Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести"

Автор книги: Дмитрий Снегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц)

6

Недалеко от Крестцов, в лесу, почти у самого Ленинградского шоссе – импровизированная платформа. От нее в положенный срок спешно отходили эшелоны. Бойцы терялись в догадках, догадки – самые фантастические, настроение у всех приподнятое. Шла погрузка предпоследнего эшелона, за ним была очередь дивизиона Берегового.

Немецкие самолеты появились внезапно, но где-то из-за Крестцов тотчас в небо взмыли наши истребители. Бомбардировщики фашистов, не принимая боя, поспешно ушли на запад.

– Глядите... глядите, «мессершмитты»!

А в небе уже завязался стремительный, яростный бой. Гулкие трели пулеметов чередовались с короткими, отрывистыми хлопками пушечных выстрелов, самолеты выделывали головокружительные фигуры, моторы то ревели, то замирали.

– Вот молодец так молодец, – сказал рядом с Береговым Вася Марачков. Он неотрывно следил за ястребком, от которого Береговой тоже давно не отводил глаз. За ним только что гнался «мессер», но пилот в самую критическую минуту словно уронил свой самолет, и «мессер» проскочил над ним вперед, а советский летчик каким-то невероятным образом почти по вертикали вскинул свой ястребок снова вверх и насел на своего противника. Но в то самое мгновение, когда наш пилот выпустил длинную пулеметную очередь по «мессеру» и тот сразу рухнул и исчез за кромкой леса, над ястребком, неведомо откуда появились два фашистских самолета, и стремительное запоздалое пике не спасло его: три пушечных выстрела, пулеметная очередь, и ястребок, теряя высоту, пошел к земле.

Спустя минуту над тем местом, где упали самолеты, появился новый ястребок. Он долго кружил, будто выискивая что-то, потом ушел. Наступила тишина.

– Пойдемте на шоссе, – проговорил Береговой, обращаясь к Марачкову, и голос его сорвался.

– Зачем?

– Помочь надо...

– Помочь... обязательно помогите. Времени до погрузки у вас достаточно, успеете.

Эти слова на ходу бросил батальонный комиссар со светлыми волосами – фуражку он держал в руке. За ним спешил стройный, щеголевато одетый старший лейтенант. Не оглядываясь, он кому-то крикнул:

– Коней!

На шоссе Марачков резонно заметил:

– Помочь надо, но трудно самолет отыскать среди этого леса, упал он километрах в пяти-шести отсюда, не ближе.

Береговой молча согласился с начальником штаба. В томительном, тягостном бездействии ходили они по шоссе. Редкие автомашины на ураганной скорости проносились мимо них: шоферы не то спешили по делу, не то просто отводили душу – ни перекрестков тебе, ни регулировщиков, каменная гладь, гони с закрытыми глазами.

– Да ты не плачь... Все сделаем, – донесся вдруг голос откуда-то из чащи леса, и оттуда по едва приметной тропинке на шоссе выехали ездовые, а за ними на неоседланной лошади мальчонка лет четырнадцати, босой, с чумазым, заплаканным лицом.

– Товарищ младший лейтенант, – обратился к Береговому Печерин, – парень вот прискакал. Ищет начальство. Летчик, говорит, раненый умирает в их селе. Помочь надо. – В голосе Печерина были и тревога за судьбу летчика, и отцовское участие к горю мальчика.

– Он так просил, он скорее просил, – преодолевая всхлипывания, требовательно торопил паренек, – я дорогу буду показывать.

– Давайте побыстрее санинструктора, – обратился Береговой к Марачкову, – остановим сейчас какую-нибудь машину.

– Только скоро надо, товарищ начальник! – крикнул с облегчением паренек: он теперь поверил, что военные действительно помогут.

– Сейчас поедем, не хнычь, Ваня, – улыбнулся Береговой и вышел на середину шоссе.

– Не Ваня, а Семен, – поправил его паренек.

Шли минуты и, как на зло, не показывалось ни одной автомашины. Наконец появились сразу два грузовика, рев моторов слился с ревом непрерывного сигнала, когда шоферы заметили бойцов. Чуть не налетев на них, грузовики пронеслись мимо. И снова – ожидание. На дальнем гребне появилась новая машина. Береговой приказал ездовым перегородить живой цепью дорогу и сам стал в центре.

