Текст книги "Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ)"

Автор книги: jenova meteora

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 42 страниц)

В ненависти – сила, помнишь, Дола-Огонёк, помнишь, да-да-да?

Нет. Нет, не может быть. Это не со мной! Это неправда! Нет-нет-нет!

Раз-два-три, детская считалочка, щелчок.

Хочешь жить – беги!

– Справа! – рявкнул вдруг Редо, и Дола медленно обернулся.

Он увидел существо с львиной головой, что промеж глаз была покрыта твердыми пластинами панциря, могучим телом и хвостом, который оканчивался острым жалом. Существо встало на дыбы и издало жуткий, утробный рык.

Бестия. Обезумевшая и поглощенная бестелесными тенями, она подчинялась воле Тысячеглазого. Одно из самых опасных чудовищ Джагаршедда. Его можно было приручить или погибнуть в попытке сделать это.

Тяжёлый удар головой пришёлся нелюдю в бок и отбросил в сторону. Ослеплённый болью, Дола попытался подняться, но то, что сбило его с ног, снова набросилось на него. Перед его лицом мелькнула раззявленная звериная пасть с огромными клыками. На уровне инстинктов Дола сумел увернуться, перекатиться на живот. Бок вспыхнул обжигающей болью. Иллириец снова попытался подняться на ноги, но удар лапой не дал ему это сделать, прочертив на спине несколько глубоких кровавых следов. Дола извернулся, попытался попасть свободной ногой бестии промеж глаз, извивался всем телом и судорожно шарил рукой по песку, пытаясь найти потерянный меч. Рука его наткнулась на что-то короткое и острое. Кажется, нож. Не задумываясь, Дола воткнул его бестии точно в глаз и добавил удар ногой. Чудовище с ревом встало на дыбы, и это дало нелюдю возможность, наконец-то, откатиться в сторону и подняться с песка. Он увидел валяющийся неподалёку меч и рванулся к нему. Отчаяние придало ему сил: забыв про боль и голоса в голове, Дола схватил оружие, защищаясь. Бестия снова вздыбилась, и заревела – в бок ей вонзилось несколько стрел. Опять раздался крик Малакая, призывавший оставшихся шеддаров убить треклятое чудовище.

– Shienadan! Держите бестию! – и не разобрать было, кто же кричал – отец или Малакай.

У Долы не было возможности оглядеться по сторонам, чтобы увидеть Редо. Все, что сейчас занимало его внимание – неумолимо приближающаяся туша чудовища. Бестия на краткий миг застыла, готовясь нанести последний удар, и тут Дола, собрав все силы и волю в кулак, рванулся вперёд. В тот же миг чудовище совершило свой бросок. С диким криком Дола вонзил меч в ему в грудь, сделал резкое движение вверх, вспарывая шкуру. Пронзительно вереща, хищник обвил Долу хвостом, одним движением оторвал его от себя, и швырнул оземь, выбив на несколько мгновений из него дух. Пока иллириец хватал ртом воздух, бестия, продолжая реветь от боли, судорожно колотила хвостом по горячему песку.

Оглушенный иллириец весьма некстати приподнялся на локтях, и увидел, как к нему несётся взметнувшийся в очередной раз хвост с жалом. Он снова уткнулся лицом в песок и услышал свист над головой. Дола перекатился на спину и начал было подниматься на ноги, но уже без прежней прыти – сказывались полученные увечья. Он увидел, как бестию оседлал Редо и с хрустом вонзил кинжал ей в череп на стыке защитных пластин, а Малакай добавил ещё пару стрел в бок. Хищник зашипел и уже в агонии взмахнул хвостом, его жало полоснуло Долу по горлу. Тварь тяжело рухнула на песок и затихла.

Дола с недоумевающим видом схватился за шею, пытаясь остановить хлынувшую кровь. Пошатнулся и неловко осел на песок. В глазах у него потемнело, отчаянно не хватало воздуха, а из горла вырвался булькающий звук. Дола больше не замечал и не слышал ничего вокруг. Не видел он, как подбежали к нему уцелевшие шеддары. Не почувствовал Дола и рук отца, которые быстро зажали ему рану, не услышал он разъярённый голос, приказывавший срочно позвать шамана.

