Текст книги "Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 114 страниц)

Разумеется, чтобы ответить на эти вопросы, потребовались бы и многолетние архивные изыскания, и генеральная ревизия всего наличного документального материала, который никогда под этим углом зрения не рассматривался. Просто общепринятая схема событий между 1849-м и 1853 годами этого не требовала. Зачем, если решение загадки было известно заранее? Есть, однако, выход из затруднения. И он, конечно, тот же самый, к которому я прибег, пытаясь проверить гипотезу о множественности николаевских внешнеполитических сценариев. Обратимся к конкретным событиям. Почему, в самом деле, не посмотреть, не объясняет ли наша гипотеза эти события лучше, нежели общепринятый стереотип?

Гпава пятая

восточный вопрос Продолжение

л

или поворот: Возьмем, допустим, восстание болгарских крестьян против турок в начале 1850-х. Французский историк А. Мале уверенно утверждает, что оно было спровоцировано русскими агентами с целью дать Николаю возможность вмешаться в турецкие проблемы – в защиту угнетенных православных.125 Другое дело, что ничего из этой попытки не вы-

125 «История», т. 5, с. 203.

шло. В Стамбуле правил тогда еще один кандидат в турецкие Петры, султан Абдул Меджид, в очередной раз пытавшийся преобразовать свою империю в европейском духе. В разгаре была Великая Реформа (Танзимат). И у султана были сильные либеральные помощники. Недаром еще в 1848-м сочувствовали турки конституционному движению в Валахии, которое задушил Николай. Как бы то ни было, известно, что три года спустя один из сотрудников султана Омер-паша очень быстро уладил дело в Болгарии к полному удовлетворению крестьян и повода для вмешательства России не оказалось.

Но что знаем мы о причине столь резкого изменения позиции Николая в отношении восставших против легитимного государя мятежников, пусть и православных? Ведь и греки православные, а он пальцем не шевельнул, чтобы им помочь. И уж тем более ни при каких обстоятельствах не послал бы он в Грецию секретных агентов для разжигания мятежа. Как объяснить с точки зрения стереотипа такое поведение Николая, всю жизнь неуклонно стоявшего на страже легитимизма? Между тем погодинский сценарий объясняет его превосходно. Перед нами совершенно очевидно поворот, и крутой притом поворот, а вовсе не продолжение прежней политики.

Возьмем дальше знаменитый «спор о ключах» к святым местам в Иерусалиме и Вифлееме, спор, с которого, собственно, и началась Крымская эпопея. Нет смысла входить в его подробности. Вкратце суть дела в следующем. Начиная с глубокого Средневековья в Палестине шла постоянная свара между местными монахами (не закончившаяся, кстати, и по сей день) за контроль над этими самыми «ключами». На них претендовали, с одной стороны, католики, с другой – православные (главным образом греки) и монофизиты армяне. С 1535 года католикам покровительствовала Франция и «ключи» принадлежали им. В 1757 году, воспользовавшись тем, что Франция утратила интерес к церковным делам, православные добились контроля над тремя из двенадцати святынь, а в 1808-м и над остальными девятью.

Луи Бонапарт, с декабря 1848-го президент Французской республики, потребовал у султана восстановить справедливость. По чисто внутриполитическим причинам, разумеется. Для государственного переворота, который он задумал, ему нужна была помощь ка

толического духовенства. Но Николаю-то помощь духовенства, тем более греческого или армянского, была ни к чему. А он вдруг принял обиды православных и монофизитовтак близко к сердцу, что готов был из-за них воевать с Турцией. Султану была отправлена угрожающая нота, где ему опять припомнили Кучук-Кайнарджийский договор 1774 года, дававший царю право покровительствовать православным в Оттоманской империи.

