Текст книги "Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ)"

Автор книги: jenova meteora

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

–Если удавалось захватить гнездо бестии и забрать её детенышей, то да. – фыркнула в ответ Шаэдид. – Много шеддаров полегло, прежде чем они до этого додумались. Взрослую особь приручить почти невозможно. Или ты сделаешь это – или сдохнешь.

–Удивительно, что вы ещё не вымерли – с такими-то ездовыми... животными.

–Мы живучее племя, остроухий. – Шаэдид подошла к загону, и отворив его, громко свистнула.

Из стаи выступила полностью чёрная бестия. Двумя прыжками она преодолела расстояние до Шаэдид и утробно заурчала, когда воительница добродушно потрепала её по загривку. Недолго думая, Шаэдид сняла с ближайшего столба узду и бестия покорно склонила голову, позволяя надеть её.

–Скучала по мне, Харро? Вижу, тебе не терпится поохотиться на наших просторах! – Шаэдид поманила пальцем Лайе. – Иди сюда, остроухий, не стой столбом.

Лайе неуверенно, с опаской подошёл к женщине, стараясь держаться от бестии на почтительном расстоянии.

–Не бойся ты, – фыркнула Шаэдид. – Дай ей присмотреться к себе.

Бестия сощурила глаза янтарного цвета, зарычала – и у иллирийца душа ушла в пятки. Бестия тем временем подошла к нему, обнюхала со всех сторон, снова издала уточное рычание и приблизила морду к его лицу. Лайе только поразился тому, какой разумный взгляд оказался у этого... животного. Так и глядели они друг на друга. Наконец, Харро раззявила зубастую пасть и, прежде чем Лайе успел окончательно запаниковать, прошлась шершавым и до невозможности слюнявым языком по его щеке. От неожиданности у Лайе волосы на загривке встали дыбом и встопорщились уши. Он тихо взвыл и зажмурился, ожидая скорой расправы. Однако когда её не последовало, он опасливо приоткрыл один глаз и увидел, что бестия вернулась к своей хозяйке и теперь ластилась к ней, лишь изредка кося янтарными глазами в сторону нелюдя. Лайе немедленно принялся тереть рукавом рубахи обслюнявленную часть лица, не замечая насмешливого взгляда Шаэдид. Воительница легко забралась на спину Харро и теперь поманила иллирийца к себе:

–Садись позади меня, Лэйхе! – и призывающе похлопала ладонью по крупу бестии.

–Что?! Ты хочешь, чтобы я поехал на... этом?

–Брось, Лэйхе. Представь себе, что это лошадь. – смех воительницы прозвучал донельзя коварно.

–Очень зубастая лошадь. – буркнул Лайе, забираясь на бестию.

–Держись за меня, – посоветовала Шаэдид, – и покрепче.

Лайе послушно обхватил её за талию, и как оказалось – не зря. Воительница пронзительно свистнула, и Харро, издав громкое рычание, переступила с лапы на лапу, а затем резко сорвалась с места.

–Курва ма-а-а-ааать!!! – разнесся по солнечной саванне отчаянный вопль серокожего нелюдя.

Сон упорно не желал отпускать её – кошмары коварным зыбким туманом обволокли, оплели разум. Казалось – что-то тяжелое и неподъёмное давит на грудь, заставляя задыхаться. И мертвецы – вокруг неё были мертвецы. Стояли над ней и смотрели пустыми глазами.

Смотри, ведьма – ты нас убила.

Помнишь ли ты хоть одно имя, хоть одно лицо – или же все мы для тебя всего лишь тени? Помнишь – когда и как? Падальщица, обирающая остатки чужих жизней!

Рано или поздно твой Дар обернётся против тебя. Ты не сможешь жить вечно, ведьма.

Помнишь меня, Хану из Ресургема? Я теперь тоже – мертва.

Однажды умрешь и ты, ведьма.

Сольвейг вздрогнула и открыла глаза. В шатре было пусто и невыносимо душно.

