Текст книги "Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 114 страниц)

Б.Н. Миронов. Цит. СОЧ., Т.2, с. 298.

Там же, с. 216.

Там же с. 298.

И вдруг предлагается нам не считать «общественностью» ни Тургенева, заплатившего за свою любовь к родине вечным изгнанием, ни Кайсарова, безвременно погибшего в Отечественной войне. Они, оказывается, были «антинациональными», а какая-нибудь гоголевская Коробочка патриоткой. И как же следует нам после этого относиться к филиппике Александра Ивановича Тургенева, писавшего в 1803-м: «Россия большей частию состоит не из подданных, но из рабов... Русский мужик с молоком матерным всасывает в себя чувство своего рабства, что всё, что заработает, всё, что ни приобретет кровию и потом своим, – всё не только может, но и имеет право отнять у него барин... и так ему остаётся или скрывать приобретенное или жить в постоянном страхе. Чтобы избежать того и другого, он избирает кратчайшее средство и несет нажитое в царев дом, как говорят наши простолюдины... И вот одна из главнейших опор, на которых вознесен в России Бахус».15

Так кто же, спрашивается, представлял в те годы российскую общественность, братья Тургеневы или крепостники, отнимавшие у своих рабов смысл существования, вынуждая их пропивать «всё, что заработали»? Права ли здесь Е.Л. Рудницкая, скрупулезный исследователь той эпохи, что именно тогда «отмена крепостного права становится приоритетной в русском либерализме»?16 Или прав Миронов, настаивающий, что «крепостничество являлось органичной и необходимой составляющей российской действительности»?17 Дабы читатель не обошел вниманием эту его основополагающую сентенцию, автор выделяет её жирным шрифтом.

Глава третья Метаморфоза Карамзина

Сперанский и император Александр

Но о взглядах «восстановителей баланса» нам еще предстоит говорить подробно. Сейчас констатируем лишь, что во всяком случае один из них, похоже, действительно считает патри-

Российские либералы, М., 2001, с. 23.

Там же, с. 12.

Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.1, с. 413.

Глава третья Метаморфоза Карамзина Сперанский 137

и император Александр

отами только рабовладельцев. Надеюсь, читатель простит меня, если я честно признаюсь, что такой взгляд на вещи кажется мне извращенным. И потому в споре между Сумароковым и большинством ВЭО, как и в споре между гоголевскими персонажами и братьями Тургеневыми, я на стороне последних. Их взгляды и представлял в первом десятилетии XIX века Сперанский (даром что по происхождению был всего лишь бедным поповичем). Во всяком случае вся его деятельность в ту пору даёт нам основание думать, что грозная пропасть между «Россией с академиями» и той, где народ «считал чтение грамоты между смертными грехами», ужасала его ничуть не меньше, чем братьев Тургеневых.

Мне кажется, что – несмотря на уверения «восстановителей баланса» – едва ли есть смысл обсуждать здесь вопрос о том, кто был прав в этом непримиримом конфликте. Просто потому, что история его уже рассудила. Ведь именно пропасть между московитским народом и европейски образованным обществом, пугавшая Сперанского, как раз и поглотила в России монархию несколько поколений спустя. Я думаю, нет также смысла напоминать читателю, что говорю я сейчас не о том Сперанском, который в 1826 году приговорил к смерти декабриста Муравьева, но о том, который отчаянно пытался в 1800-е реформировать государственную власть в России.

Так или иначе, у тогдашнего Сперанского было достаточно оснований верить в осуществимость своих политических планов. В первую очередь потому, что, в отличие от одинокого моралиста Радищева, был он могущественным государственным секретарем империи, «первым, может быть, даже единственным министром», по словам его ненавистника Жозефа де Местра, «министром нововведений», как называл его французский посол Коленкур.18 И что еще важнее, работал он на монарха, душа которого, как ни парадоксально это звучит, тоже, как и у Радищева, «страданиями человеческими уязвлена стала».

Во всяком случае у нас есть сколько угодно документальных свидетельств, что император, в отличие от Миронова, отнюдь не считал органичными составляющими российской действительности ни крепостничество, ни самодержавие. Конечно, Александр

1 я

Ю.С. Пивоваров. Цит. соч., с. 59.

