Текст книги "Из Парижа в Кадис"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

Остальное Вы знаете, а вернее, Вы еще ничего не знаете, сударыня, потому что именно в эту минуту с вершины небольшого холма, четко вырисовывавшегося на горизонте и залитого серебристым светом луны, это «остальное» стало спускаться. Горизонт этот находился весьма близко к нам.

«О! Глядите, там отряд людей!» – сказал я, указывая рукой в том направлении. «Трое, четверо, пятеро, шестеро, семеро», – считал Жиро. В это мгновение при лунном свете сверкнуло дуло карабина, а затем исчезло, словно проблеск молнии: «Так! Они вооружены, это становится забавным. Берите ружья, господа, берите ружья!» – я произнес эти слова негромко, но так внятно, что в ту же минуту все схватились за оружие. Ашар, не имея ружья, вооружился охотничьим ножом. Тут же мы вспомнили, что ружья у нас не заряжены.

Незнакомцы были от нас на расстоянии не менее ста шагов, их можно было сосчитать – они шли всемером. «Господа, – обратился я к своим друзьям, – у нас есть три минуты, этого достаточно, чтобы трижды перезарядить ружье. Спокойствие! Заряжаем!» Все окружили меня. Дебароль, единственный, у кого карабин был наготове, сделал четыре шага вперед и встал перед нами. Александр возился у самых моих ног, доставая из своего туалетного несессера патроны – только у него было ружье, заряжавшееся с казенной части. Остальные заряжали ружья с помощью шомполов.

Незнакомцы были в двадцати шагах от нас, когда я закончил заряжать ружье. Я тотчас же с щелчком взвел оба курка. При этом звуке, столь явственно послышавшемся в подобных обстоятельствах и не оставлявшем никаких сомнений в его происхождении, незнакомцы остановились. Александр повторил мои действия. Третьим был готов Маке, и он поступил так же, как мы. У нас в запасе имелось десять выстрелов. Трое из нас были охотниками и на таком расстоянии не могли промахнуться.

«Теперь, господин присяжный переводчик, – обратился я к Дебаролю, – доставьте мне удовольствие, спросите у этих бравых молодцов, что им нужно, и намекните им, что первый, кто сделает еще хоть шаг, останется лежать на месте».

В эту минуту – то ли случайно, то ли нарочно – майо-рал, зажегший по нашему требованию фонарь, уронил его. Дебароль тем временем переводил на испанский приветственные слова, адресованные мной незваным господам.

«Хорошо, – сказал я, когда он кончил и мы увидели, что предупреждение воспринято должным образом, – а теперь объясните майоралу, что нам необходимо яркое освещение и, следовательно, это не самый подходящий момент, чтобы вторично загасить свет». Майорал понял все без всякого перевода и поспешил поднять фонарь.

Наступила торжественная тишина. Две группы людей были разделены друг от друга фигурой Дебароля, стоявшего в четырех шагах от нас и в пятнадцати от наших противников и находившегося в положении часового, который опознает патруль.

Испанцы стояли в темноте, мы же, напротив, были ярко освещены колеблющимся светом фонаря, заставлявшим поблескивать дула ружей и клинок охотничего ножа. «Теперь, Дебароль, – продолжал я, – спросите этих господ, какой счастливый случай побудил их оказать нам честь и нанести визит». Дебароль перевел вопрос.

«Мы пришли, чтобы вам помочь», – ответил один из них, вероятно главарь банды. «О, это прекрасно, – произнес я, – а каким образом этим господам стало известно, что мы нуждаемся в помощи, ведь ни сагал, ни майорал от нас не отлучались?» – «Действительно!» – подхватил Дебароль и повторил мой вопрос по-кастильски.

Ответить на него было трудно, и наши услужливые ночные гуляки промолчали. «Послушай, отец, – вмешался Александр, – у меня идея: что, если нам их ограбить?» – «Этот малыш Дюма изобретателен!» – заметил Жиро. «Черт побери! – воскликнул Ашар. – Раз уж на то дело пошло, надо немедленно их выпотрошить!» – «Вы понимаете, о чем идет речь?» – обратился к ним Дебароль.

