Текст книги "Из Парижа в Кадис"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

Я описал Вам поле сражения, сударыня, разрешите теперь перейти к самому зрелищу. Как я уже имел честь Вам сообщить, мы находились прямо напротив загона. Справа от нас была ложа королевы, слева располагался аюнтамь-енто – это что-то вроде нашего мэра, его заместители и городские советники. Мы смотрели вокруг с тревожным ожиданием, с бледными лицами и растерянными глазами.

Слева от меня сидел Рока де Тогорес, прекрасный поэт, о котором я Вам уже говорил, справа – Александр, затем Маке и Буланже. Жиро и Дебароль, одетые в андалусские наряды, стояли на второй скамье. Они уже повидали десять коррид и смотрели на нас с той жалостью, какую ветераны императорской гвардии испытывали к новобранцам.

Служитель цирка отворил дверь загона и спрятался за нее. Появился бык; сделав десять шагов, он внезапно остановился, ослепленный светом и оглушенный шумом. Это был черный бык, и ленты на нем имели цвета Осуны и Ве-рагуа. Из его пасти стекала белая пена, а глаза его горели, как два огненных луча.

Что касается меня, то, должен признаться, сердце мое билось, словно я присутствовал на дуэли. «Посмотрите! Посмотрите! – обратился ко мне Рока. – До чего хорош бык!» Будто спеша подтвердить его слова, бык в ту же минуту ринулся на первого пикадора.

Напрасно тот пытался его остановить своим копьем: бык устремился прямо на острие копья и, ударив лошадь в грудь своими рогами, одним из них пронзил ее до самого сердца. Лошадь, поднятая над землей быком, била в воздухе всеми четырьмя ногами. Пикадор понял, что конь погиб, и ухватился двумя руками за верх ограждения, поспешно высвободив ноги из стремян. В тот миг, когда его лошадь рухнула на землю по одну сторону ограды, он перескочил через нее и упал по другую ее сторону. Лошадь попыталась подняться; кровь текла из двух дыр в ее груди как из открытых кранов. Минуту она стояла, пошатываясь, а затем снова упала. Бык остервенело набросился на нее и за одно мгновение нанес ей еще с десяток ран.

«Отлично! – восторгался Рока. – Это прилипчивый бык… Коррида будет прекрасной!» Я повернулся к своим спутникам: Буланже переносил зрелище достаточно спокойно; Александр сильно побледнел, а Маке вытирал струившийся со лба пот.

Второй пикадор при виде того, как неистовствует бык, стоя над агонизирующей лошадью, перепрыгнул через ограду и двинулся к нему. Но его лошадь, хотя глаза у нее были завязаны, заартачилась: она инстинктивно почувствовала, что хозяин ведет ее на смерть. Бык, заметив нового врага, ринулся на него. На этот раз все произошло молниеносно: лошадь в одну секунду опрокинулась и всем весом навалилась на грудь своего всадника. Нам послышался, если можно так выразиться, скрежет костей.

Раздалось громогласное «ура». Двадцать тысяч голосов взревели в один голос: «Браво, бык! Браво, бык!» Рока кричал вместе со всеми, и – клянусь! – я поддался общему порыву и вторил Рока: «Браво, бык!»

А бык и в самом деле был великолепен: все его тело было черным как смоль, а по его голове и плечам, напоминая алый чепец, стекала кровь двух его противников. «Каково! – радовался Рока. – Говорил же я вам, что этот бык прилипчивый!» Быка называют прилипчивым, если он, опрокинув свою жертву, продолжает с яростью нападать на нее. Действительно, этот бык не только нападал на лошадь, но и пытался достать из-под нее всадника.

Кучарес, тореадор этой корриды, подал знак группе чу-ло и бандерильеро, и они все окружили быка. Среди этой находившейся под его началом группы был и Лукас Бланко, другой тореадор, уже упомянутый мною, красивый молодой человек лет двадцати четырех – двадцати пяти, выступавший всего два года. Он унижал себя, смешавшись с чуло, но воодушевление взяло над ним верх.

