Текст книги "Нет вестей с небес (СИ)"

Автор книги: Сумеречный_Эльф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 52 страниц)

– ***! Ты настолько жалок, что не заслуживаешь смерти.

И ей все казалось, что убила она сейчас не Оливера, а себя. Каждым новым убийством убивала себя. Наверное, все эти люди так и превратились в безликих вурдалаков: убивали себя по кусочкам, и так не осталось ни единой человеческой черты. Она не желала становиться подобной им. Она ждала, что сейчас начнут творить с ней. Может, тоже отдадут на расправу. Но ничто не имело значения. Она просто ждала.

Мысли онемели, сердце онемело. А взгляд пропитался таким безразличием, что уже ни страх, ни унижения не могли поселить в нем страх или отвращение. Все безразлично за роковой чертой, все дозволено, когда уж и осудить некому. Или же она теперь просто падала… Кажется, сознание решило покинуть ее раньше жизни. Что ж… Если ее намеревались теперь продать вместо Оливера – пусть. Убить – пусть.

Она не сожалела о том, что убила его, она сожалела, что не сумела спасти. Не за миг вынужденного убийства теперь уничтожала себя всепоглощающим безразличием, а за тот миг, когда последовала за ним на остров, прямо в западню. Быть может, их бы настигли и в джунглях. Власть Вааса здесь приближалась к безграничной, казалось, что он способен выйти из-за каждого дерева, обратиться из каждой твари, хтонического чудовища. Но, быть может, они бы погибли хоть в борьбе, а не так.

Нет, она просто падала, куда-то вбок, так и сжимая край каната в устремленных к небу руках. Но руками до неба не достать, воздух не нащупать.

Все потонуло в безвременье. Но если так закончились ее истязания!

Очевидно, прошло какое-то время… И вот…

Грудь болела, вернее, ребра. И ключицы, лопатки, запястья и шея. И ноги, особенно левая, что закономерно. И еще что-то стекало в глаза, как ни странно, становилось понятно, что это кровь из носа или изо рта, да и голова раскалывалась, точно от космических перегрузок.

Сознание едва возвращалось. Боль – одна из гарантий того, что еще жив, впрочем, не гарантия того, что не умираешь.

Комментарий к 40. В клочья изодранной Еще вот эта песня немного вдохновила: http://muzofon.com/search/Delerium%20Light%20Your%20Light%20Feat%20Jael

====== 41. Капкан ======

Держит нас капкан за ноги петлею.

© Пилот „Нет вестей с небес“

Сознание едва возвращалось. Мысли не могли дать четкого ответа, что с ней происходит, почему что-то невыносимо тянуло вниз, едва не отрывая руки, и почему-то что-то держало за ноги… Нет, за лодыжки определенно держала веревка. Джейс поняла, что подвешена вверх ногами, привязана к ветке дерева. На руках висел груз, бетонный блок.

Приоткрыла глаза и увидела ноги Оливера, окровавленное тело. Чуть снова не провалилась в небытие от ужаса. Оливер! Мертвый! Уже не Оливер, окровавленное безвольное тело со сломанной шеей, изуродованный и сломленный. Может, он и не сломался, но ему просто не оставили выбора. Впрочем, сломался, если было чему ломаться, но Джейс отказывалась принимать этот факт. Все погибшие в ее сознании приобретали ореол непорочности и чистоты, отваги, но только в части сознания. Чудовище в ней видело все без прикрас, даже слишком уродливо.

Уже спустилась ночь, и только в свете фонаря снова маячило это лицо, лицо врага. Его темные глаза, отражавшие ныне свет луны и блики яркой лампочки, точно горели, словно у демона. Неужели просто человек? Враг. А враг – не человек. А после того, что он творил – тем более. Ваас!

Рассматривал ее, а потом, убедившись, что она его теперь тоже видит, довольно ухмыльнулся:

– Кажется, это называется дыба. А, может, это мое о***нное изобретение.

С этими словами садист наступил на бетонный блок, потянув к земле. Ветка, к которой привязали пленницу, надсадно заскрипела, но не сломалась, человеческое тело тоже не намеревалось так легко избавлять разум от страданий.