Ты падальщица, падальщица! – голоса мертвых стихали и растворялись вместе с уходящим сном.

–Что? Где... – пробормотала хриплым голосом женщина, не найдя взглядом ни Лайе, ни Беса.

Она ожесточённо потёрла ладонью лоб, стараясь прогнать головную боль. После сна остался дурной осадок – а ведь Сольвейг уже давно не снились плохие сны. Не страдала она, знаете ли, склонностью к раскаянию, и совесть её спала глубоким сном вот уже много лет.

Снаружи слышались шаги и громкие голоса. Сольвейг прислушалась, пытаясь разобрать слова, но сосредоточиться у неё никак не получалось. Справедливости ради стоило признать – спала ведьма плохо с тех самых пор, как отправилась на границу с шеддарами, но тогда это была лишь бессонница, а когда ведьма забывалась под утро – во снах её была лишь пустота.

Сольвейг вздрогнула от яркого света, который хлынул в шатёр вместе со знойным воздухом. Она с трудом подняла голову и озадаченно уставилась на шагнувшего внутрь шамана.

–М-малакай? – в горле было сухо и немилосердно жгло, распухший язык еле ворочался.

–Где остроухий? – прорычал Малакай, бегло оглядев пустой шатёр.

–Какой из двух? – Сольвейг судорожно пыталась сообразить, что происходит, и что случилось с ней.

–Шаман уехал на рассвете вместе с командиром, – отмахнулся от неё Малакай, – Где второй?

–Понятия не имею, – огрызнулась Сольвейг. – Сколько я проспала? Что случилось?

–Это пройдёт, джалмарийка. Огненная земля посылает каждому во снах лишь то, что он заслужил.

–Огненная Земля? «Заслужил»? – ведьма окончательно проснулась, – Да что происходит?!

Шаман тем временем мрачно вздохнул:

–Все-таки успел смыться, сукин сын.

–Объясни мне, что случилось? Что за шум, что за переполох? – повысила голос Сольвейг, обращая на себя внимание.

Малакай склонил набок голову.

–Ты титьки-то для начала прикрой, – благодушно посоветовал он. – Ишь, срамоту-то какую развела, девка бесстыжая.

Сольвейг с достоинством подтянула сползший во сне лиф платья и поднялась на ноги. Если Доле ведьма еле-еле доставала до плеча, то шеддарскому шаману она и вовсе дышала в пупок. И все же ведьма с вызовом взглянула на Малакая, недовольно уперевшись руками в бока.

–Ты врываешься в шатёр, будишь ни в чем не повинную женщину, да ещё смеешь указывать ей, что ей нужно прикрывать? Каков грубиян, даром что рогатый! – процедила она сквозь зубы.

–Прикуси-ка язычок, джалмарийка. – в тон ей ответил шаман. – Прямо скажу – скверный выбор ты сделала, спутавшись со смесками. Не принесёт тебе это ни радости, ни мира.

–Лишнее болтаешь, рогатый. – не осталась в долгу Сольвейг. – И я все ещё жду объяснений – зачем вам Бес?

–Значит, Бесом его зовёшь? – тут Малакай широко улыбнулся, сверкнув острыми зубами. – А ведомо ли тебе, что нет у него на нашей земле ни прав, ни имени? Одни лишь проблемы от твоего полюбовника.

–Да какие могут быть проблемы от одного простого наемника?!

–А ты не знаешь? Остроухие-то твои – венценосные ублюдки. – с этими словами Малакай развернулся и покинул шатёр, оставив ведьму в полном недоумении.

«Как это – венценосные?»

–Ищите дальше. – донёсся снаружи зычный голос шамана. – Наверняка Кангу пошёл за ним.

–П-подожди-ка, подожди! – Сольвейг решительно подобрала юбку и выскочила наружу вслед за шаманом. – Что значит – «венценосные»?

–О, женщины. – закатил глаза шаман, – Все вы одинаковы – что наши, что человечьи.