Павлович был слабым, нерешительным человеком с мистическими наклонностями, он очень хорошо помнил о судьбе отца, задушенного придворными, ненавидел открытую конфронтацию и нередко поэтому лгал. Императору не было и пятидесяти, когда он умер, – уставшим от жизни, разочарованным во всем, что предпринимал, своего рода первым «лишним человеком» в России. При всем том, однако, был он и последним из екатерининской, так сказать, плеяды самодержцев, и европейское воспитание, о котором она в свое время позаботилась, сидело в нем глубоко до конца его дней.

Вот лишь несколько штрихов. В 1807-м говорил он генералу Савари: «Я хочу вывести народ из того варварского состояния, в котором он находится, когда торгуют людьми. Если бы образованность была на более высокой ступени, я уничтожил бы рабство, даже если это стоило мне жизни».19 А вот еще более странное в устах самодержца заявление: «Наследственность престола – установление несправедливое и нелепое, верховную власть должна даровать не случайность рождения, а голосование народа, который сумеет избрать наиболее способного куправлению государством».20 Кто-нибудь увидит, вероятно, во всех этих разговорах лишнее проявление лицемерия этого монарха. Готов поручиться, однако, что ни при каких обстоятельствах не услышим мы ничего подобного ни от Николая и ни от одного из его наследников на русском престоле.

Так или иначе, Сперанский был (или ему казалось, что был) в ситуации, когда он мог что-то сделать. Прямой приступ к отмене крепостного права, как показали попытки «молодых друзей» императора, был исключен. К концу первого десятилетия XIX века стало совершенно очевидно, что против воли большинства помещиков Александр пойти не посмеет. Но, имея в виду предубеждение императора против самодержавия, начать переустройство государственной власти казалось еще возможным. Во всяком случае в этой области было неясно, насколько непримиримо станет сопротивляться такой реформе помещичье большинство.

ИР, вып. 1, с. 32.

Былое, 1906, № 1, с. 28.

В октябре 1809 года Сперанский представил императору свой проект «Введения к уложению государственных законов». Мнения историков об этом документе расходятся резко. Либеральные ученые, как А.В. Предтеченский, полагают, что «он представляет наиболее разработанный конституционный проект из всех тех, которые появились на рубеже XVI11—XIX вв».21 И добавляют: «Сперанский был неизмеримо более дальнозорок, чем „молодые друзья". Он видел завтрашний день России явственнее, чем кто– либо из лиц, окружавших Александра».22 Ю.С. Пивоваров тоже считает, что само уже название проекта подчеркивает: «предлагаемые изменения в своей совокупности должны были стать конституцией России».23

С другой стороны, для «восстановителя баланса» А.Н. Бохано– ва план Сперанского имеет, естественно, смысл скорее негативный. Хотя он и похвалил автора за то, что его «проект не предусматривал ограничения прав монарха» и предполагал «сохранение основ существующего строя», Боханов все-таки обнаруживает в нем опасную тенденцию «преобразования России в правовое государство».24 И подчеркивает он, в отличие от Предтеченского, не дальнозоркость Сперанского, но его безнадежную нереалистичность. «Будучи по своему умонастроению [русским европейцем] ... Сперанский наивно полагал, что подобные приёмы можно установить и в России... И хотя перед глазами был провал петровского эксперимента (после смерти Петра всё в стране разваливалось...), но как настоящий западник подобные вещи он оставлял без внимания».25

Впрочем, в известном смысле Боханов прав. Заподозри Сперанский хоть на минуту, какую бурю вызовет его конституционный проект в Петербурге, как безжалостно – и навсегда – сломает он его судьбу, реформатор наверняка бы за него не взялся.

А.В. Предтеченский. Очерки общественно-политической жизни России в первой четверти XIX в., М., 1957, с. 257.

Там же, с. 205.

Ю.С. Пивоваров. Цит. соч.

А.Н. Боханов. История России. Х1Х-началоХХвв. М., 1998, с. 27. Там же.

Глава третья Метаморфоза Карамзина

Роль

ГеОПОЛИТИКИ Бесспорно,бедствия,

постигшие Сперанского (шквал клеветы, опала, ссылка, нужда и, самое главное, сознание глубочайшей несправедливости и нелепости того, что с ним произошло), объясняются геополитической ситуацией того времени. Как мы знаем, в первом десятилетии века безраздельным хозяином континентальной Европы был Наполеон. Со времен римских императоров ничего подобного континент не видел. Великий корсиканец кроил и перекраивал его, как хотел, раздаривая целые страны своим братьям и маршалам. И перечить ему не смел никто, кроме единственного непобежденного и недосягаемого за Ламаншем врага, Британии.

