Текст книги "Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ)"

Автор книги: jenova meteora

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

Вскоре он замечает людей. Подойдя ближе, Дола видит – не люди вовсе, но иллирийцы. И так похожи они на фигуры из чистого пепла – тронь, и рассыплются в пыль. Взрослые, дети, все они стоят с блаженными лицами, и застывшее выражение бескрайнего счастья похоже на гротескные маски.

У одного из маленьких домов стоит иллириец и с радостной улыбкой обнимает двух маленьких детей. Когда Дола подходит к ним, то видит, что лицо словно слеплено из воска, а у детей вместо невинной радости – злобные оскалы. Он в ужасе пятится назад и толкает кого-то. Обернувшись, видит, что какая-то женщина падает на пыльную землю. Раньше, чем Дола успевает подать ей руку, иллирийка, не издав ни звука, поднимается на ноги, и возвращается в прежнюю позу – замерев на носках, убрав руки за спину, вытянув шею и выглядывая что-то на горизонте широко раскрытыми глазами. Дола проводит ладонью перед ее лицом, но ответной реакции нет.

–Здесь есть кто живой?! – он выкрикивает эти слова, сложив ладони у рта.

Его голос эхом проносится по лабиринту улиц, и, поднявшись вверх, разбивается о мрак над городом.

–Они тебя не слышат, – вдруг звучит тихий, шелестящий голос.

Он звучит настолько бесцветно, что Дола не может определить, кому он принадлежит – мужчине или женщине.

Возле ближайшего дома начинает двигаться, медленно и жутко – как и все в этом месте, серая фигура, и Долу вновь охватывает приступ страха. Подойдя ближе, он видит, что его неожиданный собеседник медленными движениями прибивает дощечку с неизвестными письменами к стене рядом с дверью.

–Что это? – кивает он на табличку.

–Aen Fen. Память. Это все, что от нас осталось. – иллириец делает шаг назад, любуясь результатом.

–Как тебя зовут? – не сдаётся Дола.

Ему чудится, будто в глазах иллирийца вспыхивает огонек жизни, но он тут же исчезает.

–Меня? Меня зовут... звали... У меня было имя? Кем я был? Кем мы были? – голос иллирийца становится испуганным, а затем в нем звучит разочарование. – Мы были гордыми, мы были сильными. И мы сами себя убили.

–Вы? О чем ты? – положив руку на плечо мужчины, Дола как следует встряхивает его.

–Почему город стал таким? Почему вы все забыли? Что это за место? Кто вы?

–Он прорастает в наших телах. Он течёт в наших венах. Он в наших умах, наших сердцах...

–Он? Кто он? Отвечай! Что это за город?! – Доле кажется, что его голос увязает в надвигающейся на город тьме, и эти слова он выкрикивает на ухо собеседнику.

Иллириец дергается и его лицо на несколько мгновений обретает осмысленное выражение.

–En Ayagarase. Gealcha aen ablath. – он говорит на каком-то искаженном диалекте, и Дола узнаёт отголоски древнеиллирийского языка.

Голос иллирица звучит все тише и тише, а потом он вдруг улыбается и протягивает вперед руки.

–Что вы все здесь делаете? Чего вы ждёте?!

–Мы ждём Его. Он скоро придёт за нами.

–Кто он? Кто?! – Дола кричит, но голос его подобен шёпоту.

–Gwean aeneid, Tedd Chaoin. – слышит он тихий ответ, и замирает с вытянутыми в приветственном жесте руками, и беззвучно шевелит губами до тех пор, пока последние искры сознания не исчезают из его взгляда.

Дола успевает разобрать последние слова, и волосы на его загривке становятся дыбом. Он толкает мужчину на землю, зная, что он поднимется и снова застынет в прежней позе. Дола продирается вперед сквозь тьму, которая становится вязкой как мокрая глина, от нее закладывает уши, и все труднее дышать. Дола все больше увязает во тьме. Чтобы не потерять рассудок, он цепляется за единственную яркую нить в этом омуте – за воспоминание о своем брате, о Лайе.

Когда Дола почти уже задыхается во тьме, ему чудится, будто он слышит рядом бесконечно родной голос. Это даёт ему силы на новый вдох, и...

