Текст книги "Из Парижа в Кадис"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

Покинув Толедо в шесть часов утра, я приехал бы в Аранхуэс ровно в два часа пополудни, то есть спустя час после того, как через него проследует пиренейский дилижанс, в котором, как я Вам уже, помнится, говорил, мы заранее заказали семь мест. Следовательно, предстояло найти другой способ передвижения. Мы отпустили Деба-роля в город, предоставив в его распоряжение все наши денежные средства. Дебароль вернулся с двумя мулами, тотчас ставшими для всех предметом чаяний. Бросили жребий; на два первых льё мулы достались Жиро и Аша-ру. Дебароль и я должны были воспользоваться нашими верховыми животными на третьем и четвертом льё; наконец, три последних льё на них предстояло ехать Маке и Александру. Буланже отказался от участия в жеребьевке, заявив о своей неспособности к верховой езде, а дон Риего – сославшись на свой сан священнослужителя.

К пяти часам все было готово к отъезду. С нашим май-оралом у нас было подписано письменное соглашение, согласно которому мы должны были платить за карету десять дуро в день, что составляет тридцать дуро за три дня, или сто пятьдесят франков. Со своей стороны, за эти сто пятьдесят франков он должен был, забрав нас целыми и невредимыми из дома Монье, доставить также целыми и невредимыми в Аранхуэс, в Parador de la Costurera^[24]. Чтобы вовремя появиться в Аранхуэсе, нам следовало покинуть Толедо в пять часов, к девяти часам доехать до Вилья-Ме-хора, небольшого постоялого двора, расположенного в трех льё от Толедо, там переночевать и тронуться в путь на следующий день в пять часов утра; тогда к завтраку мы приехали бы в Аранхуэс. Все это было оговорено и подписано. Но человек предполагает, а Бог располагает.

Сегодня я рассказал Вам о том, что предполагали мы, сударыня. Завтра Вы узнаете, как распорядился Господь Бог. А покамест молитесь за нас, ибо над нами, смею Вас заверить, сударыня, нависла страшная опасность.

XIII

Аранхуэс, 25 октября.

Вы оставили нас, сударыня, готовыми к отъезду; представьте себе Ваших друзей, которые расположились в ряд на круто, словно русская горка, уходящей вверх улице. Они стоят у дверей гостиницы «Кабальерос», а перед ними, на другой стороне улицы, высится замок древних королей Толедо. Этот дворец, ставший, насколько я знаю, казармой, имеет цвет опавшей листвы – самого красивого оттенка, какой только могут принять камни, в течение шести веков раскаляемые на сорокапятиградусной жаре солнцем. Справа, то есть на вершине горы – г а этот конец нашей улицы заслуживает такого наименования, – на фоне темно-синего неба вырисовываются стены старого замка. Слева открывается вид на сбегающую уступами нижнюю часть города с ее красноватыми крышами и остроконечными колокольнями; и, наконец, позади города простирается рыжеватая равнина, теряющаяся в дали фиолетового горизонта. Передо мной стоит майорал с шапкой в руках и просит дать ему задаток в счет ста пятидесяти франков, которых я ему пока не должен, но буду должен, когда он доставит нас целыми и невредимыми в Аранхуэс. По его словам, этот задаток, причем как можно более крупный, нужен ему из-за понесенных им больших расходов. Я вытаскиваю кошелек, в котором лежат двадцать унций, то есть примерно тысяча шестьсот франков, и даю ему одну.

Карета, загруженная всеми нашими дорожными сундуками, стоит перед нами. Жиро затягивает последним оборотом веревки корзину с провизией, которой отдан весь империал. Маке и Буланже привязывают ружья внутри кареты. Дебароль предпочитает оставить оружие при себе и, с карабином за плечом, гордо стоит впереди мулов. Дон Риего и Ашар курят. Александр купил роскошные гранаты и ищет емкость, куда бы их положить, поскольку карета не в состоянии вместить что бы то ни было, кроме шести пассажиров. Сагал держит двух оседланных мулов.

