Текст книги "Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 114 страниц)

История России в XIX веке, М., 1907, вып. 6, с. 452.

П.Я. Чаадаев. Цит. соч., с. 87.

Там же, с. 88.

АН. Пыпин. Характеристики литературных мнений отдвадцатых до шестидесятых годов. Спб., 1909, с. 192.

Экономическая реставрация

ке. И не будь у нас даже никаких других доказательств того, что она действительно произошла, ошибка Достоевского свидетельствует об этом исчерпывающе.

Экономическая

реставрация м.н.покровский строил

свою характеристику московитской экономики, сравнивая ее с тем, что происходило в России «веком раньше», с «экономическим расцветом времен молодости Грозного»,23 т. е., в моих терминах, с эпохой хозяйственного бума первой половины XVI столетия, приведшего к Великой реформе 1550-х. А говоря о «реставрации», имел он в виду восстановление регрессивной экономики времен опричнины. «Короткий экономический кризис, вызванный Смутой, – цитировал Покровский книгу Ю.В. Го– тье „Замосковный крой XVII века", – прошел так же быстро, как налетел... Но экономический расцвет времен молодости Грозного не повторился... Осталось хронически угнетенное состояние... Первые три четверти этого века носят определенно выраженный реакционный или, если угодно, реставрационный характер. Последний термин лучше подходит, ибо суть дела заключалась именно в реставрации, в возобновлении старого, в оживлении и укреплении таких экономических черт, которые веком раньше казались отжившими» 24

Натуральный оброк, допустим, вымирал в России в первой половине XVI века, а в Московии он снова был в порядке вещей. Это подтверждается массой документов. Например, бояре Лопухин и Романов собирали свои доходы с вотчин баранами и домашней птицей (Н.И. Романов еще и коровьим маслом). Дворцовые села Переяславского уезда тоже платили свои повинности овчиной, сырами и маслом. Барская запашка в одном из имений того же уезда уменьшилась за 40 лет более чем вдвое (с 546 десятин до 249), а в другом и вовсе исчезла.

М.Н. Покровский. Избранные произведения, M., 1966, т. 2, с. 413.

Глава вторая Московия: векXVII

Там же.

«Если бы даже это отсутствие сельскохозяйственного предпринимательства было уделом только крупного землевладения, и то мы имели бы пример большой экономической косности, – комментирует Покровский. – Но, кажется, что и средние хозяйства, с такой головокружительной быстротой переходившие на новые рельсы во дни молодости Грозного, сто лет спустя не только не подвинулись вперед, а даже подались назад»?5 Другим свидетельством экономической реставрации опричнины была массовая раздача царским сановникам «черных» земель (конечно, с сидевшими на них свободными крестьянами), «настоящая оргия земельных раздач». В1619-1620 годах, например, роздан был целый Га– лицкий уезд. В одни руки за один раз попадало по 300 крестьянских дворов и по полторы тысячи десятин. Темп этой «оргии», однако, нарастал в течение XVII века. В 1680-е Нарышкины получилиуже до 2500 дворов и 14 тысяч десятин земли. В конце концов, к исходу века в За– московье вообще не осталось «черных» земель (и свободных крестьян), а дворцовых было роздано до двух миллионов десятин.

Надо ли говорить, что новым хозяевам пришлось позаботиться о том, чтобы кто-то исправно снабжал их баранами и коровьим маслом? И что в результате бывшие «черные», самостоятельные крестьяне практически исчезли в уездах центральной Московии? Они становились собственностью помещиков. Историки обычно измеряют этот катастрофический процесс превращения крестьянина в собственность числом так называемых урочных лет, на протяжении которых помещик имел законное право разыскивать и возвращать «сошедших от него» крестьян.