И он захлёбывается тьмой, она проникает в него, заполняет собой жилы, отравляет разум, обволакивает сердце. Кажется, что мрак – в его венах, в его сердце, он пропитался им насквозь и уже никогда не отмоется.

Что-то выдёргивает его из забытья, вокруг него по-прежнему тьма, вязкая, густая, поглощающая все звуки и сковывающая все движения. Сделав огромное усилие над собой, Дола начинает двигаться. Он идет в никуда целую бесконечность, пока не чувствует, как тянущее ощущение постепенно слабеет, а потом и вовсе исчезает. Облегченно выдыхая, упираясь ладонями в колени, Дола оглядывается назад через плечо. Слыша, как отдает в ушах сильное сердцебиение, он смотрит на застывшие фигуры вокруг. Их взгляды устремлены к горизонту, а время застыло в ожидании.

Они ждут.

...С последним сильным ударом сердца, горизонт озаряет яркая вспышка. Дола заворожено смотрит вперед.

Из невообразимого далека несется угрожающий низкий рокот, с каждой секундой становившийся все громче и громче. Достигнув своей высшей ноты, он превращается в дикий рев, рвущий барабанные перепонки и сметающий все живое на своем пути.

Закрыв уши руками, Дола продолжает глядеть вперед, не в силах зажмуриться. В лицо ему дует горячий ветер, смешанный с пылью, которая попадает в глаза, заставляя их слезиться, забивается в нос, горло. Вслед за ревом город-призрак накрывает алый свет, настолько яркий и обжигающий, что он сметает то, что еще осталось после первой волны. Кажется, что земля дрожит, а огненные столпы поднимаются вверх и разбиваются о твердую тьму над городом. Огненный вихрь стирает все – прошлое, настоящее, будущее, оставляя после себя лишь пустоту. Дола мог бы поклясться, что прежде чем быть стертыми навсегда, лица замерших на улицах города фигур озаряются счастливыми улыбками.

Сквозь грохот слышится непрестанный детский смех, тот самый, который так напугал Долу, фигуры осыпаются на землю, обращаясь в пыль. Огонь и ветер обжигают кожу, норовят ее содрать, слепят глаза, не дают дышать. Дола падает на землю, не решаясь подняться до тех пор, пока страшная буря не закончится.

Когда рев начинает стихать, Дола осмеливается поднять голову. Он растерянно оглядывается по сторонам. Город, через который он шел, кажется пустым, словно очищенным от чужой памяти, и только клубы пыли под ногами были доказательством того, что когда-то здесь кто-то жил.

Воздух становится свежим и разряженным, а где-то далеко, едва оторвавшись от горизонта, над миром нависает солнце, застывшее в вечном рассвете. Дола смотрит на него, и...

Проваливается во тьму, в абсолютное ничто, где возможно все, кроме жизни.

Вокруг сплошная пустота, чёрная, страшная – таким бывает лишь абсолютное ничто. Звенящая тишина режет слух, и глаза не видят ничего – даже собственное тело он ощутить не может. Беспомощный и бестелесный, Дола не понимает, где он и почему он здесь оказался. Это место что-то ему напоминает, нечто такое, от чего ему становится невыносимо страшно. Будь у него руки и ноги, он бежал бы без оглядки. Будь у него сердце, оно разорвалось бы от страха.

Но вот вдали проступают смутные очертания, три гигантские фигуры, что приближаются к нему. Дола не видит их лиц, и ему страшно. Они обступают его, двигаясь с медленной неумолимостью и начинают над ним склоняться. И в этот миг он осознает, что тишина сменяется тихим, неясным звуком. Он похож на шелест осенних листьев, гонимых по земле ветром. Он похож на перешёптывания сотен, тысяч голосов, которые становятся все громче и громче. Теперь Дола может разобрать их – одни смеются, безумно и страшно, другие плачут, надрывно и тоскливо. Пустота вокруг него меняется, и в одночасье в ней раскрываются тысячи глаз, они безумно вращаются, подергиваются, но все – устремлены на него.

И голоса, коих тысячи, звучат в его голове, ему кажется, что он сам состоит из тысячи мертвых голосов – их отзвук течёт по его венам, заполняет разум.

Будут новые миры, будут новые города – Дола слышит безумную пророчицу из Стоунблейда, – Исчезнут все, кого ты знал.

Нет, неправда!