Из последних сил Дола загребал пальцами раскалённый песок, отчаянно цепляясь за вытекавшую вместе с кровью жизнь.

«Я не хочу умирать! Я выживу, я...»

Желтый диск солнца неожиданно засиял еще ярче и резко увеличился в размерах, ослепив Долу. Он зажмурился, и провалился во тьму. Он падал бесконечно долго, хватая руками пустоту. Он тянулся к неумолимо удалявшемуся солнцу, пытался снова уловить доносящийся издалека голос отца, он судорожно хватал ртом воздух. Он искал опору, но ее не было. В отчаянии он звал брата, но Лайе молчал. Он взывал о помощи, но его никто не слышал.

Как и тогда, много-много лет назад.

Раз-два-три. Щелчок.

И тихий гул в голове.

Но вот темнота сгустилась, неуловимо изменилась, превращаясь в абсолютное ничто, в вечную пустоту. И исчез холод, растворилась боль, лишь незримые руки обвили слабеющее тело, укачивая, убаюкивая. Теперь он не падал, но плыл в пустоте, обхватив колени руками, съежившись, подобно нерожденному дитю в материнской утробе. И тысяча рук крепко держала его, а в пустоте вокруг, один за другим распахивались безумно вращающиеся глаза, и нарастал глухой рокот сонма Его голосов.

Так-так-так, маленький мальчик без Имени... Преданный, обманутый, растерзанный, умираешь один, в пустоте, от страшной раны, да-да-да.

«Я не хочу умирать! Я не могу умереть, не должен! Не так! Не сейчас! Я хочу жить! Жить! Жить!» – безмолвно кричит Дола в ответ.

Так-так-так, ты снова звал Нас, и Мы снова пришли к тебе, да-да-да! Что ты готов сделать для того, чтобы выжить... сейчас, снова, потом, всегда? – снова он чувствует Его всем своим существом, слышит Его в своей голове.

«Все! Я сделаю все! Помоги, Тысячеглазый, как тогда! Я помню, я помню!»

Так говорят все, да-да-да. Никто не готов умереть – старым ли, молодым ли. Что ты можешь отдать в обмен на жизнь?

«Все! Бери все, что угодно! Я не готов умереть, я не хочу...»

Нет-нет-нет! Мало, слишком мало... А потом? Что потом?

...и абсолютное Ничто меняется, исчезают безумные глаза, тысячи рук переплетаются меж собой, принимая очертания фигуры. Он глядит, и видит перед собой Лайе.

«Брат, это, ведь ты? Спаси меня, помоги!»

Но Лайе смотрит на него пустыми, бездушными глазами, и кожа его меняется, из серого в бронзу, а затем в цвет золота, и волосы сияют ослепительным светом. Он глядит на Долу, презрительно усмехаясь, и вдруг его фигура сминается, точно скомканная бумага, и сквозь нее снова глядит тысяча Его глаз.

Он почти Совершенный, твой братец, да-да-да, его Дар несоизмеримо велик, и не нужен ему калека без Дара, нет-нет-нет!

«...Забери мой разум, Тысячеглазый. Вот тебе мое тело, вот мои руки. Смотри на мир моими глазами».

Восхитительно, да-да-да, но чего-то не хватает, мальчик без Имени. Чего-то не хватает, и ты ведь знаешь? Скажи сам, будет честно-честно, будет правильно. Плата за жизнь всегда-всегда велика, всегда берётся сполна, да-да, именно так!

И Дола понимает, что нет у него больше выбора. Сбылось все то, что пророчила ему гадалка из Стоунблейда. Оказались правдой и слова принцессы Мадригаль в Ресургеме. Тени был вокруг него – как предсказывал Руа в Дуэн Волдрине. Все, от чего он бежал, все, чего так боялся, все это настигло его. Ему кажется, что он сломлен, и все, что ему остаётся – найти в себе силы взглянуть Ему в лицо.

«Знаю, чего ты хочешь. Я стану проводником Твоих голосов, – шепчет он. – Только верни мне мою жизнь!»

Пусть будет так, да-да-да! – и в тысяче Его Голосов звучит торжество.