Англичанин ждет, когда я кончу свое объяснение с майоралом, чтобы попрощаться со мной. Вы меня спросите, сударыня, что это за англичанин? Это джентльмен лет пятидесяти – пятидесяти пяти, красивой наружности, элегантный, отличающийся всей той изысканной вежливостью, которая присуща англичанам. Он приехал в Испанию, как они всюду путешествуют, в собственной почтовой карете, но вынужден был оставить ее в Мадриде, поскольку по дороге в Толедо нет никаких почтовых станций, вследствие чего я и встретился с ним в дилижансе.

Мой англичанин, сударыня, рассчитывал и еще кое на что, а именно – на съедобные обеды, но он ошибся. Как все люди с тонким душевным устройством, он гурман, поэтому со времени своего приезда в Испанию он не ел ничего вплоть до нашего первого совместного завтрака, когда ему довелось отведать один из тех салатов с сырыми яйцами и лимоном, о которых я Вам уже рассказывал.

Тотчас после этого, сударыня, жизнь вернулась к нему и он ухватился за меня, как потерпевший кораблекрушение – за доску, плывущую по безбрежному океану. В Толедо он завтракал со мной, обедал со мной, а сейчас безмерно сожалеет лишь о том, что в нашей карете нет места для седьмого человека или что нет третьего мула, чтобы можно было провести со мной еще один день. В результате он осведомился о моем маршруте, обещая, что будет следовать за мной всюду, и на случай, если какая-нибудь роковая случайность помешает нам встретиться в Испании или в Алжире, оставил мне свой адрес в Лондоне и в Восточной Индии.

Когда все было устроено, когда Жиро надежно укрепил корзину на империале; Маке и Буланже привязали оружие; Александр положил гранаты в платок, прицепленный за четыре конца к потолку кареты; дон Риего и Ашар докурили свои сигареты; я, получив от англичанина все распоряжения, необходимые для того, чтобы наша встреча когда-нибудь состоялась, будь то в Испании, в Алжире, в Лондоне или в Восточной Индии, влез в карету, а пять моих спутников набились туда вместе со мной – Жиро оседлал Атаманшу, Ашар – Карбонару (так звали мулов), и мы тронулись в путь.

И вот тогда, при свете дня, мы разглядели круто уходящую вниз дорогу, которую прежде видели лишь ночью: она спускалась вниз от Мирадеро к берегу Тахо, проходила по мосту Алькантара, а затем, словно лента пыли, вырисовывалась на рыжеватой равнине, следуя в четверти льё от реки и повторяя почти все ее извивы.

Все было живописно на выезде из города! Развалины старой мельницы, словно картинные руины, громоздились на берегу реки, со страшным ревом разбивавшей свои воды о камни русла. Прачки в ярких нарядах стирали белье под аркой моста. И, чтобы приветствовать нас на нашем пути, объединились две крайние редкости в Испании – деревья и ветер. В итоге нежный шорох листьев словно говорил нам слова прощания.

Какое-то время мы ехали вдоль длинной аллеи деревьев, которые питаются свежестью, исходящей от Тахо, но по мере удаления от реки становятся все более чахлыми и блеклыми, а затем и вовсе исчезают, уступив место равнине, где, за исключением линии, прочерченной Тахо, встречаются лишь невзрачные малорослые кустарники. Примерно через час пути на землю опустилась ночь, накрыв своим крылом бескрайние горизонты. Она была спокойной и ясной. Дожди, в последние два дня заливавшие Мадрид, кончились, и, казалось, навсегда.

Карета медленно катила по песчаной дороге. Жиро и Ашар делали все от них зависящее, чтобы заставить своих мулов обогнать нас, но их мулы, будучи верными товарищами, не желали разлучаться с новыми друзьями и, более приученные к упряжке, чем к седлу, шли, выстроившись в ряд, перед нашей каретой. Это была та самая известная Вам желто-зеленая берлина, сударыня!