А ты останешься.

Ложь! Старуха сошла с ума, я никогда не буду один!

Последний из рода.

Невозможно! У меня есть Лайе, если он погибнет – меня не станет тоже!

Его не будет рядом, чтобы тебя спасти.

И этот шёпот вдруг резко исчезает, схлопывается в резкую тишину, и...

Взрывается тысячеголосым криком в его голове.

Дола словно обретает своё тело и сердце, и срывается с места, стремясь скрыться, найти убежище. Но сонм Его Голосов пророс в него, и не избавиться от этого, не отмыться никогда. Нечто, что проснулось в нем, обретает форму мертвой чёрной птицы с острыми когтями, рождённой из его сердца – сильного, горячего, молодого.

Дола кричит, ноги несут его в неизвестность, и сильнее сонма Его Голосов лишь страх, и нежелание умирать.

Всего лишь найти путь, он ведь Гончий, следопыт. Найти дорогу отсюда, выбраться, выжить, спастись – его этому учили!

Увидеть забрезживший вдалеке рассвет, выйти под лучи кровавого солнца, вдохнуть раскалённый воздух полной грудью, и почувствовать, как рвётся наружу, рождённая из его огненного сердца, чёрная мертвая птица со стальными когтями, и... проснуться, глядя на мир пустыми глазами.

Лайе проснулся первым, почуяв неладное. Из сна его вырвало ощущение присутствия чего-то чуждого, страшного, и оно было совсем рядом. Резко перейдя из сна в бодрствование, Лайе сел, нащупал рукой припрятанный в сапоге кинжал. Оглядел пристально комнату, убедившись, что кроме них с Долой никого нет. И все же, чувство чьего-то присутствия его не покидало.

Тихо. Слишком тихо, понял Лайе. В комнате стояла гробовая тишина – ни звуков с улицы, ни голосов снизу, ни звона моющейся посуды, ни шагов этажом ниже, не было ничего. Лайе посмотрел на брата. Странным казалось, что Дола не почуял неладное, не проснулся. Задержав на близнеце взгляд подольше, Лайе нахмурился. Дола спал на спине, раскинув руки в стороны и поджав одну ногу. Но в этой, казалось бы, обычной позе, не было привычной расслабленности, свойственной спящим. Тело Долы было напряжено, его била мелкая дрожь. Дышал он быстро и неглубоко, губы сжались в тонкую нить, на скулах играли желваки, глаза под веками лихорадочно метались из стороны в сторону.

–Малой? – тихо позвал его Лайе.

Тишина. Чужая, мертвая тишина.

–Братишка? – повторил Лайе, осторожно коснулся лица близнеца пальцами и удивился тому, каким оно было холодным. – Дола!

Схватив близнеца за плечо, Лайе как следует его встряхнул. Почти сразу же Дола открыл глаза, и не было в них ни разума, ни узнавания. Не издав ни звука, он сорвал руку близнеца со своего плеча, сжал до боли запястье. Все произошло так быстро, что Лайе не успел даже опомниться: вот он трясёт брата за плечо, а вот Дола уже держит его за запястье с такой силой, словно хочет его сломать. Свободную руку Дола выбросил вперёд и сомкнул пальцы на горле близнеца, перекрывая ему доступ к кислороду.

–Ма... лой... Ты... чего?! – сдавленно прокаркал Лайе, тщетно хватая воздух ртом.

–Мы не умрем, слышишь?! Мы никогда не умрем, мы en gellah falchaer! – глухим голосом прорычал Дола, и близнец готов был поклясться, что слышит, как его устами говорит хор тысячи безумных голосов.

В глазах Лайе уже потемнело, когда он смог своим Даром дотянуться до разума Долы.

Дотянуться, и наткнуться на глухую, ватную тишину. Собраться с силами, забыть про нехватку воздуха, хлестнуть Даром по рассудку близнеца, разогнать пустоту...

Удушающий захват ослаб, взгляд Долы стал осмысленным. Он с искренним недоумением уставился на нависшего над ним брата, увидел собственную руку на его горле, и выражение изумления сменилось испугом. Отдернув руки, он резко сел на полу, пытаясь понять, где он и что происходит. Рядом кашлял, пытаясь отдышаться, Лайе.

–Что я...? Братец... Что... – сипло пробормотал Дола, боясь услышать ответ. – Курва мать, что произошло?