Пустота меняется, и он распят в ней, нагой душой и телом, и более не чувствует себя. Сейчас он пламя, данное Познавателем своим братьям и сестрам, неистовое, негасимое, и он не сгорает, не сгорит никогда. И в пустоте появляются три черных силуэта. Они огромны, они склоняются над ним. Их глаза горят мертвым светом, он видит их лица, и узнает их. Так часто видел он их на фресках и картинах иллирийского дворца... Так часто он слышал истории о них.

Глеанн, один из семи генералов Совершенных. Мадригаль, принцесса Дома Йонах. Кровавый Император Лильхарран Ассэне. Они были давно мертвы, их тела стали частью Вечной Земли, а души навсегда поглощены Хаосом. И они глядят на него, тянутся к нему, к пламени, что горит в его беспокойном сердце.

«Я так ждала тебя, так желала тебя. Ты ведь помнишь, я тоже не хотела умирать, не хотела совсем, – звучит знакомый голос принцессы Мадригаль. – И ты пришёл ко мне, пришёл к Нам!»

И Дола понимает: это точка невозврата. Он беззащитен и бессилен. И его ждут.

Сухие, истрескавшиеся губы одной из фигур раздвигаются в безжизненной улыбке, и с зубов сыплется крошка, подобная каменной.

«Я – первый, я был вечным и Совершенным, я нес в себе войну и боль, я был Его мечом», – молвит мертвое лицо – тень, когда-то бывшая Глеанном.

«Я стала второй, – звонким, почти живым голосом продолжает Мадригаль, и даже в смерти ее лицо прекрасно. – Я была ядом, мором и чумой, я несла болезнь и голод, и забирала сотни душ...»

«Я – третий. Я жаждал найти Золотую Землю, вновь быть Совершенным. Я любил Его, я лил реки крови нечистых ради Него», – сухим, скрипучим голосом произносит император Лильхарран.

Три пары глаз горят мертвым светом, три гигантских фигуры склонены над Долой. Три их голоса сливаются в хор, и к ним постепенно присоединяются голоса других мертвых, пока глухой, нарастающий рокот не взрывается ревом тысячи Его голосов.

Мы были Глеанном, генералом Совершенных, были Мы и Мадригалью, принцессой иллирийского народа, Мы были в Лильхарране, утопившем Вечную Землю в крови! Мы были задолго до Совершенных, Мы будем всегда.

Три фигуры глядят на Долу, и тысячи глаз вокруг безумно вращаются, и ждут его слов. И Дола, обретя вновь голос, отвечает:

«Я – четвертый».

Будешь нести Наши голоса, да-да-да, будешь слышать Нас, будешь помнить Нас, всегда-всегда-всегда, будешь Нашим безумием, будешь нести его в своем разуме, в своем сердце, в своем теле – навсегда, навсегда…

Сонм Его голосов смеется, смех этот рвет Долу на части, и к нему возвращается боль. Но он знает – если он чувствует боль – он все еще живой.

Живи, да-да-да! Выживай, люби Нас всех, помни о жизни! Гори, гори ярким, негасимым пламенем, сжигай все на своем пути! Ты – проводник Наших голосов. Отныне и впредь, теперь и навсегда ты – Наш... – мощь голосов оглушает своей неистовостью, и это бешеное безумие передается Доле, как если бы в него заново вдохнули жизнь, и кровь снова бежит по жилам, и сердце бьется в диком ритме.

Доле страшно, он не понимает, что значат эти слова, он ещё не до конца осознает, что он отдал в обмен на жизнь. Но он хочет жить, хочет безумно, бешено. Разве это так плохо – быть жадным до жизни? Разве справедливо ему умереть молодым? И разве должен погибнуть Лайе, не виновный в деяниях своего брата?

Лайе не должен умереть, – эта мысль ослепляет, отрезвляет, становится похожа на яркую, тонкую, но крепкую нить. И он хватается за неё.

«Скажи, брат мой, сколько миров и дорог мы с тобой прошли?»

«Больше, чем мы можем вспомнить».

Ещё не все пути пройдены, ещё не все слова сказаны.

Будет ли когда-нибудь прощение?

Он согласен на все – и его жажда жизни становится незримым росчерком в этой страшной сделке.

Дола делает глубокий вдох, и...