Закон 24 ноября 1597 года, например, устанавливал для этого пятилетний срок. В Смутное время число урочных лет удвоилось. А в 1649-м Уложение царя Алексея установило возвращать беглых крестьян по писцовым книгам без урочных лет. Отныне закон обязывал крестьянина жить за помещиком «неподвижно» и «безвыходно». Другими словами, свободные (и полусвободные) до того соотечественники оказались – на восемь поколений вперед! – недвижимой собственностью других. Так выглядела экономика Святой Руси, которая хоть и была, если верить Достоевскому, «хранитель-

25 Там же, с. 414.

Беззвездная ночь Московии

ницей Христовой истины», но с обращением соотечественников в недвижимую собственность, другими словами, в рабов, мирилась без малейших угрызений совести.

Глава вторая

Московия:векXVII Бе3ЗВеЗДНаЯ Н0ЧЬ

Московии Теперь, когда читатель представил себе пусть покуда лишь самые беглые очертания исторического провала, известного впоследствии под именем Московии, пора переходить к более систематическому его описанию. Общий смысл того, что произошло в России после самодержавной революции Грозного царя и вызванной ею Смуты, понятен. Страна была потрясена, поставлена на колени, ей было не до новых реформ, она тосковала потишине, по спокойствию, по стабильности.

Как, однако, сделать, чтобы эта возвращенная при первых Романовых стабильность не переросла в перманентную, «византийскую» стагнацию, новая элита не знала, ничего лучшего, нежели «особнячес– тво» и «русский бог», не придумала. «Особый путь» привел к тому, что Россия просто выпала из истории. Время политических мечтаний, конституционных реформ, лидеров, подающих надежды (ведь и в разгар Смуты были еще и Василий Шуйский, и Михаил Салтыков, и Прокопий Ляпунов), миновало. Праздник кончился, погасли огни, и все вдруг почувствовали, что на дворе беззвездная ночь. К власти пришли люди посредственные, пустячные, лишенные элементарных государственных навыков, люди, которых хватало лишь на изобличение грехов своих предшественников, но которым недоставало ни души, ни разума, чтобы выработать конструктивную программу возрождения страны.

«Московское правительство в первые три царствования новой династии, – говорит Ключевский, – производит впечатление людей, случайно попавших во власть и взявшихся не за свое дело. При трех-чет ы– рех исключениях все это были люди с очень возбужденным честолюбием, но беэ оправдывающих его талантов, даже беэ правительственных навыков, заменяющих таланты, и – что еще хуже – совсем лишенные гражданского чувства»?6

26 В.О. Ключевский. Цит. соч., с. 238.

Нет ни одаренных дипломатов (А. Л. Ордин-Нащокин как раз и был одним из упомянутых счастливых исключений), ни выдающихся военачальников, «а наши послы, отправленные к европейцам, – ужасался Юрий Крижанич, – навлекают на свой народ неописуемый позор своей необразованностью и грубостью»?7 Нет даже информации о том, что творится в других странах. Прибыв в 1656 г. в Тоскану, стольник Чемоданов с удивлением узнал, что «герцога Франциска», которому адресованы его верительные грамоты, не только сменил другой правитель, но и этого другого давно уже низложил третий. А несколько лет спустя посол Потемкин, прибывший в Испанию, только на месте обнаружил, что Филипп IV, к которому он прибыл с царским посланием, уже два года как умер.

Понятно, что все это означало. Европейская традиция Киевской Руси, поднявшая было голову после монгольского ига при Иване III и реформистском правительстве Алексея Адашева в 1550-ые, оказалась снова растоптанной в Московии. Достаточно вспомнить, как оживлены были отношения Руси с Европой в киевские времена, как тесны были связи, как деятельно распространялось тогда в стране европейское образование, чтобы в этом не осталось ни малейших сомнений.