Размахивая плащами перед мордой быка, чуло сумели отвлечь его. Бык поднял голову, секунду смотрел на скопище своих врагов, на их пламенеющие на солнце плащи и кинулся на Лукаса Бланко, стоявшего к нему ближе всех. Лукас ограничился тем, что быстро и изящно повернулся на одной ноге, проявляя полнейшее спокойствие; бык проскочил мимо.

Чуло, преследуемые им, понеслись к ограде. Последний из них должен был ощущать на своих плечах обжигающее дыхание животного. Достигнув ограждения, они взлетели на него. Слово «взлетели» как нельзя более точно, так как расцветка их широких накидок – голубых, розовых и зеленых – делала их похожими на стаю птиц с расправленными крыльями. Рога быка вонзились в ограду и пригвоздили к доскам плащ бежавшего последним чуло, который, перескакивая через ограду, успел набросить его на голову животного.

Выдернув рога из досок, бык какое-то мгновение стоял, покрытый розовым плащом чуло, не в силах освободиться от этой накидки, которая впитывала с плеч животного кровь, проступавшую на ней большими алыми пятнами.

Бык топтал ногами край плаща, но середину его держали рога. Животное минуту яростно крутилось на месте, будто обезумев, но внезапно плащ разлетелся на куски, и только один лоскут, словно вымпел, повис на правом роге. Получив возможность видеть, бык обвел арену быстрым сумрачным взглядом.

Над оградой торчали головы убежавших чуло и бандерильеро, готовых снова выскочить на арену, как только бык удалится от барьера. По двум краям арены стояли Лукас Бланко и Кучарес и невозмутимо смотрели на животное.

Трое служителей цирка вытащили пикадора из-под лошади и помогли ему подняться. Пошатываясь, он стоял на утолщенных железной броней ногах, бледный как смерть, с кровавой пеной на губах. Из двух лошадей одна была мертва, а вторая вскидывала ноги, как бы силясь оттолкнуть от себя смерть. Третий пикадор, единственный оставшийся невредимым, сидел в седле неподвижно, точно бронзовая статуя.

После секундного раздумья бык решился. Взгляд его остановился на группе, уводившей раненого пикадора. Бык начал скрести песок, летевший из-под его передних копыт до самых скамей, опустил голову до уровня вырытой им борозды и с грозным ревом ринулся на намеченную цель.

Три человека, уводившие раненого, бросили его и устремились к ограде. Пикадор, пребывавший в полуобморочном состоянии, но, тем не менее, отдававший себе отчет в опасности, сделал два шага, взмахнул руками и, пытаясь сделать еще шаг, рухнул на землю. Бык несся прямо на него, но неожиданно на его пути возникло препятствие.

Третий пикадор, наконец, сдвинулся с места и встал между разъяренным животным и своим раненым товарищем. Бык, пробегая мимо пикадора, нанес ему всего лишь один удар рогом и, как тростинку, согнул его копье. Тяжело раненная лошадь повернулась на задних ногах и понесла своего хозяина к краю арены.

Бык, по-видимому, колебался, не зная, на кого кинуться – на еще живую лошадь или казавшегося мертвым пикадора. Наконец, он бросился на лошадь. Затем, страшно истерзав ее и оставив в одной из нанесенных ей новых ран упоминавшийся нами лоскут плаща, он повернулся к человеку, которому в это время Лукас Бланко помогал встать на одно колено.

Цирк взорвался аплодисментами; крики «Браво, бык!» не смолкали. Самые восторженные кричали: «Славный парень! Чудо-бык!» Животное ринулось на Лукаса Бланко и пикадора. Лукас Бланко сделал шаг в сторону и выставил свой плащ между собой и раненым. Обманутый бык понесся прямо на развевающийся плаш.

Я посмотрел на своих спутников: Буланже побледнел; Александр позеленел; Маке, обливаясь потом, буквально таял, словно нимфа Библида. Если бы у меня было зеркало, сударыня, я мог бы Вам описать, как выглядел я сам. Могу лишь сказать о себе, что я был невероятно взволнован, совершенно не испытывал никакого отвращения, которое мне все предрекали, и, хотя мне свойственно спасаться бегством, когда у меня на глазах повар собирается зарезать курицу, не мог оторвать взгляд от быка, убившего уже трех лошадей и ранившего человека.