Наши посетители не отвечали: они были ошеломлены.

«Мы обсуждаем, не выпотрошить ли вас, если только вы не уберетесь тотчас же той же дорогой, какой пришли!» Это требование вызвало некоторое смятение в рядах шайки.

«Но, – воскликнул главарь, – у нас не было никаких дурных намерений, совсем напротив!» – «Что поделаешь! У нас, французов, такой скверный характер, что мы принимаем помощь лишь тогда, когда сами за ней обращаемся». Они собрались уходить.

«Господа, – произнес майорал, – разрешите им помочь мне вытащить карету». – «В добрый час, только пусть подождут, пока мы уйдем». – «А где им ждать?» – «По другую сторону горы». Майорал сказал ночным гостям какую-то фразу по-испански. «Хорошо, – ответили они, – мы отойдем», – и, бросив привычное «Vaya usted con Dios», они скрылись из виду, перейдя на другую сторону холма.

«Так, – сказал Жиро, поставив свое ружье на землю, – эта сцена станет сюжетом моей первой картины».

XV

Аранхуэс, 25 октября.

Вы оставили нас в ту минуту, сударыня, когда мы распрощались с нашими услужливыми посетителями и проводили их взглядом до пригорка, за которым они тут же исчезли. Дебароль с карабином в руках остался в роли часового, стоя посредине разделявшей нас дистанции. Мы же занялись приготовлениями к уходу.

Багаж, выложенный на дорогу, образовал целый холм, состоявший из ящиков, сундуков, саквояжей и спальных мешков и увенчанный корзиной с провизией, которая была спасена заботами Жиро. Мы тщетно пытались найти дона Риего, но, поскольку он находился в своей собственной стране и, следовательно, никак не мог здесь потеряться, мы не очень беспокоились о нем, рассчитывая, что в нужный момент он появится.

Майорал уверял нас, что даже его четырех мулов и объединенных усилий его семи товарищей не будет достаточно для того, чтобы вытащить карету из того положения, в каком она оказалась. Ставить это под сомнение не имело смысла: все было ясно, как Божий день, но, уж если мы не убили его сразу, пришлось прислушаться к его доводам. Мы оставили ему четырех его мулов. На одного из верховых мулов был навьючен весь багаж, а другой был предоставлен в общее распоряжение.

* Разыгралась борьба великодуший, которая определенно умилила бы зрителей, будь у нас зрители; но, к несчастью, их у нас не было, и эта трогательная сцена навсегда осталась никому не известной.

«Как жалко, – заметил я, – что потерялся дон Риего! Был бы он здесь, все споры тотчас кончились бы». В это время послышался голос: «Я здесь!» Мы обернулись – это нашелся дон Риего.

Однако, пока он пропадал, состояние его значительно ухудшилось: он держался рукой за бок, чуть прихрамывал и громко стонал. Можно было подумать, что бедняге осталось жить не более суток. Так что мул принадлежал ему по праву. Его посадили на Карбонару, а вещи достались Атаманше.

Поверх вещей, по обыкновению, и я бы даже сказал по праву, разместился человек, сдавший мулов внаем, так называемый арьеро. Карбонара и дон Риего возглавляли колонну; Атаманша с багажом и арьеро тянулись следом за Карбонарой, и, наконец, следом за Атаманшей, багажом и арьеро двигались мы. Шли мы пешком и с ружьями за плечами. Поинтересовавшись у арьеро, какое расстояние нам осталось проделать, мы услышали в ответ: два с половиной льё, самое большее – три.

Мы посмотрели на наши часы, с удовлетворением заметив, что они у нас еще есть, и, приняв в расчет разброс в показаниях, присущий этим миниатюрным приборам, когда они находятся в обществе себе подобных, установили, что теперь должно было быть от десяти часов до четверти одиннадцатого. Проходя умеренным шагом льё в час, мы должны были попасть в Аранхуэс к часу ночи.