Наполеон поставил на колени Пруссию и Австрию, попутно разгромив русские армии на полях Аустерлица и Фридланда и вынудив Россию присоединиться к континентальной блокаде против её главного тогда экономического партнера, всё той же Британии. И настолько превосходила в те годы Франция по военной мощи своих соперников и союзников (как десятилетие спустя будет их превосходить Россия, еще полвека спустя Германия и в наши дни Америка), что сопротивление ей казалось невозможным. Ненавидели её соответственно (так же, разумеется, как десятью годами позже станут ненавидеть Россию, потом Германию, а сегодня Америку). Так, как с начала времен ненавидели сверхдержаву, особенно, если она не стеснялась демонстрировать своё превосходство.

В судьбе Сперанского и его реформы ненависть эта сыграла роль поистине роковую. Дело в том, что в мае 1807 года ему случилось сопровождать императора в поездке на встречу с Наполеоном в Эрфурте. И Наполеон со своей обычной проницательностью тотчас выделил Сперанского из толпы придворных, удостоил личной аудиенции, расхвалил и даже в шутку просил Александра отдать ему своего государственного секретаря в обмен на любое германское княжество. Судьба реформы была этими похвалами решена.

Первым делом обвинили реформатора, конечно, в том, что он продал отечество за «злато и брильянты, доставленные ему через

' – Глава третья Метаморфоза Карамзина! Роль геополитики

французского посла».26 Особенно пикантно звучало это в первые недели ссылки, когда, перебиваясь с хлеба на квас, получал Сперанский из Петербурга известия о якобы принадлежащих ему «миллионах в английском банке»27 Даже А.С. Шишков, человек вполне порядочный, уверял тем не менее знакомых, что Сперанский «был подкуплен Наполеоном предать ему Россию под обещанием учредить ему корону польскую»28

Не обошлось, разумеется, и без «вечной темы». Гавриил Державин, например, был убежден, что Сперанский «совсем предан жидам».29 И если чего-то в этом списке грехов еще недоставало, то последний штрих добавил известный русский «патриот» того времени, прославившийся впоследствии своей отповедью Чаадаеву, Ф. Ви– гель: «Близ него мне всегда казалось, что я слышу серный запах и в голубых очах его вижу синеватое пламя подземного мира».30

Проект конституционной реформы был последней каплей, переполнившей чашу негодования петербургского общества. Уж он-то совершенно явно свидетельствовал, что Сперанский «хочет уничтожить Россию». Расходились лишь в том, по чьему именно поручению – Наполеона ли, жидов или непосредственно сатаны. Ирония заключалась в том, что составлен был этот проект, по словам Сперанского в его известном оправдательном письме императору, «из стократных, может быть, разговоров и рассуждений Вашего Величества»31

И противники реформатора прекрасно это знали. Соответственно тучи сгущались в исходе первого десятилетия и над головой самого Александра. Злопыхатели прочили на трон Екатерину Павловну, его сестру, всемерно подогревавшую оппозицию Сперанскому, между прочим, с помощью Карамзина, который называл его не иначе, как «школьник-секретарь»32 Вспоминали в этой связи о судьбе

26

А.Л. Зорин. Кормя двуглавого орла, М., 2001, с. 213.

Там же.

Там же, с. 212.

Там же, с. 214.

Там же.

М.Н. Покровский. Избранные произведения в четырех книгах, М., 1966, кн.2, с. 212.

Н.М. Карамзин. Цит. соч., с. 82.

задушенного придворными Петра III. Как доносил в Париж Колен– кур, в России теперь «без всякой злобы говорят в ином доме о том, что нужно убить императора, как говорили бы о дожде или о хорошей погоде».33 «В общем и целом, – подводит итог этому скандалу Ю.С. Пивоваров, – против Сперанского [и, добавим в скобках, против его коронованного патрона] выступили огромные, непреоборимые силы».34

Первостепенно важно, однако, заметить, что в эпоху наполеоновских войн среди этих «непреоборимых сил» было уже не одно лишь темное провинциальное дворянство, подозревавшее Сперанского в самом жутком – в стремлении «побудить народ произнести великое и страшное требование».35 Или, как записывала в дневнике Варвара Бакунина, в том, что он «хотел возжечь бунт вдруг во всех пределах России и, дав волю крестьянам, вручить им оружие на истребление дворян»36 Иначе говоря, выступили против Сперанского не только образованное общество, в чьих салонах говорили об убийстве императора «как о дожде или хорошей погоде», и даже не только знаменитости XVIH века, как Державин или официальный историограф империи Карамзин (о котором нам, конечно, предстоит говорить подробно). Еще важнее, пожалуй, что среди «непреоборимых сил» этих был наполеоновский гегемонизм. Именно он, похоже, и объединил против реформы высшее петербургское общество с темной помещичьей массой, заполнив тем самым пропасть между ними, столь очевидную еще в годы молодости Александра.

