? – Ты совсем не представляешь себе, что такое Вене¬ ция, дйтя! Владеть подобной тайной – все равно что быть приговоренным к смерти. Когда имеешь дело со Святым Марком, одинаково опасно знать слишком мало и слиш¬ ком много. Говорят, во время гонок Якопо стоял совсем рядом с дожем, до смерти пугая сенаторов, словно это был незваный дух из склепов их отцов! Но это еще не все! Когда я утром пересекала лагуны, я видела, как выта¬ щили из воды труп молодого кавалера, и те, кто находил¬ ся поблизости, говорили, что это дело рук Якопо. Робкая Джельсомина вздрогнула. – Тем, кто правит нами, – сказала она, – придется ответить за свою беспечность, если они и дальше оставят его на свободе. – Благословенный святой Марк да защитит детей своих! Говорят, на его душе немало таких грехов, но се¬ годня утром я сама своими глазами видела труп у устья каналов. – А ты что же, ночевала на Лидо, если была там уже так рано?, £* 243

– Я? Да... Нет, я не ночевала там. Но, понимаешь, во время этих празднеств у отца было очень много работы, а ведь я себе не хозяйка, Джельсомина, чтобьд делать то, что хочется, как ты... Ну, что-то я совсем заболталась с тобой, а дома дел не переделать! Где тот сверток, что я тебе отдала на хранение в прошлый раз? – Вот он, – сказала Джельсомина и, выдвинув ящик, протянула сестре маленький сверток, не подозревая даже, что в нем были контрабандные товары, которые Аннине в ее неутомимой деятельности пришлось спрятать на не¬ которое время. – Я уж подумала, что ты о нем забыла, и собиралась отослать его тебе. – Если ты любишь меня, Джельсомина, никогда не поступай так опрометчиво! Мой брат Джузеппе... Но ты, верно, и его не знаешь? – Да, мало знаю, хотя он мне тоже брат. – Ну, в этом тебе повезло! Не стану ничего дурного говорить о своем родном брате, но, приведись ему слу¬ чайно узнать про этот сверток, и тебе несдобровать. – А я не боюсь ни твоего брата, ни кого-нибудь дру¬ гого, – решительно, как все честные люди, сказала дочь тюремного смотрителя. – Он не станет на меня сердиться за то, что я выполнила твою просьбу. – Ты права, но он доставил бы мне много огорчений. Ах, пресвятая дева Мария, сколько горя может принести семье упрямый, неразумный мальчишка! Но он мой брат, в конце концов, и все остальное ты сама понимаешь. Мне пора, добрая Джессина. Надеюсь, отец когда-нибудь по¬ зволит тебе навестить тех, кто так тебя любит! – Прощай, Аннина. Я пришла бы с радостью, но не могу оставить мою бедную мать. Аннина поцеловала на прощанье простодушную, до¬ верчивую сестру и ушла. – Карло, – нежно позвала Джельсомина, – выходи, теперь уж никто не придет. Когда браво вошел в комнату, его лицо было бледнее обычного. Он с грустью посмотрел на нежную, любящую девушку, ожидавшую его возвращения, но, когда он по¬ пытался улыбнуться ей в ответ на ее искреннюю улыбку, лицо его только исказилось гримасой. – Аннина утомила тебя своей болтовней про гонки да про убийства на каналах! – сказала Джельсомина. – Не суди ее строго за то, что она так резко отзывается 244

о Джузеппе, – он заслуживает и худшего... Но я знаю, ты торопишься, и не стану тебе надоедать. – Погоди, Джессина. Эта девушка – твоя двоюрод¬ ная сестра? – Разве я тебе не говорила об этом? Наши матери – родные сестры. – И она здесь часто бывает? – Не так часто, как ей хотелось бы, я думаю; ведь ее тетя – моя мать – уже много месяцев не выходит из своей комнаты. – Ты прекрасная дочь, милая Джессина, и, видно, хотела бы видеть всех такими же добрыми, как ты сама. А ты у нее бывала? – Ни разу. Отец мне запрещает. Они ведь торгуют вином и устраивают пирушки гондольерам! Но Аннина не виновата, что ее родители занимаются таким ремеслом. – Нет, конечно. А что это за сверток, который по¬ просила у тебя Аннина? Он долго здесь лежал? – С месяц. Она оставила его, когда была тут послед¬ ний раз и спешила на Лидо. Но почему ты все это спра¬ шиваешь? Видно, она тебе не понравилась – ветреная де¬ вушка и немного болтлива; но я верю, у нее доброе серд¬ це. Ты ведь слышал, как она говорила об этом страшном Якопо и последнем убийстве на Лидо? – Да. – Ты и сам, Карло, наверно, возмутился бы этим пре¬ ступлением. Аннина легкомысленна и могла бы быть не такой расчетливой, но у нее, как и у всех нас, глубокое отвращение к греху... Ну, пойдем теперь в камеру? —■ Нет, поговорим еще. – Твое честное сердце, Карло, негодует при одном имени этого убийцы! Я много слышала о его злодеяниях и о том, что власти почему-то мирятся с этим. Говорят, в своей хитрости он превосходит даже их и полиция ждет только веских доказательств, боясь совершить беззаконие. – Ты думаешь, сенат столь мягкосердечен? – хрипло спросил браво, сделав знак девушке продолжать. Джельсомина с грустью посмотрела на пего, чувствуя справедливый упрек в его словах. Затем она вышла в дверь, скрытую от взглядов посторонних, и, вернувшись, принесла маленький ящичек. – Вот ключ, Карло, – сказала она, отделяя один от тяжелой связки, -=– и я теперь его единственный храни– ^ 245