...открывает глаза цвета расплавленного золота. И сквозь них на мир глядит сонм тысячи Его голосов.

Будущий император Вечной Земли в одиночестве сидел в своих покоях, и вертел в руках тиару, что испокон веков принадлежала его Дому. Когда-то ее сделали для Даэтрана Познавателя, первого императора иллирийского народа. Затем ее носили его наследники. Совсем недавно, она украшала голову императрицы Лиланг, а завтра будет венчать голову ее сына.

Лилайе Даэтран, император Вечной Земли.

Это не укладывалось у Лайе в голове. Всего несколько недель назад, у него было все: приключения, свобода, мать, возлюбленный брат. И в одночасье не стало ничего. Ныне Лайе остался один на один, со своим Даром, и бременем будущей власти. До сих пор у него не было времени думать об этом – столько дел свалилось на наследного принца, что у него не хватало сил на переживания. И они в конце-концов исчезли, оставив лишь тупую, ноющую боль внутри.

Две недели прошло с тех пор, как летучий корабль «Иокаста» покинул порт в Певчей долине и отбыл в Джагаршедд. Наследный принц раздраженно отшвырнул тиару в сторону. По подсчетам Лайе «Иокаста» уже пару дней как должна была прибыть в Шергияр, крайним сроком он считал сегодняшний день. Неизвестность была ещё хуже боли утраты, но Лайе знал, что Дола жив, ибо он сам все еще жил. И это служило маленьким утешением.

Неожиданно пол ушёл из-под ног наследного принца, закружилась голова. Сквозь дикий звон в ушах Лайе вдруг отчетливо услышал сначала отчаянный, полный боли крик брата, а затем на него накатила волна удушья. Иллириец почувствовал на языке металлический привкус, схватился руками за горло – ему не хватало воздуха, ему чудилось, что его рот наполнился кровью. Правый бок неожиданно прострелило резкой болью, а по спине как будто, кто-то прочертил рану острыми когтями. Лайе с грохотом свалился с кресла на пол, пытаясь сделать хотя бы маленький вдох. Перед глазами уже мельтешили разноцветные пятна и чёрные точки, когда приступ прекратился так же внезапно, как и начался. Лайе судорожно хватал ртом воздух, всхлипывая и давясь им. Он не понимал, что с ним произошло, и на несколько мгновений прикрыл глаза, пытаясь нащупать связь с близнецом. И вместо этого он увидел абсолютное ничто. Почудилось будущему императору, будто он узрел страшную пустоту, и три огромные фигуры в ней. Их глаза светились неживым огнём, да и сами они были мертвы много десятков, сотен лет. И среди них был четвёртый, все ещё живой, но уже совсем иной. И Лайе услышал рокот сонма Его голосов, эхо Его безумного смеха, а затем все исчезло, словно перед его носом захлопнули незримую дверь. Чувство того, что произошло нечто непоправимое, раскалённым прутом вошло в сознание Лайе. Он открыл глаза, пытаясь осознать.

Не мог. Не понимал. Не верил. Не хотел.

И все же это ещё был не конец.

Сила, огромная сила вернулась к нему, точно бумеранг. Словно та часть Дара, которую он все эти годы растрачивал ради того, чтобы его брат спокойно жил, не шагал по тонкой грани между безумием и ясным рассудком, не боялся и не слышал страшные голоса Тысячеглазого – все это вернулось к нему, наполнив каждую частичку тела чувством мощной, подобной бескрайнему океану, силой. Ее было слишком много – гораздо больше, чем могло вместить хрупкое иллирийское тело. Лайе захлебывался этой силой, как совсем недавно задыхался в приступе удушья. Его охватила паника. Он метался по комнате, ища выход, пока не увидел своё отражение в зеркале. Лайе в ярости ударил кулаком в стекло. Осколки так и разлетелись во все стороны и со звоном рассыпались по полу. Но Лайе чудилось, что он слышит множество чужих мыслей, будто они вторгались в его разум, сметая все преграды.

«Однажды я стану сильным. И буду тебя защищать», – вспомнились ему слова Долы, который так ему верил, который стал воином ради него.

«Как можно защитить от собственного Дара?» – так ему сказал Дола недавно.

И был прав.