Мы ехали так еще два часа; наступила полная темнота; темно-синее небо засветилось мерцающими звездами. Внезапно на горизонте звезды стали меркнуть, а вернее гаснуть, закрываемые каким-то темным силуэтом с неровной кромкой. По мере того как мы продвигались, этот силуэт светлел, но оставался по-прежнему непроницаемым для взора; наконец, мы поняли, что этот силуэт образуют дом с примыкающей к нему ригой. Крыши на риге уже не было; но, если бы ее поискать хорошенько, она непременно обнаружилась бы лежащей на земле. Сквозь окна риги, незастекленные и не имеющие ставней, виднелось небо, напоминавшее шитый золотом занавес. Издали рига показалась нам добрым предзнаменованием, поскольку мы могли обрести в ней пристанище, если и не слишком удобное, то, по крайней мере, просторное и никак нас не стесняющее. Но, когда мы осмотрели ее вблизи, наши надежды сменились страхами: ночевать в подобной лачуге не представлялось возможным, уж лучше было провести ночь под открытым небом: во всяком случае, при этом можно было не опасаться падения камней на голову и соседства крыс. Оставалось искать приют в доме.

Дом был явно мал для восьми путников. Правда, вид его дышал гостеприимством; сквозь отверстия в ставнях и дверные щели пробивались довольно яркие лучи света, а это говорило о том, что дом внутри так или иначе освещен. Обманчивые мечты нашептывали нам, что свет льется из кухни. По мере того, как мы приближались к дому, нас стало успокаивать не только то, что мы видели, но и то, что мы слышали. До нас доносились веселые звуки: энергичное пощелкивание кастаньет, металлическое гудение баскского бубна и переборы испанской гитары. В Вилья-Мехоре был праздник.

«Прекрасно! – обрадовался Александр. – Нас ждут не только кров и ужин, но еще и танцы! Дебароль, друг мой, спрыгните на землю, засвидетельствуйте мое почтение хозяйке дома и передайте ей на самом лучшем вашем испанском, что я приглашаю ее на первый танец». Мулы уже остановились; карета последовала их примеру, и мы подошли к дому.

Однако вблизи дом выглядел уже совсем не гостеприимным: двери были заперты, словно ворота крепости, а полное отсутствие живых существ у порога и вокруг придавало ему крайне странный вид: внутри него царили суматоха, веселье и шум, а снаружи было безлюдно, печально и тихо. Майоралу было велено постучать в дверь. Ответа не последовало. Александр поднял с земли камень и приготовился устроить продолжение остроумного начала пьесы «После полуночи».

«Стойте! – предупредил его Дебароль. – Я знаю испанские нравы. Вы можете пытаться вышибить дверь, но вам все равно не откроют, пока не кончится фанданго; испанец не станет себя утруждать, когда он танцует, курит или спит». Дебароль пользовался среди нас авторитетом Кал-хаса. Александр положил камень на землю, сел на него, и мы стали ждать.

Предсказания Дебароля были столь же верными, как у евангелистов. Едва смолкли кастаньеты и стихло гудение баскского бубна, дверь распахнулась. Она вела в коридор, в середине которого виднелись две стоявшие напротив друг друга двери. Одна, левая, шла в кухню, залитую светом трех-четырех ламп и отблесками пламени огромного камина. Другая дверь, правая, вела в темную, и сырую комнату, освещенную только ночником. Левая комната служила бальным залом, правая – помещением, где можно было передохнуть.

Человек, открывший нам входную дверь, не проявил к нам никакого интереса и тотчас же вернулся в бальный зал. Вновь защелкали кастаньеты, загудел баскский бубен, гитара зазвенела еще веселее, чем прежде. Танцы, прерванные на мгновение, возобновились с тем неистовым пылом, какой испанцы вкладывают в это занятие.

Мы вошли, и наши восемь голов поднялись над головами зрителей, толпившихся в дверях.

Во Франции при таком неожиданном появлении новых лиц все обернулись бы посмотреть на них, и Вы первая, сударыня! В Вилья-Мехоре никто не шелохнулся. В этой кухне толпилось человек сорок – пятьдесят – как танцоров, так и зрителей. Двое-трое выделялись из этой толпы изяществом своей одежды и решительностью, читавшейся на их лицах. Эта решительность, эта твердость в чертах составляет главную красоту южных народов. Двое других стояли, опираясь на эскопеты, и, совершенно не собираясь позировать, замерли в позе, какую никогда не смог бы достигнуть ни один натурщик.