Бык остановился на месте, несомненно не разобрав, сколь слабое препятствие возникло перед ним, и приготовился продолжать борьбу. Бой ему предлагал все тот же Лукас Бланко, имевший в качестве наступательного и оборонительного оружия всего лишь плащ из голубой тафты. Бык кинулся на Лукаса, Лукас взмахнул, как и в первый раз, плащом, и бык оказался в десяти шагах от него.

К этому времени чуло и бандерильеро спустились на арену; служители цирка пришли за раненым пикадором, и, опираясь на них, он сумел на этот раз добраться до ограждения. Вся квадрилья, размахивая плащами, окружила быка, но он смотрел только на Лукаса Бланко. Битва должна была состояться между ним и этим человеком, и ничто другое не могло отвлечь его внимание. Когда бык смотрит на человека таким образом, человеку редко удается остаться в живых. «Вы сейчас такое увидите! – сказал Рока, дотрагиваясь до моей руки. – Такое увидите!»

«Назад, Лукас! Назад!» – кричали в один голос все чуло и бандерильеро. «Назад, Лукас!» – крикнул Кучарес. Лукас презрительно смотрел на быка. Бык шел прямо на него, низко наклонив голову Лукас на мгновение ступил ногой между рогами животного и перепрыгнул через его голову.

Раздались уже не аплодисменты и не крики. Цирк ревел в двадцать тысяч голосов: «Браво, Лукас! Браво, Лукас! Браво! Браво!» Мужчины кидали на арену шляпы и petacas^[16], женщины – букеты и вееры. Лукас приветствовал зрителей, улыбаясь, словно он забавлялся с козленком. Мои спутники – и бледные, и зеленые, и обливающиеся потом – аплодировали и кричали вместе со всеми.

Но ни эти крики, ни эти неистовые рукоплескания не отвратили быка от задуманной им мести. Среди всех людей он видел только Лукаса, и все плащи, мелькавшие у него перед глазами, не могли отвлечь его от небесно-голубого плаща, уже дважды безуспешно им атакованного. Он снова ринулся на Лукаса, но на этот раз соразмерив свой бег, чтобы не проскочить мимо врага. Лукас ловким движением увернулся от удара.

Однако бык оказался всего лишь в четырех шагах от тореадора. Он вернулся, не дав жертве передышки. Лукас кинул свой плащ на голову быка и попятился к ограде. Потеряв на миг возможность видеть, животное позволило противнику отскочить на десять шагов, но плащ разорвался на клочки, и бык снова кинулся на врага.

Теперь все зависело от проворства соперников. Успеет ли Лукас добраться до ограды первым? Догонит ли бык противника до того, как тот ее достигнет? В это мгновение Лукас наступил на букет, нога тореадора скользнула по влажным цветам, и он упал. Страшный крик вырвался из двадцати тысяч глоток, и сразу наступила мертвая тишина… Мне показалось, что перед моими глазами пронеслось облако и посреди него – человек, подброшенный на пятнадцать футов вверх. Но, как это ни странно, при всем своем ослеплении, я различил все детали одежды несчастного Лукаса – короткую голубую куртку, расшитую серебром, розовый жилет с узорчатыми пуговицами, белые кюлоты, обшитые по швам позументами.

Тореадор упал. Бык поджидал его, но самого быка уже поджидал новый враг. Первый пикадор, сидя на свежей лошади, появился на арене и напал на животное в ту минуту, когда тот уже нацелился рогами на лежавшего Лукаса. Бык, почувствовав боль от нанесенной раны, поднял голову и, словно уверенный, что Лукас от него никуда не денется, бросился на нового врага.

Однако стоило быку оставить Лукаса у себя за спиной, как тот поднялся и, улыбаясь, поклонился публике. Каким-то чудом рога его не затронули, тело тореадора оказалось между ними, и бык подбросил его вверх одним своим лбом. А вторым чудом было то, что Лукас упал, не причинив себе никакого вреда.