Черная эмка, тревожно сигналя, остановилась, и тотчас из дверцы показалась голова в генеральской фуражке. От неожиданности Береговой оробел, но твердо сказал:

– Товарищ генерал, сбит наш самолет, летчик тяжело ранен, необходимо срочно оказать помощь.

– Далеко ехать?

– Версты четыре, не более, – с готовностью ответил мальчонка, вплотную подъехав к генералу. Тот вскинул на него добрые, но очень усталые глаза, потом вынул часы, досадливо нахмурил брови:

– Садитесь, через тридцать минут машина должна быть здесь.

По зыбкой, влажной дороге, которой, казалось, не будет конца, пробиралась эмка. Впереди рысил Семен и на нетерпеливые вопросы Берегового «скоро ли?», не оглядываясь, отвечал ободряюще:

– Скор... скоро... вон за тем поворотом.

Эмка стонала, скрипела на колдобинах, разбитые стекла жалобно дребезжали.

– Где это ты так уходил ее, сердешную? – спросил шофера Береговой.

– Повози моего генерала – сам без головы останешься. Где немцы, там и он. Вчера вечером у Пушгор еле проскочили. Пулеметные метины, – кивнул он на разбитое стекло...

До села им не удалось доехать. На очередном повороте эмке преградила путь подвода, окруженная толпой колхозников.

– Вон он... вон он! – закричал Семен и спрыгнул с лошади.

Береговой торопливо подбежал к подводе. Женщины молча расступились. На перинах и подушках лежал пилот с закрытыми глазами.

– Товарищ лейтенант, как вы себя чувствуете? – тихо спросил Береговой.

– Чувствую... – четко выговорил раненый, – везите потише.

– Сейчас сделаем перевязку, перенесем в машину. Вам легче будет.

И только теперь, словно что-то поняв, летчик открыл глаза, чистые, синие:

– Шея и спина горят.

Пока санинструктор бинтовал раны, пилот молча страдал от боли, кровь отлила от лица, нос заострился. Молчал он и тогда, когда переносили его в машину и укладывали.

– С трудом мы его разыскали, – вполголоса тем временем рассказывал Береговому коренастый чернобородый старик, – кажись, вот тут упал, да пойди найди: лес, болота, чаща. И вот слышу я – вроде выстрел, потом еще три. Бабенки мои испугались, а я говорю: «Это он зовет нас к себе, место, значит, обозначает». Так вот и отыскали, совсем плохой был, а вот поди – воля, она все может сделать, коли ты настоящий человек. Сберегите уж вы его, такие и на войне, и на миру первые.

– Спасибо. Обязательно сбережем, – попрощался Береговой со словоохотливым стариком.

На шоссе машину обступили плотным кольцом бойцы и командиры. Генерал склонился над раненым, всмотрелся в молодое и теперь уже тронутое страданием лицо.

– Ну, ты еще покажешь им кузькину мать, лейтенант.

Не открывая глаз, лейтенант осторожно прижал рукой большую планшетку и неожиданно звучно проговорил:

– Оружие и оперативные документы при мне, самолет охраняют колхозники.

– Трогай! – приказал генерал шоферу и захлопнул дверцу...

– Вот оно значит как: ранен-то ранен, а «оружие и документы при мне», – сосредоточенным взглядом обвел всех Соколов, когда машина генерала нырнула в крутой овраг и шум ее мотора замер...

Уже в теплушке, лежа на мерно подрагивающих нарах, Береговой сказал Васе Марачкову:

– Соколова, по-моему, надо поставить командиром орудия.

– Правильно. Толковый парень.

Глава четвертая
ПЕРВЫЕ БОИ

1

Эшелоны разгрузились на станции Волоколамск и расположились в окрестностях города задолго до рассвета. Панфилов был в Ставке. Вернулся из Москвы под утро и приказал вызвать командиров частей. Встретил их генерал в ярко освещенной и просторной комнате, с каждым поздоровался за руку, сразу приступил к делу.

– Самое важное в моем разговоре с вами, товарищи командиры, это – Москва. Главное командование поставило перед нашей дивизией задачу – сломить наступление немецко-фашистских войск на одном из трудных направлений – на Волоколамском направлении.