–Ночной кошмар с тобой произошёл, вот что. Что тебе снилось? – не менее хрипло отозвался Лайе, растирая шею. – О, холера, думал, ты шею мне сломаешь.

Он рассмеялся, и смех вышел нервным. Дола взглянул на брата исподлобья, не разделяя его веселья. По-правде говоря, он был напуган ничуть не меньше близнеца.

–Я... Было темно. Холодно. Пусто. Страшно. Были Его Голоса. И птица...

–Птица?

–Чёрная птица со стальными когтями. Единственное, что я чётко помню. – Дола коснулся рукой своей груди, словно проверяя, нет ли там раны, а потом потёр ноющий висок. – Такое чувство, будто я снова вернулся в Каморан.

–Тебе давно не снились такие сны, верно? – сощурился Лайе.

Дола неуверенно кивнул, решив не рассказывать брату, что сны вернулись с тех пор, как он побывал у стоунблейдской провидицы. Но он был вынужден признать, что настолько сильно его проняло только сегодня. До сих пор он лишь просыпался в холодном поту, с бешено колотившимся сердцем, пытаясь вспомнить, что ему снилось.

–Пожалуй, я догадываюсь, почему тебе приснился Он. – задумчиво протянул Лайе. – Возможно, причиной чумы может быть демон Хаоса.

–Тогда об этом уже знали бы. – возразил Дола.

–Вспомни, малой, Ресургем построен на руинах куда более древнего города. Никто не знает, как глубоко уходят катакомбы под городом, и сколько мертвых там захоронено. Совсем, как в Каморане. Может поэтому Лиланг нас туда отправила?

–Ты думаешь, она знает?

–О, ты сомневаешься в нашей матери? – фыркнул Лайе. – Конечно, знает, иначе бы не стала посылать нас в Ресургем всего лишь для того, чтобы мы расследовали убийства полукровок.

–Сомнительное решение с ее стороны. – Дола уже обеими руками держался за голову – боль не желала отпускать, и где-то внутри зрел подспудный страх снова услышать сонм Его Голосов.

Лайе наклонился к близнецу, осторожно, если не сказать нежно, взял его за лицо обеими руками, и Дола зажмурился, чувствуя приятную прохладу братовых ладоней. Лайе мимолётно улыбнулся, и головная боль тут же исчезла.

–Всегда было интересно, как тебе это удаётся. – проворчал Дола, издав вздох облегчения.

–Дар. – пожал плечами Лайе. – Он многогранен, нужно лишь знать, как его использовать.

–Ещё немного и ты станешь почти Совершенным, братец. – пошутил Дола, и эти слова заставили его близнеца вздрогнуть.

То же самое ему говорил Тысячеглазый в Каморане и в реванхеймском лесу. А теперь и Дола. Случайная мысль, или Тысячеглазый начинает говорить устами его брата?

–Одного не могу понять, почему чума? – вырвал его из тревожных размышлений голос Долы. – Оба раза, что мы видели демонов Хаоса, они воплощали собой лишь... смерть и разложение.

–Вспомни, кем была принцесса Мадригаль, малой. Легенды говорят, что став Его воплощением, она принесла в свой Дом чуму.

–Принцесса Мадригаль мертва уже много веков, Лайе.

–Но ее память осталась. К тому же, никто так и не узнал, где ее похоронили. Она ушла из Дома Йонах, пронеся чуму через всю Империю и заразила ею Землю Радости. И здесь, в Джалмаринене она сгинула без вести.

–Чудесно. Исходя из твоих слов, нам нужно искать могилу одержимой принцессы. – Дола снова покрутил головой. – А где Сольвейг?

–О, я уж думал, ты про неё и не вспомнишь. – саркастически отозвался Лайе. – Ещё не возвращалась твоя jalmaer.