«Известия XI и XII вв. говорят о знакомстве тогдашних русских князей с иностранными языками, об их любви собирать и читать книги, о ревности к распространению просвещения, о заведении ими училищ даже с греческим и лотинским языком, о внимании, которое оказывали они ученым людям, приходившим из Греции и Западной Европы. Эти известия говорят не о редких, единичных случаях, не оказавших никакого действия на общий уровень просвещения: сохранились очевидные плоды этих просветительских забот и усилий... выработался книжный русский язык, образовалась литературная школа, развилась оригинальная литература, и русская летопись XII в. по мастерству изложения не уступает лучшим анналам тогдошнего Запада»?8 Так можно ли усомниться, что беззвездная ночь фундаменталистской Московии наступила именно из-за крушения в стране европейского просвещения, из-за крутого обрыва всех этих связей и уст-

в.О. Ключевский. Курс русской истории, М., 1937. т. з, с. 256.

в.О. Ключевский. Сочинения, М., 1957, т. 2, с. 274.

ремлений? Если русская летопись XII века не уступала европейским анналам, если церковная Реформация XV века началась в Москве на поколение раньше, чем в Европе, если Россия была первой из великих европейских держав, провозгласивших себя в 1610 году конституционной монархией, то отныне придется ей бесконечно догонять Европу. Важно запомнить, что даже своей парадигмой «догоняющего развития», омрачившей все последующие столетия, обязана Россия именно московитскому провалу.

Глава вторая

Московия:векш Б6СПЛ0ДНЫЙ

ВвК Неудивительны, согласитесь, при таком положении дел и внешне-политические итоги столетия, как подводит их удручен но тот же Ключевский:

«Не жалели ни людей, ни денег, чтобы и разгромить Польшу, и посадить московского царя на польский престол, и выбить шведов из Польши, и отбить крымцев и самих турок от Малороссии, и захватить не только обе стороны Поднепровья, но и самую Галицию... И всеми этими переплетавшимися замыслами так себя запутали и обессилили, что после 21-летней изнурительной борьбы на три фронта и ряда небывалых поражений бросили и Литву, и Белоруссию, и правобережную Vкрай ну... и даже у крымских татар в Бахчисарайском договоре 1681 года не могли вытягать ни удобной степной границы, ни отмены ежегодной дани хану».29 Но точно такая же печать мертвенного бесплодия лежала на всем, что пыталось предпринимать московитское правительство и дома. Хозяйство стагнировало, денег в казне хронически не хватало, вот и стало его главным занятием придумывать как бы похитрее оттягать их у населения. Мысль дьяков истощалась в бесконечных попытках обобрать народ, к ним, собственно, и сводится вся финансовая история Московии. Вот, например, с какой слоновьей грацией попыталось в 1646 году правительство провести финансовую реформу, обложив пошлиной соль. Для успокоения народа был одновременно отменен самый тяжелый и ненавистный прямой налог – «стрелецкие и ямские деньги». Но,

29

Там же, с. 239.

как и следовало ожидать, цена соли подскочила вшестеро и тысячи пудов рыбы, главной народной пищи во время постов, сгнили – из-за того, что рыбопромышленникам оказалось не по карману ее посолить. Естественно, потребление соли резко упало, и вместо дохода казна понесла большие убытки. И что же предприняло правительство? В 1648 году оно восстановило «стрелецкие и ямские деньги», придав новому закону обратную силу, т. е. приказало взыскать отмененный налог за все три прошедших года – 46,47 и 48-й! Страна ответила грандиозным «Соляным бунтом». «Воттебе, изменник, за соль!» – приговаривала толпа, избивая до смерти дьяка Назария Чистого, автора «соляного» проекта. Но правительство-то осталось прежним. И денег в казне все также не было. Соблазнительно рассказать здесь и историю «медного бунта» 1662 года, которым закончилась еще одна, почти невероятная правительственная афера, но отошлю читателя к 51-й лекции «Курса русской истории» В.О. Ключевского, где она описана с неподражаемым стилистическим блеском.30 Расскажу вместо этого лишь коротенькую повесть о московских злоключениях табака.