Не до нововведений было в ту пору России. Её унизили, ей угрожала опасность. Другое дело, что вместо естественного в таких обстоятельствах патриотического подъема объединительной платформой оппозиции реформе оказался консервативный национализм, которому отныне суждено было в России большое будущее. Император Александр, совсем еще недавно привлекавший образованное общество своим обаянием и либерализмом, просто не заметил этой роковой подмены. А в ней между тем и заключалась угроза

М.Н. Покровский. Цит. соч., с. 213.

Ю.С Пивоваров. Цит. соч., с. 6i.

А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 211.

Там же, с. 239.

грядущего исторического тупика и николаевской реакции, которые в конечном счете окажутся куда опаснее для России, чем даже сам Наполеон со всем его гегемонизмом.

Глава третья Метаморфоза Карамзина

реакции Опаснее потому, что, начавшись с резонной реакции на хамскую сверх– державность Франции, очень скоро перерастет этот национализм в антиевропейскую культурно-политическую ориентацию. Под его знаменем большинство образованного общества России примирится с хамством николаевской геополитики, когда, сменив на сверхдержавной должности Францию, станет Россия распоряжаться в Европе, давить Польшу, Молдавию, Валахию и Венгрию и с поистине наполеоновской бесцеремонностью домогаться Константинополя. Отныне большинство это не только не будет осуждать отечественное сверхдержавное хамство, но станет гордиться им как проявлением возвращенного России величия. Наполеона-то в конце концов оказалось возможно вышибить из страны за несколько месяцев, а вот от консервативного национализма так и не смогла российская элита отделаться и за два столетия.

После стольких локальных стычек с «восстановителями баланса» нет смысла, я думаю, напоминать читателю, что смотрят они совсем иначе и на консервативный национализм, и на крушение кон– »

ституционной реформы. Реформа, с ихточки зрения, обречена была с самого начала совершенно независимо от истерической кампании, развязанной против Сперанского (и Александра Павловича). Обречена просто потому, что, по мнению, например, Б.Н. Миронова, была, как мы помним, «антинациональной» и вдобавок еще не соответствовала «архетипам русского сознания».37 Об А.Н. Боха– нове, который усмотрел в ней страшную угрозу «преобразования России в правовое государство», и говорить нечего. Роли геополитики в крушении реформы не заметили они вовсе, а рождение консервативного национализма пылко приветствуют. Тот же Миронов,

■Э 7

Знамя

Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.2, с. 216.

например, уверен, что идеология эта ставила себе целью «создать национальные идеалы, которые сплотили бы государство, образованное общество и народ в единое целое».38.

Допустим. Но как же тогда объяснить, что так упорно отказывал этот консервативный национализм народу даже в элементарном образовании? И почему на протяжении десятилетий пытался он подменить европейское просвещение народа специальным мужицким или, лучше сказать, московитским просвещением, сознательно консервируя в крестьянстве эти самые московитские «архетипы русского сознания»? Короче, почему так отчаянно стремился консервативный национализм углубить послепетровскую пропасть между образованным обществом и народом, расколоть Россию вместо сплочения её «в единое целое»?

Глава третья Метаморфоза Карамзина

Поскольку читатель не найдет у «восстановителей баланса» не только ответа на эти вопросы, но и самих вопросов, давайте повнимательнее присмотримся к тому, что же именно защищали консер– вативные националисты, так дружно ополчившиеся на «европейские затеи» Сперанского.

Московитское

просвещение Опасная тема «народа» впервые явилась во всей этой истории в виде доноса императору, подписанного «граф Ростопчин и москвичи», того самого, что обвинил Сперанского в попытке «побудить народ произнести великое и страшное требование». Да еще, пожалуй, в шутливой записке самого Сперанского императору, где он перечислял все приписываемые ему грехи: «В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитником вольности, гонителем рабства...»39

Если, однако, серьезно предположить, что его конституционная реформа действительно была лишь обходным маневром для постепенного уничтожения пропасти между двумя Россиями,то в слухах

Там же.