Сначала мы были полностью поглощены созерцанием этого зрелища. Ведь для тех, кто ищет все красочное, увидеть ночью, в пустынном месте, в отдаленном постоялом дворе, почти среди руин, веселую компанию танцоров и танцовщиц в национальных костюмах значило не мало. Мадрид, дивный город, но город цивилизованный, начал с того, что изгнал всякую живописность, как это приходится делать цивилизованному городу, сознающему свое столичное положение. Мы тщетно ее искали там и обнаруживали только на театральных подмостках города. Да и то, эта живописность, как и любая, создаваемая на заказ, на мой взгляд грешила во многих отношениях, тогда как зрелище, неожиданно представшее перед нашими глазами, было красочным в полной мере.

Когда кому-то из зрителей надо было пройти во вторую комнату, к которой мы стояли спиной, он сначала раздвигал своих товарищей, потом нас и проходил мимо, казалось не обращая внимания ни на нас, ни на них. С нами же дело обстояло совсем иначе. Мы, напротив, заметили, что все, кто выходит из танцевального зала, собираются вокруг нашего майорала, стоявшего в самом темном углу комнаты отдыха, и, по-видимому, обсуждают с ним какой-то вопрос первостепенной важности. Не знаю, что именно заговорило первым – голод, подстрекавший наши желудки, или самолюбие, уязвленное подобным безразличием к нам, – но вдруг Ашар не сдержался: «Господа, а что если нам заняться ужином и постелями – мне кажется, такое будет весьма кстати!» Это предложение тотчас же было принято единогласно.

В эту минуту, как бы в ответ на наше пожелание, май-орал отошел от окружавших его людей и приблизился к нам. «Ну что, сеньоры, – произнес он, – в дорогу! Мулы мерзнут». – «Как в дорогу?» – «А как же?» – «Разве мы не в Вилья-Мехоре?» – «Да, мы здесь». – «Но ведь мы же здесь ужинаем и ночуем!» – «Точнее, вы должны были здесь ужинать и ночевать, но…» – «Что "но…"?» – «… но в доме нет ни ужина, ни постелей». – «То есть как это нет ни ужина, ни постелей? Вы это серьезно говорите?» – «Вполне серьезно». – «Дебароль, друг мой! – воскликнул я. – Пробейтесь сквозь эту толпу, отыщите хозяйку дома, расположитесь рядом с ней, будьте, как всегда, красноречивы, любезны и обворожительны, каким вы были в Эскориале, вспомните госпожу Калисто Бургиль-ос и, так же как с той дамой, сумейте и с этой посетить погреб и чердак, принесите нам яйца и обеспечьте нас кроватями!» Дебароль пробрался между танцующими, с блеском в глазах и улыбкой на губах.

Минуту спустя он стоял перед хозяйкой дома, опершись локтем о стену и скрестив ноги. Беседа, начавшаяся с проявления простой вежливости, понемногу становилась явно оживленной. Мы не могли видеть физиономии Дебароля, стоявшего к нам спиной, но видели лицо трактирщицы, и оно не предвещало нам ничего хорошего. Когда Дебароль возвращался, мы с ужасом отметили, что выражение его лица полностью соответствовало тому, что мы прочитали на лице хозяйки. Блеск его глаз погас, улыбка исчезла.

Он подошел к нам совсем сникший. «Ну, что случилось?» – спросил я. «А то, что нам придется ехать дальше». – «Почему?» – «Нас здесь не хотят принимать». – «Неужели у них нет ни ужина, ни постелей?» – «У них есть все, но, к несчастью, мы приехали в разгар бала, который дает хозяйка, и она не желает утруждать себя из-за нас». – «Вот она, испанская трактирщица! – воскликнул Жиро. – О гостеприимная Каталония, узнаю тебя!» – «И