При этих словах он пытливо посмотрел на присутствующих. Курганов встретился взглядом с Панфиловым и подался к нему, словно хотел что-то сказать, но так и замер, не проронив ни слова. Батальонный комиссар Петр Логвиненко стоял бледный, настороженный и нервно тискал в руках планшетку. Начальник штаба дивизии Серебряков, посвященный ранее в дело, привычно разворачивал оперативную карту на большом столе.

Генерал потер лоб, лицо его приняло сосредоточенное и решительное выражение.

– Так вот, товарищи. Надо нам встретить немцев крепким контрударом. Бить придется их при открытых флангах. Защищаем, вот смотрите на карту, не по уставу широкую полосу.

– Трудновато будет, – глухо отозвался Курганов после короткой паузы.

– Нелегко, – просто ответил генерал. – Но бить врага надо, и мы будем бить.

– Я не к тому, – заторопился Курганов, что с ним случалось очень редко. – Маловато артиллерии у нас.

– Вот я и решил. Головному стрелковому полку оборонять шоссе и железную дорогу. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что здесь враг будет наносить главный удар. Помимо дивизиона давайте усилим этот полк еще одной батареей. Вы согласны?

– Пожалуй, правильно.

– А с флангами как быть, товарищ генерал? – спросил комиссар, тщательно нанося на карту боевой порядок своих подразделений.

– Фланги должны быть наглухо прикрыты системой пулеметного огня, – пояснил за генерала Серебряков.

– Верно, Иван Иванович, верно. Поручаю каждому из вас лично установить пулеметы на флангах. А потом... Случится какому-нибудь подразделению оказаться в кольце – оно обязано драться самостоятельно и любой ценой пробиться к своим. Этому способу боя многие из нас обучены в годы гражданской войны. Будем умело действовать сейчас, бойцы нас не подведут. В дивизии народ вы сами знаете какой.

Вынув портсигар, Панфилов закурил и долго смотрел на спичку, не гася ее. Потом спросил у Курганова:

– Как у вас кони?

Странный вопрос, подумал Курганов и глухо обронил:

– В порядке, товарищ генерал.

– Смотрите. Маневрировать нам придется часто, внезапно перебрасывать батареи с одного участка боя на другой... Да, кстати, – обратился он к начальнику штаба, – отныне на каждый день боя давайте командирам частей запасные пункты нашего расположения. Какая бы обстановка ни сложилась в ходе боя, каждый командир, каждый боец должен всегда знать, куда ему надо пробиваться, чтобы найти своих.

Он вынул часы, покачал головой:

– Время не ждет. Если нет вопросов – по местам. В течение дня произвести рекогносцировку своих участков и к вечеру занять боевой порядок.

Панфилов положил раскуренную папироску в пепельницу, закинул руки за спину.

– Пожалуй, все, – медленно проговорил он.

Батальонный комиссар Петр Логвиненко порывисто подошел к нему,горячо спросил:

– Товарищ генерал, Москва... это серьезно?

– Да, – твердо ответил Панфилов, – и снова помедлил. – И я заверил Ставку, что наша дивизия оправдает доверие.

2

Почти никто из артиллеристов до войны не бывал в центральной полосе России и знал о ней лишь по рассказам, газетам, кинофильмам.

Сейчас сюда вступил октябрь. Дороги были влажны и липки от утренних морозцев, но трава по обочинам стояла сочная и по-весеннему зеленая. Зато покрылись щедрым багрянцем деревья. Березовые рощи казались сквозными и легкими. Тонкие оранжевато-золотистые кроны их были словно врезаны в ясную синеву неба.

Дивизион, стороной обойдя Волоколамск, медленно двигался на запад. Придерживая коня, Петрашко по карте сверял правильность маршрута и, как бы убеждая, шептал: «Правильно держим путь».

Береговой не выдержал, окликнул встречного крестьянина:

– Как проехать на село Ильинское?

– А так вот и поезжайте: до Щекина, потом направо – на Михайловку, за Михайловской будет еще одно Щекино, помене первого, а там и Ильинское обозначится.

– Далеко ли?

– Далеконько, верст семь будет, – махнул в знак окончания разговора крестьянин и тронул серенького конька.

