Текст книги "Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 81 (всего у книги 114 страниц)

Самое, однако, интересное в том, что те же национал-либералы, которые клянутся международным правом, тут же, не переводя дыхания, требуют, как мы уже говорили, расчленить Грузию (несмотря даже на то, что ситуация сложилась в Абхазии прямо противоположно Косово: не грузины «вычищали» абхазов, а, напротив, абхазы «вычистили» грузин). Замечательная, согласитесь, логика. Поистине национал-либеральная...

Глава вторая У истоков «государственного патриотизма»

самоуничтожения

У меня нет сомнения, что, создавая полтора столетия назад национал-либеральную картину про-

шлого своей страны, Константин Аксаков ужаснулся бы, будь он жив в 1917-м, тому, с какой неумолимой логикой привела она к «национальному самоуничтожению» России. Я говорю о соловьевском законе деградации патриотизма, с такой жестокой очевидностью подтвержденном историей. Вот почему пугает меня стремление новейшего национал-либерализма подменить грозную логику соловьевского пророчества, логикой пивного ларька, опять именуя её патриотизмом. Больше того, пытаясь раскассировать это пророчество, высмеять его, приписав Соловьеву расплывчатые, утопические мудрствования о «национальном самоотречении [и] вселенской гармонии а ля Достоевский»84.

Я не знаю, как назвать эту намеренную глухоту серьезных, эрудированных интеллигентных соотечественников иначе, нежели зовом

8/» Там же. С. 152.

самоуничтожения. Ведь предсказание Соловьева как раз и было ответом на аналогичную сегодняшней «резкую смену риторики с космополитической на патриотическую»85, как именуют это единомышленники Колерова. Совершенно ведь недвусмысленно объяснил это нам Владимир Сергеевич, и история его объяснение, как мы знаем, подтвердила исчерпывающе.

В этом смысле можно сказать, что самоуничтожение уже сегодня говорит с нами, будь то в набирающем силу самоубийственном крике «Россия для русских!». Или в полубезумном нигилистическом лозунге А.Г. Дугина «Россия всё – остальные ничто!». Или в той же дерзкой попытке покойного В.В. Кожинова отстоять от либеральных космополитов патриотическое достоинство русских черносотенцев начала XX века.86 Или «в тупом антиамериканизме как государственной идеологии», по выражению того же Шушарина87. Или в пронизанных ненавистью иеремиадах А.А. Проханова. Напомнить? «Америка смешна, Америка отвратительна... Она лопнет, как переполненный нечистотами бычий пузырь... Её солдаты – трусы. Её политики – развратники и хулиганы... Её актеры – содомиты. Тексты её литераторов дышат СПИДом»...

Право, нужно быть глухим, чтобы не услышать за всем этим грозное приближение последней ступени «лестницы Соловьева».

Глава вторая

П У истоков «государственного

Д е вять л ет с пу стя патриотизма,

v Мы можем с уверенностью сказать, что, объявив косов-

*

ский кризис «майским днем нового русского национализма», Колеров был и прав и неправ. Прав в том смысле, что кризис этот и впрямь вызвал раскол в либеральной интеллигенции. Необратим ли этот раскол, однако?

Каждый, кто внимательно читал исследователей аналогичных идейных конфликтов в XIX веке, тех же Чаадаева, Герцена, Пыпина

Там же. С. 164.

Кожинов В.В. Черносотенцы и революция. М., 1998. Колеров М. Цит. соч. С. 67.

или Соловьева, знает, что от возникновения национал-либерализма до трансформации его в национал-патриотизм, а тем более в идею– гегемона национальной мысли (по Грамши) – дистанция огромного размера. Да, первый шаг и вправду сделан. В XIX веке таким шагом было, если помнит читатель, представление о реформах Петра как о беззаконном вторжении Запада в русскую жизнь. В XXI веке стало им признание государственного суверенитета высшей ценностью (вместо общеевропейских гарантий от произвола власти) и объявление оппонентов «пятой колонной Запада».

Второму шагу, логически из этого вытекающему, следовало быть позитивным, проектом, так сказать, будущего. Славянофилы, скажем, провозгласили, что обнаружили образец разрушенной Петром истинно русской жизни в архаической Московии с её православным фундаментализмом. Но что предлагают в качестве такого второго шага, т.е. своей версии будущего, постсоветские национал-либералы? Границы России по Нилу и Евфрату в сочетании с «православным папой в Риме», пригрезившиеся при Николае Тютчеву? «Универсальную империю» по лекалам Карла V и Наполеона, как предлагал тогда Михаил Погодин? Панславизм, которым бредили поздние славянофилы? «Православие или смерть» вслед за дьяконом Андреем Кураевым? «Империю или смерть» вслед за Александром Дугиным? Или что?