–Но ты же сам сказал... – начала было ведьма, но её слова были заглушены низким голосом незнакомого шеддара.

Скользнув по ведьме быстрым взглядом, он сообщил Малакаю, что искомый остроухий находится на побережье Шергияра. В ответ шаман плотоядно улыбнулся – и улыбка его очень не понравилась Сольвейг. Она преградила ему путь, твёрдо вознамерившись получить хоть какое-то объяснение.

–Объясни несчастной и глупой женщине – что случилось-то? – Сольвейг слепо щурилась, пытаясь привыкнуть к солнечным лучам.

Малакай исторг из себя страдальческий вздох.

–Знаешь, от чего все беды идут? От молодых и горячих парней, которые не способны уразуметь и признать своё поражение. Не понимают они, что впереди у них целая вечность – и каждую ошибку воспринимают, будто это плевок им в душу. Вчера, когда появились сыновья Редо, один из подчинённых Шаэдид опознал в твоём полюбовнике того, кто хорошо так подгадил ему эдак лет четырнадцать назад. – проворчал шаман. – Кангу сам виноват, он хотел геройствовать, жаждал почестей и славы – да и завёл свой отряд практически на самую границу с Вечной Землёй, за что и поплатился. Он раздул целую сагу о том, как вероломные остроухие напали на его отряд. Ему ещё повезло, что его не отправили к Безымянным. И увидев своего давнего знакомого – решил свершить возмездие. Пфуй! – Малакай сердито сплюнул в сторону.

–Я полагаю, он просто решил набить морду Бесу, не более того. – пожала плечами Сольвейг. – Не понимаю, чего ты так переполошился? Кангу Беса не убьёт.

–Кто сказал, что я пекусь о жизни твоего «Беса»? – фыркнул Малакай. – Мои воины мне дороже какого-то вшивого смеска, знаешь ли.

–Даже если они дурни несусветные?

–Кангу молод и глуп, но он хороший воин. Не хотелось бы, чтобы он по недалёкости своей дел наворотил.

Сольвейг внимательно посмотрела на шамана и тут ее озарило.

–Я думала, что сводничество в вашем племени не в почёте, Малакай. – улыбнулась она.

Шеддар некоторое время внимательно разглядывал ее, словно прикидывая что-то в уме.

–Ты здесь чужая, джалмарийка. И никогда не сможешь понять – ни мой народ, ни иллирийский. Слишком любопытна, слишком спесива. Торопишься жить, хотя уже изжила себя. Пытаешься забрать ещё хоть миг у смерти. Пожирательница жизней. – задумчиво молвил он.

Малакай вовсе не желал оскорбить женщину, он лишь говорил то, что видел и чуял сам. Сольвейг знала, что все его слова – правда, но почему-то из уст существа куда более древнего, чем она, они звучали слишком горько, слишком болезненно.

–Я... – голос ведьмы дал петуха и она замолчала, чтобы обстоятельно прочистить горло. – Ты можешь что угодно думать, шаман. Но я хочу жить вечно. И я буду жить вечно. – решительно ответила Сольвейг.

Малакай громко расхохотался, словно ведьма сказала что-то донельзя смешное. Отсмеявшись, он снова стал серьезным.

–Нет ничего хорошего в том, чтобы жить вечно, джалмарийка. Знать, что, возможно, ты переживёшь всех своих близких, знать, что ты будешь жить от одной войны до другой. Жизнь надоедает, ведьма. Через тысячу лет твоё сердце становится подобно камню. Через две – ты перестаёшь чувствовать вкус еды, вина и воды. Обесценивается любовь, не вызывают горечи смерть и предательство. Ты знаешь, что все повторяется по кругу – и ты устаёшь жить с этим знанием.

–Тогда почему ты все ещё жив, Малакай? – криво усмехнулась Сольвейг.