Ещё на подходе к корчме, Сольвейг почуяла неладное. Чувство было до боли знакомое, неприятное, совсем, как в лесу близ Реванхейма, когда она была заложницей демона Хаоса. Сейчас оно было гораздо слабее, но, по мере приближения к корчме, усиливалось. Осторожно зайдя внутрь, Сольвейг увидела селян, что сидели за столами, хмурых служанок и корчмаря, невозмутимо следившим за порядком. Никто из них не выказывал никакого беспокойства, словно ничего не происходило. Медленно, не выдавая своей тревоги, ведьма поднялась по лестнице на чердак, чувствуя, как сгущается вокруг мертвая тишина – она заглушала все звуки, заставляя забыть о том, что здесь есть жизнь. У двери в комнату с близнецами Сольвейг замерла, не решаясь открыть ее, боясь того, что может увидеть. Она так и стояла перед ней, пока не услышала шум за стеной, глухой вскрик, а потом... Потом тишина исчезла, будто по щелчку, и в мир вокруг вернулись звуки – смех внизу, звон посуды, мяуканье кошки за окном.

А потом Сольвейг услышала голоса близнецов, и то, о чем они говорили, заставило ее изумлённо открыть рот. Бесстыже подслушивая разговор, она размышляла о том, какой удивительный виток совершила ее судьба, когда она решила отправиться в путь вместе с близнецами. Не до конца оформившаяся мысль медленно, но верно укреплялась в ее разуме, обрастая мечтами о будущем, которое она могла бы получить.

Наконец, услышав своё имя, Сольвейг придала лицу обыденное выражение, толкнула дверь и зашла в комнату. Оба близнеца сумрачно уставились на неё, и ведьма лучезарно улыбнулась.

–Вам не спится, я погляжу?

–Заснёшь в этом клоповнике, как же. – недовольно буркнул Лайе. – Узнала что-нибудь?

–Как и сказал корчмарь, чуму занесли нелюди из Ресургема. Я вылечила несколько человек. Остальным... не повезло, заражение было слишком глубоким. Беженцы приходили сюда пару недель назад. Людей пустили, а нелюдей...

–Убили и сожгли. – закончил за неё Дола.

–И так во всей долине. Остроухих гонят отовсюду, либо убивают.

–А jalmaer, значит, пытаются спасти? – саркастично скривился Лайе.

Сольвейг перевела на него тяжёлый взгляд.

–Не всех. Пускали тех, у кого не были обнаружены симптомы чумы. Только вот проку от этого, как смертному от сисек Махасти. В Ресургеме сейчас гонения нелюдей, они бегут сюда, в Речную Долину, но и здесь им нет пристанища.

–Тот, кто первым занёс чуму в город, явно не представлял, как он подгадил нашему народу. – пробормотал Дола, едва ведьма замолчала.

Вместо ответа Сольвейг вытащила из декольте смятый листок и протянула его братьям.

–Один из беженцев сумел набросать приблизительную карту пещер, ведущих в Ресургем. Если он не путает бред с реальностью, мы быстро доберёмся до города.

Дола придирчиво повертел «карту» в руках и резюмировал:

–Хорошо, если мы не напоремся на демона Хаоса в этих пещерах. В противном случае, – он демонстративно помахал листочком перед носом, – от этого наброска тоже толку будет, как смертному от сисек Махасти.

–Почему вы решили, что здесь может быть демон Хаоса? – удивилась ведьма.

Близнецы переглянулись.

–Интуиция. – сказал Дола.

–Ты и сама должна была почувствовать Его присутствие. – добавил Лайе, сверля ведьму подозрительным взглядом.

–Я почуяла что-то неладное, когда шла сюда. Но это ощущение исчезло раньше, чем я успела добраться до корчмы. – бодро соврала ведьма.

Она стянула с ног сапоги, расстелила рядом с Долой одно из одолженных у корчмаря одеял, и с облегчением растянулась на нем, чувствуя, как усталость после изнурительного процесса исцеления больных даёт о себе знать. Сольвейг не стала искать, чем укрыться, просто закуталась в свой плащ.

–Разбудите меня... как соберётесь... – ведьма широко зевнула, и, закрыв глаза, мгновенно провалилась в сон.

–Ты тоже ложись. – буркнул Дола брату. – Мне что-то расхотелось спать.