Одно утешало нас: направляясь из Севильи в Мадрид, Жиро и Дебароль проделали именно этот путь и, следовательно, могли служить нам если и не проводниками – мы шли по большой дороге, – то чичероне. Двигались мы легко и весело, смеясь над пережитой опасностью, как это обычно и делаем мы, французы, едва опасность миновала или даже когда она еще длится.

Дон Риего тоже смеялся; с той минуты, как ему предоставили мула и, следовательно, он проникся уверенностью, что ему не придется идти пешком, он почувствовал себя намного лучше. Так мы прошли около двух часов, не заметив времени, проведенного в пути. Наконец Маке вытащил свои часы. Поскольку Маке был самый серьезный и самый пожилой из нас, всеми признавалось, по аналогии, что и часы у него самые точные. Итак, Маке вытащил свои часы. «Четверть первого, – заметил он, – мы, должно быть, приближаемся». – «Черт побери! – воскрикнул Дебароль. – Ясно, что приближаемся: мы прошли уже более трех французских льё!»

Этот ответ, в котором мы не уловили ни уклончивости, ни уверток, нас вполне удовлетворил, и мы снова пустились в путь, еще более веселые и бодрые, чем прежде. Однако еще через час Ашар остановился и сказал: «И все же, Дебароль, и все же?..» Все прекрасно поняли, что он имел в виду, и ожидали ответа нашего присяжного переводчика. «Когда перед вами появится длинная аллея деревьев, – произнес Дебароль, – знайте, что вы на подходе к Аранхуэсу». Этот ответ был встречен с меньшей благосклонностью, чем первый, ибо в нем чувствовались какое-то смущение и неуверенность.

К тому же в пределах видимости перед нами была одна лишь бескрайняя песчаная равнина. Мы прошагали еще час. Начал нарастать ропот.

«Господа, – сказал я, – предлагаю следующее: давайте нарежем кустарника и вереска, соберем в кучу, разведем костер, завернемся в плащи и переночуем у огня». Поколебавшись минуту, большинство стало склоняться к моему мнению.

«Господа! – обратился к нам Дебароль. – Я прекрасно знаю эту местность, мы проходили по ней на следующий день после похорон нашей бедной борзой и прошли тогда восемнадцать льё. Жиро сидел на том самом камне, где сейчас сидит малыш Дюма. Помнишь, Жиро?» – «Прекрасно помню, – отозвался Жиро, – но хватит шуток; итак, Дебароль?» – «Нам осталось полчаса пути до аллеи деревьев». – «А после того как мы доберемся до аллеи?» – спросил я. «Ну, после того как мы доберемся до аллеи, – пояснил Жиро, – будет уже ясно, что мы на подходе к Аранхуэсу».

Это было совсем не то, что нам хотелось услышать, и все же мы несколько воспряли духом и снова пустились в путь, однако на этот раз со спокойствием путешественников, настроившихся на серьезную борьбу с могучим врагом, который зовется усталостью.

Действительно, через полчаса мы увидели виднеющиеся на горизонте деревья, и вскоре по обе стороны от дороги потянулась величественная аллея вязов и дубов. Это вернуло нам если не хорошее настроение, то, по крайней мере, бодрость. Мы прошли еще минут сорок.

«Ваша аллея чертовски длинная», – пожаловался Буланже. «Да, – согласился Дебароль, – это очень красивая аллея». – «Буланже не то имеет в виду», – промолвил я. «А что же?» – «Черт побери! Он хочет сказать, что ей конца нет!» – «Послушай, Дебароль, – вмешался Ашар, – скажи нам хоть раз, хоть один только раз правду об Испании: далеко ли мы еще от Аранхуэса?» – «Когда послышится шум падающей воды, считайте, что вы пришли».

Мы шли еще четверть часа. «Тихо!» – произнес Александр. «Что такое?» – «Я слышу обещанный шум водопада». Мы прислушались. И правда, волшебное журчание падающей воды прорвалось сквозь тишину ночи и достигло наших ушей. «Вперед! Вперед, господа! – воскликнул Буланже. – Еще немного терпения!»

