Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести"

Автор книги: Дмитрий Снегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 44 страниц)

7

Абдулла Джумагалиев словно создан для песен и мечтаний^*. Он невысок, но гибок, как лоза. Глаза у Абдуллы широко открытые, будто вбирают в себя все, что попадает в их поле зрения.

В казахской литературе он появился недавно, а о нем уже заговорили как о крупном поэте, своеобразном и оригинальном. Абдулла в своих стихах скупо расходует краски, в них живет беспокойная, пытливая мысль.

Все это возникло в памяти Берегового, когда он, спешившись, подходил к штабу стрелкового батальона. На крылечке, какими любят украшать свои домики в подмосковных селах, стоял его товарищ по перу Абдулла Джумагалиев. Был он в солдатской шинели. Маленькие его ноги обуты в просторные добротные армейские ботинки, тоненькие икры в опрятных черных обмотках. Винтовка со штыком – выше Абдуллы. Он – часовой в штабе батальона. Береговой бросился к нему:

– Да как же мы с тобой до сих пор не встретились?

– Ты – артиллерия, я – пехота. Ты – командир, я – боец, – с чуть приметной улыбкой объяснил Абдулла так, словно диктовал подстрочный перевод своих стихов.

В шинели, перехваченной тугим поясом, он показался Береговому еще меньше. Но прежде юношеское и почти беззаботное лицо Абдуллы изменилось. Суровая и резкая складка легла меж бровей.

– Мне говорили, что ты работаешь в армейской газете, – припомнил Береговой чей-то рассказ.

– Мое место здесь. Я хочу о многом рассказать своему народу.

«Да, ты прав, и я понимаю тебя», – мысленно согласился с Абдуллой младший лейтенант.

Мелкий дождь сеткой разделял друзей. К тому же сгущались сумерки, и Береговой едва различал лицо друга. Ему хотелось обнять Абдуллу. Так неловко было оставить его под холодным, насквозь пронизывающим дождем одного, и Береговой медлил входить в комнату.

Абдулла, словно угадав его мысли, тихо сказал:

– Тебе пора, командиры уже сошлись.

«Выпрошу для него на денек отпуск у комбата. Пока не начались бои – поговорим обо всем, авось удастся уломать его перейти в газету, а комиссар дивизии всегда поддержит», – старательно убеждал самого себя Береговой и, коротко рванув дверь, вошел в комнату. После приветствия он сразу приступил к делу.

– Товарищ капитан, – обратился он к Степанову, – у меня к вам просьба.

– Что такое?

– Отпустите ко мне до рассвета бойца Абдуллу Джумагалиева.

– Земляки, что ли?

– Больше родственники – литературные братья.

– А-а-а, – неопределенно протянул Степанов, – подойди-ка поближе.

Береговой подошел к столу, за которым сидели Степанов и его комиссар. В шинели, под которой явно угадывалась стеганка, комиссар казался плотным, коренастым крепышом.

– Ты еще ничего не получил разве? – обратился к Береговому Степанов и медленно развернул какую-то бумажку. – На, прочти.

Это была шифровка: левый фланг дивизии ведет с утра бой.

Слово «танки» особенно бросилось в глаза Береговому. У него за рекой два орудия. За рекой ночь, сырость, противный дождь вперемешку со снегом. Жутковато, тоскливо там батарейцам.

– Что же тогда сидеть здесь, – взволновался он, – надо немедленно идти в окопы.

– Сейчас мы туда и направляемся с комиссаром.

– Я буду через минуту, – торопливо проговорил Береговой и выбежал на улицу.

Совсем стемнело. У крыльца по-прежнему стоял часовой, но другой, не Джумагалиев.

В штабе дивизиона Береговой справился о приказе.

– Да, есть, – подал ему бумагу Марачков.

– Поспешим на наблюдательный пункт.

– Я готов. Командиров батарей туда же?

– Да.