–Я нужен Джагаршедду. Огненная Земля живет и сопротивляется до тех пор, пока есть мы – шаманы. Мы слышим песнь земли и других ее детей. И наш Дар даёт ей немного сил. – серьезно ответил шаман. – Жизнь должна продолжаться. Но она не может быть вечной, блага это ещё никому не принесло. Подумай над этим, пожирательница жизней. – этими словами Малакай завершил беседу.

Почти бесшумно он скользнул мимо Сольвейг, окинув ее неприязненным взглядом. Сама ведьма чувствовала себя здесь чужой. Ещё нигде ей не было так неуютно, как в шеддарском лагере. Мысленно она обругала себя последними словами за то, что вообще решила завести разговор с Малакаем. Осталась бы сидеть в шатре, не ведая бед, дожидаясь Беса. Но не хотелось ведьме быть там. Казалось ей, что остатки ночного кошмара облепили ее тонкой и противной паутиной – она мешалась, раздражала.

Ведьма чувствовала себя истощенной. И вот уже несколько недель у неё тянуло низ живота, временами ее несильно лихорадило, и силы в пути заканчивались куда быстрее обычного. Будь Сольвейг обычным человеком, она списала бы своё недомогание на какую-то заразу, подцепленную в Хисанте. Однако она была Дитем Хасидзиль, Меченой. А они никогда не болели обычными недугами вроде простуды или лихорадки. Как правило, Дети Хасидзиль угасали, едва исчерпывались их Дар и их жизнь.

Сольвейг же себя к таковым не относила.

Первое время ведьма не допускала даже малейшей возможности того, что она могла снова забеременеть – спустя столько лет. Казалось, несколько жизней прошло с тех пор, как она убила своего нерожденного ребёнка и стала Меченой. Помнится, если Сольвейг удавалось понести, она очень быстро избавлялась от приплода, либо ее Дар убивал дитя ещё до его рождения. Одно время ведьма пыталась вынашивать детей, но на последних неделях перед рождением они погибали – и их жизнь питала ведьму, независимо от того, хотела она этого или нет. А потом столько лет прошло, пожалуй, уже больше половины века. Тело ведьмы оставалось красивым и молодым, но душа ее была подобна душе старухи – изжившая себя, износившаяся. Чем дольше жила Сольвейг, тем острее она это ощущала, но все же жизнь и свою молодость она любила до умопомрачения.

Ведьма прижала руки к пока ещё плоскому животу. Быть может оно того стоит, думала она. Быть может, так и должно быть. Зародившуюся в ней жизнь она почувствовала не сразу, но когда осознала, что ее собственный Дар стал сильнее, потому что к нему приплелась ещё одна искорка – пока ещё маленькая, но обещавшая разгореться ярким пламенем, таким же, как у ее отца – все сомнения женщины рассеялись.

Когда она помогала шеддарам на границе, ей в первый раз стало худо, и рогатому лекарю оказалось достаточно беглого осмотра, чтобы понять: целительница в положении. Именно поэтому лекарь предложил Сольвейг отправиться вместе с отрядом в лагерь возле Шергияра, а оттуда добраться морем до джалмарийского портового города, Алькасабы Назара. Помнится, Сольвейг тогда с ужасом взглянула на него и тут же спросила, не найдётся ли у досточтимого господина лекаря трав, которые могут помочь скинуть приплод. И получила в ответ свирепый взгляд, а затем шеддар погнал ее прочь из палатки.

Таким образом, ведьме довелось узнать, что для шеддарского народа жизнь женщины, тем паче, несущей в себе ребёнка, была священна. После этого она всю дорогу умасливала лекаря и так, и эдак, уговаривая его придержать информацию о ее положении в секрете. И он сдался, правда, скорее лишь для того, чтобы отвязаться от неугомонной джалмарийки. В лагерь под Шергияром ведьма въезжала собранной и тщательно скрывала своё положение при помощи Дара – чтобы ни один из тех, в ком есть хоть капля способностей, не сумел разглядеть ещё одну искорку. В какой-то момент ведьма попыталась прибегнуть к проверенному способу – убить плод собственным Даром. Но... у нее не вышло, скорее из нее самой словно вырвали кусок жизни. И это напугало ее больше всего. Сольвейг надеялась найти в Шергияре нужные ей травы, но вечером следующего дня Шаэдид привела близнецов. И Сольвейг оставалось надеяться, что лекарь сдержит своё слово, а Лайе... Лайе не будет к ней присматриваться. Впрочем, накануне близнецам было отнюдь не до ведьмы, а наутро оба покинули шатёр гораздо раньше, чем она проснулась, и это дало Сольвейг фору.