Больно. Связки на лодыжках и кости нещадно растягивались, казалось, даже слышно, как они хрустят, остальное тело чувствовало себя не лучше, позвоночник, плечи… Сводило с ума. В глазах темнело.

Удалось ли сорвать с ее губ задушенный крик – неизвестно. Может быть, она кричала, но сама не слышала этого. Может быть, только шипела, заставляя себя не терять воздух, не отпускать дыхание. Главное – не задохнуться. На крик тоже нужны какие-то силы, но их уж не оставалось, далеко за гранью последней усталости брела вдоль царства Аида. И вот он, ее персональный Танатос. Дух смерти, без определенной цели, всеразрушающий. И вот она. А кто она? Она просто задыхалась от боли.

– Что, уже не хочешь умирать? – говорил Ваас, глядя на ее корчи, отпуская блок, всматриваясь в лицо жертвы.

Но поймал только в высшей мере презрительный взгляд апатии, непонимания и сожаления. А хотел бы увидеть ненависть, но ненависти в нем не прочлось, как и жажды борьбы. Только немой укор. Уже ничего.

Она молчала, видела Оливера и вспомнила, что убила, лишила жизни друга, но все смешивалось. Она не верила, что убила, потом просила реальность распасться сном, а потом приняла полностью этот факт: кто угодно ее вынудил, но убила она. Эвтаназия. Кажется, это так называется? Вот только как определять, кто заслужил умереть раньше срока страданий? Нет, только казнь. И, по сути, ей все еще владело безразличие, которое невероятно раздражало главаря. Он нахмурился, не увидев ожидаемой реакции со стороны пленницы:

– ***! Нет! Тебе все еще по***!

С этими словами он ушел, вновь растворился с джунглями, только обернулся, сощурившись, небрежно бросив на прощание:

– Борись! Может, тогда я позволю тебе умереть.

Свет фонарей исчезал, уходил за реку с гулом катера. Вот совершилась еще одна его казнь, а на острове часто обнаруживались такие страшные „сюрпризы“, люди, убитые самыми разными способами. Кто с целью, кто бесцельно. Ведь казнь всегда бесцельна, как и любое убийство, что важное делает вторичным, а понятное – хаотическим.

Джейс не выдержала, она снова потеряла сознание.

Больно.

Снег кружится, белые хлопья, легкие, мягкие, холодные.

Снег. Она любила снег, он мерещился ей, когда первые лучи нового дня обжигали сквозь листву без того покрытую солнечными ожогами кожу. Снег… Тысячи белых мух, мимолетные кружева, что тают от прикосновения ладоней. И точно в ледяной пустыне подкрадывалась смерть, хотелось спать, в висках невыносимо стучала кровь из-за длительного висения вниз головой. И сонливость сливалась с безразличием. Так можно заснуть навечно, тихо умереть, и уже даже не страшно. Хотя, куда страшнее, чем в тот миг, когда она глупо пыталась застрелиться. Всего лишь игра. Вот теперь ее вынуждали умирать в муках. Хотя, может, и не умирать.

И все маячил этот страшный образ главаря, его горящие глаза, его кривая ухмылка. Что-то среднее между леопардом и вараном, смертельно стремительные движения, слитно-единые, точно и вправду он сливался с окружающим миром, только потом начинался виться, размахивать чрезмерно резко сильными руками, стрелять, разбивать предметы, калеча мимоходом людей, словно острыми углами разрушая все вокруг. Целый мир.

Сегодня он разрушил целый мир, мир Оливера, его семьи. А мир Джейс рухнул раньше, Ваас только вырывал из-под ног последние уступы пред падением в пустоту.

„Борись… Борись, чтобы умереть. Как глупо. Это безумие. Дейзи, Лиза, простите меня, простите, я не смогу спасти вас… Я ничего не могу! Я – самое ничтожное создание… Ничто…“.

Джейс хотела бы заплакать, но для слез тоже нужны силы, а ее бесконечной усталости, изученности хватало только на то, чтобы тихо заскулить, точно раненый тапир, безобидный черный зверек со смешным хоботком.