До начала 1850-х право это имело характер вполне эфемерный. Ни в Адрианопольском договоре 1829 года, ни в Ункиар Искелеси в 1833-м, ни тем более в Лондонской конвенции 1841-го речи о нем всерьез не было. Естественно, что в Стамбуле не придавали этому символическому покровительству ровно никакого значения. Теперь, однако, ситуация резко изменилась. До такой степени резко, что Россия отказалась от компромиссного предложения Луи Бонапарта разделить «ключи» между православными и католиками поровну. Она настаивала не только на том, что «ключи» принадлежат православным, но и на том, что её покровительство им носит вовсе не символический, но вполне реальный характер.

Требование было неслыханное. На самом деле речь шла о том, чтобы Порта отказалась от суверенитета над 12 миллионами своих подданных.

«Чтобы правильно оценить это требование, – комментировал русский историк, – стоит себе представить казанских татар, получающих право жаловаться на императора Николая турецкому султану, – причем, с представлениями последнего Николай обязан был считаться и их удовлетворить».126 А теперь представьте себе, что было бы, если бы эти казанские татары представляли половину всех подданных Николая – и турецкий султан вдруг потребовал для себя права быть вторым их государем.

Международная дипломатия таких прецедентов не знала. Царя бы поняли, затей он спор о территориальных претензиях к Турции, о протекторате над Константинополем, о контроле над проливами, даже о «ключах» к святым местам. Но потребовать у легитимного государя уступить суверенитет над половиной его подданных – это выглядело попросту невероятно. Одно из двух,

126 ИР. вып. 9, с. 15-16.

шептались в европейских столицах: либо царь сошел с ума, либо он так неуклюже провоцировал войну.

Глава пятая Воаочный вопрос

Я понимаю, что столь умопомрачительный поворот поддается и стереотипному объяснению. Закружилась, мол, у Николая голова от своего всемогущества, вот он и потребовал невозможного. Но сама религиозная форма, в которой это немыслимое требование было предъявлено, ложится скорее, согласитесь, в православно-славянский сценарий Погодина. Тем более, что, как мы уже знаем, в чем-в чем, но в симпатиях к зарубежным единоверцам Николай до тех пор замечен не был. Перед нами, похоже, опять-таки поворот, а не продолжение прежней политики.

Неисполнимая

миссия Про АХ. Меншикова, которого Николай послал в Стамбул 28 февраля 1853 года с немыслимым поручением добиться от султана официального подтверждения Кучук-Кайнарджийского договора почти столетней давности, Герцен рассказываеттакой анекдот.

«Чаадаев часто бывал в Английском клубе. Раз как-то мор– *ской министр Меншиков подошел к нему со словами:

Что это, Петр Яковлевич, старых знакомых не узнаете?

Ах, это вы! – отвечал Чаадаев. – Действительно не узнал. Да и*что это у вас черный воротник? Прежде, кажется, был красный.

Да разве вы не знаете, что я морской министр?

Вы? Да я думаю, вы никогда и шлюпкой не управляли.

Не черти горшки обжигают, – отвечал несколько недовольный Меншиков.

Да, разве на этом основании, – заключил Чаадаев».127

Я это к тому, что о дипломатии чрезвычайный посланник Николая имел, примерно, такое же представление, как за четверть века до того о морском деле. С точки зрения стереотипа, выбор этот объяснить невозможно. Тем более, что выбирать Николаю было из кого.

127 А.И. Герцен. Былое и думы, Л., 1947, с. 235.

Почему не послать, например, таких компетентных людей, как А.Ф. Орлов, или П.Д. Киселев, или, наконец, Ф.И. Бруннов? Сточки зрения погодинского сценария, однако, Меншиков был кандидатом идеальным. Достаточно сказать, что начал он свою миссию с того, что отказался встретиться с турецким министром иностранных дел Фуадом эффенди, обозвав его «лживым субъектом». Султану пришлось уволить ни в чем неповинного эффенди.