Приведя себя в порядок и перекусив сухофруктами, женщина бродила по полупустому лагерю. Шеддары не обращали на неё внимания, не было среди них бездельников. Кто-то освежевывал пойманного накануне барана, кто-то точил мечи, кто-то упорно тренировался под палящим солнцем. Бóльшая часть шеддаров разбилась на отряды и ушла в патруль. Сольвейг наблюдала за рогатым племенем и не переставала дивиться тому, как слаженно они работают. Казалось, что жизнь здесь не замирала ни на мгновение.

Думы самой ведьмы были мрачны и подобны грозовым тучам.

Ребёнок.

Женщина понятия не имела, что ей делать. Можно было, конечно, отправиться в Шергияр и раздобыть нужные ей травы. Но Сольвейг слишком хорошо помнила, как тяжело избавляться от приплода, и не хотелось ей слечь здесь и сейчас. Пожалуй, лучше будет подождать до возвращения в Джалмаринен, размышляла она. Исчезнуть там, схорониться на несколько дней...

Но предательский червячок сомнения подтачивал ее решительность.

Вспомни, что сказал тебе Малакай, – шептал внутренний голос, – вспомни, откуда близнецы родом. Быть может стоит оставить ребёнка?

Ведь Бес так тебя любит, быть может, он все поймёт.

Быть может...

Сольвейг устало вздохнула, в очередной раз окинув лагерь отсутствующим взглядом.

Озарение пришло неожиданно, как всегда и бывает.

Ведьма вдруг подумала – а что, если она сможет выносить и родить? В ребёнке, ведь, будет течь кровь трёх народов.

Крамольная мысль родилась в её разуме, и ведьма снова прижала руки к животу.

Ей понадобится много сил, много чужой жизни.

Дола действительно был на побережье. Он пришёл сюда на рассвете – едва стихли за шатром шаги его брата, и теперь сидел на большом валуне, который с обеих сторон лениво омывало море. По-правде говоря, Дола был рад, что Лайе уехал с Шаэдид – не хотел он, чтобы близнец видел его в нынешнем состоянии. Не желал Дола, чтобы это видела и Сольвейг. И потому он предпочёл уйти в бухту раньше, чем ведьма проснётся.

Говорят, что Огненная Земля Джагаршедд даёт каждому то, что он заслужил. И если Лайе проснулся свежим и бодрым, невзирая на то, что полночи братья провели у костра в окружении свирепых шеддаров, то Дола наоборот – чувствовал себя выжатым досуха, и усталость тяжелым грузом легла на его плечи. Не помог тут заговоренный против дурных снов браслет, который когда-то подарила ему Сольвейг. Не спасли и чары Лайе, хоть он и растрачивал великое количество своего Дара ради того, чтобы его брат мог спать спокойно.

Нет, снились Доле пустыня и скалы.

Во сне он видел себя – сопляка, которому едва ли десятый год стукнул. И снилось Доле ущелье, в котором он когда-то сломал ногу. Быть может то был своеобразный дар духа Огненной Земли, а может сказка, рассказанная Шаэдид помогла, но во всяком случае Дола вспомнил все – и свою попытку сбежать, и то проклятое ущелье, свою бешеную жажду жить, и пустоту, коей являлся Тысячеглазый Хаос, пришедший к нему. Теперь Дола понимал и слова гадалки из Стоунблейда, и видение, которое ему было тогда. Одно дело – увидеть прошлое со стороны, услышать жуткие слова, страшную сказку. И совсем другое – вспомнить самому, заново прожить те дни, почувствовать забытые эмоции, и... ощутить силу, данную маленькому мальчику Тысячеглазым.