А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 222 (выделено мною. – АЛ.)

Глава третья Метаморфоза Карамзина

этих и впрямь что-то было. Во всяком случае они дают нам возможность заглянуть в подсознание, если угодно, провинциального дворянина, где соревновались между собою патерналистская уверенность в своём праве быть народу «отцом и судьей» и традиционный ужас перед его «великим и страшным требованием». В конце концов, если верить Миронову, «практически на каждого помещика хотя бы раз в его жизни нападали крестьяне».40

Патернализм, естественно, требовалось всемерно пропагандировать, а страх тщательно скрывать. В сознание прорывался он разве что в ситуации экстремальной. Вспомним хотя бы донос Ростопчина или паническую запись в дневнике Варвары Бакуниной.

На самом деле народ и понятия не имел, что весь этот скандал с неудавшейся конституционной реформой вообще имел к нему какое бы то ни было отношение. Самодержавие, прав А.Н. Боханов, по-прежнему оставалось для него понятием сакральным, грамоты он не знал и о правовом порядке имел такое же представление, как об астрономии. В конце концов, все эти скандалы происходили в чужой для него петербургской России, а он-то по-прежнему жил в московитской.

i '

Важно понять, однако, что жил он в ней не по собственному осознанному выбору в пользу именно такой, рабской жизни. Огромные ресурсы московитского просвещения брошены были на то, чтобы он никогда и не заподозрил самого существования выбора. Разумеется, этого фундаментального обстоятельства «восстановители баланса» не ^поминают вообще. На самом деле, однако, прав был и Радищев: народ не столько жил (в том, во всяком случае смысле, в каком это понималось в XIX веке), сколько выживал. Родился, крестился, работал в поте лица на чужого дядю, женился (если, конечно, не попадал в рекруты) и умирал – не оставив детям ни мысли о счастье, ни нажитого добра, ни надежды на то, что их жизнь станет когда-нибудь лучше, чем его собственная.

И что бы ни говорил Б.Н. Миронов о крепостничестве как об «органической и необходимой составляющей российской действительности», едва ли пожелал бы он своим близким участи, при которой их можно было сечь на конюшне и продавать как скот. При ко-

40 Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.1, с. 405 (выделено овтором).

торой всё, чтоу нихбыло, включая их собственных детей, принадлежало другим. В этом смысле даже император Александр оказался, как мы видели, единомышленником диссидента Радищева.

Глава третья

МетаМОРФОЗаКаРаМЗИНа «УМНЫЙ немец» БаронГакстга-

узен-Аббенберг знаменит тем, что первым обнаружил в России крестьянскую общину. Корней Иванович Чуковский оставил нам такую ироническую ремарку об этом его эпохальном открытии: «Вот так умный немец! Немудрено, что он свихнул и Герцена, и славянофилов, и народников! Что делали бы они, если бы он в 1843 г0ДУ поехал не в Россию, а, например, в Абиссинию?»41 Как бы то ни было, барон вполне может считаться первоклассным знатоком внутренней жизни тогдашней России. И между другими наблюдениями приводит он такой урок, если угодно, политинформации, который давал своим крестьянам один из встреченных им помещиков: «Я ваш хозяин, а мой хозяин император. Император может приказать мне, и я должен ему повиноваться, но он не приказывает вам. Я император в своем поместье, я ваш бог и отвечаю за вас перед Всевышним»42

По правде сказать, очень уж подозрительно звучит этот помещик у Гакстгаузена, словно и впрямь начитался барон гоголевских Выбранных мест из переписки с друзьями. Именно такие ведь «просветительские» речи и рекомендовал Николай Васильевич помещикам. «Мужика, – учил он, – не бей. Съездить его в рожу еще не большое искусство. Это сумеет сделать и становой, и заседатель, и староста... Но умей хорошенько пронять его словом. Это будет в несколько раз полезней подзатыльников и зуботычин»43

Как именно «пронять мужика словом» объяснялось подробно, – и до ужаса похоже на то, что слышали мы от барона: «Собери прежде всего мужиков и объясни им, что такое ты и что такое они.

К.И. Чуковский. Дневник 1901-1929, М., 1997, с. 215.