Новому министру Рифаат паше Меншиков под строжайшим секретом поведал требование царя подтвердить договор, по которому суверенитет над православными подданными султана принадлежал бы России. Публика, объяснил он министру, должна оставаться в убеждении, что его миссия заключается лишь в улаживании вопроса о «ключах». Нечего и говорить, что уже на следующее утро о требовании Меншикова жужжал весь дипломатический бомонд Стамбула.

И поскольку у английского посла лорда Редклиффа, главного советника султана, в одном мизинце было больше дипломатического искусства, чем у никогда не управлявшего дипломатической шлюпкой Меншикова, на этом неуклюжем маневре он его и подловил. Порта тотчас же подтвердила торжественным указом права греческих и армянских монахов на «ключи», а также все привилегии православных подданных султана. Официальный конфликт был на этом исчерпан. Неофициально Рифаат паша посоветовал Мен– шикову «не добиваться нового договора и все будет улажено».128

Растерянный Меншиков, естественно, запросил новых инструкций у императора. Николай повелел предъявить Порте ультиматум. Даже Линкольн сердито замечает: «Компромисс и умеренность не были тем путем, которым желал идти Николай».129 Он объясняет этот неожиданный экстремизм императора тем, что «Николай постарел, так же, как его министры и близкие советники... По мере того, как их ряды редели, заменяли их люди малоспособные... И среди них не было старых друзей, которые могли бы говорить царю правду, по крайней мере, иногда. Сам он слишком устал от напряжения править Россией четверть столетия».130

Bruce Lincoln. Op. cit., p. 357.

Ibid.

Ibid, pp. 294, 297.

Одним словом, откровенно конфронтационные инструкции Мен– шикову объясняются чем угодно – течением времени, возрастом, усталостью, бездарностью сотрудников, – но только не бьющим в глаза стремлением спровоцировать войну. Князь Меншиков, конечно, последовал инструкциям своего государя. Подождав, как было приказано, ровно столько, чтобы «дать нам закончить наши военные приготовления»,131 он предъявил туркам категорический ультиматум, не допускающий никаких обсуждений. Точнее, князь просто «передал великому визирю составленный в Петербурге текст конвенции и заявил, что она должна быть возвращена с подписью султана, больше ничего».132 На размышление дано было восемь дней.

Еще до истечения срока ультиматума французская эскадра вышла из Тулона, направляясь к Дарданеллам. И лорд Редклифф заверил султана, что «в случае неминуемой опасности у него есть полномочия потребовать от коммандора флота Её Величества в Средиземном море привести его эскадру в состояние боевой готовности».133 Удивительно ли, что 21 мая Меншиков отбыл из Стамбула с пустыми руками? И что 14 июня 1853 года в Петергофе был подписан давно заготовленный Манифест, из которого Россия узнала, что «истощив все убеждения и с ними все меры миролюбивого удовлетворения справедливых наших требований, признали мы необходимым двинуть войска наши в придунайские княжества, дабы показать Порте, к че/чу может вести её упорство»?134

Глава пят&я

Восточный вопрос ХоТвЛЭ ЛИ ВОЙНЫ

Европа? Отечественный «восстановитель баланса» В.В. Кожинов, естественно, шел дальше американского коллеги. Там, где Линкольн видел одряхление Николая и бездарность его сотрудников, Кожинов, как мы уже знаем, ус-

A.M. Зайончковский. Восточная война в связи с современной ей политической обстановкой, Спб., 1908, т. 1, с. 399-400.

ИР, вып. 9, с. 16.

Bruce Lincoln. Op. cit., p. 337.

ИР, вып. 9, с. 16.

мотрел заговор против России. Участниками его были не только русские дипломаты с нерусскими фамилиями, но и, конечно, европейские державы. Цель заговора состояла в том, чтобы спровоцировать Николая на смертельно опасный конфликт с Европой. Хотя практически невозможно вычислить, что, собственно, кроме профессионального крушения, могли выиграть от такого предательства русские дипломаты и зачем был такой конфликт Европе, Кожинов опирается на авторитетные имена.