И только теперь Береговой приметил: что-то очень важное произошло в настроении бойцов. Все празднично приподняты, но и сосредоточены. Делают все так, как будто стараются исполнить задание не только за себя, но и за товарища...

В блиндаже наблюдательного пункта собравшиеся едва разместились, сидели тесно, прижавшись друг к другу. Нет, не на совещание сейчас пришли командиры и комиссары. Они собрались здесь, под землей, для того, чтобы еще раз посмотреть друг другу в глаза, без слов пожать горячо руки.

На прощанье Береговой удержал Макатаева. Тот командовал сейчас огневым взводом, а взвод стоит на прямой наводке. Ему придется принять первый удар немецких танков. Береговой заметно волновался, волновался и Макатаев.

– Береги... – только и смог сказать Береговой.

– Есть... я понимаю... очень все понимаю, – ответил Макатаев. Он присел и выпрыгнул из окопа. Наступила тишина. Потом сквозь эту тишину и темень донесся голос степановского комиссара:

– Они где-то здесь... да... да, вот тут.

– Береговой, ко мне! – позвал Степанов. – Я буду на изгибе, помнишь? Дай туда связь.

– Сейчас организую.

Говорить больше было не о чем, но им не хотелось расставаться. Степанов, помолчав,сказал:

– Если не хватит провода, подключись к моей линии.

– Хватит, – ответил Береговой.

– Ну, пока. Начинаем воевать.

– Выходит, начинаем, товарищ капитан. Не то что под Крестцами.

8

С наблюдательного пункта, если смотреть на северо-запад, видна хорошо накатанная проселочная дорога. Она вырывается из березовой рощи и по отлогому скату сбегает прямо к Новинкам, потом круто ныряет в речной овраг, поднимается из него и упирается в передовые окопы соседнего стрелкового батальона.

В сторону наблюдательного пункта ответвляются два мало наезженных проселка, с трудом пробирающихся по ложбине влажного луга, по огородам.

...Из-за березовой рощи вынеслись три мотоцикла по два седока на каждом. За ними, на небольшом расстоянии, не спеша, ползли грузовые машины, наполненные людьми. Машины ползли так медленно, что за ними легко поспевали две конные артиллерийские упряжки с легкими орудиями.

Солнце спустилось за кроны деревьев и не мешало смотреть. В стереотрубу отчетливо были видны и люди с карабинами в руках, и машины, и толстые короткохвостые кони.

Мотоциклы выкатились на еле приметный бугорок перед Новинками и остановились. Мотоциклисты приложили к глазам бинокли, направляя их в сторону села.

В Новинках – тишина, мертвое безлюдье. Береговой и все, кто был рядом с ним, испытывали томление, сходное с тем, какое испытывают люди, находясь в поле перед началом грозы.

Внезапно около мотоцикла, что остановился впереди остальных, вспыхнул землисто-голубоватый клубок. Задний седок опрокинулся, а водитель бросил руль и, пригнувшись почти до земли, устремился за остальными мотоциклами, которые, быстро завернув, понеслись назад. Мотоциклист бежал не по прямой, а странно вихляя из стороны в сторону, словно потеряв способность управлять своим телом.

Не успели в замешательстве остановиться машины, как первый залп полудивизиона взрыл землю невдалеке от них. И тогда, словно по команде, из машин в сторону опушки выпрыгнули немецкие стрелки, а водители умело, не мешая друг другу, развернули машины и быстро исчезли в березовой роще. Исчезли и кони, но без орудий. Немцы успели упрятать орудия за кустами, которые уже сливались с землей в сумерках наступившего вечера...

– Немцы... Шестнадцатое октября тысяча девятьсот сорок первого года^*, – округло окая, сказал Марачков.

Береговой оглянулся. Марачков сидел, придвинувшись к выходу, поближе к свету и положив на колени полевую сумку. Синим карандашом он обвел цифру 16 в табель-календаре. Табель-календарь был цветасто разрисован, цифры на нем крупные, на полях – много картинок. Особенно выделялся слон, которого художник пустил мирно гулять по привольным русским лугам.