Геннадий Зюганов живет идеей возвращения в СССР, Александр Проханов, напротив, желает вернуться в православную евразийскую империю. Но ведь все это уже в русской истории было. И православной была империя, и евразийской, и советской. И всё неизменно заканчивалось одним и тем же – тяжелейшей социальной и политической травмой. Потому, наверное, и противопоставили официальные круги всему этому тоскливому эпигонству семантические игры, переименовав, например, то, что всегда обидно называлось сырьевым придатком развитого мира, в «энергетическую сверхдержав– ность». Но ведь даже помимо легендарной неустойчивости сырьевого рынка, угробившей не так давно СССР, Россия уже в 2017 году сама станет, по расчетам ученых, импортером нефти. А импортером газа

еще раньше – в 2012-0М88. И что тогда станется с «энергетической сверхдержавностью»?

Право, хорошо в этом мире живется лишь какому-нибудь Егору Холмогорову с его «Азбукой националиста». Он, можно сказать, эпигон-многостаночник, уверенный, что если собрать вместе всех отцов-основателей русского национализма да почистить им перышки, да приставить к носу Константина Сергеевича лоб Федора Ивановича, а к подбородку Федора Михайловича губы Константина Николаевича, так тотчас и получим мы образцового спасителя России. Беда лишь в том, что все холмогоровские кумиры не только отчаянно друг другу противоречили, но и напрочь, как мы еще увидим, идеи друг друга отрицали, а это уже само по себе делает всю затею непригодной к употреблению в качестве проекта будущего.

Слава богу, у постсоветских национал-либералов более чем достаточно здоровой европейской иронии и политического воображения, чтобы видеть эфемерность всех этих «заменителей будущего», предлагаемых эпигонами. Да, не хотят они больше Запада, говоря словами Чаадаева, но и обратно в пустыню не тянет их тоже.

Где, однако, их собственная альтернатива тому, что Чаадаев, как мы помним, именовал «присоединением к человечеству»? Где их «второй шаг»? Без него ведь немыслимо ни вызвать в стране затяжную патриотическую истерию, как умудрились сделать национал– патриоты в 1908-1914 годах, ни «заразить» своей альтернативой оппонентов, ни тем более превратить их из «пятой колонны Запада»

! в исполнителей своей воли, как удалось это в постниколаевской России славянофилам. Короче, без собственного проекта будущего невозможно, если верить Грамши, сконструировать идею-гегемона в общественной мысли страны. А без нее происходит лишь то, что случилось в ходе косовского кризиса, т.е. мимолетная патриотическая истерия – пришла, ушла и канула в Лету. Потому и канула, что опиралась на заёмный идеал, на чужой, панславистский проект, заимствованный утех же поздних славянофилов.

Akerib Michael. Russian Energy: What Dominant Logic? A6EFI. Luxemburg. Febryary 2006.

Но помимо этой идейной, если можно так выразиться, недостаточности, выяснилось за протекшие с тех пор годы нечто куда более опасное. Выяснилось, что вместо русских европейцев «заразили» постсоветские национал-либералы совсем других людей, а именно героев Кожинова. Причем, те всего лишь довели до логического конца их собственные, национал-либеральные идеи. Например, идею национального суверенитета как высшей ценности (взамен свободы) или представление о русских европейцах («космополитах») как о пятой колонне Запада. Оказалось, что черносотенцы вполне готовы до последней капли крови бороться за суверенность «имперскообразующего» народа, а также против пятой колонны, которую они тоже трактуют как космополитов, инородцев и нерусь.

Больше того, черносотенцы подошли к национал-либеральной концепции творчески. Логически её развили. Они совершенно уверены, что нерусь захватила, оккупировала отечество, напрочь лишив имперскообразующий народ суверенитета. И Путин, для них, следовательно, не более, чем какой-нибудь русский Квислинг, которого дергают за ниточки «богомерзкие народы», не говоря уже о «богохульных умах». И это еще не всё. В отличие от «гнилых» интеллигентов, хотя и придумавших для них всю эту идейную конструкцию, но неспособных ни на что, кроме разглагольствований, они, черносотенцы, готовы защищать суверенитет своего народа с оружием в руках. Они готовы на гражданскую войну, т.е. на полный развал отечества ради сохранения его суверенности. Перефразируя древнюю римскую пословицу, «пусть погибнет Россия, но торжествует суверенитет».