Среди них и Ф.И. Тютчев, и Е.В. Тарле, который тоже опубликовал в 1952 году двухтомную монографию о Крымской войне. Писалась она, правда, в самые мрачные времена сталинизма, в разгар кампании против «низкопоклонства перед Западом» и, к сожалению, не избежала веяний эпохи. Так или иначе, Тарле действительно утверждал, что «барон Бруннов в Лондоне, Мейендорф в Вене, даже Будберг в Берлине... следовали указаниям своего шефа-канцлера... и писали иной раз не то, что видели их глаза и слышали их уши», тогда как «Нессельроде собирал эти лживые сведения и подносил Николаю».135 При желании это и впрямь можно истолковать как заговор. Тем более, что Тютчев так прямо и говорил: «Ну вот, мы в схватке со всей Европой, соединившейся общим союзом. Союз, впрочем, неверное выражение, настоящее слово заговор... В истории не бывало примеров гнусности, замышленной и совершённой в таких масштабах».136

Так, может, Кожинов прав и заговор действительно был? Как распутать этот клубок противоречий? Я предлагаю очень простой тест, способный совершенно точно определить, кто был истинным автором той «гнусности», о которой говорил Тютчев. Состоит тест в следующем. Понятно, что без участия Англии никакого европейского союза против России быть не могло. А уж войны тем более. Понятно далее, что покуда у руля Форин-оффиса в Лондоне стояли симпатизировавшие Николаю тори, воевать с Россией Англия не стала бы ни при каких обстоятельствах. Стояли тори у руля прочно. Без помощи извне у лидера конкурировавших в ними вигов Пальмерстона и впрямь не было ни малейших шансов отнять у них

В.В. Кожинов. Цит. соч., с. 337.

контроль над иностранными делами. Отсюда и тест: действительным архитектором европейского союза против России (или «заговора», на языке Кожинова) мог быть только тот, кто свалил бы в Лондоне дружественное России правительство тори и помог Пальмерстону вернуться к власти. Так кто же на самом деле был этим злодеем?

Сначала, однако, вступимся за честь русских дипломатов, пусть и с нерусскими фамилиями. Филипп Иванович Бруннов был одним из двух-трех первоклассных профессионалов, которыми располагал тогда Николай. У историков едва ли есть основания подозревать его в неискренности, не говоря уже о предательстве, когда он сообщал императору о таком, например, страстном монологе старого лорда Абердина, главы Форин-оффиса: «Тот, кто бросит мир в бездну из-за дела, которое я нахожу несправедливым, примет на себя ответственность, какой я на свою совесть не возьму. Я не согласен кончить свою карьеру революционной и подрывной войной. Мое решение твердо: я эту войну вести не буду, пусть ведет её кто-нибудь другой».137 И точно так же не погрешил против истины граф Нессельроде, утверждая, что «личный характер и прежния дипломатические действия лорда Абердина подают верное ручательство в его благоразумии и умеренности».138Просто Николай так никогда и не понял, что при конституционном ст^ое все уверения Абердина определяли курс английской политики лишь покуда он был у власти. При первом же поражении в парламентской борьбе о его ручательстве можно было забыть. Еще хуже, что такую элементарную вещь относительно политического процесса в конституционных государствах до сих пор не поняли отечественные «восстановители баланса». Точно так же, как Николай, не привыкли они, похоже, к тому, что политический курс страны определяет не начальство, но общественное мнение и отражающая его парламентская борьба.

Британские тори, как объясняет американский историк Дэвид Голдфранк в самой, пожалуй, авторитетной – и самой современной – монографии о происхождении Крымской войны, дей-

ИР, вып. 9, с. 18.