Лайе внимательно на него посмотрел, открыл рот, собираясь что-то ответить, но передумал. Так и не решившись ничего сказать, он лёг на своё место и закрыл глаза. Дола же остался наедине с самим собой и сжал кулаки. Он не знал, что беспокоило его больше – страшные, странные сны или слова ведьмы о гонениях нелюдей. Дола мог быть тысячу раз принцем Даэтран, но он ни на минуту не забывал о своём происхождении и жизни до Вечной Земли, и подобная несправедливость претила ему. Конечно, Дола понимал, что ему просто повезло родиться принцем, и лишь в этом было его отличие от других полукровок. Когда он ещё служил в армии, он сумел собрать вокруг себя других смесков, их было не так много, но достаточно, чтобы сформировать отряд. Многие из них стыдились своего происхождения, некоторые ненавидели «порченую кровь», что текла в их жилах. И только Дола Даэтран по прозвищу Бес, никогда не скрывал, кем он был. Очень часто этот факт его биографии становился причиной для всевозможных стычек, но младший принц не давал спуску никому, прослыв редкостным забиякой. В конечном итоге, даже командование перестало называть его по имени и указывать его Дом. До конца службы его называли только Бесом, и так было проще, так было легче.

Дола поднял глаза и увидел трещину на крыше, сквозь которую виднелось чистое, звёздное небо. Сегодня они снова отправятся в путь. До Ресургема осталось всего ничего, но, как правило, последний отрезок пути оказывался самым сложным. Дола в который раз уже пожалел о том, что даже не попытался отговорить близнеца от этой затеи. Пусть он не был айя – носителем Дара, но Дола жил инстинктами, порой ему и самому казалось, что в нем больше от зверя, чем от иллирийца, и он привык доверять своей природе, своему чутью. И оно бунтовало против того, чтобы идти в Ресургем, но долг был важнее.

Да, именно это вбивали в голову всем иллирийцам: долг превыше всего, всегда поступай правильно, нет ничего важнее Империи.

И ему, младшему принцу Даэтран, до сих пор было тяжело принять эту истину.

Дола скривился, ведь как хорошо все шло – десять лет они с Лайе наемничали, десять лет он чувствовал себя на своём месте, и всего одно письмо из дома сумело напомнить ему обо всем. Он тяжело вздохнул, взглянул на спящих брата и ведьму. Поднявшись на ноги, склонился к Сольвейг и осторожно поправил плащ, которым она укрывалась. Затем он перевёл взгляд на Лайе. Лишь во сне лицо его брата приобретало непривычное, беззащитное выражение. По губам Долы скользнула улыбка. Убрав упавшую на лицо Лайе прядь волос, Дола направился к двери, ступал он осторожно, не доверяя старым, скрипящим половицам. Он осторожно притворил за собой дверь и бесшумно выскользнул из корчмы на улицу. Там, на короткое мгновение застыв у крыльца, Дола вдохнул полной грудью свежий ночной воздух и почувствовал, как кружится голова. Убедившись, что вокруг ни души, илллириец отправился на причал, где стянул с ног сапоги и сунул ступни в приятную, прохладную воду. Он не знал, сколько так просидел, прежде чем услышал тихие шаги и почуял знакомый яркий, золотой след.

–Проснулась. – не вопрос, а простая констатация факта.

–Мне не так уж много времени нужно, чтобы восстановить силы.

Сольвейг, тихо ступая босыми ногами, опустилась рядом с Долой на край причала и тоже свесила ноги вниз. И тут же недовольно фыркнула, обнаружив, что дотягивается до воды лишь кончиками пальцев. Разглядывая эту картину, Дола не смог удержаться от смешка.

–Не вижу ничего весёлого. – поджала губы ведьма.

–Могу помочь искупаться. – предложил Дола, а в глазах его плясали озорные искорки.

–Как в тот раз, когда ты кинул меня в ледяной ручей? Нет, спасибо. – решительно отказалась ведьма.

Дола лишь закатил глаза.

–Ты всю жизнь мне будешь это припоминать?

–Мы, женщины, существа злопамятные. – заверила его Сольвейг. – Уж юбкодрал вроде тебя должен это знать. Будь уверен, я припомню тебе это и через двадцать и через тридцать лет.

–А ты собираешься быть с нами все эти тридцать лет? – живо заинтересовался Дола.

–Это уж как сложится. – пожала плечами Сольвейг. – А ты бы этого хотел?

–Определенно да, – кивнул ее собеседник.

–Только твой брат будет не в восторге.

–Лайе вообще мало от чего приходит в восторг. – фыркнул Дола, закатив глаза. – Порой, он бывает редкостным снобом.

–Порой? Ты явно льстишь ему.