Символом этого черносотенного ренессанса вполне могла бы служить, например, фигура уже упомянутого полковника ГРУ В.В. Квачкова, недавно оправданного судом присяжных. Достаточно его послушать, чтобы не осталось сомнений в том, какого опасного джинна выпустила из бутылки «резкая смена риторики с космополитической на патриотическую». Послушаем?

«Момент истины, – говорит Квачков, – заключается в признании или непризнании нынешней власти в России оккупационной. Для меня оккупация России инородческой властью очевидна. Поэтому

[покушение на Чубайса лишь] первая вооруженная акция национально-освободительной войны... Уничтожение оккупантов и их пособников есть долг каждого защитника Отечества, верного военной присяге... священная обязанность любого воина, независимо от того, воюет ли он в открытой вооруженной борьбе на фронте или действует на оккупированной территории своей страны»89.

Не знаю, случайно ли один из самых страстных патриотических митингов 23 февраля в честь Дня защитника отечества неожиданно превратился в восславление идей, высказанных Квачковым в процитированном здесь интервью, которое дал он, естественно, А.А. Проханову. Нашелся даже среди выступавших еще один полковник, на этот раз военно-воздушных войск, во всеуслышание провозгласивший, что он и его подчиненные не могут дождаться дня, когда начнётся, наконец, гражданская война, по сути, уже объявленная Квачковым.

Нет сомнения, что эти идеи пришли в голову воинствующим полковникам из вторых рук, во всяком случае, конечно, не из текстов Максима Соколова или Модеста Колерова. Квачков и сам эти «вторые руки» обозначает, говоря о том, что воспитал его «Военно-державный союз, возглавляемый генерал-полковником Л.Г. Ивашовым, в работе которого я принимал участие».90 Едва ли также может быть сомнение, что, читая интервью Квачкова, национал-либералы вспоминали не столько римскую мудрость, сколько старинную русскую поговорку: заставь дурака богу молиться, он лоб расшибёт. Однако никуда ведь не денешься от рокового вопроса, кто предложил России идеи, которые в аранжировке генерала Ивашова чреваты гибелью страны.

Короче, вот что выяснилось за последние девять лет. Во-первых, оказалось, что у постсоветских национал-либералов нет «второго шага», т.е. идейной альтернативы всем суррогатам достойного будущего страны, обсуждаемым сегодня в националистических и официальных кругах. Во-вторых, действительная опасность новой Смуты в России исходит вовсе не от Запада и уж тем более не от Андрея

Завтра. 2005, 21 окт.

Зорина, объявленного лидером пятой колонны, но от вполне отечественного Военно-державного союза, от воспитанников Леонида Ивашова, готовых к реальному террору, который они искренне полагают «национально-освободительной войной».

По всем этим причинам я и думаю, что Колеров неправ и национал-либералов, в свою очередь, ждет раскол. Одни будут продолжать спускаться по «лестнице Соловьева» – к национал-патриотизму и ниже, к идеям, скажем, Ивашова. А другие вернутся в либеральные ряды, как вернулся уже, к его чести, Александр Архангельский, и станут честно искать выход из очередного исторического тупика, не страшась традиционных обвинений в том, что они «не со своим народом». Кто был со своим народом в николаевские времена – Уваров или Чаадаев? Кто был с ним в постниколаевской России – Данилевский или Соловьев? Кто был с ним в советской резервации – Суслов или Сахаров?

глава первая ВВОДНЭЯ

ТРЕТЬЯ

ГЛАВА

глава вторая У истоков «государственного патриотизма»

Упущенная

Европа

Ошибка Герцена Ретроспективная утопия Торжество национального эгоизма Три пророчества На финишной прямой Как губили петровскую Россию Агония бешеного национализма

глава четвертая

глава пятая

глава шестая

глава седьмая

глава восьмая

глава девятая

глава десятая глава

одиннадцатая

Последний спор

*

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Упущенная Европа

... Скоро мы душой и телом будем вовлечены в мировой поток... и, наверное, нам нельзя будет долго оставаться в нашем одиночестве. Это ставит всю нашу будущую судьбу в зависимость от судеб европейского общества. Поэтому, чем больше мы будем стараться слиться с ним, тем лучше это будет для нас.