Гул восторженных голосов прокатился по цирку; двадцать тысяч человек снова смогли вздохнуть. Маке был почти в обмороке, да и Александр – не многим лучше. Он попросил стакан воды. Ему принесли. Он отпил несколько капель и вернул стакан, на три четверти полный, со словами: «Отнесите в Мансанарес, реке это нужнее».

В эту минуту снова послышался гул голосов. Заиграла труба.

Извините, сударыня, но в жизни есть два момента, которые наступают неумолимо – это час отправки почты и час смерти. Первый заставляет меня торопиться. Остаюсь к Вашим услугам до наступления второго.

VIII

Мадрид, 13 октября.

Если мне не изменяет память, сударыня, мы расстались с бедным Лукасом Бланко, чудом оставшимся в живых, в ту минуту, когда он под гром аплодисментов кланялся публике; в это самое время бык вступил в схватку с пикадором, пришедшим на помощь Лукасу, а звуки труб оповестили о новом и непредвиденном событии.

Этим новым и непредвиденным событием оказалось появление королевы-матери. Королева-мать, эта изящная и красивая женщина, которую Вы видели в Париже и которая кажется старшей сестрой своей дочери, обожает корриды, словно простая маркиза; ей удалось освободиться от дворцовых празднеств, и она поспешила уделить час времени этому зажигательному зрелищу, приводящему нас в такое возбуждение.

Едва фанфары провозгласили ее приход, едва она успела появиться в полутени своей ложи, как, словно по волшебству, драматическое действие на арене приостановилось. Пикадору, его лошади и быку было предоставлено выкручиваться из создавшегося положения самим, а вся квадрилья выстроилась в колонну напротив загона.

Кучарес, Саламанкино и Лукас Бланко шли первыми. За ними шествовали три пикадора. Раненый пикадор, которого мы считали погибшим, сидел в седле на новой лошади, и, если бы не жуткая бледность его лица, можно было бы подумать, что с ним ничего не произошло. Тот пикадор, что схватился с быком, каким-то образом освободился от него и занял свое место в колонне. За пикадорами шли четыре чуло, за ними – бандерильеро, позади всех – служители цирка. В шествии не было одного лишь качетеро.

Бык, прижатый к ложе, где находились чиновники городского совета, с остолбенелым видом смотрел на эту процессию. Что же касается участников процессии, то они не обращали на него никакого внимания, словно его не было вовсе. Они медленно выступали в такт музыке, а подойдя к королевской ложе, преклонили колени.

Королева предоставила им возможность оставаться несколько секунд в таком положении, тем самым показывая, что она принимает эту дань уважения, а затем подала им знак подняться. Они вскочили и поклонились ей. По следующему знаку их строй распался, и каждый вернулся к своему делу: пикадоры взяли наперевес свои копья, чуло принялись размахивать плащами, бандерильеро побежали готовить свои бандерильи. Тем временем бык, вероятно, чтобы не оставаться в бездействии, напал на несчастную лошадь: нам она казалась уже околевшей, но он ощущал в ней жизнь; он подцепил ее на рога, поднял и с ней на шее стал прогуливаться по арене.

Лошадь последним усилием задрала голову и испустила жалобный вздох, слишком слабый, чтобы он походил на ржание. Увидев, что его противники готовятся к новой атаке, бык легко стряхнул с себя лошадь, словно это был обыкновенный плюмаж. Лошадь упала, затем последним конвульсивным движением поднялась на ноги, побрела, пошатываясь, и рухнула перед загоном. Бык смотрел, как она удаляется.

«Запомните хорошенько, – обратился ко мне Рока, – а потом скажете мне, разбираюсь ли я в искусстве корриды. В каком бы месте бык ни пал, если он только не будет убит сразу, он придет умирать сюда, на труп этой лошади. Я ведь вам говорил, что это прилипчивый бык».