нет возможности заставить ее изменить свое решение?» – настаивал я. «Видно, что вы в Испании всего неделю или десять дней, – ответил Жиро. – Если бы вы, подобно нам, поскитались здесь четыре месяца, то не задавали бы подобного вопроса». – «Поедемте, поедемте, сеньоры! – вмешался майорал, следивший за нашими переговорами. – Садитесь в карету!» – «Какого черта! В карету, в карету… По нашему договору мы должны ужинать и ночевать в Вилья-Мехоре». – «Да, мой друг, но уместно будет сказать, – ответил Жиро с привычным смирением, – что мы заключили это соглашение без участия хозяина или хозяйки». – «А если ты предложишь ей написать ее портрет?» Жиро покачал головой: «Когда испанцы танцуют, им не следует делать никаких предложений». – «Итак?» – я переводил глаза с Жиро на Дебароля. «Итак, надо ехать!» – «Сколько нам еще осталось до Аранхуэса?» – спросил я у майорала. «О сеньор, совсем недалеко, около двух льё». Я поглядел на него с сомнением: «Сколько времени тебе требуется, чтобы проделать эти два льё?» Он явно колебался какое-то время, а потом ответил: «Три часа». – «Ладно, я даю тебе четыре; но если через четыре часа мы не будем в Аранхуэсе (я положил ему руку на плечо и сильно надавил), ты будешь иметь дело со мной!» – «Хорошо, сеньор!» – пробормотал майорал.

Я повернулся к Дебаролю и Жиро: «Господа, последний раз спрашиваю вас, вы уверены, что нет никакой возможности остаться здесь?» – «Дорогой мой, – заметил Деба-роль, – вам ведь известно это изречение Суллы, которое можно считать девизом испанских трактирщиков:

Порой свой замысел могу я изменить; решения ж мои,

Как и решения судьбы, без перемен пребудут вечно.^[25]

«Извините, следовало бы сказать: "без рифм пребудут вечно"», – заметил Александр. Мой сын – раб рифмы, в отличие от г-на Вольтера, к которому, вынужден заметить, сударыня, он не испытывает того почтения, какое я хотел бы у него видеть.

«В дорогу, сеньоры! В дорогу!» – настаивал майорал. «Какого черта! Пусть нам дадут хотя бы стакан вина; они не могут сказать, что у них нет вина: мы видели три или четыре полных бурдюка!» – «О, стакан вина, это другое дело!» – согласился майорал тоном человека, полагающего, что к нему обратились с последней бестактной просьбой.

Вернувшись в трактир, из которого мы только что вышли, он через мгновение вновь появился на пороге, держа бурдюк в одной руке и стакан в другой. «За испанское гостеприимство!» – объявил я и выпил первым. Семь моих товарищей один за другим повторили этот тост. Я обратил внимание, что дон Риего произнес его с большей горечью, чем остальные. После того как он оказался в нашей компании, в привычках достойного священника произошли кое-какие изменения к лучшему, немного переделавшие его на французский лад.

«Ну же, сеньоры! – повторял майорал. – В дорогу, в дорогу!» Буланже бросил последний взгляд на дом, с сожалением покидая место, где он мог бы сделать столько набросков, и полез в карету, куда еще до него успел забраться дон Риего. Добрый священник очень ценил удобства и, естественно, полагал, что, заняв свое место первым, сможет лучше всего расположиться. Жиро последовал за Буланже, Дебароль – за Жиро и Маке – за Дебаролем. Маке олицетворял среди нас самоотречение, а дон Риего – эгоизм.

Я оседлал своего мула, Александр последовал моему примеру, а Ашар устроился между нами, обхватив одной рукой шею одного из верховых животных, другой – второго, и приготовился поучиться драматургическому искусству, слушая, как мы будем обсуждать планы наших трагедий. Какие-то перестановки в карете, связанные с размещением там карабина Дебароля, вынудили ее задержаться. Мы уехали первыми, в качестве дозорных.

С сожалением вижу, сударыня, что подробности в моем письме взяли верх над главным и оно слишком растянулось, так что продолжать его мне придется завтра. Итак, до завтра, сударыня, и будьте готовы услышать нечто страшное!

XIV

Аранхуэс, 25 октября.

За нами следом в свою очередь двинулась карета, освещая себе путь единственным фонарем, установленным в виде помпона в центре империала. Мало-помалу, впрочем, все выше поднимался серповидный месяц, и мягкий лунный свет заливал пейзаж, величие которого почти пугало. Справа взгляд упирался в небольшие холмы, покрытые колючей травой, среди которой местами сверкали крупные озера песка. Слева тянулись безграничные просторы, и глазом невозможно было измерить глубину горизонта. Однако в тысяче шагов от нас, по линии деревьев, вырисовывающихся темной тенью, угадывалось течение Тахо. Местами гладь реки вдруг открывалась и, словно зеркало, отсылала луне обратно лучи, которые та на нее лила. Перед нами тянулась желтая песчаная дорога, напоминавшая кожаную ленту.