«Однажды он станет Нашим Голосом среди живых. Один раз он уже видел Нас, и дал нам обещание, да-да-да. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти», – рокочущие голоса Тысячеглазого, встреченного им в Каморане.

«Мы вернемся. И Мы возьмем его навсегда, навсегда», – демон Хаоса в реванхеймском лесу.

Страх сменился отчаянием. Лайе опустился на ковер и замер, обхватив плечи руками. Первое оцепенение прошло, теперь его трясло. В голову хлынули мысли, от которых наследный принц схватился за волосы: он ведь, почти Совершенный, будущий император Вечной Земли. Он же, мог, мог остановить «Иокасту», мог что-нибудь придумать, сделать так, чтобы Дола остался. И плевать ему было на последствия. А теперь случилось нечто страшное, непоправимое. Лайе чуял это, как зверь чует опасность, всем своим существом, своим Даром.

Лайе завыл в голос и одновременно с этим разбилась старинная ваза на ближайшем столике. Наследный принц испуганно дернулся, не понимая, что происходит. Стоило ему взглянуть на сам столик, и тот поднялся в воздух и с треском разлетелся на щепки. Все, на что падал его взгляд, разрушалось под давлением огромной, невидимой силы. В поле зрения иллирийца попались огромные витражные окна – и его оглушил звук лопнувшего стекла. Лайе замер, зажмурился.

– Что со мной происходит? – он поднес дрожащие руки к лицу.

«Больно! Мне больно! Прекрати»

«Что теперь будет с Домом Даэтран? Иллирийцы не примут полукровку на троне».

«Вы слышали? Брат покинул его, а он остался – последний».

«Надо бы завтра выпороть негодника».

«Ещё вина! Поживее, ты ползёшь, точно черепаха!»

«Не надо, прекрати, ты делаешь мне больно!»

«Тебя никто не услышит».

«Мне страшно, так страшно».

И снова он услышал мысли и эмоции всех, кто был во дворце, их было много, и неконтролируемым потоком они ворвались в сознание наследного принца. Голосов и мыслей было так много, его Дар рвался наружу, и... что-то оборвалось внутри него.

В эту ночь, перед коронацией, дворец не спал. Многие иллирийцы, в ком, хоть немного, теплился дар айя, не находили себе места, чуяли великую силу, которая была способна их раздавить, выжечь разум, и которая не поддавалась контролю. Лошади в денниках бесились, ржали и норовили выбить двери. Императорское крыло было пустым – стража и слуги сбежали оттуда, решив переждать ночь в более спокойном месте. Каждое живое существо, находившееся в замке, чувствовало ярость будущего императора. Дар Лайе хлестал по рассудку, причиняя ужасную боль, и это невозможно было прекратить. И никто даже не пытался его остановить, ибо чуяли все, кто хоть немного был айя, что Дар Лилайе приумножился.

Лишь на рассвете в императорское крыло направился Иса. Зайдя в покои принца, он имел удовольствие созерцать разбитые витражи и сломанную мебель, и только изумлённо качал головой. В покоях Лилайе сквозило диким холодом, а покореженная дверь жалобно поскрипывала на единственной уцелевшей петле.

Иса нашел Лайе на полу. Тот лежал, свернувшись в клубок, обнимал себя за плечи дрожащими руками и пустыми глазами смотрел в стену.

– Я не смог дотянуться до него, Иса, – безжизненно прошептал Лайе. – Просто не смог. Как будто его... больше нет.

Не было нужды уточнять, о ком он говорит.

Оглядывая причинённый ущерб, Иса подошёл к принцу и наклонился к нему, протягивая руку.

– Но Вы еще живы, мой принц, – возразил он, – значит, и он тоже.

– Лучше бы умер! И я – с ним, – выхолощенным голосом ответил Лайе. – Случилось что-то страшное, непоправимое. Я был нужен ему, и меня не было рядом. Я должен был что-то придумать. Должен был остановить «Иокасту». Я мог бы переубедить Анклав. Мог бы.

И тебя не будет рядом, чтобы его спасти, – снова зазвучали бесконечно повторяющиеся слова Тысячеглазого в сознании принца.