В1634 году царским указом объявлен он был «богоненавистным и богомерзким зельем», и за его курение с той поры назначалась смертная казнь. И все было бы хорошо и благопристойно, но 12 лет спустя правительство не только отменило этот запрет, но и объявило казенную монополию на продажу табака. Теперь он свободно продавался всем желающим отравлять свои легкие, но стоил, правда, не дешевле золота. Самое интересное, однако, что в 1648 году, после «соляного бунта», табачную монополию отменили тоже и снова ввели в силу указ 1634-го. Иначе говоря, за курение опять грозила смертная казнь.

«Нет никого веселящегося

Глава вторая Московия: век XVII

В ДНИ СИИ!» Ситуация, с которой мы столкнулись, очень, согласитесь, странная. Ирония даже втом, что XVII столетие, когда после великой Смуты страну возглавил режим с бесспорным мандатом помирить всех со всеми и установить, наконец, тишину и порядок, осталось в истории именно

30 Там же, сс. 223, 226.

как «бунташный век». Уже во втором поколении нового режима выяснилось, что, отрезавшись от еретической Европы, страна безнадежно топчется на месте, что правительство исправить положение неспособно и раз за разом доводит дело до упора, до крови, до мятежей и восстаний. Вот их краткая сводка. В 1648 году – «соляной бунт» в Москве и мятежи в Козлове, Сольвычегодске, Устюге, Томске. Восстания в Пскове и Новгороде в 1650-м. «Медный бунт» 1662-го. Страшный разинский мятеж в Поволжье в 1670-1671 годах. Путч Соловецкого монастыря, шесть лет продержавшего на своих стенах раскольничье знамя. Сам великий церковный Раскол, всколыхнувший страну от Путивля до Архангельска и принесший Московии инквизицию, грозные аутодафе и трагические «гари», в которых десятки тысяч людей умирали за право креститься двумя перстами.

Так выражалось недовольство «низов». Но недовольны были и «верхи». Ощущение непокоя, неустроенности, сиротливости и тревоги, постоянное ожидание не то «невиданных мятежей», не то светопреставления, пронизывает всё общество сверху донизу. Все знали, что плохо, но никто не знал, как сделать, чтобы стало хорошо. Закрепощаемое крестьянство, естественно, видело все зло в помещиках, которых следовало вешать, взрывать и топить в крови. При случае так и делали. Но ничего не менялось.

А эти самые изверги-помещики взывали к царю: «Нас, холопей твоих, и разоренных, и беспомощных... вели взыскать жалованием, чтобы было чем твоя государская служба служить».31 И это была правда.

Гости и тортовые люди, против которых возмущаются городские низы, тоже совсем, оказывается, «оскудели, обнищали до конца» и от «воеводского задержанья и насильства... торгов своих отбыли». И это тоже была правда.

Князь Иван Хворостинин, знатный нигилист XVII века, вопиет, что «в Москве людей нет, все народ глупый, сеют землю рожью, а живут все ложью».32

«Русские всеми народами, – вторит ему из тобольской ссылки Юрий Крижанич, – считаются ленивыми, неверными, жестокосердыми, склонными к краже и убийству, бестактными в беседе, нечистоплотна. Латкин. Земские соборы древней Руси, Спб., 1885, с. 152. В.О. Ключевский. Цит. соч., т.з, с. 260.

ными в жизни... А отчего это? От того, что везде кабаки, монополии, запрещения, откупы, обыски, тайные соглядатаи; везде люди связаны, ничего не могут свободно делать, не могут свободно употреблять труда рук своих... Все делается в тайне, со страхом, с трепетом, с обманом, везде приходится терпеть от множества чиновников, обдира– телей, доносчиков или, лучше сказать, палачей».33 Воттакой был на самом деле результат «колоссального всестороннего развития», о котором слышали мы от Нарочницкой.