–Просто я знаю его лучше, чем кто-либо ещё.

В голосе Долы проскользнули странные нотки, от чего ведьма перестала улыбаться и внимательно на него посмотрела. Нет, не могла она понять эту всепоглощающую преданность. Как же сильно надо было любить синеглазого ублюдка, подумала она, чтобы даже не допускать мысли о том, что в нем может быть что-то плохое.

–Ты одержим? – вдруг спросила Сольвейг.

От неожиданности Дола прянул ушами, плотно прижал их к голове и недоверчиво уставился на ведьму. Впрочем, недоумение на его лице быстро сменилось привычной паскудной ухмылкой. Он шутливо погрозил ведьме когтистым пальцем.

–Тебя мама не учила, что подслушивать нехорошо? Плохая, плохая ведьма!

–Моя мама вообще ничему хорошему меня не учила. – хмыкнула Сольвейг и подперла голову рукой. – Не уходи от ответа, Бес. Ты одержим?

–Нет, – слишком быстрый ответ, слишком резкий, чтобы быть уверенным. – По-крайней мере, будь я одержимым, Лайе бы это понял первым.

А вот это уже больше было похоже на правду. И все же, ведьма задумалась, что на самом деле когда-то произошло с Долой. Она ведь, до сих пор ничего не знала о нем, и его брате, и даже то, что она услышала сегодняшний разговор за дверью, было лишь случайностью.

–Вы правда принадлежите Дому Даэтран?

–У тебя сегодня день нелепых вопросов? – беззлобно огрызнулся нелюдь, покосившись на женщину.

–Просто любопытство. Я слышала ваш разговор. Просто... не хотела говорить об этом при Лайе.

–Не жалуешь ты его.

–Подозреваю, что это взаимно. И ты снова пытаешься сменить тему.

–Что ж тебе так неймется-то, женщина? Да, мы из Дома Даэтран.

–Но вы ведь смески, верно? Когда мы сцепились в лесу, я почуяла твою кровь. Вы ведь наполовину шеддары? Как же так вышло, ведь эти два народа враждуют ещё с Периода Исхода! – Сольвейг действительно было любопытно, и теперь, видя, что Дола вполне готов отвечать на ее вопросы, она не смогла сдержаться.

–Сольвейг, когда мы были в Стоунблейде, ты видела Хасами. Была в нем хоть капля ненависти к нам? – поинтересовался Дола.

–Хасами вам обязан жизнью.

–Не нужна причина, чтобы любить кого-то не похожего на тебя. Да и не важно, откуда мы родом. Нас десять лет не было на Вечной Земле, а мой дом там, где Лайе. Считай нас просто смесками без роду-племени.

Сольвейг недовольно нахмурилась. Совсем не это она хотела услышать, а она не любила, когда ей отказывали.

–Когда-нибудь ты мне расскажешь правду. – усмехнулась ведьма.

–Через двадцать-тридцать лет – обязательно. – подмигнул ей Дола и беспечно рассмеялся.

И, как и всякий раз, когда он смеялся, по коже ведьмы пробежали мурашки.

Где-то вдалеке раздался отчаянный, пронзительный крик, который эхом пронёсся по речной глади и оборвался так же внезапно, как и зазвучал. Дола и Сольвейг переглянулись, но казалось, что кроме них никто его не услышал. Лишь захлопнулись ставни одного из домов, да негромко ругнулся кто-то неподалёку.

–А что насчёт тебя? – хмыкнул Дола, – Раз уж мы решили говорить начистоту, расскажи о себе, Сольвейг. О своей жизни до нас.

Ведьма уже в который раз за последние часы нахмурилась – ее история была тем, что ведьма не любила вспоминать. Но, взглянув на любопытного серокожего нелюдя, она лишь тяжело вздохнула.

–Может, мне тоже рассказать о себе через двадцать-тридцать лет? – ядовито поинтересовалась она.

–Не будь такой мелочной, не повторяй моих ошибок! – хмыкнул Дола.