Она снова задыхалась, видела рядом Оливера, ее пронизывал запах крови. И ужас смерти заставлял жить, и словно воплощение этого ужаса, снова возникал отвратительный образ главаря, сливающийся с подземным змеем, что разрывает когтями солнце. Нет, змей не имеет права убивать солнце, иначе погибнет мир, еще один мир от его руки, мир Дейзи или мир Лизы, нет, они не должны пасть:

«Стоп! Если „борись“, значит, есть способ выбраться! Если бы не было, он бы просто убил меня…».

Выбраться. Зачем? Глупый вопрос, один из самых глупых. Еще поймет, зачем. Включена в игру на выживание? По правилам или не по правилам, а вот жить все лучше, чем вот так умирать, становясь лакомством падальщиков.

Выбраться. А какой же тогда оставался путь? Не сойти да не свернуть.

Джейс попробовала пошевелить руками: бетонная глыба немного качалась, каждое движение ее сворачивало запястья, но, кажется, это и был единственный путь. Главное, не задохнуться. Больно, невыносимо. Но главное – жить, потому что оставались еще те, кто хотел бы спастись, потому что на острове были и другие люди, помимо ее друзей, которым она могла бы помочь, и это тоже теперь заставляло жить. Даже на дне отчаяния можно найти некий смысл. И, возможно, он-то и окажется первозначением всех вещей, ведь среди сорванных масок ложь не утаить, а правде и таиться не надо. Жаль, что в мире масок редко ее замечают…

Джейс сжала до скрипа зубы, все более сосредоточенно раскачивая глыбу внизу, точно маятник, метроном. И не важно, что мышцы и кости протестовали, предлагая сдаться, ослабеть. Что толку в их предложениях? Ведь нет в них духа.

Время не имело значения, Джейс все более сосредоточенно целилась в ветку, которой привязали ее и Оливера. „Вольтом“. Какое „веселье“. А Ваасу, видимо, всегда смешно было. Хоть и никогда. Если бы осталась в нем хоть капля радости, он бы не видел смысла в таком садизме, а сейчас речь шла не о смысле, ведь он явно давно его утратил. Но он – не Джейс. Джейс не требовала глобального смысла, особенно здесь и теперь.

Глыба взметнулась по вертикальной оси, но дернула вниз, да так, что девушка вскрикнула, едва не теряя сознание. И снова замерла. Что, если это был не путь? Что, если враг говорил о борьбе, имея в виду, что так она и умрет, сломав позвоночник, пытаясь перешибить крепкую ветку старого дерева? Но какой тогда в этом смысл, даже на уровне фатальной игры?

И так она снова пыталась, продираясь сквозь порывы отчаяния и пыталась не растоптать робкие ростки надежды. Воля, надежда, борьба. Вера, надежда, любовь. Каждый решил для себя. И на траве только кровь, общая каждому, всем, как и трава-мурава. Вера, борьба – не совсем.

И снова маятник качнулся, на этот раз сильнее, еще сильнее. Вот здесь ставкой и правда являлась сохранность ее позвоночника. Ставка всегда жизнь.

====== 42. Ничто не ново во мгле ======

Видишь: так горит вечность!

Ничто не ново во мгле могильной ямы.

© Гуахо “Сумерки (Для тех, кто уходит)”

В случае неудачи все закончилось бы очень быстро.

Но тяжелая глыба ударила по ветке, которая тут же треснула, хрустнула, раскололась белесой сочной древесиной.

Джейс дернуло куда-то вбок, вслед за бетонным блоком. Она упала на траву. Высота была небольшой, но запястья все равно оказались неисправимо вывихнуты. Хотя, может, знающие руки сумели бы их когда-нибудь вправить. От перелома уберегли разве только тугие веревки, которые девушка отчаянно теперь перепиливала об острые камни. К счастью, ей достаточно скоро удалось, относительно скоро. По сравнению с пережитым, это показалось самым легким делом. Всего лишь веревки, всего лишь снова вместе с руками. Но чего уже себя беречь? Пусть все тело изорвется клочьями, как клочья мяса, выдранные из груди друга. Точно пытались добраться до его сердца. Зачем им сердце понадобилось? Ведь даже не огненное.