И даже сам патриарх Никон, именовавшийся официально «великим государем», пишет царю Алексею: «Ты всем проповедуешь поститься, а теперь и неведомо, кто не постится, ради скудости хлебной, во многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего. Нет никого, кто был бы помилован... везде плач и сокрушение; нет веселящихся в дни сии».34

Послушать всех этих жалобщиков, так ничего не было хуже мос– ковитских порядков – все обижены, всем плохо, «плач и сокрушение» повсюду. И нисколько не удивительно поэтому, что бежала из Московии молодежь куда глаза глядят. Удивительно другое. Многие из этих горьких жалобщиков (те, кто не убежал, конечно) неукоснительно смотрели на другие народы с презрением как на еретиков, изменников христианства, а на московитский порядок, только что изруганный последними словами, как на единственное в мире убежище Христовой истины и образец для подражания. Тот самый парадокс, что обманул, как мы помним, Достоевского. Как его объяснить?

Глава вторая Московия: векХУИ

парадокс? Вопрос, согласитесь, ключевой

для понимания не только Московии, но и русской истории вообще. Естественно, требует он специальных исследований – философских, социально-психологических, не говоря уже об исторических. Требует исследований, которых, как это ни странно,

Н.И. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей, Спб., 1874, с. 342.

в.О. Ключевский. Сочинения, М., 1957, т. 3, с. 261.

никогда не было. И в результате одни, как Достоевский, благословляли Московию в качестве «хранительницы настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах», а другие, как Ключевский, именно в этом и усматривали главный её «органический порок». Каждый видел лишь одну сторону дела. И никто не спрашивал, откуда взялось это очевидное противоречие.

Я тоже, конечно, не знаю окончательного ответа на этот роковой вопрос. Но как историк предлагаю послушать гипотезу самого смелого и образованного мыслителя России XVII столетия. Едва ли кто-нибудь возьмется оспаривать такую характеристику Юрия Кри– жанича, который цитировал не только Гомера, Платона, Полибия, но и Макиавелли, свободно говорил на нескольких европейских языках, оперируя сочинениями Герберштейна, Олеария, Павла Но– вия. Вот что писал в 1901 году о Крижаниче академик В.И. Пичета: «Это какой-то энциклопедист – он и историк, и философ, богослов и юрист, экономист и политик, теоретик государственного права и практический советник по вопросам внутренней и внешней политики».35 Короче, человек Возрождения.

Думаю, именно нам, историкам, необыкновенно повезло, что жил тогда в Московии такой удивительный мыслитель, несомненно принадлежавший к самой передовой европейской культуре своей эпохи и в то же время истинный патриот России. Он заслуживает особого разговора, и мы еще поговорим о нем подробнее. Но сейчас давайте посмотрим, что пишет по поводу происхождения нашего парадокса Крижанич. В конце концов, он столько раз, как мы еще увидим, оказывался прав!

«Великая народная беда наша, – говорит он, – неумеренное [т. е. неограниченное] правление». Проблема с этим «неумеренным правлением» в том, что оно неминуемо раньше или позже перерастает в «людодерство» – слово, которым Крижанич (основательно, не в пример иным нашим современникам, знавший Аристотеля) переводил на русский тиранию. Но откуда все-таки пошло это людодерство? Где его начало? «Кто был русским Ровоамом? – спрашивает Крижанич. И отвечает: царь Иван Васильевич, который ввел пре– крутые и беспощадные законы, чтобы обирать подданных... Так

3 5

В.И. Пичета. Ю. Крижанич, экономические и политические его взгляды, Спб., 1901, с. 13.