ствительно считали схватку с Россией в защиту Турции «революционной и подрывной». И у них были для этого веские основания. Во-первых, военный конфликт мог затянуться и привести к непредвиденным последствиям, например, к новому раунду революционных взрывов в Европе. Или к распаду Турции и в конечном счете к падению правительств, которые эту войну затеяли. Во-вторых, война была бы разорительна для британской торговли. В-третьих, наконец, тори вовсе не желали ослабления России и тем самым укрепления бонапартистской Франции. С другой стороны, французские националисты, взявшие верх в Париже с воцарением Бонапарта, не видели ни малейшего смысла в том, чтобы посылать своих сыновей умирать за британские торговые интересы в Турции.139

Глава пятая Восточный вопрос

Короче, как совершенно правильно сообщали тогда русские дипломаты, шансов на то, что Европа объединится против России, было в начале 1850-х и впрямь ничтожно мало. Кто-то должен был сильно постараться, чтобы примирить все эти противоречившие друг другу интересы, сбросить правительство тори в Лондоне и подвигнуть Англию и Францию на союз. И тем более на совместную войну против России. Вопрос был лишь втом, кто займется этой «объединительной» работой.

Несостоявшийся

десант А теперь проследим за развитием событий, приведших к падению правительства тори в Лондоне. Конечно, бывший президент Луи Бонапарт, с декабря 1851 года император Франции Наполеон III, не мог просто бросить Турцию на произвол судьбы – и русского самодержца. В конце концов и ввязались-то турки во всю эту историю именно из-за его притязаний на «ключи» к святым местам в Палестине. Я не говорю уже, что Турция, как мы помним, была в разгаре своей Великой Реформы, на которую многие во Франции возлагали большие надежды, видя в ней последний шанс на выздоровление «больного человека

139 David Gold frank. Op. eft., p. 181.

Европы». Некоторые даже подозревали, что потому царь и вознамерился сокрушить Турцию именно сейчас, чтобы не дать ей окончательно выздороветь.

А в Петербурге между тем работа по объединению Европы против России шла полным ходом. Еще 25 декабря 1852 года Нессельроде рекомендовал императору прежде, чем приступать к военным приготовлениям, отправить в Стамбул чрезвычайного посланника, который обсудил бы с султаном идею «обновить и дополнить Кучук– Кайнарджийский договор».140 Царь ответил резко: «Нечего больше обсуждать, нужно начать приготовления немедленно. Остальное пусть решит Бог».141 И приказал вице-адмиралу В.И. Корнилову «подготовить всё необходимое для экспедиции в Босфор».142 А также распорядился начать мобилизацию четвертого и пятого армейских корпусов. 5 января 1853 года, т.е. почти за два месяца до визита Меншикова в Стамбул, план экспедиции в Босфор был завершен. 19 января 16 тысяч штыков и 32 орудия были готовы к внезапному десанту в Константинополь, дабы предвосхитить вмешательство англо-французского флота.

Понятно, что такой десант тотчас свалил бы правительство тори в Лондоне и таким образом немедленно ответил на вопрос нашего теста о том, кто был действительным архитектором «заговора против России». К счастью, эта первая попытка развязать европейскую и*ойну не удалась. Никто толком не знает, почему. Голдфранк считает, что Нессельроде, Меншиков и «самый эрудированный из русских послов» Бруннов отсоветовали.143 Но о том, что Николай с этой идеей не расстался, свидетельствует документ, написанный его рукою, когда Меншиков уже был в Стамбуле:

«Думаю, что сильная экспедиция с помощью флота, прямо в Босфор и в Царьград, может всё решить весьма скоро. Ежели флот в состоянии поднять в один раз 16 тысяч человек с32 полевыми орудиями, при двух сотнях казаков, то сего достаточно, чтобы при неожиданном появлении не только овладеть Босфором, но и самим

Ibid., р. юб.

Ibid., р. 109.

Ibid., р. 133.

Ibid., р. 118.