Бык уже убил трех лошадей и ранил двух. Альгвасил сделал знак пикадорам удалиться. Все трое подъехали к краю арены, расположенному напротив загона, и остановились, прислонившись к ограде и повернув головы в сторону сцены. Чуло замахали плащами.

Бык ринулся вперед, и сражение возобновилось. Раза три или четыре животное теснило своих преследователей к ограде, давая нам возможность наблюдать прелестное зрелище, которое являли собой люди, прыгавшие с распростертыми плащами над головой. Затем появился бандерильеро, держа в каждой руке по бандерилье; вслед за ним шли три его товарища, вооруженные таким же образом.

Вонзить бандерильи в быка не так уж просто: их надо одновременно воткнуть в правое и левое плечо, и операция считается выполненной тем лучше, чем параллельнее они воткнуты.

Чуло направили быка к бандерильеро; тот вонзил по дротику в оба плеча животного, и в ту же минуту из округлого утолщения на каждом из этих дротиков вылетела стая из пяти или шести птичек – щеглов, коноплянок, чижей. Некоторые из этих маленьких бедных птичек, совершенно оглушенные, не в состоянии были лететь и упали прямо на песок посреди арены. Тотчас пять или шесть человек бросились туда из коридора и подобрали их, рискуя попасть на рога быку.

Бык тем временем явно начал приходить в растерянность. Преследуя выбранные жертвы, он не проявлял больше то упорство, какое делает это животное крайне опасным. Он кидался от одного чуло к другому, орудуя своими рогами, как кабаны – клыками, но его внимание рассеивалось между многочисленными врагами.

Появился второй бандерильеро. При виде его бык, казалось, внезапно успокоился, но лишь затем, чтобы увереннее отомстить. Несомненно, он распознал в руках нового противника те доставлявшие боль орудия, что застряли у него в плечах, ибо с яростью кинулся на бандерильеро, и ничто не могло его остановить или направить в другую сторону. Бандерильеро поджидал его со стрелками в руках. Но только одна из них осталась торчать в плече животного. В ту же секунду послышался легкий вскрик – розовый рукав бандерильеро окрасился в пурпур, кровь залила ладонь и ручьями заструилась по пальцам: рог пронзил ему предплечье.

Бандерильеро добежал до ограждения, не приняв ни от кого помощи, но, приготовившись перепрыгнуть через него, тотчас лишился чувств; мы видели, как его – он был в бессознательном состоянии и с запрокинутой головой – внесли в коридор. Чересчур много бед принес один-един-ственный бык, и звук трубы возвестил о том, что ему пришла пора умереть. Тотчас же все отошли в сторону. Отныне ристалище принадлежало тореадору. Им был Кучарес.

Кучарес вышел вперед; среднего роста, лет тридцати шести – сорока, худой, со смуглым, изрытым оспой лицом, он если и не один из самых умелых тореадоров – испанцы предпочитают ему Монтеса и Чикланеро, – то, по крайней мере, один из самых смелых.

В поединке с быком он проявляет чудеса отваги, свидетельствующие о его глубоком понимании характера животного. Однажды, когда он состязался с Монтесом и тот одерживал над ним победу, Кучарес, не зная, как вернуть себе обратно часть аплодисментов, похищенных у него удачливым соперником, рухнул на колени перед разъяренным быком. Две-три секунды удивленный бык смотрел на него, а затем, словно испуганный этой невиданной смелостью, бросился прочь от тореадора и стал преследовать чуло.

Итак, Кучарес вышел вперед; в левой руке он держал шпагу, спрятанную под мулетой. Мулета, сударыня, это щит тореадора – кусок красного сукна, натянутый на небольшую палку.

Кучарес пересек арену, преклонил колено перед королевской ложей и, сняв правой рукой с головы свою небольшую шляпу, попросил у августейшей зрительницы позволения убить быка. Жестом и с улыбкой разрешение было дано.

Горделивым движением, присущим лишь человеку, который идет на бой со смертью, Кучарес отбросил в сторону шляпу и двинулся на быка. Вся квадрилья гарцевала вокруг тореадора, готовая подчиниться любым его приказам. Начиная с этого момента все должно было происходить исключительно по воле тореадора. Он выбрал место битвы и заранее знал, где ему следует нанести смертельный удар животному; все остальные должны были действовать так, чтобы привести быка к указанному месту.