и идут дела в этом королевстве от самого правления Ивана Васильевича, который был зачинщиком этой тирании».36

Самые внимательные из моих читателей, может быть, вспомнят, что предложенное мной в свое время понятие «самодержавная революция» практически совпадает с определением Крижанича. И в самом деле, ведь именно у Ивана Г розного мы впервые, кажется, встречаемся с нашим парадоксом. Вот смотрите. Он пишет письмо английской королеве со смиренной вроде бы просьбой о политическом убежище в случае, если ему придется бежать от собственного народа. Но даже в таком предельно, казалось бы, интимном документе, не может он удержаться от высокомерного выговора: «Мы думали, что ты на своем государстве государыня и сама владеешь, а у тебя люди владеют, и не токмо люди, а мужики торговые... а ты пребываешь в своем чине как есть пошлая девица»37

Если в 1570-ые говорил так, может быть, один царь, то столетие спустя, в Московии времен Крижанича, оказалось вдруг, что научил он этому опасному сверхдержавному высокомерию и страну (так же, заметим в скобках, как научил ее этому три столетия спустя Николай, а вслед за ним Сталин). И теперь расколоучитель, простой поп Лазарь, наставляет своего государя, что «подобае те Царю заповедати благородным чадом своим да пребывают в законах отеческих неотступно», ибо «иного отступления уже не будет: здесь бо бысть последняя Русь»38 Другими словами, последнее на свете убежище Христовой веры держится царским словом. Падет царь – настанет царство антихриста.

Поп Лазарь, сколькоя знаю, книгне писал. Но наш современник М.В. Назаров пишет. И, кудивлению читателя, словно бы и не прошло со времен Лазаря 350 лет, пророчит он то же самое. И про Москву как центр мира, и про самодержавного царя как единственную защиту от антихриста (со ссылкой, правда, не на попа, а на некоего епископа Феофана). «Москва, – пишет он, – соединяла в себе как духовно-церковную преемственность от Иерусалима... так и имперскую преемственность в роли Третьего Рима. Эта двойная преемственность сделала Москву историософской столицей ми-

Ю. Крижанич. Политика, М., 1967, сс. 534,537. (Курсив мой. – А.Я.)

СМ. Соловьев. История России с древнейших времен, М.,1960, кн.з,с. 675.

Г.В. Плеханов. Сочинения, м.-Л., 1925, т. 20, с. 328.

Глава вторая Московия: век XVII Проблема

«самоисправления»

ра».39 И держалось это, конечно, на все том же «властном вето» самодержца. «Как антихрист главным делом своим будет иметь отвлечь всех от Христа, то и не явится, пока будет в силе царская власть... Когда же царская власть падет и народы всюду заведут самоуправство (республики, демократии), тогда антихристу действовать будет просторно... Некому будет сказать вето властное».40

Гпава вторая Московия: век XVII

Я говорю об этом здесь не только потому, что Назаров еще ярче, чем Нарочницкая, демонстрирует нам, как выглядит Московия в глазах современных «восстановителей баланса». Важнее, однако, что их фантасмагорические представления всё дальше расходятся с непосредственными наблюдениями свидетелей эпохи или, как модно нынче говорить, с её реалиями. Между тем, если верить Крижаничу, то именно самодержавной революции и лично «зачинщику тирании» обязана Россия парадоксальной смесью мании величия и национального самобичевания. Той самой смесью, что, по мнению Ключевского, лишала страну «средств самоисправления и даже самого побуждения к ним».41 Для нас же здесь важно, что «особый путь», впервые избранный тогда Россией, оказался неотделим от этой тирании.

Проблема

«самоисправления» какбыто

ни было, то, что мы сейчас услышали от Ключевского, важно<не менее, чем гипотеза Крижанича. Хотя бы потому, что печать московитского бесплодия лежала не только на отчаянных – и пустячных, как всегда на поверку оказывалось, – метаниях правительства, но и на мятежных народных движениях XVII века. Все три главных московитских бунта – Соляной, Медный и Стрелецкий – были начисто лишены политической конструктивности. Иначе говоря, они не только ничего не могли изменить в сложившемся порядке вещей, но и не требовали никаких коренных изменений.

М.В. Назаров. Тайна России, М., 1999, с. 188. Там же, с. 517.

б. О. Ключевский. Цит. соч., т. 3, с.296.