П.Я. Чаадаев

Неимоверна цена, которую пришлось – и приходится – платить России за упущенный, как мы видели, при Николае I шанс стать «органической, по словам Владимира Вейдле, частью христианской Европы»1. Здесь и Крымская война, и Балканская, и революция семнадцатого, и «горячая» гражданская война, непосредственно за этой революцией последовавшая, и три поколения холодной войны как внутри страны, так и вовне – какой, по сути, была автаркическая советская эпоха, отрезавшая Россию от мира, – всего не перечислишь.

Нет слов, Европа не раз оступалась и впадала в пароксизмы братоубийственной ярости – и тоже дорого за это платила. В ретроспективе, однако, очевидно, что вектор её исторического развития удивительным образом никогда в принципе не менялся. Сегодня во всяком случае ни у кого, я думаю, не осталось сомнений в том, куда вёл её этот вектор. Во внутренней политике вёл он к гарантиям от произвола власти, во внешней – к упразднению международной анархии.

И всё это упустила Россия, когда вторично, уже после гигантской корректировки Петра, «выпала» из Европы в начале второй четверти XIX века.

1 Вейдле В. Задача России. Нью-Йорк, 1956. С. 12.

Мы видели во второй книге трилогии, как и почему это произошло. Нет сомнения, та часть российской культурной элиты, что поверила соблазнительным уваровским посулам особого пути России в человечестве, та, про которую говорил, как мы помним, Чаадаев, «не хотят больше Запада, хотят обратно в пустыню», была вполне искренне убеждена в преимуществах отдельного от Европы существования. История, однако, продемонстрировала, что в конечном счете прав был все-таки Чаадаев: отказавшись от екатерининской максимы «Россия держава европейская», страна и впрямь оказалась в пустыне – в плену произвола власти и международной анархии.

Лишь полтора столетия спустя начинаем мы понимать, что есть на самом деле Европа. Да, это сообщество народов, очень разных и непохожих друг на друга, но объединенных, как выяснилось, драгоценной способностью к самопроизвольной политической модернизации. Это правда, наделены они этой способностью в очень разной степени (и время их присоединения к Европейскому союзу очень точно определило эти различия). Россия, однако, как, впрочем, и Германия, способности этой – из-за двойственности своей политической культуры – и вовсе, как оказалось, лишена.

Могла ли Россия обрести её, последуй она завещанию Чаадаева, вынесенному в эпиграф этой главы? Возможно. Даже вероятно, имея в виду опыт Германии, которая, пусть и после эпохального поражения в развязанной ею мировой войне, сумела таки сделать именно то, что завещал России Чаадаев. Другими словами, «слиться с Европой», не утратив при этом статуса великой державы.

Судьба, увы, судила иначе. Не удался подвиг – ни Екатерине, ни Сперанскому, ни декабристам, ни Александру II, ни Горбачеву, ни Ельцину. Не получилось и у Путина в тот короткий период, когда он (судя во всяком случае по его интервью «Газете выборчей» от 15 января 2002 года, подробно рассмотренному во второй книге трилогии) об этом задумывался. Позже, однако, чаадаевский завет был и вовсе, похоже, снят с повестки дня. Всё, что слышали мы об этом предмете от колеровских «производителей смыслов» и в первую очередь их суждение о русских европейцах как о пятой колонне

Запада, не оставляет сомнения, что в обозримом будущем исполнение завета Чаадаева России не светит. Куда уж дальше, если даже Д.В. Шушарин рекомендовал себя, пусть и по недоразумению,русским националистом? И даже А.Н. Архангельский радовался, что «от 1996 года... до 1998-го был момент вызревания нового русского национализма»2.

Все интеллигентые люди в России читали Чаадаева. Многие читали Соловьева. Знают, следовательно, с каким брезгливым презрением отвергали наставники этот тщеславный уваровский провинциализм с его «учеными галлюцинациями», с его потугами «водворить на русской почве особый моральный строй», отрезающий страну от Европы. Знают, помнят – и все-таки радуются «новому русскому национализму»? И все-таки не чувствуют того, что почувствовали даже сами прародители романтического национализма, немцы? Не чувствуют, имею я в виду, что «Европа нам мать, – говоря словами Достоевского, – вторая мать наша», а вовсе не сухой анонимный «Запад» – с «космополитизмом», «пятой колонной» и всей прочей атрибутикой извечного врага.