Мы шли еще десять минут и оказались на берегу ручья, сверкавшего в лунном свете, словно лента серебристого газа. Вокруг паслись стада коров; у каждой из них на шее был колокольчик, издававший мелодичный звон. Среди всех таинственных звуков, составлявших язык ночи, звон колокольчиков казался самым привлекательным. Это была упоительная картина сельской жизни, но она не содержала в себе того, что нам было обещано! Мы требовали город, а нам подсовывали водопад и стада. Нам нужен был город!

«Первые же ворота, которые вы увидите, будут воротами Аранхуэса!» – объявил Дебароль. «Да, но сколько до них идти?» – «Не больше четверти льё». Маке, Ашар и Александр стали вполне серьезно совещаться, не задушить ли им Дебароля, однако тот, понимая грозящую ему опасность, клялся, что на этот раз слова его – чистая правда.

Через четверть часа мы подошли к воротам, а еще через десять минут – к самому городу. Когда мы оставили за спиной у себя череду сводов, украшающих вход, пробило пять часов. Было самое время, ибо нами уже начало овладевать отчаяние. Наш путь занял семь часов, и у нас ничего не было во рту с двух часов предыдущего дня, если не считать нескольких глотков воды из ручья Дебароля.

К счастью, Парадор де ла Костурера был недалеко. Речь шла лишь о том, чтобы проявить осмотрительность, представляясь хозяину, и не напугать его, а войдя, выказать крайнюю любезность, чтобы получить ужин. Ничто не учит так хорошим манерам, как путешествие в Испанию. Мы постучали сначала слегка, потом посильнее, потом еще сильнее. Наконец, послышался звук шагов.

«Это вы, Мануэль?» – спросил Дебароль. Ему уже приходилось останавливаться в Парадоре де ла Костурера, и он записал в своем блокноте, что всех слуг там зовут Мануэлями. Поэтому он не опасался ошибиться, задавая этот вопрос. «Да, сеньор», – послышался голос. Дверь доверчиво отворилась.

Ужас на мгновение охватил первого Мануэля, когда он увидел в дверном проеме семь вооруженных до зубов пеших людей и еще двух верхом на мулах. «Не бойтесь, любезный, – успокоил его Дебароль, – мы мирные люди, gente de paz; только мы ужасно голодные и усталые; пожалуйста, разбудите остальных Мануэлей!»

Лакей пропустил нас, оставив за нами заботу внести багаж и закрыть за собой входную дверь; после этого он очень тихо постучал в какую-то другую дверь и самым тихим голосом позвал второго Мануэля. Через несколько минут второй Мануэль был разбужен и незамедлительно принялся будить третьего.

Тем временем мы сняли дона Риего с мула и, оставив багаж на попечение арьеро, рассыпались по дому в поисках обеденной залы. Мы нашли ее без особого труда. Это была огромная комната с печью, в которой угасали остатки жара. Последними тлеющими в ней угольками мы разожгли две лампы, поставили их на стол и при их свете принялись обследовать громадное пустынное пространство, в котором нам довелось очутиться.

Более всего пугает в испанских обеденных залах то, что ни по их виду, ни по запаху в них невозможно понять, для чего они предназначены. Мы призвали всех Мануэлей; первый был мосо, второй – ключник, третий – комнатный лакей. После расспросов, проведенных ласково, но с определенной настойчивостью, стало ясно, что мы можем, по-видимому, рассчитывать на ужин и ночлег. Мы обещали Мануэлям баснословные чаевые, если они выполнят все взятые ими на себя обязательства.

Через четверть часа, когда Аврора распахнула врата Востока, на столе появились две холодные курицы, остатки рагу и огромная головка сыра. Четыре бутылки вина высились по углам стола, словно четыре опорные башни решетки Эскориала. Хотя здесь и не было никаких излишеств, все необходимое, строго говоря, мы получили.

Разбудив Александра, уснувшего за столом, мы принялись за еду. Все мы умирали от усталости и были похожи на восемь сомнамбул за совместной трапезой. Как только эта трапеза закончилась, нам дали в руки подсвечники и развели по комнатам. Видя, что Дебароль берет карабин, я непроизвольно взял с собой свое ружье.