Марачков переломил календарь как раз по хоботу слона, аккуратно положил календарь в сумку и деловым тоном доложил:

– Израсходовано двадцать четыре гранаты. Противнику урона не причинено, но продвижение его приостановлено – фашисты рассеяны.

Береговой глянул на Марачкова, почти не узнавая. В его сознании эта первая встреча с немцами не утратила еще своей неожиданной остроты, – и вдруг эта сухая деловитость Марачкова. Точно директор завода, подводивший итог своего трудового дня. Но, странно, и Береговой, и его друзья по наблюдательному пункту почувствовали от этих слов какое-то облегчение и радость. Улыбался своей скупой улыбкой Нуркенов, осторожными движениями поправляя что-то в своем телефонном аппарате. Блестели из глубины окопа чистые глаза Шингарева.

И когда в небе появились фашистские самолеты и с надсадно-прерывистым гулом начали кружить над позициями артиллеристов, всем управленцам показалось, что не впервые ведут они бой, а давно совершают привычную работу.

Едва показались самолеты, как со стороны немцев стали взлетать в небо ослепительно-белые светящиеся звезды. Звезды весело рассыпали искры, тянули за собой хвост молочно-искрящейся пыли и гасли в расположении наших окопов.

– Смотрите... смотрите, бомбы! – едва успел, срываясь с голоса, закричать Шингарев и прижался лицом к рогатой стереотрубе, будто хотел защитить свою голову за ее трубками.

Сначала легкий, а потом все нарастающий свист донесся с неба.

Свист врывался в уши, пронизывал тело холодной и в то же время обжигающей струей, отчего хотелось зарыться в землю и слиться с ней.

Будто огромным молотом ударило в грудь земли, она сотряслась, загудела. Взрывы то одиночные, то частые оглушали артиллеристов. После свиста они принесли облегчение.

Аямбек плотно прижался к аппарату, был слышен его ровный, приглушенный голос:

– Весна, проверка...

– Тула, проверка...

Шингарев отстранился от стереотрубы: уже темнело, и простым глазом было куда легче видеть даль.

Там, где теперь едва различимо маячили Новинки, с исчезновением самолетов вспыхнула стрельба. Коротко и сухо трещали немецкие автоматы, им отвечали наши пулеметы.

Но вот опять оттуда, с потемневшего запада, появились самолеты. И вдруг рядом с наблюдательным пунктом раздался короткий звук, словно переломили сухой прутик, и тотчас в сторону немцев полетела белая яркая точка.

Не успела она погаснуть, как там, сотрясая и воздух, и землю, начали в частом ритме рваться тяжелые бомбы, точно самолеты спешили освободиться от смертоносного груза до наступления темноты.

Разрывы не смогли заглушить истошного крика немцев. Десятки белых, зеленых и красных ракет взлетели в небо и устремились в сторону советских окопов. На какие-то мгновения бойцы забыли о войне, любуясь этим своеобразным фейерверком.

– Мабуть и портки порастеряли воны там, – обнажил ровный ряд зубов в сдержанной улыбке Шингарев. – Умный хлопец зыскався у нашей пехоты, верно указав, где бомбить полагается.

– Для русского солдата ум да смекалка – два родных брата, – раздался над ним знакомый голос.

У окопа стоял подполковник Курганов. За ним – Ляховский. Управленцы не заметили, как они подошли.

– Наблюдательный пункт – крепость, его всегда надо охранять. Особенно в бою, – назидательно продолжал Курганов.

Его лица не было видно – уже стемнело, но Береговой уловил перемену, происшедшую с командиром полка. Голос его стал как-то мягче, слова душевнее. Береговой и раньше примечал: нет-нет да и проскользнет в речи командира полка пословица. Но прежде он будто стеснялся этого и сразу переходил на суровый, требовательный тон.