Место это находилось под королевской ложей. Однако чуло старались не просто привести туда быка, а сделать это с определенным изяществом, ибо им тоже хотелось получить свою долю рукоплесканий. Они принудили быка проделать широкий круг, пройти перед ложей городского совета, вернуться к загону, а оттуда – к тому месту, где его ждал Кучарес с мулетой в одной руке и шпагой в другой. Проходя мимо ранее поднятой им на рога лошади, на этот раз действительно мертвой, бык свернул с пути, чтобы еще два-три раза поддеть ее рогами. «Смотрите, смотрите же!» – ликовал Рока.

Увидев быка перед собой, Кучарес подал знак. Все отошли в сторону.

Человек и животное стояли друг против друга: тореадор с его узкой шпагой, длинной и заостренной как игла; бык с его безмерной мощью, грозными рогами, с его скакательными суставами, более подвижными, чем у самой резвой лошади. По сравнению с этим чудовищем человек, по правде говоря, казался чем-то ничтожным. Но в глазах тореадора светился ум, а во взгляде быка сверкал лишь огонь ярости. Поэтому было очевидно, что все преимущество на стороне человека и что в этой неравной борьбе все же сильный окажется побежденным, а слабый одержит верх.

Кучарес принялся махать мулетой перед мордой быка. Бык ринулся на него. Тореадор повернулся на месте; левый рог животного слегка коснулся его груди. Трюк был исполнен великолепно, и цирк разразился рукоплесканиями. Эти рукоплескания, казалось, раздразнили быка – он снова кинулся на Кучареса; на этот раз тореадор ждал его, держа в руке шпагу.

Удар был страшен; шпага согнулась дугой, а затем взлетела вверх. Острие ее ткнулось в плечевую кость, шпага спружинила и со свистом вырвалась из рук тореадора. Публика уже готова была освистать Кучареса, но он сумел совершить новый поворот, не менее ловкий, чем первый, и это помогло ему ускользнуть от врага. Чуло выступили вперед, чтобы отвлечь быка, однако Кучарес, несмотря на то что он остался безоружным, сделал им знак оставаться на месте. Правда, в руках у него оставалась мулета.

То, что мы затем увидели, было настоящим чудом, демонстрацией глубокого понимания человеком поведения животного, что совершенно необходимо тому, кто в течение нескольких минут воюет с ним, держа в руках лишь простую алую тряпку. Кучарес вел быка куда хотел и, возбуждая его, заставлял терять чутье. Десять раз бык кидался на тореадора, проносясь то слева, то справа, постоянно задевая, но не разу не ранив.

Наконец Кучарес, осыпанный аплодисментами, поднял шпагу, спокойно ее обтер и приготовился к новому удару. На этот раз тонкий клинок погрузился во всю свою длину точно между лопатками быка. Животное замерло, дрожа, но оставаясь на ногах; было понятно, что если не сама сталь, то по крайней мере холод стали проник до самого его сердца. Только эфес шпаги торчал у основания шеи.

Тореадор, не обращая больше внимания на быка, отправился приветствовать королеву. Бык же, чувствуя, что рана его смертельна, огляделся вокруг и рысцой, ставшей уже тяжелой из-за близкой смерти, двинулся к поверженной лошади. «Вы видите?! – воскликнул Рока, обращаясь ко мне. – Видите?!»

И в самом деле, добравшись до трупа лошади, бык рухнул на передние колени, жалобно замычал, опустил заднюю часть туловища и лег; только голова его еще оставалась приподнятой. В эту минуту из коридора вышел каче-теро, подкрался к быку, поднял кинжал, подождал минуту и нанес удар.

Молния не могла бы пронзить быстрее. Голова животного поникла без единого содрогания, и оно без единой жалобы испустило дух. Тотчас же музыка возвестила о смерти быка. При этих звуках открылась дверь и появились четыре мула, каждый из которых тащил за собой нечто вроде упряжного валька для постромок.