Сольвейг только покачала головой и начала свой рассказ:

–Нас выдают замуж уже в четырнадцать, пятнадцать или реже – в шестнадцать лет. Меня считали самой одаренной в семье. Ведь я родилась здоровой, что редко в кровосмесительных браках, и сильной, куда более сильной, чем мои братья и сестры. И я была Дитем Хасидзиль. Исцеление всегда давалось мне лучше, чем остальным Хелленбергам. И я стремилась к чему-то новому. К неизведанным вершинам, так сказать. Поэтому в четырнадцать я уже была женой реванхеймского главы, из семьи Эспозито, в шестнадцать родила первенца. В восемнадцать – второго. И третьего – в двадцать два. Должен был появиться четвертый ребенок – мне было уже двадцать пять. Но я заболела. Они все думали, что я умру, но я выжила. Именно тогда, в горячке я открыла вторую сторону своего дара, а мой нерожденный ребенок стал первым, чью жизнь я поглотила. Я так и не увидела его первого вдоха.

Я перестала стареть, драгоценный супруг начал меня бояться, а подруги детства – завидовать. У нас на севере женщины к тридцати годам уже теряют свою красоту. А мне было страшно наблюдать за тем, как девчонки, с которыми я неразлучно провела свою юность, увядают, как сорванные цветы, раньше времени превращаются в старух, недовольных жизнью и не ведающих ничего, кроме работы и семейного очага. А мой муж... О, он меня сторонился, опасался, что когда-нибудь я возьму его жизнь так же, как жизнь того ребенка. В конце-концов, он ушел от меня, забрав моих детей, не пожелав оставаться под одной крышей с Меченой ведьмой. Я еще какое-то время жила в Реванхейме, но выносить косые взгляды людей, которых я когда-то знала и любила – тяжело. И своих детей я тоже больше не видела, меня не пускали к дому Эспозито. Сейчас, у меня, наверное, уже есть внуки или даже правнуки. Когда я попыталась вернуться к своей исконной семье, Хелленберги меня не приняли. Они припомнили мне то, как я отказалась от них и дали от ворот поворот. Я осталась Меченой, но перестала быть Дитем Хасидзиль.

Я стала свободной, много путешествовала, лечила людей или даровала им быструю и желанную смерть. Побывала в паре-тройке сект, громко именующих себя орденами того или иного Первозданного. Я делила ложе со многими мужчинами. Обрела громкую славу, что нынче идет впереди меня. А потом я попала в... затруднительную ситуацию. Мне пришлось бежать, и я вернулась в Реванхейм снова. И снова меня там не приняли. Я ушла в лес, нашла старый дом, поселилась в нем. Сначала все было хорошо, а потом... Потом стали пропадать люди. Реванхеймцы повесили их исчезновения на меня, я ведь Меченая. И однажды ко мне пришёл Он. Он хотел поглотить меня, как тех, других, но я предложила Ему сделку.

–Тысячеглазый любит сделки. – тихо подтвердил Дола, внимательно разглядывая свои руки.

–Я предложила ему души людей, заблудившихся в лесу. – ровным голосом продолжала ведьма, – Мой Дар позволяет мне наводить чары...

–Песнь, которую я слышал, верно? Твой зов. – лицо Долы стало ещё более кислым.

–Да. Зов. – подтвердила Сольвейг. – Я забирала их жизни, а Он – души и тела. Я не знала, не хотела знать, что с ними происходит потом. Я хотела жить, Бес. Только ты способен понять, насколько сильно можно жаждать жизни. – Сольвейг заискивающе заглянула в лицо своему собеседнику. – Ты можешь понять, каково это – когда тебя могут поглотить, развоплотить навсегда. Ты предлагаешь Ему самое дорогое, что у тебя есть, и живёшь дальше. Когда я захотела выбраться, Он меня не отпустил. Это было единственное, первое и последнее Его предупреждение. И я продолжала заманивать к нему беспечных путников. А потом... Потом пришли вы, и уничтожили Его. – продолжая говорить, она прижалась к плечу иллирийца.

–Почему Он согласился на сделку с тобой? Почему не поглотил, как всех тех людей? – спросил Дола, не в силах оторвать взгляда от ярких, зелёных глаз ведьмы.

Ее губы дрогнули в слабой улыбке.

–Я всего лишь человек, Бес. Я могу быть сильной, могу нести в себе великий Дар, но я всего лишь краткоживущая jalmaer, как вы, нелюди, нас зовёте. А Ему нужны лишь те, кто способен жить вечно, кто не сгорит, приняв Его в себя.