Мыс Александром легли в огромной комнате с альковом. Альков этот по своим размерам сам напоминал обычную комнату. Мануэль, которому было поручено сопровождать нас, закрыл ставни, попрощался и ушел. Благодаря каким навыкам, независимым от сознания, мы разделись и легли, мне неизвестно, но я точно знаю, что лежал в постели, когда меня разбудил сильный шум и совершенно неуместные толчки.

Шум и толчки исходили от двух незнакомцев: один открывал ставни, второй тянул Меня за руки. Все это сопровождалось громкими возгласами. В голове у меня все еще стояла сцена в Вилья-Мехоре, и я решил, что наши услужливые посетители возобновили свою атаку. Я схватил ружье, стоящее в изголовье кровати, и, сразу же приняв тон тех, кто меня разбудил, закричал: «Que quiere usted s.n. de D.?^[26]»

Мой вопрос, акцент, с каким он был задан, и сопутствующий ему жест произвели ошеломляющее действие: тот, кто открывал ставни, кинулся к алькову, а тот, кто тащил меня за руку, ринулся к окну. Столкнувшись, они ударились друг об друга, упали навзничь, вскочили и умчались так быстро, словно дьявол их унес.

Было слышно, как шум их шагов затихает в коридоре, а затем смолк вовсе. После этого я осторожно встал и вышел из алькова, держа ружье наготове. На поле битвы остались шапка и кисет, принадлежавшие незнакомцам. Я подобрал их как вещественные доказательства.

Во время этого адского шабаша Александр не пошевелился; я запер дверь на задвижку и снова лег в кровать. Несколько минут спустя кто-то стал тихо стучать в дверь. Я узнал манеру стучать Мануэля № 1: он пришел в качестве парламентера. Ворвавшиеся ко мне люди были частью каравана погонщиков; они прибыли накануне и должны были все вместе уехать; между ними было условлено, что они разбудят друг друга; двое, проснувшиеся первыми, ошиблись комнатой и вошли ко мне, полагая, что они пришли к своим товарищам. Они приносят мне свои извинения и просят вернуть их шапку и кисет.

Объяснение выглядело вполне логично; я его принял и отдал Мануэлю № 1 требуемые предметы. Испытав одно за другим столько потрясений, я и помыслить не мог о том, чтобы уснуть. Я оделся и обнаружил, что Маке и Буланже уже встали. С их помощью мы разбудили всех остальных, кроме Александра, никак не соглашавшегося открыть глаза. Мы оставили его в постели, а сами сели завтракать.

В разгар нашего завтрака прибыл дилижанс из Толедо. В нем был наш англичанин; он явился вовремя и успел воспользоваться остатками нашей еды. В обмен он сообщил нам новости о достославной желто-зеленой берлине. Дилижансу пришлось остановиться, так как дышло кареты преграждало ему дорогу. Четыре мула нашего майорала тщетно пытались вытащить повисшую в пропасти карету, но смогли лишь выломать из нее еще несколько частей. В конце концов, благодаря тому, что к ним присоединились восемь мулов дилижанса, форейтор и майорал добились успеха. Карета двинулась по направлению к городу медленно, как больной, и в течение дня должна была приехать.

Тем временем слухи о нашем приключении распространились по городу: дон Риего рассказывал о нем со всеми подробностями, не скупясь на выражения в адрес танцоров из Вилья-Мехора; в результате коррехидор – а Вы, вероятно, считали, сударыня, что революция их упразднила, так же как монахов, – в результате, повторяю, коррехидор нанес нам визит. Поскольку мы удостоились беседы с глазу на глаз с госпожой Юстицией, нам пришлось поведать всю правду, а мы, по сути дела, разделяли мнение дона Риего относительно его славных соотечественников. Мы сказали поэтому коррехидору, что, по нашему мнению, невероятным везением было то, что у каждого из нас в тех обстоятельствах оказалось оружие.