Мулы почти не были видны под великолепными араге-jos¹, украшенными шелковыми кисточками и увешанными колокольчиками. К валькам стали привязывать один за другим трупы трех лошадей, после чего мулы унеслись с быстротой молнии. Затем наступила очередь быка, и он тоже был удален через выход, специально предназначенный для вывоза мертвых тел. Дверь за ним закрылась.

На песке пролегли четыре широкие кровавые полосы, оставленные телами лошадей и быка. На арене кое-где виднелось еще несколько красных пятен. Вошли четверо служителей цирка: двое с граблями, двое с корзиной песка. Через десять секунд следы первой корриды были устранены.

Пикадоры заняли свои места слева от загона, чуло и бандерильеро – справа. Лукас Бланко, сменивший Куча-реса, чуть вышел вперед. Музыка возвестила начало второй корриды, дверь отворилась, и появился второй бык. Знаете, сударыня, одна из особенностей этого великолепного зрелища – то, что в нем никогда не бывает антрактов; даже смерть человека рассматривается как обычное происшествие и не прерывает представления. Как и в наших хорошо организованных театрах, для исполнителей всех ролей есть дублеры, даже по два.

Среди быков, так же как и среди людей, сударыня, есть трусливые и смелые, простодушные и хитрые, упрямые и отходчивые. Появившийся бык был такой же черный, как и первый; ему было семь лет, как и тому, и он тоже прибыл из Аламинского леса. На взгляд всех присутствующих, он выглядел как брат первого быка, но это сходство не могло обмануть Рока. «Если вам надо нанести какие-нибудь визиты, – обратился он ко мне, – воспользуйтесь случаем, вы смело можете пропустить эту корриду!» – «Почему?» – «Потому что этот бык плох!» – «Откуда вы это знаете?» – «Я это вижу». Сударыня, я заставлю Рока де Тогореса погадать мне, и берегитесь: если он мне предскажет, что придет день, когда Вы меня полюбите, то это произойдет неминуемо, как бы Вы ни клялись, что такой день не наступит никогда.

Бык был в самом деле плох. Как и первый, он кидался на всех трех лошадей, но одного движения копья пикадора было достаточно, чтобы остановить его и даже отогнать. Трижды отброшенный, он продолжал бегать по арене, мыча от боли. Весь цирк шикал и свистел.

Зрители цирка, сударыня, самые беспристрастные наблюдатели, каких я только знаю. Они рукоплещут и свистят, непредвзято оценивая заслуги людей и животных, тореадора и быка. Ни один хороший удар, нанесенный рогом, копьем или шпагой, не остается незамеченным ими. Однажды двенадцать тысяч зрителей в один голос требовали пощады быку, выпустившему кишки девяти лошадям и убившему пикадора. Пощада была дана, и бык живым, неслыханное дело, ушел с арены.

Нашему быку рассчитывать на столь славное спасение не приходилось. Напрасно пикадоры кололи его, напрасно бандерильеро втыкали в него свои бандерильи – ничто не могло побудить его к бою. И тогда цирк огласился криком: «Perros! Perros!» Perm – это «собака», a perros, соответственно, – «собаки». Когда бык не решается атаковать, когда он ведет себя не так, как положено храбрецу, то начинают требовать либо perros, либо fuego.

На этот раз требовали собак. Альгвасил вопросительно взглянул на ложу королевы и знаком показал, что привести собак позволено. Как только этот знак был понят, все отдалились от быка. Можно было подумать, что несчастное животное заражено чумой. Бык остался один посередине арены, оглядываясь по сторонам и, казалось, удивляясь предоставленной ему передышке. Вне всякого сомнения, если в устройстве бычьего мозга есть какое-нибудь отделение, предназначенное для памяти о прошлом, то этот бык вспоминал в ту минуту о диких лугах, где он вырос, и полагал, что его отведут обратно к подножию скалистых гор и к опушкам темных лесов.