Арсений снова склонился над картой и недоуменно покачал головой. Береговой понял его. Часто приходилось им пересекать необозримые просторы Казахстана, и не раз слышали они успокоительный ответ на вопрос: «Далеко ли до такого-то аула?» – «Зачем далеко, очень даже близко, километров тридцать-сорок...» С этими словами словоохотливыи казах в роскошном лисьем малахае и высоких, с широкими раструбами, етыках^* выводил вашу лошадь на едва приметную тропу, которая убегала в матово-стальную степь, и долго стоял, глядя вам вслед. Он стоял, а лиловая сопка постепенно скрывала его от ваших глаз... А тут семь километров – и далеко...

Въехали в Щекино, в то, что «помене первого». Навстречу дивизиону двигалась странная колесница. Сильный, доброй породы вороной жеребец с усилием тянул телегу, доверху наполненную хозяйским скарбом. Чего только в ней не было – пуховые перины и железные лопаты, детская люлька и ведерный, красной меди самовар, самотканые ковровые дорожки. Поверх всего добра сидела плотная краснощекая женщина. Она едва управляла конем из-за тяжелой шубы, надетой поверх пальто. В пристяжных у воронка важно вышагивала бурая, с огромным выменем корова. Позади телеги на веревке тянулась материнской масти телка, сбоку бежала кудлатая, в белых пятнах собака.

Поравнявшись с батарейцами, женщина натянула вожжи, спрыгнула с воза и хозяйской походкой подошла к Петрашко.

– Ты старшой?

– Я, – смущенно, как всегда, улыбнулся Арсений.

– Откуда будете?

Бойцы и командиры с нескрываемым любопытством рассматривали эту энергичную женщину, ее странную колымагу. Прежде чем кто-либо успел ответить на ее вопрос, женщина требовательно продолжала:

– Да не играйте в секреты, все, чай, одной власти... Откуда?

Бойцы притихли, поглядывая то на женщину, то на своего командира.

– Издалека, любезная... Про Азию слышала? – неопределенно протянул Арсений.

– Как не слыхать, слыхала. Земля-то у вас, помимо хлопка, что родить может?.. Да ты не строй мне улыбочки, прибереги для другой. Я вас про дело спрашиваю. Всем колхозом поднялись мы.

– А сама-то ты кто будешь? – прервал Арсений женщину, прилаживаясь к ее тону.

– Бригадир я... Всех отправили. Своих нагоняю.

Женщина нахмурила густые русые брови: тяжело, видно, было ей расставаться с родными местами, нетерпеливо поправила ворот шубы.

– Так, говорите, можно и хлебопашеством в вашей Азии заниматься?

– Вам и не снилось, какие хлеба выращивают у нас колхозы, – уже серьезно, с затаенной гордостью успокоил женщину Петрашко и тронул шпорами лошадь.

Женщина взобралась на свой воз и с вышины приветливо помахала рукой.

– Бейте фашиста, хорошенько его, гада, бейте! А хлебушка народ вам вырастит вволю. Земля-то наша родная, кругом она хороша, выходит!

Береговой и Арсений ехали бок о бок. Молчали.

– Нелегко им с места подниматься, – прервал молчание Береговой, – нелегко.

– Да-а-а. Вот она, война, – глубоко вздохнул Петрашко, отвечая, должно быть, своим мыслям.

В село Ильинское дивизион прибыл к вечеру. Главная улица тянулась вдоль пологого правого берега тихой речушки. На широкой площади высилась над домами и деревьями трехглавая церковь. За рекой чернели огороды, за огородами – лес. Позади деревьев пламенел закат. На площади и на улицах безлюдно, хотя в селе и вокруг него расположился целый стрелковый полк, которому придан дивизион.

«Переезды и марши – позади. Теперь, кажется, мы действительно выдвинулись на линию фронта. Может быть, сегодня ночью прозвучит сигнал боевой тревоги и мы вступим в бой.

Но как... как начнется этот бой? Какие они, эти фашисты? И как мы, совсем еще неопытные воины, будем драться с ними не на жизнь, а на смерть?» – так думал Береговой, возвращаясь в штаб дивизиона после размещения батарей.

В штабе сидели Курганов и командир пехотного полка. Потирая лысеющую голову ладонью, пехотинец делился впечатлениями от рекогносцировки.