Baron August Ludwig Maria von Haxtgauzen-Abbenberg. The Russian Empire: Its People and Resources, London, 1856, vol.i, p. 335.

H.В. Гоголь. Духовная проза, М., 1992, с. 164.

Что помещик ты над ними потому... что ты родился помещиком... равно как и они также, родясь под властью, должны покоряться той самой власти, под которой родились».44

Самого поучительного в этом «мужицком просвещении» барон, однако, не услышал.

«Потом скажи им, что заставляешь их трудиться и работать вовсе не потому, чтоб нужны были тебе деньги на твои удовольствия, и в доказательство тут же сожги перед ними ассигнации, чтоб они видели действительно, что деньги для тебя нуль, но что потому заставляешь их трудиться, что Богом повелено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб... ибо, заленившись, мужик на всё способен – делается и вор и пьяница... Чтоб они видели ясно, что ты во всем, что до них клонится, сообразуешься с волей Вожией, а не с какими-нибудь европейскими затеями»45 А потом... «поработай [на этой „просветительной ниве"] только год, а там дело уже само собой пойдет работаться так, что не нужно будет тебе и рук прилагать. Разбогатеешь ты, как Крез»46 Сожженные ассигнации таким образом окупятся сторицей. Они всего лишь маленькое просветительское, так сказать, капиталовложение, обещающее неисчислимые дивиденды.

Право, впечатление такое, что читаешь инструкции белому человеку о том, как заставить работать туземцев. Пуще всего надлежит следить, чтобы как-нибудь не проникли к туземцам «европейские затеи». Потому что их дело обогащать тебя, «как Креза», а не книжки читать: «Учить мужика грамоте, чтоб доставить ему возможность читать пустые книжонки, которые издают для народа европейские человеколюбцы, есть действительно вздор».47 Да и не будет у мужика для этого вздора времени, если ты сумеешь его убедить, что «Богом повелено трудом и потом [а не чтением] снискивать себе хлеб». И правда, ведь «после стольких работ никакая книжонка не полезет в голову и, пришедши домой, он заснет как убитый богатырским сном»48 Вот

Там же, с. 161.

Там же, с. 161-162.

Там же, с. 168.

Там же, с. 165.

Там же.

и правильно. Поскольку «по-настоящему ему и не следует знать, есть ли какие-нибудь книги, кроме святых».49

Только у бесконечно простодушного и откровенного Гоголя, уверенного, что «действовал твердо во имя Бога, когда составлял мою книгу, во славу Его святого имени, а потому и расступились передо мною все препоны»,50 могла так бесстыдно обнажиться перед нами суть московитского просвещения. Не только отнять у народа человеческую жизнь, но и отрезать ему самую возможность узнать, что существует на свете такая человеческая жизнь, – вот же в чем была, как мы сейчас видели, эта суть. Один из будущих «декабристов без декабря», как называли тогда либеральную молодежь, по тем или иным причинам не проходившую по декабристскому делу, Петр Андреевич Вяземский так выразил эту простую мысль в письме А.И. Тургеневу еще за десятилетие до того, как начал Гоголь писать свои Выбранные места и за полтора столетия до мироновской апологии крестьянского рабства. «Там, где учат грамоте, – писал Вяземский, – там от большого количества народа не скроешь, что рабство – уродливость и что свобода, коей они лишены, такая же неотъемлемая собственность человека, как воздух, вода или солнце».51

Глава третья

Метаморфоза Карамзина ^ ^ ^ ^ q

бурмистру Нам повезло. Мы знаем

о московитском просвещении только по книгам. Но декабристы-то выросли среди этого ужаса. А потом еще и прошли в составе победоносной армии всю Европу, собственными глазами увидев, что народ может жить и по-человечески. И что без московитского просвещения гоголевские мужики могут ведь и впрямь стать свободными людьми. Нам сегодня трудно даже представить себе, как стыдно было декабристам жить с сознанием того, что в Европе это возможно, а в отечестве нет.

Там же.

Там же, с. i8.

М.И. Гиллельсон. П.А. Вяземский, Л., i960, с. 40.