Так или иначе, очевидно, что внутриполитическая динамика сегодняшней – и, боюсь, завтрашней – России к следованию чаада– евскому завету, мягко говоря, не располагает. Но что по поводу динамики внешнеполитической? Я имею в виду логику общеевропейского развития за последние полтора столетия. Не можетли она подтолкнуть Россию – и Европу, – несмотря на глубоко укоренившиеся предрассудки на обоих полюсах этой дихотомии, в сторону реального сближения?*

Мне во всяком случае кажется, что эта тема заслуживает более подробного рассмотрения. Причем, именно в контексте всё углубляющейся в последние годы драмы патриотизма в России. Начать, однако, придётся издалека.

2 Цит. по: Колеров М.А. Новый режим. M., 2001. С. 32.

^ w f I Глава третья

Священный СОЮЗ I Упущенная Европа

В 1840-1850-е ситуация национал-либералов, только начинавших еще тогда свой исторический путь, была, конечно, совсем не похожа на сегодняшнюю. Прежде всего они твердо, как мы уже знаем, верили в то, что будущее России следует искать в её архаическом прошлом. Во-вторых, в условиях николаевской диктатуры ни о какой политической самодеятельности и речи быть не могло. И самое главное, у тогдашних национал-либералов не было ни малейших оснований сомневаться, что живут они в самой могущественной державе мира. В державе, железной рукой управлявшей континентом – с помощью Священного Союза европейских монархий, в котором Россия традиционно играла первую скрипку, начиная с Венского конгресса 1815 года.

Потому и восприняли славянофилы исход Крымской войны как гром с ясного неба: Россия, вчерашняя европейская сверхдержава, не только оказалась тогда в безнадежно глухой изоляции, но и была поставлена на колени. Неудивительно, что перевернула эта война вверх дном все их представления – как о европейской политике, так и о будущем в ней России, заставив их радикально сменить идейные ориентиры. Об этом, впрочем, в следующих главах. Сейчас лишь о том, что в неожиданном крушении российской сверхдержавности и в особенности в том, как резко и единодушно повернулся против России Священный Союз, где она и впрямь на протяжении десятилетий первенствовала, действительно есть загадка. И едва ли помогут нам разгадать её одни лишь соображения о неуклюжести николаевской дипломатии или о неизвестно откуда взявшемся заговоре против России. Проблема, похоже, к^а глубже.

Пытаясь объяснить её, я предложил во второй книге трилогии гипотезу, согласно которой не только никогда не являлся Священный Союз инструментом русского контроля над европейской политикой, но с самого начала направлен был против России. Однако старался я там доказать эту гипотезу проверенным, конвенциональным, если хотите, способом – просто сравнил миф о Священном Союзе как об инструменте российской политики с множеством исторических фактов, откровенно ему противоречащих. Есть, однако, в нашем распоряжении и другой, намного более интересный и соблазнительный способ верификации этой гипотезы.

Состоит он в том, чтобы попробовать разобраться в самой идее Священного Союза, в его историческом смысле и назначении. Интереснее этот подход в сравнении с конвенциональным потому, что помогает нам не только опровергнуть миф, но и обнаружить живую и актуальную связь событий полуторастолетней давности с сегодняшними реалиями мировой политики. И потому еще это важно, что снова доказывает: в таком сюжете, как драма патриотизма в России, невозможно не размышлять в двух временных измерениях сразу.

Разумеется, подход этот несопоставимо сложнее. Зато он даст нам возможность одним выстрелом убить двух зайцев. То есть, с одной стороны, показать, почему ошибались николаевские национал-либералы, не говоря уже об идеологах государственного патриотизма, уверенных, как, допустим, М.П. Погодин, что «Русский государь теперь ближе Карла V и Наполеона к их мечте об универсальной империи»3. С другой стороны, подход этот позволяет нам показать, до какой степени бесперспективны попытки сегодняшних, а быть может и завтрашних, идеологов государственного патриотизма снова втянуть страну в соревнование за статус мировой державы.

А я Iлава третья

Международная анархия

Несмотря на свою одиозную репутацию (он вошел в учебники как воплощение феодальной реакции и «союз государей против народов»), Священный Союз представлял собою организацию в своем роде замечательную. Прежде всего потому, что был первой, сколько я знаю, коллективной попыткой положить предел международной анархии, пронизывающей мировую политику на протяжении тысячелетий, от самого её начала. Одно уже это обстоя-

3 Погодин М.П. Сочинения. Т. IV. Б.д. С. 2-4.