– Ну как, товарищи управленцы, познакомили немца с артиллерийским огоньком?

– Маловато пришлось поработать, – ответил за всех Марачков и по своей привычке зябко потер ладонь о ладонь.

– Вот что, – повернувшись к Береговому, проговорил Курганов – в Александровке накапливаются немцы. С утра начнут настоящее наступление. Одной батареей до двух часов по Александровке ведите беспокоящий огонь, а к рассвету орудия переведите на новую позицию.

Он протиснулся в блиндаж и приказал Нуркенову:

– Вызовите командира стрелкового батальона... Степанов, – продолжал он, приникнув к трубке, – далеконько ты от себя держишь наши «глаза». Тесно? Это не беда, беда будет, если потеряем друг с другом связь. Но я не об этом, – минометы зачем вытащил на бугор? С первого выстрела снимут их. Спрячь в овраг. Эти трубы из любого укрытия фашистов достанут.

Он с минуту слушал то, что ему говорил. Степанов, потом усмехнулся, ответил: «Хорошо... хорошо», – и передал трубку Нуркенову. Продолжая смеяться, он обратился к комиссару:

– Ты знаешь, что он заявил: в гражданскую войну, говорит, этих труб не знали... не привык еще к ним. Завтра эти трубы покажут ему, на что они способны.

Он снова умолк, оглядел окоп, спросил:

– Все у вас тут?

– Да, – ответил Береговой.

– Ну что ж, комиссар, расскажи, – вдруг тихо попросил подполковник и прижался к стенке окопа, уступая место Александру Ивановичу.

– Товарищи, вы только сегодня вступили в короткий бой с фашистами. А первый дивизион уже двое суток ожесточенно сражается... И как сражается! – Комиссар зажал в ладонях крошечный огонек спички и осторожно поднес к толстой самокрутке. Он жадно затянулся, и зерна махорки разгорелись, как угольки. Но тут же ярко засветившаяся точка исчезла в широких ладонях комиссара. – Там наши друзья бьются насмерть. Фашисты бросают на них танки, бомбят и снова атакуют танками.

Ляховский умолк и жадно затянулся. Береговой скорее угадал, чем увидел, как подполковник Курганов приподнялся, насколько это было возможно в блиндаже, и глухо проговорил:

– Товарищ Береговой, временное командование вторым дивизионом поручаю вам... Вчера Петрашко погиб...

9

В потемках Береговой пробирался к Степанову. Блиндаж его шире, просторнее, но в нем нет той строгости и своеобразного уюта, которыми отличаются блиндажи и наблюдательные пункты артиллеристов. Вход плотно завешан плащ-палаткой.

– А, прошу к нашему шалашу артиллерию, – радушно улыбнулся Степанов и придвинулся к своему комиссару, уступив Береговому место. Перед ними на разостланной газете – хлеб, консервы и водка.

– На-ка, согрейся, – предложил артиллеристу кружку комиссар.

– Да вы уж с праздником, – пошутил над импровизированным столом Береговой, а сам с недовольством подумал о своем нерасторопном старшине.

– На то и царица полей... Как же ты думал? – в тон ему ответил комиссар, крепко крякая и кулаком вытирая губы.

– Так вот, я тебе и говорю: тесно мне в окопе, несподручно. Размаху нет, широты. Как в мышеловке. Одно слово – подземелье, – с жаром начал после короткой паузы Степанов, видимо продолжая прерванную приходом Берегового беседу. Сухое лицо его по-южному смугло и подвижно. Да и весь он в каком-то порывистом движении. Должно быть, и впрямь в окопе ему и тесно, и душно.

– У нас тут с комбатом военно-теоретическая конференция, – улыбнувшись, пояснил комиссар. – Товарищу Степанову принципиально противна окопная война, он ее презирает и не признает. Бывший буденновец, прославленный кавалерист. А вот, видите ли, назначили командиром стрелкового батальона.