Коррехидор покачал головой, выражая сомнение, и ответил, что, насколько он знает, на пятнадцать льё в округе нет других грабителей, кроме семи разбойников Осуны, однако их нельзя подозревать в нападении на нас, потому что накануне они захватили почтовую карету в Аламин-ском лесу Впрочем, он обещал навести справки. Два часа спустя мы получили от него письмо; он навел справки и сообщал нам, что испугавшие нас люди вовсе не бандиты, а гвардейцы ее величества королевы. Я ответил господину коррехидору, что, к великому счастью для людей, о которых шла речь, им не довелось испугать нас, ибо, в противном случае, это для них могло бы плохо кончиться.

Я добавил, что призываю господ гвардейцев королевы, если подобный случай им снова представится, не набрасываться вот так, без предупреждения, в десять часов вечера, на французский караван, поскольку – если и не однажды днем, то однажды ночью – дело может обернуться для них плохо. Когда я с помощью Дебароля кончал составлять это послание на кастильском языке, мы услышали страшный грохот и, выглянув в окно, увидели нашего майорала, волочившего обломки кареты. Все население Аранхуэса сопровождало эти жалкие останки.

Я Вам пришлю сделанный с натуры набросок этой злосчастной берлины, и Вы увидите, что даже думать страшно, как в такой искореженной коробке помещалось пять человек.

Как только майорал выяснил, что мы в гостинице, он тотчас явился к нам и объявил, что, с его точки зрения, мы остались ему должны. По его мнению, с нас причиталась оплата поездки до Аранхуэса. Вопрос был спорный, так как мы считали, что обязаны платить ему только за дорогу до Вилья-Мехора, то есть до того места, где он нас перевернул. Он стал грозить нам обращением к алькальду, а я – тем, что выставлю его за дверь. Он ушел.

Четверть часа спустя, когда мы переступали порог гостиницы, чтобы пойти осматривать достопримечательности города, явился альгвасил и сообщил мне, что сеньор алькальд хотел бы со мной познакомиться. Я ответил, что, в свою очередь, охотно посмотрю на алькальда во плоти и крови, ибо во Франции все думают, что алькальд – это условное понятие, так же как пистоль – это несуществующая монета.

Я призвал на помощь Дебароля в качестве переводчика, и он, закинув карабин за плечо, отправился вместе со мной к сеньору алькальду. Алькальд оказался простым бакалейщиком. По-видимому, в Испании терпимо относятся к совмещению нескольких должностей в одном лице. Он полагал, что мы пришли приобрести у него лакрицу или коричневый сахар, и был неприятно удивлен, узнав что у нас дело к алькальду, а не к торговцу

Однако надо отдать должное испанскому правосудию: достойный человек выслушал обе наши стороны и, как поступил бы царь Соломон, окажись он на его месте, рассудил, что карету мы нанимали для того, чтобы в ней ехать, а не идти пешком, и потому обязаны оплачивать услуги майорала только до того места, где мы перевернулись. Разница составляла шестьдесят франков, что было прекрасно воспринято нашим кассиром Жиро и нашим финансистом Маке. Мы поблагодарили алькальда за справедливость и присоединились к нашим друзьям, ожидавшим нас на площади.

Они за это время подняли Александра, но ничего этим не добились. Он завладел какой-то пустой будкой и продолжал там прерванный ночной сон.

Аранхуэс притязает быть мадридским Версалем. И есть нечто, в чем он превосходит Версаль, – это его безлюд-ность. Никто не мешал нам созерцать все красоты Аран-хуэса, и мы, не привлекая внимания ни одного прохожего, могли любоваться одним за другим изображениями двенадцати подвигов Геракла, изваянными в мраморе и установленными на площади замка.

Один из двух фонтанов, расположенных на площади, украшен изображением солнца, которое показалось нам чрезвычайно похожим на луну. Оставив Александра в его постовой будке, мы направились в парк. Чтобы попасть туда, надо перейти Тахо по мосту, сложенному из камней, какие в изобилии рассыпаны по берегам реки. Группа прачек, сильными ударами вальков отбивавших белье, составляла живописную картину, прекрасно сочетавшуюся с пейзажем. Целый час мы гуляли под дивными деревьями. Если бы за двенадцать часов до этого нам сказали, что мы будем с удовольствием прогуливаться, никто бы из нас, конечно, не поверил.