– Не знаю, как вас, артиллеристов, а меня такой рубеж мало устраивает. Ни обещанных окопов, ни траншей. Короче – хорошо подготовленного оборонительного рубежа нет.

– Не будем отчаиваться, товарищ майор, – возражал Курганов. – Возведем свой, а «подготовленный» используем как ложный.

– Возведем! – досадливо морщился майор. – Противник едва ли предоставит нам такую возможность. – Майор говорил так, словно находился на очередных учениях, а не на фронте, и это раздражало Курганова.

– У фашистов об этом я не собираюсь справляться...

– Погодите, – прервал Курганова майор, – новый оборонительный рубеж я уже строю. Давайте подумаем о координации сил и действий.

Командиры полков склонились над «стотысячкой», долго и упорно штурмовали ее. Табачный дым плотными тучками уходил по комнате; на столе, возле карты, росла горка окурков. Около полуночи майор поднялся и ушел. Со стола убрали окурки, и на месте «стотысячки» появилась карта двадцатипятитысячного масштаба – умное оружие артиллериста. Она, как скатерть, накрыла весь стол и радовала глаз четкими и важными подробностями обозначенной на ней местности.

– Глядите, – обратился подполковник к Петрашко, – стрелковому полку дано оборонять пятнадцать километров по фронту, а дивизии – почти пятьдесят. На левом фланге – шоссе. А здесь – проселки, овраги, леса. Панфилов предугадывает правильно: именно по шоссе немцы будут пытаться нанести основной удар. Там у нас первый дивизион.

Подполковник умолк и взглянул на Ляховского, как бы спрашивая у него совета, и тот, угадав мысль Курганова, убежденно сказал:

– Одного дивизиона мало.

– В Ильинской оставите две пушечные батареи, – уже тоном приказа продолжал Курганов, обращаясь к Петрашко, – поручите их заместителю, а сами с шестой гаубичной без промедления отправляйтесь на левый фланг... Если потеряете хоть одно орудие – голову снесу!

Так грубо Курганов еще не разговаривал ни с кем, тем более с командиром дивизиона.

Петрашко решительно запахивает шарф; и в полной, внезапно наступившей тишине, ровно и приглушенно, но с удивительной ясностью звучит его голос:

– Товарищ подполковник, голова у меня одна, и ее надо поберечь.

И, прежде чем комиссар полка успевает спокойной репликой разрядить обстановку, под окнами раздается неторопливый конский топот. А там, где только что стоял Петрашко, темнеет влажный след сапог...

К Береговому подходит Марачков и незаметно подает записку. Тот украдкой читает: «Угости нашего Старика тем поросенком. Сегодня у него день рождения. Арсений».

3

Прежде чем уйти с шестой батареей на юг, Петрашко долго наставлял Берегового, как и что сделать в его отсутствие, дал «по секрету» и «на всякий случай» свои аварийные, как он выразился, волны и позывные рации: «Теперь, на фронте, мало ли что может произойти». Огненно-рыжей масти, медлительный и неповоротливый его конь, не шелохнувшись, покорно стоял рядом со своим хозяином. Берегового постоянно раздражало это не в меру флегматичное, вялое животное. Такой ли конь нужен командиру дивизиона! Старая корова, а не строевая лошадь. Не раз, недоумевая, высказывал он свое возмущение Петрашко по поводу его непонятной приверженности к этому рыжему мерину. Но командир дивизиона с улыбкой старшего и дальше видящего человека неизменно отвечал:

– Добрая скотиняка. Не растрясет, не зашибет, не взбесится.

– Что верно, то верно. Твой мерин о рыси и понятия не имеет.

– Зато при случае может в орудийной упряжке заменить корня.

Дмитрий Береговой с ненавистью посмотрел на мерина, который не повел даже ухом, когда Арсений вскинул свое плотное тело на седло.

– Главное, информируй меня о малейших изменениях в обстановке, батареи держи в кулаке, – уже отъехав, предупредил Петрашко заместителя и безуспешно попробовал шпорами прибавить резвости своей «скотиняке».

Береговой смотрел ему вслед, не предполагая, что они расстаются навсегда.

– На наблюдательный? – обратился к Береговому начальник штаба Марачков.