тель. Этого, по крайней мере, мы достигли, – придет день, и мы добьемся еще большего. Якопо попытался улыбкой показать, как он призна¬ телен доброй девушке, но она поняла только, что он спе¬ шит. Надежда, вспыхнувшая во взгляде Джельсомины, вновь сменилась выражением печали, и девушка молча пошла вперед. Глава XIX ...Но выше поднимись, И обозрев оттуда равнину, моря дальний горизонт, Пройди по ряду узких мрачных келий, Похожих на могилы..., «Площадь Святого Марка» Мы не последуем за Джельсоминой и ее спутником через сводчатые галереи и мрачные коридоры тюрьмы. Кому довелось хоть однажды побывать в здании большой тюрьмы, не нужны никакие описания, чтобы воскресить в памяти гнетущее чувство, возникающее при виде окон за железными решетками, скрежещущих засовов, скрипучих дверей и вообще всех символов и средств тюремного за¬ ключения. Это здание, подобно остальным столь же неудачно предназначенным для истребления пороков об¬ щества, было обширно, прочно, с запутанными перехо¬ дами и, словно в насмешку над его назначением, просто и даже красиво снаружи. Войдя в узкую остекленную галерею с низким сводом, Джельсомина остановилась. Карло,– спросила она,– ты, как всегда, ждал меня у причала в обычный час? – Я бы не пришел сюда, если бы встретил тебя там* Ты же знаешь, я не хочу, чтобы меня видели. Но я поду¬ мал, что твоя мать, должно быть, чувствует себя хуже, и пересек канал. Нет, ты ошибся: мама уже много месяцев все в том же положении... А ты заметил, что мы идем сегодня в ка¬ меру другим путем? – Заметил. Но мы никогда прежде не встречались в комнатах твоего отца, чтобы оттуда идти в камеру, и я думал, мы. идем правильно. 246

– Ты хорошо знаешь дворец и тюрьму, Карло? – Лучше, чем хотел бы, милая Джельсомина. Но к чему эти вопросы сейчас, когда я спешу туда? Кроткая Джельсомина не ответила. Ведя уединенную жизнь, она была всегда бледна, как цветок, взращенный без солнца, но, услышав этот вопрос, побледнела больше обычного. Зная простодушие девушки, Якопо внима¬ тельно посмотрел на ее выразительное лицо. Затем, бы¬ стро подойдя к окну, он выглянул на улицу – его взору предстал узкий темный канал. Якопо пересек галерею и снова бросил взгляд вниз: тот же темный водный путь тянулся меж каменными громадами зданий к набережной и порту. – Джельсомина! воскликнул Якопо, отшатнув¬ шись. – Ведь это Мост Вздохов! – Да, Карло. Ты когда-нибудь проходил здесь? Ни разу. И не понимаю, почему я здесь сейчас. Я часто думаю, что мне предстоит когда-нибудь перейти этот роковой мост, но я не мог и мечтать о таком страже. Глаза Джельсомины радостно заблестели, и она весело улыбнулась. – Со мной ты никогда не пойдешь по этому мосту к своей гибели. – В этом я уверен, добрая Джессина,– сказал Якопо, взяв девушку за руку. – Но ты задала мне загадку, ко¬ торую я не могу разгадать. Ты часто входишь во дворец ;через эту галерею? – По ней никто не ходит, кроме стражников да осу¬ жденных; ты это, наверно, и сам слышал. Но мне вот дали ключи и показали все повороты коридоров, чтобы я смогла водить тебя здесь. – Боюсь, Джельсомина, я был слишком счастлив, встретив тебя, чтобы заметить, как должно было подска¬ зать мне благоразумие, что сенат проявил редкостную доброту, позволив мне наслаждаться твоим обществом. – Ты жалеешь, что узнал меня, Карло? Укор, прозвучавший в ее грустном голосе, тронул браво, и он поцеловал руку девушки с истинно итальян¬ ским пылом. – Я бы тогда жалел о единственных счастливых днях моей жизни за многие годы, – сказал Якопо. – Ты для тиеня, Джессина, как цветок в пустыне, как чистый ручей для; жаждущего или искра надежды для осужденного* 247