Время от времени наши мулы сворачивали с пути, оставляя то справа, то слева какую-нибудь зияющую расселину на поверхности земли – непредвиденную пропасть, оставленную каким-то давно уже забытым землетрясением. Иногда мы оглядывались и видели, что в трехстах шагах позади нас, а потом в четырехстах, в пятистах, так как мы ехали быстрее, дрожит, как блуждающий огонек, фонарь кареты: ход ее замедлял песок, в который на треть погружались ее колеса. Перевалив через небольшой холм, мы потеряли карету из виду и продолжали свой путь.

Через полчаса мул Александра резко свернул вправо. Почти треть дороги пересекала трещина, переходящая в пропасть. Мы не обратили на эту трещину особого внимания и продолжили свой путь. Еще три четверти часа мы ехали, по-прежнему смеясь, беседуя и никоим образом не вспоминая о задуманной нами трагедии. Тем не менее, пять или шесть раз я оглядывался, удивляясь тому, что не вижу достославного фонаря, торчащего словно глаз циклопа на передке нашей кареты. В конце концов я остановился. «Господа, – произнес я, – наверное, что-то случилось. Нам не попадалось никаких других складок местности, кроме того маленького пригорка, который мы преодолели три четверти часа назад, однако вот уже три четверти часа не видно фонаря. Я думаю, нам будет разумно остановиться». Мы остановились, повернув наших мулов.

Луна была сказочно безмятежной; в просторах песчаных равнин не было слышно никаких звуков, кроме отдаленного лая собаки, стерегущей какую-то уединенную ферму. Мулы с беспокойством поводили ушами и, казалось, слышали что-то недоступное нам. Вдруг с порывом ветра донесся почти неразличимый звук – будто неясное эхо человеческого голоса, теряющегося в пространстве. «Что это?» – спросил я.

Не расслышав ничего определенного, Александр и Ашар, тем не менее, тоже уловили какой-то звук. Мы замерли в молчании и неподвижности, как это делают в преддверии какого-нибудь неожиданного события. Прошло несколько секунд, и до нас донесся тот же звук, но уже более явственный и различимый. Он напоминал крик отчаяния. Мы напрягли внимание и наконец отчетливо расслышали мое имя, выкрикиваемое голосом, который становился все ближе.

«О, это вас зовут!» – воскликнул Ашар. «Кто-то из наших друзей», – добавил Александр. «Вот увидите, – подхватил я, все еще пытаясь шутить, – их захватили шесть разбойников герцога де Осуна, которые запрещают им кричать, но они все же призывают нас».

Раздался новый крик, на этот раз еще более четкий, чем два предыдущих. «Действительно, господа, зовут меня! – сказал я. – Едем на голос». Мы с Александром стали подгонять мулов, чтобы они двигались как можно быстрее. Ашар бежал сзади, стегая их тросточкой.

Не проехали мы и десяти шагов, как до нас снова донесся тот же призыв, и на этот раз в нем звучало отчаяние, в котором уже нельзя было ошибиться. «Скорее, скорее, – торопил я Ашара и Александра, пытаясь перевести мула на галоп, – определенно с ними что-то случилось! Давайте ответим! Давайте ответим!» Мы сложили руки рупором и в свою очередь крикнули трижды. Но ветер дул нам в лицо и относил звуки нашего голоса.

Снова послышался крик – прерывистый, задыхающийся и слабый, словно кричавший уже исчерпал все свои силы. Сердце мое сжалось. Мы снова попытались ответить, но тут же поняли, что с ветром бороться бесполезно. К тому же голос, продолжая звать так же жалобно и устало, заметно приближался: ясно было, что тот, кто кричит, одновременно бежит навстречу нам так быстро, как только может.

Что-то ужасное было в этом крике, повторяющемся с той же самой интонацией каждые десять секунд. Мы изо всех сил торопили мулов. «Это голос Жиро», – сказал Ашар. Голос заметно приближался. Мы знали, как трудно взволновать Жиро, и, уже не сомневаясь, что это именно он кричит с таким отчаянием, прониклись большим беспокойством, чем если бы нас звал любой другой.