Время подгоняло нас, вернее, Ашара и дона Риего, ибо они должны были ехать в Мадрид. Мы вернулись в гостиницу и по дороге забрали Александра из его будки. В наше отсутствие трое случайных прохожих уже скопились вокруг него. Вернулись мы вовремя: дилижанс собирался уехать без Ашара и дона Риего. Мы обнялись с ними, как это делают люди, которые не знают, суждено ли им когда-нибудь снова увидеться, и следили глазами за каретой, пока она не исчезла из вида.

Ашар мне обещал, что сразу по приезде в Париж расскажет Вам обо всех наших новостях, сударыня, а я покамест воспользуюсь двумя часами, что мне остаются до отправки почты, чтобы самому сообщить их Вам.

В дальнейшем, как только перевернется очередная карета или как только нас остановят очередные бандиты, я воспользуюсь случаем и дам Вам знать, где мы находимся и чем там заняты.

XVI

Хаэн, 26 октября.

О Парадор де ла Костурера! О драгоценное собрание Мануэлей, которых столь превосходно описал и пересчитал наш друг Ашар и которых пытался описать и пересчитать вслед за ним и я! О желанная обитель, холодные комнаты которой казались нам столь уютными, а тощие курицы – столь вкусными! О знаменитый Парадор, которому я, будь мое имя Мигель Сервантес, предсказал бы бессмертную славу, подобную той, какую Дон Кихот доставил Пуэрто Лаписе! О Парадор, который имел честь приютить под левым навесом большого двора достославную желто-зеленую карету, разбившуюся вдребезги о скалы пропасти Вилья-Мехора, пусть память о тебе останется в сердцах моих товарищей, также как она останется в моем!

Никоим образом не подумайте, сударыня, что этому поэтическому обращению суждено стать началом одной из песен какой-нибудь комической «Илиады». Нет, поверьте, нет! Это просто выражение чувства признательности, излить которую испытывает потребность мое сердце.

И в самом деле, если порой привязываешься всей душой к месту, ставшему свидетелем того, как мы страдали, то почему же не благословить уголок, ставший свидетелем того, как мы вздохнули, наконец, после перенесенных страданий?

Одним из таких уголков и стал для нас Парадор де ла Костурера, сударыня, ибо никогда еще путники не появлялись там такими уставшими, голодными и разъяренными, как мы. Вот почему, несмотря на знаменитую ночную сцену с двумя странствующими погонщиками мулов, в которой такую славную роль сыграл карабин Девима и которая породила слухи о нашей склонности к человекоубийству, подробнейшим образом обсуждаемой теперь всем Аранхуэсом; несмотря на мой спор с майоралом. жел-то-зеленой кареты, спор, в котором достойный алькальд выявил законность моих прав, приняв решение, достойное царя Соломона; несмотря на золотое солнце дворцовых фонтанов, несмотря на прачек Тахо и статуи стиля рококо на мосту, а возможно, благодаря всему этому (что поделаешь, сударыня, человек так странен), я почти полюбил печальный городок Аранхуэс, где нам довелось отыскать Парадор де ла Костурера, то есть хлеб, вино, ночлег и месть.

Я рассказал Вам, как мы покинули этот город, сударыня, уносимые галопом восьми мулов, и как расположились поудобнее, чтобы заснуть, ведь предыдущая ночь далеко не додала нам часов сна, необходимых усталому путнику. Так вот, сударыня, пожалейте нас, ибо, невзирая на все принятые нами меры предосторожности, было предопределено, что спать мы не будем.

В самом деле, мы не знали, сударыня, что в Испании кареты не рискуют ездить ночью по большим дорогам, вернее, они рискуют делать это только с трех часов утра до десяти часов вечера. Так что стоило нам всем отправиться в ту дивную страну обмана, что зовется сном, как нас внезапно разбудили, объявив о предстоящем ужине и ночлеге в Оканье.