– И что бы вы сделали, мой принц? Разорвали бы глав Домов своим Даром, вздумай они не подчиниться вашей воле? – резонно заметил Иса, помогая Лайе подняться на ноги. – Не самое лучшее начало правления Вечной Землей. Вот кого бы стоило стереть с лица земли навсегда – так это Семью Ассэне.

– О них можешь не сокрушаться, Иса. – Лицо Лилайе стало жёстким, он мрачно сжал губы. – Я искореню весь их род, так, что не останется ни одного иллирийца, в котором будет хоть капля их крови.

Наследный принц зло улыбнулся. Иса взял его лицо в ладони, и очень долго, внимательно смотрел на него. Выглядел Лайе неважно: глаза глубоко запали, скулы обозначились еще резче, губы искусаны до крови, нос опухший и красный, волосы встрепаны, уши жмутся к голове. За прошедшую ночь его лицо окончательно утратило юношескую мягкость черт. Да, Лилайе Даэтран стал совсем взрослым – недаром ведь говорят, что иллирийцы выглядят на столько лет, на сколько себя ощущают.

Иса вздохнул.

– Мой принц...

– Я знаю. Коронация, – прошелестел Лайе. – Но я не желаю видеть ни слуг, ни прочих лизоблюдов.

Он встряхнул головой, оглянулся по сторонам с таким видом, словно впервые видел учиненный кавардак.

– Но, кто-то же должен Вас одеть надлежащим образом, мой принц, – возразил Иса.

– Поэтому я здесь, – раздался новый голос.

Лайе и Иса обернулись. Порог покоев перешагнула Дама Махавель. Руки она держала, вытянутыми перед собой, а на них лежали пышные, искрившиеся от обилия узоров и украшений, императорские одежды.

– Когда-то этот наряд одевал Лиргиэль Даэтран, отец вашей матери, принц Лайе, – улыбнулась Дама Махавель. – Ты не один, Лайе. Всегда помни об этом.

Когда наследный принц умылся холодной водой, лицо его приобрело чуть более приемлемый оттенок, стало менее опухшим. Он сделал глубокий вдох, потёр переносицу в надежде, что головная боль станет меньше, а чужие голоса и мысли стихнут. С огромным трудом ему удавалось сдерживать бушевавший внутри океан силы, и ему было страшно. Лилайе боялся грядущей коронации, боялся того, что он не выдержит и сорвётся. Но долг был превыше всего, и за него Лилайе цеплялся.

Иса и Дама Махавель собственноручно облачали наследного принца в громоздкие и многослойные традиционные одежды императора Дома Даэтран. Махавель столь искусно справлялась с бесконечными застежками и шнуровками, словно всю жизнь только этим и занималась. Иса расчесывал спутанные волосы Лайе с поистине ледяной невозмутимостью, как будто ничего не произошло. Он не задавал вопросов, не сочувствовал, и за это принц был ему благодарен.

Когда они закончили, Лайе заглянул в осколок зеркала и не узнал себя. Кто-то другой смотрел на него в отражении. Кто-то, кому предстояло через несколько часов стать Императором Вечной Земли Иллириан.

К нему подошла Дама Махавель. Легонько сжав плечо тонкими пальцами, тихо сказала:

– Не бойся – ты стал таким же, какими были мы когда-то. Я помогу тебе обуздать свой Дар.

– Откуда ты можешь знать? Ты ведь даже не айя.

Махавель улыбнулась и взяла его ладонь в свои руки.

– Ударь меня своим Даром. Не бойся.

Будущего императора не пришлось просить дважды, он даже не старался разозлиться – просто перестал сдерживать переполнявшую его злобу. Он почувствовал, как Дар хлестнул по рассудку Махавель, и... рассыпался на тысячи осколков. Почти сразу Лайе показалось, будто по телу разлилось приятное тепло, а на истерзанной душе стало немного спокойнее. Будущий император изумлённо уставился на женщину.

– Мы были рождены одной матерью, звали друг друга братом и сестрой. А Мадригаль росла с нами – и всегда была верна ему. Когда Глеанн стал одержимым, я прикрывала его своим Даром, как ты – брата. Я делала все, чтобы Глеанн как можно дольше оставался собой. Все, чтобы Тысячеглазый не взял его слишком рано. Я не могла спасти Глеанна, но могла защитить его ненадолго. Когда его не стало... Принцесса Мадригаль последовала за ним, выбрала путь Хаоса.