– Поезжайте один, я загляну на четвертую батарею.

Батарея сегодня расположена повзводно. Второй взвод – на закрытой огневой позиции. Орудия первого взвода несли противотанковую службу. Миновав реку, околицу села, Береговой свернул к орудию Соколова. Где оно? Вчера оно стояло на задах огорода, за пустым сараем. Прошлой ночью Береговой вместе с командиром взвода лазил по этим местам.

– Товарищ младший лейтенант, – окликнул его кто-то, – первое орудие занимается подготовкой, занятия проводит командир взвода Макатаев.

Низкорослый и коренастый, на коротких кривых ногах, Макатаев стоял не шелохнувшись, и его степные узкие глаза горели лукавым огоньком самодовольства. За ним – высоченный и нескладный Соколов, не в силах скрыть торжества, широко и откровенно улыбался. Молча Береговой принял рапорт, молча пожал руку. Ничего не скажешь: орудие замаскировано отлично.

Возле орудия, прикрытого сверху маскировочной сетью, строго по-уставному застыл орудийный расчет. На лицах бойцов – усталость и сосредоточенность. Начищенное орудие тускло поблескивало свежей смазкой. Горкой лежали не учебные, а настоящие боевые снаряды. Остро пахло сырой землей. В перекур, продолжая, видимо, старый разговор, Соколов возбужденно доказывал:

– А вот такой случай. Выскочили вон из-за того бугра немецкие танки, а мы орудия не успели развернуть. Думаешь, я хорониться буду? Да я на них с кулаками пойду и тебя идти заставлю.

Вторую неделю Соколов командовал орудием. Он пытлив, сообразителен, быстр на решения, по-командирски волевой, но еще совсем по-мальчишески азартен и наивен. Ему возразил заряжающий Забара, немногословный, сдержанный алтаец:

– Вы, товарищ старшина, как в кино рассуждаете. Наших людей беречь надо. Вон какой ориентир соорудили, к примеру, – Забара протянул руку в сторону элеватора. Элеватор, белый и на расстоянии легкий, высоко поднялся над оранжевыми деревьями. Его-то и обозначили одним из своих ориентиров огневики. – Так вот и его жалко будет сшибать, ежели немцы там свой наблюдательный пункт устроят. А уж людей...

– Ну, конечно, ты будешь жалеть элеватор, а фашисты тем временем сюда прорвутся, – проговорил с нескрываемой желчью Соколов и вызывающе взглянул на Забару.

– Бить я их буду... еще как бить, – с внутренней силой отозвался заряжающий, – да только жалко до слез народное добро... создавали, строили... Сколько богатства накопили, не перечтешь, и – на тебе! – разрушай все это. Подумать и то больно.

Забара умолк и жадно, редкими глубокими затяжками докурил самокрутку. Соколов пристально и настороженно смотрел на заряжающего, он уже согласился с доводами своего противника, и только выжидал момента, чтобы бурно высказать это. А тот неторопливо погасил окурок о каблук сапога и, не отрывая глаз от загоревшегося в закатных лучах элеватора, с еще большей силой продолжал:

– Трудно даже выговаривать такие слова об истреблении богатств наших, чтоб они не достались фашистам... Нелегко... После победы-то снова надо будет собственными руками обстраиваться.

– Помогать будут, – неожиданно вставил Макатаев и потрепал заряжающего по плечу.

– Кто помогать будет?.. англичане да американцы, что ли? – усмехнулся Забара. – Держи карман шире!..

– Ты совсем не так меня понял... совсем неправильно, – волнуясь, оправдывался Макатаев и вскочил на ноги. Он говорил с резким акцентом. – Мы сами друг другу помогать будем. Скот, медь, хлопок... много хлеба Родине давать будет Казахстан.

Макатаеву явно недоставало слов для ясного выражения своих мыслей, он еще больше волновался, жестикулировал и, словно оправдываясь, заключил:

– Правильно я говорю?

– Ой, как еще правильно, – восхищенно вставил Соколов, а Забара поглядел на него ласковым, отцовским взглядом:

– Вот она – наша силушка, и никому ее не переломить. – Забара помолчал и тяжело вздохнул, словно на его душе лежала большая забота.

– Что это вы сегодня невеселы? – спросил Береговой заряжающего.