Некоторое, пусть бледное представление об этом дают разве что статьи их конституционных проектов. Читаем у Никиты Муравьева: «Разделение между благородными и простолюдинами не принимается, поелику противно вере, по которой все люди – братья».52 У Павла Пестеля: «Рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно отречься от гнусного преимущества обладания другими людьми».53 И – самое трогательное – читаем у того же Муравьева торжественное обещание: «Раб, прикоснувшийся к российской земле, становится свободным».54Только имея в виду эту бескорыстную преданность декабристов делу свободы, поймем мы смысл реплики Ивана Пущина: «Нас по справедливости назвали бы подлецами, если бы мы пропустили этот единственный случай».55 Или письмо Гаврилы Батенкова из Петропавловской крепости: «Наше тайное общество состояло из людей, которыми Россия всегда будет гордиться. Чем меньше их было, тем больше их слава. При таком неравенстве сил голос свободы мог звучать [в России] лишь несколько часов, но как же прекрасно, что он прозвучал...»56Нам нет надобности входить здесь в детали идеологии декабристов, мы подробно поговорим о ней в третьей книге трилогии.57 Упоминаю я сейчас об их конституционных проектах лишь затем, чтобы показать читателю, как хорошо усвоили они уроки Сперанского. И еще, пожалуй, чтобы дать ему возможность сравнить их негодование по поводу крестьянского рабства с отношением к нему главного героя этой главы Николая Михайловича Карамзина.Он был одним из самых блестящих и просвещенных современников Сперанского, он объехал Европу задолго до декабристов и ничуть не меньше их понимал цену свободы и правового порядка. И тем не менее под влиянием все той же геополитической бури

52 М.В. Довнар-Запольский. Идеалы декабристов, М„ 1907, с. 396.

сэ

Б.Б. Глинский. Борьба за конституцию. 1612-1861, Спб., 1906, с. 184.

М.В. Довнар-Запольский. Цит. соч., с. 396.

Ю.М. Лотман. Карамзин, Спб., 1997, с. 327.

Cited in MikhailZetlin. The Decembrists, NY, 1958, p. 252.

А.Л. Янов. Драма патриотизма в России, выход книги заплонирован на 2008 год.

J

К ^ -Г| И – j

J

Николой Михайлович 1 Карамзин I

в Европе стал он самым авторитетным идейным оппонентом Сперанского, отцом-основателем консервативного национализма и, что важнее в контексте московитского просвещения, не испытывал решительно никаких негативных эмоций по поводу крестьянского рабства.

Посмертная судьба этого человека удивительна. Его репутацию яростно отстаивали – и отстаивают – и «русские европейцы», и «восстановители баланса», и либералы, и националисты. Право, немного найдется репутаций в истории русской общественной мысли, за которые так охотно обнажили бы меч и А.Н. Боханов, ненавидящий «петровский эксперимент», и Ю.С. Пивоваров, уверенный в ценности «русско-европейской цивилизации России, ело-

жившейся у нас в результате реформ Петра».58 И Ричард Пайпс,59 и Ю.М. Лотман.60

При всем том человек этот был не только практикующим крепостником. Он оставил нам документ, свидетельствующий об искреннем его расположении к московитскому просвещению. Я говорю о частном письме, адресованном бурмистру, управляющему одним из его поместий. Вот оно.

«Пишешь ты ко мне, бурмистр, что хотя и приказал я женить крестьянского сына Романа Осипова на дочери бывшего поверенного Архипа Игнатьева, но миром крестьяне того не приказали: кто же из вас смеет противиться господским приказаниям? Думаю, что зто по глупости вашей и для того вам на сей раз спускаю, но снова приказываю вам непременно женить упомянутого Романа на дочери Архиповой... А если вперед осмелится мир не исполнять в точности моих предписаний, то я не оставлю сего без наказания. Всякие господские повеления должны быть святы для вас: я вам отец и судья. Моё дело знать, что справедливо для вас и что полезно... Кликушам объявить моим господским именем, чтоб они унялись и перестали кликать. Если не уймутся, то приказываю тебе высечь их розгами».61

Глава третья

Метаморфоза Карамзина КОНфрОНТЭЦИЯ Нет, в отличие

от дремучего фанфарона, подслушанного Гакст– гаузеном, автор не объявляет себя ни императором, ни тем более богом для своих мужиков, только отцом их и судьею. Впрочем, и он уверен, что господские повеления должны быть для них «святы». И не сказать, чтобы так уж заботился он о судьбе неведомой «дочери Архиповой» (похоже, что он даже имени её не знает). Просто, надо полагать, хотел, чтобы одним потенциальным рекрутом было в его деревне меньше. И решение деревенского мира, противоре-