– Не в батальоне дело, – живо запротестовал Степанов, – в земле зачем сидеть? Сейчас же, немедленно надо поднять бойцов, стремительно бросить через лощину, бесшумно и внезапно напасть, смять, растоптать немцев! Движение, маневр – вот чего я требую! – Он вплотную наклонился к собеседникам и, понизив голос, тихо закончил: – Окоп приучает к неподвижности, к боязни, если хотите.

С нескрываемым восхищением смотрел Береговой на Степанова, живо представляя, как он носился с лавиной конников по полям гражданской войны, какой ужас и смятение охватывали врагов под ударами красной конницы... А слава Конной буденновской – она и теперь согревает своим легендарным победным пламенем. Береговому трудно было вступить в спор с этим не раз смотревшим смерти в глаза человеком. От смущения он неуверенно возразил:

– А багратионовские флеши? Осада Севастополя? Позиционная война в первую мировую, наконец?

– Вы, товарищ артиллерист, – съязвил без злобы Степанов, – забыли о героических защитниках древнейших крепостей: Смоленска, Пскова, Новгорода, Москвы и так далее, и так далее... Щиты... латы... мечи... Да какой окоп, какая крепость в наше время устоят против танков, авиабомб и вашей же артиллерии? Маневр, внезапный и сокрушительный удар, и снова маневр – вот что в современной войне принесет победу.

– Послушай, Степанов, – серьезно и даже официально прервал комбата комиссар, – можно в самом деле подумать, что ты глубоко заблуждаешься. Не мне тебя учить, какой плотности огонь встретит нас ну хотя бы там, за оврагом. Поступать так, как ты советуешь сейчас безрассудно, пагубно, преступно. Держаться за землю, основательнее врыться в нее, не пропустить дальше немцев – в этом же сейчас спасение. И поверь мне: о стремительных маршах, маневрах и наступательных натисках не меньше нашего с тобой знают старшие командиры. И все мы знаем: скоро придет этот час решительного, наступательного удара. Побереги себя для него, закапывайся, поглубже в землю.

– Эх, комиссар, комиссар, да разве я не знаю этого? Но, понимаешь, больно, обидно, тяжело ждать... Сейчас рубить, колоть, гнать их смертным гоном до самого Берлина – вот чего душа требует, – сдавленно прошептал Степанов и отодвинул кружку, которую он так и не пригубил.

Помолчав, он обернулся Береговому.

– Курганов справедливо меня упрекнул за минометы. Действительно, выбрали позицийку. Это я о себе, – поспешно поправился он. – Поставим на новое место.

В блиндаж ворвалась холодная струя свежего воздуха, отчего пламя самодельной коптилки заколебалось, а плотная пелена табачного дыма прижалась к потолку.

– Разрешите, – раздался голос снаружи, и в блиндаж протиснулись двое. Одного из них Береговой сразу узнал – Абдулла. Второй, должно быть, младший командир, был увешан гранатами, у левого бедра – широкий немецкий тесак. Тесаки эти невесть откуда появились у бойцов с первых дней пребывания на фронте еще задолго до боев.

Джумагалиев сосредоточен и неподвижен, словно он мысленно продолжал пребывать где-то там, далеко за стенами блиндажа, в котором он оказался как бы случайно. Его товарищ, наоборот, полон каких-то важных новостей, которые он и начал выкладывать ясно, последовательно, не сводя живых, хитроватых и необыкновенно смышленых глаз с комбата и обращаясь только к нему:

– Вдоль дороги на Новинки немцы копают окопы. Стучат лопатами – хорошо слышно. У стогов, на лугу, тоже копают. Мое предположение – минометы ставят. Движение редкое – в сторону села. В лесу сушняк трещит – должно, накапливаются. – Тут сержант многозначительно замолк, с нескрываемым удовольствием и достоинством оглядел всех. Слово «накапливаются» ему определенно нравилось, и ему хотелось произвести впечатление. Но эффекта не получилось, потому что Степанов тотчас же строго спросил:

– Ваш вывод?