Царьградом. Буде число войск может быть и еще усилено, тем более условий к удачел>.144 Добавьте к этому неслыханный в анналах мировой дипломатии ультиматум Меншикова и неожиданно откровенные беседы Николая с британским послом в Петербурге сэром Гамильтоном Сеймуром – и вас уже едва ли удивит, почему английская и французская эскадры торопились в мае 1853 г°Да к Дарданеллам. Торопились, несмотря на сопротивление британских тори и французских националистов.

Гпава пятая

Воаочный вопрос НеТСрПвНИв

Николая В одной из бесед с Сеймуром Николай так объяснил свою позицию. Турция, сказал он, «впала в состояние такой дряхлости», что этот «больной человек» того и гляди помрет и труп его «останется на руках удержав». Благоразумно ли «довести дело до такого сюрприза», не подготовив заранее «какой-либо системы»? «Я говорю с вами как с другом и джентльменом. Если мне удастся столковаться с Англией по этому вопросу, остальное мне неважно; я решительно не интересуюсь мнением и действиями других».145

В следующей беседе Николай положил карты на стол. Его инте– ресуютлишь славянские и православные области Турецкой империи – дунайские княжества, а также Болгария и Сербия. Они должны перейти «под покровительство России». В обмен он предложил англичанам Египет и Крит: «этот остров вам подходит и я не вижу, почему бы он не мог войти в состав английских владений». Пожалуйста, просил он посла, «предложите вашему правительству высказать свое мнение по этому вопросу. Я прошу от него не обязательств или формальной конвенции, а свободного обмена мнениями и слова джентльмена. Между нами этого довольно. Промедление лишь продлит мучения больного».146 ч

ИР, вып. 9, с. 17.

«История», т.5, с. 206.

Николай отчаянно торопился. И посмотрите, как точно совпадает его оценка момента с оценкой Погодина:

«По отношению к туркам мы находимся теперь в самом благоприятном положении... Мы можем сказать, вы отказываетесь обещать нам искреннее, действительное покровительство вашим христианам, которого мы единственно требуем... так мы требуем теперь освобождения славян – и пусть война решит наш спор. Наши враги... только и ждут, чтоб мы обробели и отказались от миссии, нам предназначенной со времени основания нашего государства».и? На сэра Гамильтона, однако, торопливость Николая произвела впечатление прямо противоположное. Император показался ему «некомпетентным и опасным».148 Он полагал, что «государь, который с таким упорством настаивает на немедленном падении соседнего государства, в душе твердо решил, что наступила пора не дожидаться его разложения, а ускорить его».149 Таким образом, император, вопреки совету Бруннова, способствовал расколу в рядах сочувствовавших ему тори, на этот раз действительно сделав шаг к проверке нашего теста. Хворосту в костер подбросил меморандум Нессельроде, попытавшегося исправить ошибку Николая: «Истинные намерения императора другого, высшего порядка, нежели это представляют себе в Константинополе, а возможно, и в других местах... Его Величество руководится своей совестью».150

Автор предисловия к книге Голдфранка заметил по этому поводу: «Самодержец, в распоряжении которого огромная армия и который „руководится своей совестью," – устрашающий фено– мен в современной истории».151 Во всяком случае торийский министр Кларендон, прочитав меморандум Нессельроде, не поверил своим глазам. «Либо я сплю, – воскликнул он, – либо Россия всё это время нас дурачила».152 А царь еще и усугубил свою ошиб-

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 79. David Goldfrank. Op. crt., p. 127. «История», т. 5, с. 207. David Goldfrank. Op. crt., p. 150. Ibid., p. XVII. Ibid., p. 153.

ку, без всякой надобности оккупировав, опять-таки вопреки совету Бруннова (и даже Меншикова), дунайские княжества. Дипломаты советовали оккупировать любую область в азиатских владениях Турции, например, Баязет или Каре. В этом случае угроза касалась бы одной Турции и не насторожила бы ни Англию, ни Австрию. Но что они, эти прозаические люди, могли понимать в «миссии, нам предназначенной со времени основания нашего государства»? Ведь, как уже объяснил нам Нессельроде, Его Величество мыслил в другом, непостижимом для обычных политиков измерении.