тельство должно, я думаю, обеспечить ему серьезное внимание потомков.

Ведь на самом деле эта неистребимая анархия – скандал. Перманентный многовековой скандал, к которому эксперты, живущие во вполне благоустроенных странах, где подавление анархии считается первым условием цивилизации, настолько уже притерпелись, что давно перестали его замечать и спорят между собою исключительно по поводу того, как бы поточнее эту анархию определить.

Ну вот пример. Крупнейший специалист в этой области Кеннет Волтз называет ее «беззаконной анархией»4. А другой уважаемый эксперт Роджер Мастере, работа которого, между прочим, так и называется «Мировая политика как первобытная политическая система», Волтза поправляет: «Если уж мы говорим о международной анархии, хорошо бы не забывать, что имеем мы все-таки дело с анархией упорядоченной»5.

На этой почве выросла на протяжении столетий – от Фукидида до Макиавелли и Киссинджера – школа так называемой «реальной политики» (Realpolitik), самый влиятельный современный гуру которой Ганс Моргентау так формулировал в книге «Политика наций» смысл международных отношений: «Государственные деятели мыслят и действуют в терминах интереса, определяемого как сила. [И постольку] мировая политика есть политика силы»6. Современный циник сказал бы: у кого больше железа, тот и прав. В африканском племени Нуэр, сохранившем, благодаря изоляции, первобытные нравы, говорят проще и ярче: правда – на кончике копья.

Но как бы ни называли мы международную анархию – «беззаконной» ли, как Волтз, «относительной» ли, как Мирослав Нинчич7, «гоб-

Waltz Kenneth. Political Philosophy and the Study of International Relations in Theoretical Aspects of International Relation. William T.R. Fox, ed., Notre Dame, 1959. P. 51.

Handriedern Wolfram . Comparative Foreign Policy, Theoretical Essays. N.Y., 1971, p. 230. Между прочим, Мастерс говорит здесь без околичностей, что «мировая политическая система во многих отношениях напоминает первобытную». Р. 229.

Morgenthau Hans. Politics Among Nations. 6th edition. N.Y., 1985. P. 37.

Nincic Miroslav. Anatomy of Hostility. N.Y., 1989. C. 24.

бсовской» ли, как один из главных идеологов неоконсерватизма в Америке Роберт Кейган8, или «упорядоченной», как Мастерс, никуда нам не деться от факта, замечательно точно подчеркнутого в названии работы самого Мастерса: никакого существенного прогресса в обустройстве мировой политики с первобытных времен не произошло. По-прежнему мало чем отличается она от политики дикарей.

Нужны примеры? Каждому, кто знает европейскую историю хотя бы в объеме школьного учебника, известно, что после сокрушения континентальной диктатуры Наполеона «многополярный» мир, воцарившийся на обломках свергнутой гегемонии, привёл вовсе не к торжеству международного права. Напротив, привел он к возникновению нового континентального гегемона, которого четыре десятилетия спустя опять пришлось силой свергать со сверхдержавного Олимпа. Снова правда оказалась на кончике копья. И так с тех пор было на протяжении двух столетий.

Во всех без исключения случаях свержение «однополярного» гегемона, столь милое сердцу российской (и китайской) пропаганды, вело вовсе не к мирному сосуществованию независимых «центров силы» и тем более не к торжеству международного права, но либо к возникновению нового гегемона, либо, если следующий гегемон оказывался слаб, к международной анархии. Так произошло, допустим, в третьей четверти XIX века, когда гегемон, сменивший после Крымской войны Россию на сверхдержавном Олимпе (Франция Наполеона III), не сумел справиться с международной анархией и был, в свою очередь, свернут новым гегемоном, на этот раз Германией Бисмарка.

В XX веке всё повторилось. Международная анархия, воцарившаяся в мировой политике в результате крушения милитаристской Германии, опять оказалась лишь прологом к возникновению нового континентального гегемона (на этот раз Германии гитлеровской). И если бы не вмешательство американцев, в ситуации новой международной анархии, возникшей на обломках вновь поверженного гегемона, место его непременно занял бы сталинский СССР. В реальности, однако, ему пришлось удовлетвориться проглоченной

8 Kagan Robert. Of Paradise and Power. NY., 2003. P. 3

Восточной Европой и вступить в затянувшуюся на десятилетия конкуренцию с еще одним претендентом на мировую гегемонию. С распадом советской империи конкурент, естественно, занял освободившееся место.