– Глеанн? Но ведь... Невозможно! – Лайе был в очередной раз потрясён. – Как?

Вместо ответа Махавель крепче сжала его ладонь.

Золотые купола искрятся в лучах восходящего солнца. Белые дворцы стремятся ввысь, обступая со всех сторон пустую площадь. Из белоснежных и невыразимо красивых фонтанов стремятся ввысь струи воды, орошая брызгами мощеную камнями дорогу. Золотая кожа, сияющие волосы и глаза цвета серебра. Улыбка на красивых губах. Смеющийся голос, принадлежащий Глеанну. И рядом – юная дева совершенной красоты, счастливая и совсем не похожая на одержимую принцессу.

Видение исчезло, а Лилайе продолжал молчать, внимательно разглядывая Даму Махавель. Наконец он заговорил тихим, неуверенным голосом.

– Как тебе удалось остаться в живых? Период Исхода был так давно, что не осталось никого из Совершенных.

– Возможно, мой Дар не угас окончательно, как у остальных, – так же тихо ответила Махавель. – Я не знаю причину. Но я всегда верила в Неё – нашу Мать. Я жива – и возможно, ради этого момента, Ваше Высочество.

– Неужели никто не знает?

– Дом Махавель умеет хранить секреты. Именно поэтому мы никогда не рвались к власти, старались соблюдать равновесие, изучали то, что осталось от нашего народа. Все остальные ответы я дам Вам после коронации. Я помогу, Ваше Величество.

Мысли Лилайе были далеки от грядущей коронации: он думал о мести, думал о том, что она займёт не один год, и принесёт много горечи и боли. Лилайе знал, что Дама Махавель поможет ему, она научит его всему, что знали Совершенные. Конечно, за это придётся платить свою цену – рано или поздно.

Будущий император едва заметно улыбнулся. Теперь он был не один.

Едва взошло яркое утреннее солнце, окрасив небо в розовые тона, собрались придворные, главы других Домов и будущие вассалы. Затем пришло время древнего, ведущего свое начало еще от Совершенных, ритуала. Длинная процессия наследного принца и его подданных шествовала к руинам Ниэннарата, к месту Силы. Когда Лилайе Даэтран покидал дворец во главе процессии из придворных, он, наконец-то, был спокоен. Позади него ехали Иса и Махавель. Лайе чувствовал их молчаливую поддержку – и мягкие отголоски Дара уцелевшей Совершенной. В Ниэннарате, в окружении жриц Лилайе безразличным тоном произносил одну клятву за другой, и его слова обжигающим огнем запечатлевались в памяти всех присутствующих здесь иллирийцев.

Я, Лилайе Даэтран, сын Лиланг, клянусь быть верным Вечной Земле Иллириан.

Клянусь ставить империю превыше всего. Клянусь почитать свой народ. Клянусь использовать свой Дар лишь во благо Вечной Земли. Клянусь быть справедливым. Клянусь блюсти равновесие. Я клянусь...

Мертвым, сухим голосом он произносил должные речи, острый взгляд был обращен куда-то внутрь себя. Императорская речь – безупречная, торжественная и несколько колкая, оставляла странный осадок, будто император только что всех оскорбил.

«Интересно, что сказал бы прежний Лилайе?» – подумалось Исе в тот момент.

Несомненно, его подопечный так же бы оскорбил всех присутствующих. Он представил себе иной ход событий: юный император восседает на своем троне, немногословный, но язвительный, как и всегда. И сзади стоит его верный хранитель, его сердце, его близнец Дола, младший принц Даэтран.

О, Первозданные, ведь все могло быть иначе!

«Ты знала, – с горечью подумал Иса, – ты с самого начала знала, как все будет», – в этот миг он почти ненавидел покойную Императрицу.

За то, что молчала, за то, что решила все сама и за всех. И её коронованный сын станет таким же – Иса был в этом уверен.