Они убили Оливера. Они разрывали его тело. Теперь там копошились беззаконные мухи, собирались вокруг все плотнее стервятники, которые разлетелись, услышав глухой звук падения.

Джейс избавилась от пут, но подняться не смогла, став точно змеей, ползая по траве, извиваясь с искаженным лицом. Она не кричала – крик расходовал слишком много энергии – только снова просила душный воздух не покидать легких.

Оценивала, что стало теперь с ее телом, пригодно ли оно вообще для будущей мести. Или чего уж… Жизни?

Левая нога вообще не сгибалась, но вроде и не сломалась. Правая вела себя ненамного лучше, руки покрывали черные гематомы. И еще глаза болели. Вероятно, стали, как у вампира – вместо белков чернеюще-кровавая пелена. В ушах звенело, точно сотни колоколов сошли с ума, поглотив все звуки мира.

Она поползла вперед, к лодке, которую они с Оливером бросили на берегу. Оливер. Он упал на траву рядом, вместе с веткой. Нет, она не могла позволить себе оставить его так. Среди мух и стервятников. Не так! Никогда! Последняя дань.

Похороны? Что такое похороны? Проводы в другой мир. По всем правилам, чтобы дошел. Но если не осталось сил для правил, то неужели не дойдет, не примут? Да и куда примут? Смятение известково осыпало душу. Видения, мысли, легенды. Предатели. Кто такие предатели? И возможно ли искупить предательство? И что им называть. Его заставили – говорила одна Джейс, он предал – осознавала другая. Ему просто не хватило веры в ее силы, они бы прорвались, скрылись, сумели бы… Да что толку в сослагательном наклонении! В веру верить… сил нет.

Джейс оттащила, сама едва передвигая ноги, тело Оливера к их деревянной лодке. Руки не слушались, но все-таки справилась с канатами, позволив стащить постылую петлю с его распухшей сломанной шеи, из которой неестественно торчали сквозь кожу позвонки.

Лодка буксовала в иле, но, наконец, ее подхватила случайная волна.

Затем Джейс налегла на весла. Каждое усилие и движение отзывалось болью, но она только глубже вдыхала, уже не скуля и не всхлипывая. Все же оставалась надежда, еще оставалась надежда. Она так за нее схватилась: Дейзи и Лиза. Они еще могли оказаться на острове. А если нет… Значит, месть Ваасу! Но он на данный момент интересовал меньше всего, хотя преследовал страшным образом бесконечного кошмара.

Лодка пересекала реку, ее сносило течением, но старая карта указывала, что там ничего нет, по крайней мере, черный дым не вился поблизости. Старая карта только и осталась от всего, что ей удалось добыть за эти несколько дней ценой непомерных усилий.

А на дне лодки неподвижно и безвольно лежал мертвый друг. Друг, даже если при жизни не был другом, друг, даже если предал от страха. Но такое ужасное слово, как предательство, совсем не вязалось с этим искаженным агонией лицом, так и запечатлевшим почти детскую растерянность. Большой ребенок, вот кем он так и остался. И все из-за родительской любви. В кого она порой нас превращает… Но без нее остается лишь стать чудовищем. Только как теперь встретиться с его родителями там, в другом мире, на большой земле?

Девушка глядела на лицо Оливера, мертвое, искаженное, уже совершенно чужое и непохожее, но видела его живым. И не понимала, почему когда-то недолюбливала этого веселого и замечательного парня. Пусть и с массой недостатков, но он был живым. Пусть и предал, но ведь все равно оставался замечательным, наверное. Было бы у нее хоть немного больше сил. Может, стоило открыть огонь, едва завидев пиратов на островке. Но она в какой-то миг тоже поверила, что их пощадят. Или же это Ваас действовал на нее парализующе. Нет, у нее просто не было сил. Она посмела довериться. А ведь сотни раз себе твердила: все люди замечательные, но доверять никому нельзя.

И вот она неимоверно остро ощущала все муки Оливера, как будто сама являлась палачом. Почему как будто? Ее сделали палачом.