Добивались отмены налога на соль или медных денег или казни особенно ненавистных бояр, грабили богатые дома, разносили купеческие лавки – и тяжело утихомиривались этой кровью и грабежом, выпустив мятежный пар и подав власти очередной сигнал о неблагополучии.

Между тем XVII век был «бунташным» во всей Европе. В том же 1648-м, что принёс Соляной бунт в Москве, английский народ разогнал в Лондоне Долгий парламент и образовал Верховный трибунал для суда над Карлом Стюартом. И 30 января следующего года король как «тиран, изменник, убийца и враг государства» сложил голову на плахе. В Париже никакой революции в том году не получилось, народное волнение вылилось лишь, как и в Москве, в мятеж, в знаменитую Фронду. Но ведь и Фронда выдвинула программу «самоисправления», потребовав свободного обсуждения всех королевских эдиктов, вводивших новые налоги, и прекращения незаконных арестов.

Так сравнимо ли это, спрашивается, с московскими событиями, где мятежники удовлетворились отменой пошлины и убийством ответственного за неё дьяка? Бунтующий стрелецкий гарнизон был хозяином положения в Москве летом 1682 года, т.е. добился того, чего не смогли добиться ни Болотников, ни Разин, – и что же? Какие «средства самоисправления» он предложил? Что совершил, когда «кремлевский дворец превратился в большой сарай и по нему бегали и шарили одурелые стрельцы, отыскивая Нарышкиных, а потом буйствовали по всей Москве, пропивая добычу, взятую из богатых боярских и дворянских домов»?42

В том-то и дело, что никаких требований реконструкции общества и хозяйства все эти бунты не предлагали, ничего по части «самоисправления». И оттого при всём своём размахе и пролитой крови остались в истории лишь печальным памятником общественного неустройства и политического бесплодия, которым, словно проказой, поражены были не только верхние классы Московии, но и их антиподы. Почему? Откуда эта разница с Европой?

Я думаю, ответ очевиден: «особый путь» остановил движение мысли, лишил Московию общепринятой тогда в Европе политичес-

й7 Там же, т. 4., с. 9-10.

кой оппозиции, способной предложить «средства самоисправления» и хотя бы попытаться их отстоять.

В принципе понятно почему. Политический потенциал боярской оппозиции окончательно исчерпал себя в Смутное время, а для того чтобы появилась дворянская, чтобы смогли предложить свои конституционные проекты и «верховники» и декабристы,требовалось круто развернуть культурно-политическую ориентацию страны. Короче, требовалось именно то, что сделал Петр: забыть об «особом пути» России. Избавить её тем самым хотя бы на время оттой смеси мании величия и национального самобичевания, которую насадил в ней, если верить Крижаничу, «зачинщик тирании». Другими словами, требовалось сделать нечто прямо противоположное тому, что рекомендовал Достоевский. Ибо платой за «московскую идею» оказалось полное политическое бесплодие Московии.

Глава вторая

Московия: век™. Г0СударСТВ0

власти Единственное, что удалось России в этом печальном столетии, – покорение Сибири. Потому, надо полагать, и удалось, что было процессом стихийным, что никто им не руководил, никто не ставил ему сознательных целей. Именно в XVII веке Россия и превратилась в самое большое государство мира. Будь Иван III способен увидеть свое Московское великое кня^кество к концу царствования Алексея Михайловича, он, без сомнения, его не узнал бы. Оно выросло в восемь (!) раз.

Эта беспримерная в истории метаморфоза походила на чудо. Словно неспособность правительства к интенсивному развитию страны компенсировалась титанической народной энергией экстенсивного расширения территории. Словно вся сила и предприимчивость великого народа, не имея возможности обратиться к цивилизационной работе над собственным «самоисправлением», обратились в работу колонизационную. Только страшно дорого обошелся стране этот драматический гамбит. И в первую очередь потому, что дал возможность Власти стать своего рода государством в государстве, беспощадно эксплуатируя собственную страну как отсталую и бесправную колонию. При всем своем «особнячестве» Государство Власти, в отличие от колониальной России, хотело жить по европейским стандартам. В нем не было, например, ведомства, которое занималось бы поддержанием в стране путей сообщения, народ мог тонуть в грязи на дорогах, но зато было ведомство по доставке двору заграничных чулок и перчаток.