Конечно, царя беспокоила позиция Англии. Но в конце концов, говорил он, «и это меня не остановит. Я пойду вперед своим путем, как диктуют мне мои убежден ия и как требует достоинство России... Я буду настаивать на этом до последнего рубля в казне и до последнего человека в стране».[26] Так Россия фактически объявила Турции войну – девятую по счету, начиная с 1676 года.

Глава пятая

еоаочнь,йвопрос РуССКО"ТурвЦКаЯ

W

ВОИНа Вопреки Тютчеву (и Кожинову), однако, Европа и тут не торопилась сделать России «гнусность», воспользовавшись нетерпением Николая. Безтсомнения Турция могла рассматривать «превентивную» оккупацию княжеств как повод к началу войны. Тем более, что английская и французская эскадры уже стояли на якоре в Безике, в двух шагах от Дарданелл, и Александрийская дивизия, прибывшая из Египта, окопалась в Босфоре, разрушив тем самым первоначальные планы императора о внезапном десанте.

Но вместо того чтобы ответить на вызов России, Турция обратилась к посредничеству держав, подписавших договор 1841 года. Державы откликнулись. К концу июля их посланники, собравшиеся в Вене, выработали примирительную ноту, удовлетворявшую все официальные пожелания России о «ключах» к святым местам. Что касается её покровительства православным, то нота была составлена в таких

неопределенных выражениях, которые давали возможность Николаю отступить, сохранив лицо – и предотвратив войну.

«Венская нота», однако, не удовлетворила ни Россию, ни Турцию – именно потому, что обе требовали формулировок вполне определенных. Россия желала твердого обязательства Турции отказаться от суверенитета над её православными подданными. А в Турции, говоря словами французского историка, опять «пробудился мусульманский фанатизм, раздраженный изданием в России манифеста, которым Николай призывал к крестовому походу против турок. Улемы требовали, чтобы султан объявил царю войну или отрекся от престола».154 Повторялась история султана Махмуда. На крестовый поход царя улемы требовали ответить джихадом. Россия опять срывала турецкую реформу. Чтобы спасти её, 8 октября 1853 года Омер-паша потребовал от России очистить княжества в 15-дневный срок. 23 октября русско-турецкая война началась.

Глава пятая

Восточный вопрос

победа На Дунае

11 иисда На Дунае она складывалась скверно для России. Омер-паша оказался не только удачли-

вым реформатором, но и искусным полководцем в отличие от Н.Д. Горчакова, командовавшего русской армией. К тому же турецкие войска были вооружены лучше русских – у них было больше нарезных руж^й и стреляли турки хорошо. После очередного сражения Николай был близок к отчаянию. «Ежели так будем тратить войска, – писал он Горчакову, – то убьем их дух и никаких резервов недостанет на их пополнение... Потерять 2000 лучших войск и офицеров, чтобы взять 6 орудий... это просто задача, которую угадать не могу, но душевно огорчен, видя подобные распоряжения».155

Тут бы и одуматься Николаю. Если его войска оказались не в силах один на один одолеть турок в поле, то как, спрашивается, будут они выглядеть против европейских армий? Менее уверенный в своей новой миссии политик услышал бы, наверное, в дунайских не-

«История», Т. S, с. 210.

ИР, вып. 9, с. 227.