Наконец, лодка пристала к берегу. Настало время совершить обряд, отдать последнюю дань, ведь тем человек и отличается от животного. Он требует символов, он просит смыслов. И сходит с ума, когда его запирают в мире фикций. А здесь все казалось слишком настоящим.

Обряд. Она не знала, какой веры сама, предполагала, что Оливер вообще не верил ни во что, слишком сильно его затянула воронка суеты, веселой, ужасной. Но сейчас и выбора-то не оставалось: вырыть могилу, как привыкли они, просто не хватило бы сил. Сложить костер на суше – устроить лесной пожар без знания местности да привлечь внимание. А нести с собой мертвое тело Джейс уже просто бы не смогла, ее и собственное едва слушалось.

Она почти ползком обыскала берег и прибрежные заросли кустарника, нашла солому, в кармане джинсов Оливера отсыкала его зажигалку.

Несмотря на то, что девушка сама едва держалась, а зубы отчаянно стучали, оставить Оливера на волю реке Джейс не могла. Обложила лодку соломой, надавила на крошечный рычаг зажигалки. Над плоским крошечным резервуаром с топливом каким-то чудом вскинулся язычок пламени. Вот так хватает всего одного нажатия кнопки, чтобы устроить мировой пожар. И целый мир сойдет на нет, точно пятно чернильное, набросок карандашный, и крона древа исчезнет, останется только обугленный ствол и помертвелые корни.

Руки уже не дрожали, все вершилось верно и размеренно, хотя сама она стояла на грани миров. Может, потому и казалось, что готовится так к своим похоронам, точно это не Оливер перед ней лежал, а она на дне лодки, мертвая, окровавленная, с запавшим ртом.

Такой хороший парень. Был. На земле. Такой веселый. И не важно, что он творил, ее сердце разрывалось от боли, стоило только представить, что дикие звери будут глодать его кости, точно останки безвестного… предателя. Сойти с ума проще, чем осознать, как назвать его побег.

Но вот солома схватилась пламенем.

А как бы Джейс хотела, чтобы он был другом, ее другом, потому что в мире живых она решила замещать отныне своего брата, жить за двоих, жить за него, потому что от нее ничего не осталось уже давно и почти осознанно. Но в итоге вот так жутко и чем-то похоже два друга встретились. Где? Где-то там, ведь не от обряда зависит, кто в какой мир попадет. А на Страшном Суде даже пепел вернется. И мертвые восстанут из гробов. Но что потом? Что, если есть еще одна глава, где все прощены? И что значит прощение?..

Желтая сухая трава съеживалась и чернела под первыми языками пламени. Джейс оттолкнула лодку от берега. Вот и все, точно в древних легендах, но никто не сказал, что угасла боль от ее преступления. Или как уж его назвать, для себя она четко решила, что совершила величайшее преступление, но все же… Нет, она не желала вспоминать, что пережила накануне. Она – пережила, а он – нет. И во всем виноват Ваас. Что он нашел в ней, чтобы оставлять каждый раз в живых, убивая по одному ее друзей? Что за адская игра? В кого он хотел ее превратить? Без цели, но точно доказывая себе что-то. Впрочем, разбираться в его мотивах казалось излишним, понимать врага опасно, ведь конечная цель – убить его. А если понять, то в решающий миг рука может и дрогнуть. Поэтому понимать нельзя, запрещено.

Но ни вопросов, ни ответов, только река, только волны и горящая лодка, уносящая к океану через пороги и водопады.

– Прощай, Олли, – тихо сорвалось с губ Джейс, точно осенний ветер, отсеченный оконным стеклом. – Покойся с миром.

Огонь взялся за солому, потом за доски, вспыхнул пожаром. Вскоре лодка полетела вниз с вершины водопада.

Девушка долго глядела вслед срывающимся в бездну потокам, что разбивались о камни, исчезая, дробясь радужными мостами, точно уходя в мир теней.