Знаменитые фруктовые сады во Владимире обслуживали только двор, а виноград и вино поступали из виноградников, устроенных в окрестностях Астрахани французом, специально выписанным для этого из Пуату. Для доставки двору свежего молока функционировала неслыханная по тем временам молочная ферма из 200 отборных коров, з тысячи парадных лошадей и 40 тысяч упряжных постоянно кормились в конюшнях Государства Власти.

300 поваров и поварят ежедневно готовили в придворных кухнях з тысячи изысканных европейских блюд. В то самое время, разумеется, когда благочестивый царь настойчиво, как мы помним, призывал страну поститься.

«Пересылка в Москву кречетов и белых ястребов поднимала на ноги воевод важнейших городов. Князю Шаховскому, виленскому воеводе, в трудное для государства время дается поручение купить для царских птиц колокольчики. Колокольчиков не нашлось в Виль– не, за ними посылали в Королевец...»*3 Государство Власти в Московии ни в чем не желало уступать Парижу.

За исключением, конечно, того, что французское правительство все-таки делало что-то и для страны. Кольбер, например, даже при безумных военных тратах Людовика XIV умудрялся строить по две мануфактуры в год. Государство Власти тоже строило мануфактуры. Но не для России – для себя. Для него воздвигали иностранцы стекольные заводы и шелковые фабрики. Придворным выдавали из царских кладовых обшитые золотом кафтаны – но напрокат, на время приема иностранных послов.

Под страхом строжайших наказаний запрещены были в Московии даже самые примитивные зачатки искусства, скоморохи и ме– дведевожатые. В скрипках и флейтах усматривали проделки антихриста. А в Государстве Власти Иоганн Готфрид Грегори преспокойно представлял «Эсфирь» и «Орфея», услаждая высочайший слух этими самыми сатанинскими скрипками.

43 В.А. Гольцев. Государственноехозяйство во Франции XVII века, М., 1873, с. 146.

В эпоху Ньютона из астрономии Московия знала один лишь календарь, да и то ставили на вид раскольники, что выдумка это мани– хейская. Когда западнорусский ученый Лаврентий Зизаний, составивший первый православный катехизис, попросил напечатать его в Москве, патриарх Филарет отдал его сочинение своим цензорам. И когда потрясенный Зизаний пожаловался на чудовищные купюры в тексте, цензоры отвечали: «Мы пропустили, что велел нам святейший патриарх, что было написано утебя о кругах небесных и о планетах и о затмении солнца... потому что те статьи с правоверием нашим не сходны».44 А в Государстве Власти уже в 1650 году переведен был новейший, только что изданный в Голландии анатомический трактат Андреаса Везалия. И опубликован – в одном (!) экземпляре (в советские времена такие фокусы называли «хамиздатом»).

В эпоху, когда, словно грибы после дождя, вырастали в Европе академии, имевшие среди своих членов такие имена, как Лейбниц, Ньютон, Бойль, Мальпиги, в Московии не было даже начальных школ. Как жаловался Крижанич, «арифметике люди наши не учатся и поэтому не умеют вести счет в торговле».45

А Государство Власти учреждает для надзора над новыми идеями Славяно-греко-латинскую академию, в компетенцию которой входила цензура и осуждение виновных в уклонении отсредневеко– вых канонов на ссылку в Сибирь, а в иных случаях и на костер. И академия, конечно, оправдала доверие Власти: в 1689 году ученик знаменитого средневекового мистика Якоба Беме, Кальман, был и впрямь сожжен в Москве на костре.