Казалось, клятвам нет конца-краю, а церемония никогда не завершится. Хранители-айя засвидетельствовали, что в словах будущего императора нет лжи, и он совершил омовение рук в чаше, наполненной священной водой. Затем айя поднесли ему цветок, распускавшийся всего лишь раз в своей жизни – в преддверии появления нового Императора. Когда пальцы Лилайе коснулись тонкого, хрупкого стебля, он ненадолго замялся, словно дивясь чему-то. И все же заставил себя идти в сторону одного из алтарей. Словно со стороны Лайе наблюдал за собой: вот он проходит мимо статуй Первозданных, подходит к забытому всеми алтарю, и с почтением кладёт на него цветок. И слышит ропот за своей спиной. А потом алтарь ярко вспыхивает золотом, и его подношение исчезает. Лайе понимает – жертва принята.

Он ощутил легкое прикосновение к своим плечам, женский голос прошелестел ветром слова на айянском языке.

Иллирийцы удивленно перешептывались, переглядывались – Неназванная, столько лет молчавшая, вдруг приняла их нового Императора.

Чудо. Они видели чудо.

Она выбрала его! Вы видели это?! Неназванная пришла к нему! Неужели нам будет прощение? – со смесью восторга и страха переговаривались иллирийцы. – Смотрите – это было чудо! Совершенный, истинно Совершенный! Наш Бог-Император!

Весь двор следил за тем, как хранительницы вручают Лилайе жезл невиданно изящной работы. Лайе высоко поднял руку, чтобы все видели, все запомнили его. И наконец, айя поднесли к нему венец, который еще совсем недавно носила Лиланг. Лайе видел: они боятся его. Страшатся того, что его отметила своей благосклонностью забытая ими Неназванная. В нарушение традиций Лайе сам решительно взял в руки и надел его себе на голову. И тогда иллирийцы взорвались бурными овациями и рукоплесканиями – они приветствовали нового Императора.

...Все то время, что шла коронация, Иса наблюдал за своим подопечным и с горечью думал о том, что минувшей ночью, свершилось нечто столь страшное, невообразимое, от чего что-то умерло внутри Лайе. Полукровка, на чью голову надевали венец, больше не был мальчишкой, которого знал Иса. Он более не мог прочитать сознание своего бывшего ученика. Лайе тщательно огородился от всего мира, его мысли были надежно сокрыты за незримой стеной, а лицо – безжизненно бесстрастным. Каждый иллириец, хоть немного бывший айя, чуял силу, бурлившую внутри Лайе. И Дар этот был подобен ослепляющему свету, рвущемуся наружу, прочь из хрупкой смертной оболочки. Исе казалось – если он сейчас закроет глаза, то увидит истинный облик Лилайе.

Ослепляюще белые волосы и золотая кожа, надменно изогнутые губы, и синие, словно небо над Вечной Землей, глаза.

Иса был уверен – не он один это видит, не только ему чудится. Он окинул взглядом толпу иллирийцев, которые с благоговейным трепетом взирали на молодого Императора, и лишь убедился в своей правоте.

...Ему кажется, что коронация похожа на похороны. Новый Император Вечной Земли ровным голосом произносит одну речь за другой, обращаясь к своим подданным. Его лицо сосредоточено, движения уверены. Он слышит перешёптывания за спиной, и его Дар позволяет уловить все, даже невысказанное. И все же он держит спину прямо, смотрит твёрдо.

С губ срываются заученные, вбитые в голову с детства слова, но мысли его далеко.

Лилайе уже знает, что будет дальше. Пройдёт всего несколько лет – и он не оставит от Дома Ассэне камня на камне. Уничтожит всю оставшуюся Семью, когда они не будут того ждать. Всего лишь несколько лет – разве это срок для того, кто будет жить почти целую вечность? Он видит это так же ясно, как видит членов Дома Ассэне, преклонявших сейчас перед ним колени. Он вполуха слушает их лживые речи, пустые вассальные клятвы, зная, о чем они мыслят на самом деле. Он видит их всех – и для него они уже мертвы.

Месть подаётся холодной.

Они увидят его – другого, чуждого этому миру. Он придёт к ним и принесёт смерть в своих руках.

Лилайе Даэтран, носитель великого Дара. Айя, сновидец – куда более сильный, чем кто-либо из ныне живущих иллирийцев.

Не полукровка, и нечто большее, чем новый Император Вечной Земли.

Их Совершенный.