– В лощину немцы не пойдут. Попрут на Новинки, на первый батальон.

Степанов налил в две кружки водки и протянул разведчикам.

– Согревайтесь, – коротко приказал он.

Абдулла крепко взял кружку тонкими смуглыми пальцами и рывком поднес к губам, легкая дрожь колебала его руку. Сержант широким, округлым жестом поднял кружку на уровень глаз.

– За ваше здоровьице, как говорится, – весело произнес он, – а фашисту – капут! – Кружка будто сама опрокинулась, и содержимое ее исчезло во рту сержанта. Он смачно крякнул и поставила кружку на место.

– Капут... Пить ты, вижу, мастак, – улыбнулся Степанов. – Давно в разведке?

– В разведке нам служить привычно. В финскую обучены.

Степанов посмотрел на циферблат часов.

– Сейчас двадцать четыре без двух минут. К двум ноль-ноль разведать и доложить мне, что делают немцы у Александровки. В село не проникать, себя ни при каких обстоятельствах не обнаруживать.

– Есть.

Сержант, словно стоял он в полный рост, а не согнутый в три погибели, ловко повернулся и наткнулся на Абдуллу. Сразу что-то вспомнив, он таким же манером возвратился в прежнее положение и молча поглядел на Степанова.

– Что еще? – спросил тот, явно недовольный замешательством разведчика.

– Товарищ капитан, разрешите. Боец Джумагалиев, – отстраняя разведчика, сказал Абдулла.

– Что у вас?

– Я хочу пулеметчиком быть, – тихо произнес Абдулла и твердо докончил: – Я пулемет изучил. Я уже пулеметчик. Мне надо так.

– А мне надо, чтобы вы были хорошим разведчиком... Ясно? – неожиданно вскипел Степанов.

Но и после этого строгого окрика Абдулла продолжал упорно смотреть на комбата, словно одержимый какой-то упрямой мыслью, которую он и сам теперь не в состоянии был перебороть.

– Я на фашистов смотреть не могу. Мне надо убивать их. Много. Из пулемета.

– Выполняйте приказ командира батальона, – вовремя вмешался комиссар, потому что у Степанова в гневе скривились тонкие губы. – А просьбу вашу мы рассмотрим.

Сержант повелительно дернул товарища за полу шинели, и оба они, ловко откинув плащ-палатку, нырнули во тьму. Пожалуй, один Береговой понимал Джумагалиева до конца. Не боязнь перед работой разведчика сделала его таким упрямым и непослушным. Нет. Он должен много совершить в этой войне, чтобы никто его не упрекнул после победы...

Береговой хотел вступиться за своего друга, но Степанов был уже у телефона, весь в работе, весь – напряжение и воля. От недавнего спорщика не осталось и следа.

– Ясно одно, – окончив разговор с командирами рот, сказал он комиссару и Береговому, – с рассветом немцы основной удар будут наносить по первому батальону. Перед нами луг, непролазный для машин овраг, а туда – накатанная дорожка. Нам легко будет помочь – немец подставит под наш огонь свой фланг. Направляй туда свою артиллерию, – обратился он к Береговому.

– Понятно, товарищ капитан. При вас будет начальник разведки дивизиона Ермолаев. Сейчас я его пришлю, – ответил младший лейтенант, собираясь уходить, но сразу замер. Раздался резкий звук – залп четырех орудий, и тотчас над блиндажом проплыл стремительный свист снарядов туда, где, по словам Курганова, сосредоточивались немцы, – в Александровку.

– Твои стреляют? – спросил Степанов, снова прильнув к телефонному аппарату.

– Да.

– Ну, пока, – пожал Береговому руку комиссар и вместе с ним покинул блиндаж. Он сноровисто спрыгнул в соседнюю траншею и потерялся во мгле ночи.