Прошло еще минут десять, и сквозь прозрачную темноту этой чудной ночи мы стали различать на светлом фоне дороги тень, движущуюся нам навстречу. У нее, словно у божественного Меркурия, казалось, были крылья на пятках. Вскоре мы узнали силуэт Жиро, как прежде узнали его голос. «Что случилось?» – закричали мы все трое одновременно. «Ах, это вы! – с трудом воскликнул Жиро. – Это вы! Наконец-то!» Он добежал до нас, задыхающийся, обессиленный, почти падающий от усталости, и, чтобы удержаться на ногах, оперся одной рукой на плечо Ашара, а другой – на шею моего мула.

«Что случилось?» – переспросили мы. Но наш бедный друг, предпринявший такие усилия, чтобы добежать до нас, не в состоянии был говорить. Наконец через минуту он произнес: «Карета перевернулась». – «Куда?» – «В пропасть!» – «Боже мой, никто не ранен, надеюсь?» – «По счастью, нет».

Чисто эгоистическое чувство промелькнуло в моем сердце – я оглянулся, чтобы убедиться, что Александр в самом деле рядом со мной. «Это все или еще что-нибудь?» – спросил я, потому что у меня внезапно появилась и другая мысль. «По правде говоря, боюсь, что не все. – ответил Жиро. – Поэтому я и бежал за вами». – «Тогда садись на мула, а я пойду пешком», – предложил Александр. «Нет, я простужусь». – «В дорогу! В дорогу!» – торопил я.

И мы отправились в путь, возвращаясь обратно с такой скоростью, на какую только способны были Карбонара и Атаманша. Я все время пытался заставить Жиро говорить, но на все мои вопросы он лишь повторял: «Сам увидишь, сам увидишь!» Это «сам увидишь» звучало отнюдь не успокаивающе, видно было, что Жиро к чему-то нас готовит.

Мы двигались с полчаса, даже не предполагая, что нам предстоит такой длинный путь. Наконец, взобравшись на небольшой холм, о котором уже шла речь, мы увидели свет, колыхавшийся из стороны в сторону в двухстах шагах от нас, а вокруг него – тени, колыхавшиеся еще сильнее, чем озарявший их свет. В последний раз подстегнув мулов, мы прибыли на место происшествия.

«Ах, это вы! – воскликнули наши друзья. – Черт побери! Мы еще счастливо отделались!» Я окинул всех быстрым взглядом. «А где Дебароль и Буланже? – закричал я. – Где они?» Оба высунули головы из дверцы кареты. «Мы здесь, здесь!» Они занимались спасением багажа. Маке принимал у них из рук вещи и ставил их на землю. Майорал и сагал распрягали мулов, все еще удерживаемых постромками. Дон Риего сидел на краю обочины и жаловался, что у него сломано много ребер.

«А теперь подойдите и полюбуйтесь пейзажем!» – сказал Жиро, подводя меня к краю пропасти. Я невольно отшатнулся и почувствовал, как на лбу у меня выступил холодный пот. «Да, это просто чудо!» – пробормотал я.

Они опрокинулись в ту самую расщелину, о которой нам дал знать мул Александра, отскочив от нее в сторону. Скала, торчащая в ней словно единственный зуб в гигантской челюсти, задержала карету. Империал кареты, полностью перевернувшейся, упирался в скалу. Если бы не это, они полетели бы в пропасть глубиной в сто футов.

Ашар и Александр в свою очередь приблизились к краю и испытали такое же головокружение, как и я. «Но как же все это произошло?» – задал я вопрос, повернувшись к Маке. «Спрашивайте Жиро, я и четырех слов не могу произнести, так как задыхаюсь».