удачах грозный сигнал остановиться, оглянуться. Но царь уже закусил удила. Тем более что националистическая публика была от войны в восторге. «От всей России войне сочувствие, – сообщал из Петербурга С.П. Шевырев Погодину, – таких дивных и единодушных [рекрутских] наборов еще никогда не бывало. Крестовый поход. Государь сам выразился, что ему присылают Аполлонов Бельведер– ских на войну: в течение 29 лет он ничего подобного не видывал».156 Это Линкольну могло показаться полтора столетия спустя, что после 1848 года Николай безнадежно одряхлел. У Шевырева, наблюдавшего императора собственными глазами, было совсем другое впечатление: словно бы, обретя новую миссию, Николай торопился начать новую жизнь. «Государь весел, – писал он. – Война и война, нет слова на мир».157 Чтобы поддержать в обществе патриотический энтузиазм, Николаю сейчас нужна была громкая победа, которая разом затмила бы все известия о вялотекущем конфликте на Дунае. И Николай принял роковое решение. Вопреки ясному предостережению англичан, что они гарантировали туркам безопасность их портов, император распорядился начать морскую войну.

18 декабря адмирал Нахимов вошел на рейд Синопа – и после четырехчасового боя потопил турецкий флот (что, как выяснилось впоследствии, было не так уж и трудно, имея 716 орудий против 476 турецких). Но это и впрямь была долгожданная победа и Россия полыхала патриотическим торжеством. С.Т. Аксаков писал тому же Погодину: «Нахимов молодец, истинный герой русский».158 Адресат тоже, конечно, пребывал в восторге: «самая великая и торжественная минута наступила для нас, какой не бывало, может быть, с Полтавского и Бородинского дня».159 Патриотических стихов появилось несчетно. И публика была уверена, что синопская победа «посбавит спеси у Джона Буля» (так презрительно называли теперь в Петербурге англичан).

На самом деле это было начало конца. Можно сказать, всё, что произошло дальше между Европой и Россией – высадка союзных

Там же, с. 591.

Н. Барсуков. Жизнь и труды М.П. Погодина, Спб., 1888-1910,22 тома, т. 13. с. 18-19.

ИР, вып. 9, с. 28.

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 8о.

войск в Крыму, штурм Севастополя, капитуляция, – произошло из-за этой нелепой пощечины, которую Николай отвесил «Джону Булю». Потому что в действительности свалила она правительство тори в Лондоне. Все их антивоенные усилия в одночасье пошли прахом. «Меня обвиняют в трусости, в том, что я изменил Англии ради России, – жаловался теперь Бруннову лорд Абердин, – я больше не могу бороться, я не смею показаться на улице».160 И правда, принца Альберта, мужа королевы Виктории и антивоенного активиста, на улице освистали. Предсказание Абердина сбылось. Он, как мы помним, говорил Бруннову: «Я этой войны вести не буду, пусть её ведет кто-нибудь другой». Этот другой, давний, как мы знаем, недоброжелатель России, Пальмерстон, был теперь у руля.

Уже несколько дней спустя европейский союз против России, которому так отчаянно сопротивлялись тори, был официально подписан. Англия на глазах превращалась в того «Джона Буля», над которым смеялись русские патриоты, но которому ничего, как оказалось, не стоило превратить синопскую победу в похороны русского флота. Соединенная англо-французская эскадра вошла в Черное море и русским военным судам было приказано под угрозой уничтожения стоять на якоре в своих портах. «Мы сохраним Черное море как залог до эвакуации [русских войск из дунайских] княжеств и заключения мира», сказал по этому поводу французский министр Друэн де Люис.161

4 февраля 1854 года Наполеон III в личном письме Николаю

в последним раз попытался предотвратить европейскую войну. Он

ь

предложил России заключить немедленное перемирие с Турцией, обещая, что в случае эвакуации из дунайских княжеств, союзники уйдут из Черного моря. Вторя Погодину, Николай ответил без промедления, что «Россия сумеет в 1854 году показать себя такой же, какой она была в 1812».162 (Даже и в эту роковую минуту грезились ему, как видим, александровские лавры). А когда 27 февраля Лондонский и Парижский кабинеты официально потребовали удаления русских войск из княжеств до 30 апреля, Нессельроде высокомерно