Но если он надеялся на это, то иллюзии его длились недолго. Дверь открылась. Вошел человек, держа на руках собаку, за ним второй, третий. В конце концов появилось шесть человек, и у каждого был грозный регго. При виде быка шесть псов отчаянно залаяли, глаза у них повылезали из орбит, пасти открылись до ушей – они готовы были растерзать своих хозяев, если те не спустят их. Хозяева, явно не склонные умереть смертью Иезавели, спустили собак, и те кинулись на быка.

При виде их бык догадался о том, что произойдет, и, пятясь, прижался к барьеру. В ту же секунду лающая свора промчалась через всю арену, и битва началась. Встретившись с новыми противниками, бык вновь обрел всю свою мощь; словно мужество, покинувшее его, когда он сражался с людьми, вернулось к нему перед лицом его естественных врагов. Что касается собак, то это были породистые псы – доги и бульдоги; один из них наверняка родился в Лондоне: он был самый маленький и самый злобный из всех. Он напомнил мне бедного Милорда, о котором Вы наслышаны, сударыня, и об удивительных приключениях которого в Италии Вы читали в «Сперона-ре» и «Корриколо».

Для меня это зрелище было не новым, хотя один из актеров сменился. Часто в наших прекрасных лесах Ком-пьеня, Виллер-Котре и Орлеана я видел кабана, когда он, прижавшись к скале или к стволу дерева, противостоял целой своре, покрывавшей землю на десять шагов вокруг него, точно живой и пестрый ковер. Время от времени какой-нибудь из этих отважных бойцов взмывал вверх на десять – двенадцать футов, подброшенный страшным рылом, два-три раза переворачивался в воздухе и падал окровавленный, с распоротым животом и выпадающими внутренностями.

Так же обстояло дело и в этом новом сражении: одна из собак была отброшена с арены прямо к зрителям; другая, кинутая почти вертикально, упала на барьер и сломала при падении хребет. Остальных бык топтал копытами, но они снова становились на ноги. Две вцепились ему в уши, третья, самая маленькая, – в морду, четвертая наскакивала на него сзади.

Сломленный страшной болью, бык вдруг дико замычал, а затем попытался убежать от нее, но она преследовала его, становясь все более сильной. Его приподнятая голова напоминала голову какого-то безобразного животного, ибо первые три собаки не отпускали свою добычу, равно как и четвертая, и эти странные наросты, казалось, составляли одно целое с ней. Дважды он обежал так арену, потом кинулся направо, затем налево, лягался, катался по земле, прыгал – все было бесполезно: железные челюсти собак не разомкнулись, и побежденный бык замер, опустил голову и наклонился вперед, опустившись на колени.

Раздались приветственные крики: «Браво, собаки!» – как кричали до этого «Браво, бык!» или «Браво, Кучарес!».

Чудо подошел со своим клинком; бык, отданный собакам, не заслуживает ни шпаги матадора, ни раны между плеч. Только отважным быкам смертельный удар наносят спереди; только тех, кто способен убить, убивают; остальных умервщляют сбоку, и клинок им вонзают из-за спины.

Чуло подошел к быку и трижды вонзил лезвие ему в бок. На третий раз он попал ему в сердце, и бык упал. Наступила очередь качетеро выполнить свою обязанность. Он приблизился и сделал свое дело. Хозяевам предстояло оторвать собак от бездыханного врага – они все еще не отпускали его.

Знаете ли Вы, сударыня, как происходит это действие, каким своего рода гомеопатическим способом заставляют бульдога раскрыть челюсть? Нет ничего проще – его кусают в хвост.

Однажды я чуть было не снискал благодаря этому триумф. Я ехал в кабриолете по улице Святой Анны и вынужден был остановиться, так как дорогу мне преградило огромное скопление народа. По улице в сопровождении львиной собачки и слуги прогуливалась старая маркиза; вдруг откуда-то выскочил бульдог небольшого роста, но с железными челюстями, кинулся на несчастную львиную собачку и вцепился в мясистую часть ее зада. Собачка взвыла, маркиза закричала, слуга разразился проклятиями, а публика – вынужден сказать это, сударыня, к стыду обитателей улицы Святой Анны, – принялась хохотать.