Короче, просто никогда не существовало никакой «каменной стены международного права», к которой взывают политики, не сведущие во всей этой беспрерывной смене «многополярной» анархии и «однополярной» гегемонии, длящейся столетиями. Роджер Мастерс прав, мировая политика остаётся «первобытной политической системой» и мало чем отличается от политики дикарей: во всяком случае правда по-прежнему на кончике копья. И покуда не упразднена международная анархия, так оно и будет: всякий, кто ратует против «однополярной» гегемонии, неукоснительно оказывается на деле борцом за «многополярную» анархию.

В результате живет сегодня человечество как бы в двух временных измерениях – цивилизованном и первобытном. В одном из них, внутригосударственном, господствуют закон и порядок (и игра без правил карается как преступление), в другом, межгосударственном, – царят сила и анархия (и общие для всех правила игры даже теоретически считаются невозможными). Вот эта неестественная раздвоенность и постулируется в Realpolitik как нечто нормальное, непреодолимое, подобное закону природы, которому нет и не может быть альтернативы. Но ведь в действительности-то она есть. Коллегия великих держав Европы, известная под именем Священного Союза, как раз и была первой в истории попыткой преодолеть международную анархию.

Глава третья Упущенная Европа

Головоломка

Если мы на минуту забудем специфические проблемы, связанные с этой попыткой (в конце концов вполне можно представить себе ситуацию, при которой стремление положить конец международной анархии связано вовсе не с насильственным подавлением либеральных стремлений общества,

а, напротив, с их защитой), мы тотчас увидим, с чем столкнулись в 1815 году европейские державы. С одной стороны, на собственном горьком опыте убедились они, что «многополярная» анархия, при которой каждое государство (или, если хотите, каждый «центр силы») преследует исключительно собственные национальные (или блоковые) интересы, раньше или позже, но неизбежно порождает чудовищ (вроде того же Наполеона). Но, с другой, «однополярный» мир, доминируемый единственной сверхдержавой, оказался ведь еще более чудовищным. И тут становится совершенно ясно, в чем актуальность дилеммы, перед которой оказались создатели Священного Союза. Ведь стоит она перед нами и сегодня. И так же, как во времена Меттерниха и Александра I, представляется нашим теоретикам неразрешимой.

Вспомним, однако, что на исходе средневековья точно с такой же головоломкой столкнулись во внутригосударственном строительстве практически все европейские страны. И каким-то образом им все-таки удалось найти её решение. Больше того, не найди они его тогда, теоретикам Realpolitik пришлось бы, боюсь, писать сейчас трактаты под названием «внутригосударственная политика как первобытная политическая система».

Конечно, ошибок, чреватых будущими катастрофами, наделано было тогда предостаточно. В России и во Франции, например, восторжествовала сверхцентрализованная «однополярная» диктатура (Самодержавие, «Государство это я»). В Германии, напротив, победила «многополярная» анархия. В результате страну растащили на лоскутья «жалкие, провинциальные, карликовые, по выражению Освальда Шпенглера, государства без намека на величие, без идей, без целей»9. А в Польше и вовсе воцарился политический анекдот: в ее средневековом Сейме каждый шляхтич посредством знаменитого «Не позволям!» мог парализовать любую общегосударственную акцию.

Разумеется, впоследствии все эти односторонние решения нашей головоломки за себя отомстили. И расплачиваться за них пришлось не только тем странам, которые ошиблись в выборе пути, но и

9 Цит. по: Пленкав О.Ю. Мифы нации против мифов демократии. Спб., 1997. С. 51.

Европе, и миру. Во Франции вылилась «однополярная» традиция в грандиозную – и кровавую – наполеоновскую попытку воссоздать «универсальную империю», нечто подобное древнему Риму. В Германии «многополярность» кончилась Гитлером и еще более кровавой попыткой подчинить Европу. В России самодержавная революция Грозного привела к многовековой мутации государственности и, в конце концов, к сталинской диктатуре, по сути, разрубившей мир надвое – в «биполярной» структуре перманентной войны (пусть холодной, но затянувшейся на полвека). А Польша так и вовсе на полтора столетия утратила национальную государственность.