«Подумать только, ведь это он из-за меня в таком состоянии!» – промолвил Жиро. «Почему из-за тебя?» – «Я вдавил ему в грудь свою голову» – «Не говоря уж о том, что нога дона Риего лежала на моей шее», – добавил Маке. «Но все же, как это случилось?» – «О, все произошло очень быстро! Мы беседовали о военных и любовных подвигах, как говаривал господин Аннибал де Коконас; Де-бароль спал, дон Риего похрапывал. Я было потянулся, чтобы надавить пальцем на нос Дебароля, как вдруг карета наклонилась. "Э, по-моему, мы вот-вот перевернем-ся!" – воскликнул Буланже. "А по-моему, мы уже переворачиваемся!" – добавил Маке. "А по-моему, мы уже перевернулись", – заметил я. Действительно, карета очень медленно легла на бок. Но вдруг, словно в этом положении ей оказалось неудобно, она еще раз перевернулась, и пол ушел у нас из-под ног. Головы наши были внизу, ноги – вверху, и мы барахтались среди ружей и охотничьих ножей. Маке очутился подо всеми, я – на нем, дон Риего – на мне. Все остальное пространство было нашпиговано телами Буланже и Дебароля. "Господа, спокойствие! – призвал нас Буланже. – Я полагаю, что мы находимся в пропасти, которую я успел разглядеть, когда карета начала падать; поэтому, чем меньше движений мы будем делать, тем больше у нас шансов выкрутиться из этой истории". Совет был хорош, и мы ему последовали. Но тут Маке с присущим ему хладнокровием объявил: "Делайте все как надо, но только помните, что я задыхаюсь и, если такое продлится хотя бы пять минут, умру". Ты понимаешь, какое действие оказало подобное наставление. Дебароль, окончательно проснувшийся и единственный из всех нас стоящий на ногах – поистине, у спящих свой особый Бог! – начал стучать в окошко дверцы и кричать, чтобы майорал ее открыл. Майорал тем временем распрягал мулов, не обращая на нас никакого внимания, как будто нас и не было. "Откройте! – кричал Дебароль. – Иначе я разломаю вашу дверцу!" На этот раз майорал услышал и открыл карету. Дебароль выбрался первым, держа в руках карабин. Нам стало чуть посвободнее, и дон Риего смог снять свою ногу с шеи Маке. Тот воспользовался этим и наполнил легкие воздухом. Дебароль, оказавшись снаружи, тут же потянул на себя дона Риего. После нескольких неимоверных попыток ему это удалось, и дон Риего оказался рядом с Дебаролем. Нам стало совсем просторно, и Буланже в свою очередь начал свое восхождение наверх. Теперь речь шла о том, чтобы выбраться самому и вытащить Маке, уже почти лишившегося сознания. С помощью Буланже и Дебароля мне удалось достичь цели; что касается дона Риего, то он как сел, так и сидит там, где ты его видишь. Оставался Маке. Он пострадал сильнее всех нас и поэтому был самым рассвирепевшим. В итоге, как только Маке оказался на ногах, он прежде всего с кулаками кинулся на майорала и поколотил его».

«Браво, Маке! – воскликнул я. – Это моя школа! Надеюсь только, вы потом выяснили, его ли это вина?» – «Осмотрите местность, – ответил Маке, – и судите сами!»

В самом деле, достаточно было бросить взгляд на дорогу, чтобы понять, что это происшествие, если считать его делом случая, объяснению не поддавалось. Трещина пересекала дорогу; невозможно было поверить, что сагал, который вел мулов под уздцы, не заметил пропасти, поскольку он подошел к ней вплотную и обязательно должен был повернуть мулов, чтобы они туда не упали. И был еще один факт, осложнявший картину.

Едва соскочив с облучка, майорал тотчас же отвязал фонарь и погасил его. Именно это и разъяснило все Маке; он перестал колотить майорала, схватил его за шиворот и потащил к краю пропасти. Тот понял, что пришел его последний час, и упирался изо всех сил. Однако у Маке кулаки увесистые, и, несмотря на свое сопротивление, майорал, подгоняемый сзади прикладом, оказался над пропастью. Он помертвел. «Если вы хотите меня убить, убивайте сейчас», – прошептал он, закрывая глаза. Если бы он продолжал сопротивляться, то, вероятнее всего, ему суждено было бы погибнуть. Но это проявление покорности смягчило Маке, и он отпустил его. «Надо предупредить Дюма, – произнес Маке, отпуская майорала. – Я уверен, что это только начало представления. Найдется доброволец, у которого остались целыми ноги и легкие и который может догнать Дюма?» – «Я!» – вызвался Жиро и помчался за нами.