– Положение, выходит, нелегкое, – охотно объяснил тот. – Не напрасно же нас поставили защищать Москву. Значит, надеются на нас москвичи. Тут уж надо постоять.

– И постоим! – возбужденно подтвердил Соколов.

Макатаев, не уловив смысла, заложенного в слове «постоим», решительно возразил:

– Зачем стоять?.. Бить надо, скорее уничтожить фашистов надо. Почему мешают честным людям жить? – гневно выкрикивал он. – Я агроном, ученый. Мне надо бесполивной рис создавать. Все это мне – казаху – дала Советская власть, партия... Москва... а фашисты снова меня батраком хотят сделать! – задыхаясь, торопился он высказать все, что накипело у него на сердце, и вдруг наскочил на Забару, который попытался что-то оказать: – А тебе... тебе что надо?

– Мне многое надо, – обстоятельно и спокойно ответил Забара. – Я хочу жить... Я хочу работать, да так работать, чтобы наш колхоз «Светлый ключ» весь был в садах, чтобы открылось в нашем колхозе свое музыкальное училище и дочка моя стала певицей!.. А теперь перво-наперво я хочу... ох, как хочу победить врагов нашей земли...

Забара дышал редко, глубоко, и когда произносил последние слова, его ладони сжались в тяжелые кулаки.

– Вот это и называется, – постоять за правду, – неожиданно заключил он, не обращаясь ни к кому, но Макатаев сейчас хорошо его понял. Виноватая и в то же время счастливая улыбка появилась на его губах.

Попрощавшись с огневиками, Береговой уехал на наблюдательный пункт. На наблюдательном пункте – строгий порядок: на местах стереотруба, буссоль, дивизионный планшет... От этого порядка за версту несло совсем небоевой обстановкой. На отрытой в стенке окопа полочке разложены ручные и противотанковые гранаты. К командирам батарей и к штабу дивизиона протянуты провода. То и дело дежурные телефонисты, не скрывая удовольствия, вполголоса перекликались:

– Весна... весна. Проверка...

– Проверка, Сокол...

– Ленинград слушает...

Марачков встретил Берегового, потирая ладони. Ему очень нравились деловитость и серьезность, царившие на наблюдательном пункте.

– Вы знаете, – пояснил он Береговому, – отсюда можно даже до штаба дивизии дозвониться.

– А с пехотным полком связались?

– Вам кого вызвать? – ответил за начальника штаба телефонист.

Береговой улыбнулся телефонисту, сел за стереотрубу и, прильнув к окулярам, начал сверять правильность углов между ориентирами.

В сумерках ориентиры едва различимы. В сплошную темную полосу слились деревья на «вражеской опушке», синевато-стальными холмами высились стога сена за оврагом, на небольшом лугу. И сколько видел глаз – всюду было безлюдно. Наблюдательный пункт, врытый глубоко в землю посреди огорода, казался Береговому одиноким и всеми забытым уголком, где неведомо зачем сидели люди, подбадривавшие друг-друга случайными репликами.

– А знаете, – наклонился к Береговому Марачков, – тут, в пятидесяти метрах от нас, обосновались минометчики.

– Какие минометчики?... Их наблюдатели, что ли?

– Да нет. Батальонные минометы поставила пехота.

– Скверно, – притворно насупился Береговой, – начнется бой – они нас с первого выстрела демаскируют.

– Наблюдательный пункт не сможет работать, и батареи наши будут молчать, – поддакнул начальник штаба, хотя ему, как и Береговому, было приятно в эту минуту сознавать, что рядом, в каких-нибудь сорока шагах от них, притаились на пустынном, сыром и черном огороде боевые товарищи.

– Ловко ж они запрятались, – чтобы прервать паузу, восхитился Береговой минометчиками, – пробираясь сюда, я их не заметил.

– Хорошо закопались, – одобрительно, в тон ему отозвался Василий Марачков и, помолчав, добавил: – Пора в штаб: документацию отработать надо.

– Да, поехали. Здесь оставьте начальника разведки. А начальнику связи отдайте распоряжение связать наблюдательный пункт с орудиями, выставленными на противотанковые позиции.

Береговой уступил разведчику место у стереотрубы и протиснулся в узкий проход вслед за Марачковым.