И снова жгла утрата Райли. Теперь еще и Оливера, как будто одной молодой загубленной жизни оказалось недостаточно, дабы умилостивить прожорливое языческое божество. И во всех этих трагедиях был виноват он, враг. Глаза Джейс зажглись ненавистью, но не безумной, лишь проникнутой невероятной скорбью: «Ваас, вот теперь я объявляю войну! Настоящую войну! И не важно, выживу я или нет, не важно, остается ли хоть частица моей нормальности. Я буду бороться с тобой, я уничтожу тебя за все, что ты сделал с нами! Будь ты проклят! За все, что сделал со мной! Но… Почему они предают? Неужели он гипнотизирует их? Нет, этого не может быть».

Тогда же вспомнилось то ли ее заблуждение, то ли истинная первопричина трагедий: она не отговорила брата. Во всем виновата она. И Ваас.

И уж если эти две фигуры на арене чужих судеб приносили только смерть, то должны были уничтожить друг друга. Или хотя бы одна из сторон другую. Поверженным уже все равно, но Джейс не намеревалась проигрывать, потому что речь шла не о победе и не об игре. И даже не совсем о мести. Скорее, хотелось всеми силами остановить распространение зла, потому что лучше многих понимала: сначала Райли, теперь Оливер, а потом еще чей-то брат или друг. Но предательство… Или не предательство. Ведь сложно называть вещи, ведь все смещено, все понятно, только когда безопасно.

Мыслить тяжелее, чем двигаться, поэтому она только пошла, спотыкаясь, хромая на обе ноги, обратно к деревне. Теперь у нее хватало ориентиров, правда, не была она уверена, что сумеет выбраться из чащи. Каждый шаг снова обещал стать последним, заставляя лицо искажаться от боли. Но это всего лишь тело просило снисхождения, а в душе разрывалось иное мучение.

Комментарий к 42. Ничто не ново во мгле У меня сессия началась. Редактировать еще 27 страниц нет времени. Так что жду пока отзывов. Кстати, Ваши отзывы могут решить судьбу отдельных персонажей. Кого убить, кого пощадить...

====== 43-44. Вне всего ======

Тщетно топчусь кругами, не возле даже, а вне всего.

© М. К. Щербаков «Рыба».

«Они говорили не смотреть на зло, но столько боли вокруг, что закрывать глаза просто нельзя, да и невозможно…».

Скрипично натянутые нервы последним подтвержденьем жизни тянули ноги вперед, в стремлении никуда. Спасти кого-то невозможно. Вот беда. Особенно, когда он сам не желает спасения, но это одно лишь мнение, руки мановение, чужое мгновение.

Спасти кого-то. Как наивно бесстрашие, когда опасности рядом нет, когда впереди еще много-много световых (и не только)  лет. Но, если не ответ, если только неудачи раз за разом? Потери, трагедии. Призыв к отваге – еще большее горе. Что тогда? Остановиться? Сдаться? Руки опустить? Принять смерть себя как человека и стать рабом? И раз за разом все пытались поставить на колени, но раз за разом снова поднималась, все более избитая, измученная, искалеченная духовно.

Кто победит в борьбе за жизнь? Но жизнь жестока, не сбежишь.

И никакая наука не могла объяснить эту реальность. Что толку от такой науки? И что толку от такой реальности? Выкрученные руки, разбереденные умы, скомканные фальшивой надеждой ответа. А жизнь отказывалась от своих сынов, точно выбрасывала. Или же сыны отказывались от жизни. Потеря потерь, а в жизнь иную приоткрылась дверь, снесенная с петель, и из нее сквозила метель.

Жизнь только снится, а здесь выживания острые грани, соленое крошево по свежей ране. Жизнь только снится, жизнь осталась во вчерашнем дне.

И если до этого, даже после смерти Райли, казалось, что возможно обрести жизнь, искупить свою слабость, то ныне вперед толкал только пепел выжженной напалмом судьбы, напрочь выжженной. Калено-искалечено, клеймено-перемешано, содрано с кожей. Слабость, сила, удача, предательство… Дружба, вера. Кто придумал слова, и что они обещали означать? Обещания пусты и себе, и другим. Другим всегда наплевать, что ты пообещал себе. И ладно бы, когда врагам, а когда друзьям. И теперь мучил только один вопрос: убили бы Оливера, не посмей она прийти ему на помощь? Может, и правда отпустили бы? Хотя нет, продали бы.