Это название меня потрясло. Я вспомнил, что в детстве видел грубо раскрашенные картинки, представлявшие битву при Оканье, которую то ли выиграл, то ли проиграл, не помню уж точно, его величество император и король или один из его генералов. На картинке была изображена французская армия, выстроившаяся в ряд; одним взмахом кисти черной краской были выкрашены меховые шапки, синей – мундиры и белой – юолоты ее солдат. Что касается испанцев, то они целиком были желтые.

На первом плане император или какой-то его заместитель простирал огромную руку, вооруженную длинной саблей или шпагой, которая, ложась на изображенный на втором плане синий полк, напоминала вертел с нанизанными на него ощипанными зимородками. На заднем плане был без тушевки изображен силуэт города. Я прекрасно помню вид этого города, и это служит для меня утешением при мысли, что в жизни я увидел его лишь ночью. Все эти воспоминания, восстанавливая в моей памяти детство, это милое гнездо самых сладостных воспоминаний, лично мне помешали роптать на разбудившего нас майорала.

Вместе с нами из дилижанса вышли три пассажира, до самых глаз укрытые под своими плащами и шляпами.

«Надо же, – сказал Александр, – вот трое Альмавив в натуральном виде! Жиро, хватай свой карандаш!» – «Да! Эти молодцы будут забавно выглядеть за хозяйским столом! – добавил Буланже. – Ну и ну!» – «Потише! – остановил я их. – Вам же известно, что Альмавивы говорят по-французски, и даже очень неплохо!»

В молчании мы двинулись следом за тремя путешественниками в плащах и шляпах.

Они вошли, опередив нас, в длинную холодную и пустую комнату, в середине которой, а точнее, заполняя собой все пространство, стоял гигантский стол, ожидавший по всей видимости, появления ста путешественников. Правда, на нем не было ничего, за исключением тарелок, ножей, вилок и графинов с водой, предназначенных, несомненно, для того, чтобы отражать свет тусклой лампы, горевшей в середине этого колоссального помоста.

Ощущения холода и голода возникали при одном лишь взгляде на эту огромную пустынную комнату и длинный пустой стол. При нашем шумном вторжении появился мо-со. Одет он был в куртку светло-рыжего цвета и желтые короткие штаны; на голове у него были светлые зеленоватые волосы. Поскольку я в жизни не видел подобных волос, у меня появилась мысль, что это какой-то причудливый парик. Ко всему прочему, он был морщинист, как апельсин, провалявшийся целый год, а при ходьбе раскачивался так, словно вместо ног у него были камышинки. Что касается возраста, то такое понятие было неприложимо к этой фигуре, которую Гофман безусловно сделал бы, явись она ему, одним из самых фантастических своих персонажей.

Учтивым жестом руки он пригласил нас к столу. «Ах!» – вырвалось у Жиро и Буланже: как художников их раньше других поразила эта фигура. «О-о!» – воскликнул Александр. «Господа, господа! – произнес я, верный своей роли примирителя. – Мы же в Испании. Прошу вас, не смейтесь над тем, что нам кажется забавным, а здесь вполне естественно; этим мы наносим обиду местным жителям, которые, как мне представляется, имеют тягу к светло-рыжим курткам и желтым штанам».

В эту минуту один из испанцев поднял голову и, увидев мосо, расхохотался. «Вот те на, Жокрис!» – воскликнул он. «Здравствуй, мой бедный Брюне! – промолвил второй. – Так ты выправил бумаги на испанское подданство, о великий человек!?» – «Вот увидите, – добавил третий, – нам еще предстоит встреча с Потье: его считают умершим, а он покинул свою неблагодарную страну, видя каким успехом пользуются "Бродячие акробаты"».

Трое наших испанцев оказались: первый – француз с улицы Сент-Аполлин, путешествующий по делам торгового дома с улицы Монмартр; второй – итальянец, принявший французское подданство, а третий – испанец, родившийся на улице Вожирар и впервые посетивший Испанию. Итак, мы очутились в знакомой среде. Из девяти пассажиров дилижанса семеро были французами, один – француз на три четверти, один – наполовину. В ту же секунду из молчаливых мы сделались шумными, из сдержанных – веселыми.