Но казалось, что вся ее борьба за жизнь и свободу друзей влечет только новые смерти. Дорога смертей стелилась за ней, точно проклятье. Чем больше боролась за жизнь, тем больше умирали. И воины ракьят в тот страшный день тоже не желали умирать. И она не знала, что теперь сказать Дени, ведь едва упросила отправить с ней отряд. Получается, вела на верную смерть.

Она снова сбивалась с пути, зубы стучали от пробиравшего все тело озноба.

– Тебя просто каждый раз ставят перед выбором: жить или умереть. А ты выбираешь «жить», хотя ломаешь к-комедию, будто хочешь умереть-ть. И чаще всего и правда хочешь, но не когда ставят перед выбором… Может, ты тоже хочешь жить, – бормотала Джейс, растирая зябко предплечья.

Звук собственного голоса немного успокаивал, особенно, когда ноги в очередной раз подворачивались, соскальзывая с неровной кочки. А в джунглях все сплошные кочки да пригорки.

Рассматривала карту, понимая, что до деревни, скорее всего, не дойдет, далеко забралась. И если придет в сознание после ночи в джунглях, то только ценой невероятного чуда. А чудеса случались каждый день. Каждое утро – уже чудо. Но иногда бесполезное.

Может, и вещи искали название свое, только чтобы не двоиться-троиться-десятериться угнанными на убой смыслами, перетекающими друг в друга? Но что, если жары неимоверный зной – вторая изнанка, то же, что вьюга?

Но что, если и гроза оглохла от своего грома? ..

Предательство предателя… Безумие. Власть. Деньги.

Образы мелькали, неслись на нее. И в свете фонаря буравил этот взгляд, в свете луны страшные глаза врага казались льдисто-синими, точно у восставшего мертвеца.

Каждая встреча, каждая проклятая встреча с ним, выпивала ее, до самого дна, дальше, за гранью разумного. А существовал ли ее здравый рассудок? Легко сойти с ума, легко объявить безумцем. Безумие… Может, и правда, такова была воля безумия – все ее тщетные попытки спасти кого-то, когда сама она не лучше живого мертвеца. Так что же тогда, не лучше врага? Джейс помотала головой, но и сравнивать себя ни с кем не желала.

– Не выходишь, значит, в открытое противостояние, падла, – шипела девушка, дрожа то ли от озноба, а то ли от гнева. – Гонит нас, как птиц в силки. А кто ты без своих псов? Просто человек?!

Лес вокруг отражался зеркальностью своей к вышине, окрашенной наизнанку, вечно прощенный, вне фатальностей, реальностный. Живой не есть мертвый. Быть, ничего не схватывая, ничего не оплетая лианами-паразитами.

Над лесом вился черный дым, и Джейс поняла, что зашла не туда, к вражескому аванпосту. Она надеялась пройти вдоль реки, догадываясь, что вообще-то расстояния здесь совершенно ничтожные. Но когда впереди только неизвестность, а вокруг джунгли, можно заблудиться и в трех соснах. Вот только сосны здесь не росли, только пальмы, отстукивающие чечетку листьев, да неизвестные красоты тропиков, разноцветные, пахучие, населенные насекомыми и птицами. А насекомые тоже давно одолевали. Уж неизвестно, занесли вшей или нет, понять она пока не могла, а вот москиты в низинах кусали нещадно, налетая целой тучей.

И, точно провалы метро, глазницы ее водили глаза влево-вправо. Гнев и апатия – бессмысленность действий. Тишина, вязкое болото без действий и смысла действовать. Хотя… Дейзи и Лиза. Но куда идти и где их искать? Если где-то рядом, то не увидеть, не узнать.

Что дальше? Стоит привыкать терять? Или заставлять свое сердце болеть каждый раз? А если не болеть душой за других, то можно и человеком перестать быть. Ваас вот замкнулся в себе. И стал чудовищем. Вот что увидела Джейс, увидела, как мало он видит людей. Вернее, людей он уже давно не считал за людей. И ей не хотелось видеть, она просила только ненависти, ведь понимать и ненавидеть невозможно. И ее пугало, что она смутно понимает его… Вернее, худшая ее часть, та, что признала предательство. Но враг не может быть прав. По крайней мере, не всецело. Но если признать часть, то возникает опасность осмыслить его мотив.

Среди джунглей маячили разноцветные заросли, красно-кровавые лепестки, точно росли, испивая не влагу земную, а кровь. И много ее пролилось. Слишком много. Слишком много для понимания. И всякий мотив не оправдывал вида посиневшего лица Оливера, торчавших шейных позвонков, содранной с мясом кожи. Теперь все сгорело, все кануло. Так лучше. Но память не стиралась. Память никогда не отпускает.

Джейс брела вперед, думая, не сдаться ли на милость пиратам на аванпост. Все лучше, чем стать пищей хищников. Сдаться? Милость? Милость есть только у людей! У этих существ ничего, кроме жестокости, не возникало. Ничего, кроме садизма.

Девушка шла дальше. Между деревьев показалась каменная глыба, на вид очень древняя, укутанная мхами. Впрочем, даже не глыба, а небольшая колонна, покосившаяся, вывернутая частично из каменных плит фундамента, приподнятого корнями выросших к небесам деревьев.

Джейс подошла к колонне, прислоняясь к ней ладонями вывихнутых рук, держалась за выступы камней, теребя пальцами мох. Древнюю колонну покрывали узоры, надписи. Каждый символ что-то значил. Тогда не строили так, чтобы ничего не значило, ведь делать без значения – бессмысленное повторение. Но археологический интерес не мог проснуться в такое время, время сомнений и надвигавшегося отчаяния. А отчаяние могло содрать мясо, выгрызть до костей. И все ей казалось, что без кожи осталась она.

А среди зарослей пировали на обглоданной туше оленя стервятники, возле колонны ползали змеи, две змеи. Они обернулись на незваную гостью, а та равнодушно гипнотизировала их почти потусторонним застывшим взглядом, не подозревая, как этот взгляд теперь похож на бесконечную пустоту, отраженную в глазах врага.

Змеи отступили, проползли мимо, только стервятники рассматривали подозрительно пришельца, а потом взвились вверх, трое птиц, раскинув шесть крупных крыльев.

Джейс немного отдышалась, обернулась на дым – он оставался все дальше за спиной. Сдаться? Эта мысль уже не посещала.

Странница собиралась идти дальше, только заметила с другой стороны колонны некое тряпье, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вовсе не тряпьем, а расшитой зубами животных и разноцветными бусинами одеждой.

Девушка не понимала, что перед ней – не просто одежда, а облачение шамана. Вернее, может, потом бы и поняла, но пока для нее интерес представлял только посох, лежавший рядом, уже тоже покрывшийся мхом. Видимо, давно лежал, а в джунглях так все быстро растет. На той земле, где все растет, все быстро умирает.

Джейс осторожно наклонилась, хватаясь за колонну, потому что наклон мог в ее состоянии означать падение. А дальше – не встать.

Подняла медленно трость, а заодно большую легкую сумку, сделанную из тонкой кожи какого-то животного. Трость – как раз то, что сейчас бы очень пригодилось, ведь растянутые руки и ноги едва держали, а с ней было меньше шансов бездарно упасть. Заснуть в вечность.

В сумке не нашлось ничего полезного, а ведь Джейс надеялась, что это аптечка. Но костюм, сумка и трость явно несли только ритуальное значение, это она поняла уже намного позже. Вот только кто же так бросает ритуальные костюмы шаманов? Или кто же их так находит возле сакральных колонн, что несли тот же смысл, что древо предков в деревне…Девушка машинально подобрала со дна оберег с изображением какой-то птицы, да еще светло-зеленую стекляшку, вроде той, что всегда висела на шее у Вааса, только у него она была темно-зеленая. Странно, что эта незначительная деталь тоже врезалась в память, но страх дает памяти слишком ясные образы порой бесполезных вещей.