Сон не был похож на кошмары, от которых нелюдь временами просыпался в холодном поту – и не мог вспомнить, что ему снилось. Нет, в этот раз он просто проснулся, словно и не спал вовсе. И долго-долго лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и ожидая, когда проснётся и уйдёт Лайе.

Конечно же, Дола не собирался рассказывать о вернувшейся памяти брату. Конечно же, Лайе не дурак – и сам все поймёт, но Дола надеялся, что это случится не сразу, а позже, гораздо позже. Лайе не сможет вечно растрачивать на него свой Дар. Это сейчас они вольные наемники, кочующие из города в город, и, видят Первозданные – это лучшие дни в жизни Долы.

Будто пелена спала с глаз нелюдя, и на сердце стало совсем муторно. Дола понимал – Тысячеглазый – это неизбежность. Связавшись с Ним однажды, ты уже никогда не отмоешься. Распробовав новую душу, Хаос не отступит, он будет со своей жертвой до самого конца. Все эти дурные сны, все те видения наяву из детства – все встало на свои места. Теперь Дола помнил, как боялся своего Дара, он был неуправляем, хлестал направо и налево, стоило нелюдю разозлиться. А сдержанным норовом маленький смесок никогда не отличался – что на уме, то на языке, за что ему и доставалось. Был он не в меру языкастым, слишком упрямым и диким ребёнком, чей один только внешний вид вызывал у многих шеддаров острые приступы желания свернуть ему шею. А потом все исчезло, стерлось вместе с частью воспоминаний – до сегодняшнего дня.

«Ты научил меня быть счастливым. – думал нелюдь, созерцая безмятежную морскую гладь. – И за это я с тобой никогда не смогу расплатиться, Ли».

Сможешь ли ты сдержать обещание – быть стражем брату своему, Дола-Огонёк? Ты ведь и сам – опасен, несёшь часть Тысячеглазого в себе. Веришь ли ты в себя настолько сильно? Веришь ли ты так же сильно в Лайе?

Верю, – хотелось бы сказать Доле, – Так сильно, что доверяю свою жизнь.

Хотел бы он так думать, но... Что-то изменилось за последние месяцы. Любил он Лайе, любил больше жизни, но появившееся с некоторых пор напряжение между близнецами становилось все сильнее, вызывало сомнения и лишние терзания. Нелюдь понимал – все началось с Сольвейг. Но не желал он отказываться от неё, хотел иметь все и сразу – и любовь ведьмы, и верность брата.

Дола нахмурился и недовольно подобрал колени под подбородок, обхватил их руками, словно ему было зябко. Не хотелось ему думать об этом, не хотелось больше страшиться снов и чёрного неба.

И...

Сольвейг. В том, что ведьма проживёт и без нелюдя ещё многие годы, Дола был уверен так же непоколебимо, как можно было верить в то, что солнце встаёт на востоке, а садится на западе. Они с ней ведь из одного теста были слеплены, и охоча была ведьма до жизни ничуть не меньше Тысячеглазого. Сравнение это Доле не слишком понравилось, но жажда жизни этой женщины других мыслей не вызывала.

Дола коснулся пальцами губ и поморщился: казалось, что они горят огнём, как и всякий раз, когда он вспоминал Ресургем и Тысячеглазого. Это был прощальный подарок принцессы Мадригаль.

«Я что-нибудь придумаю, – решил про себя иллириец и убрал упавшие на лоб волосы, – Мы с Ли что-нибудь придумаем. Я не стану одержимым, не стану».

–Ты так уверен? – Дола почему-то не удивился, услышав голос мертвой принцессы наяву.

Боковым зрением он увидел Мадригаль – одержимая Совершенная стояла рядом и смотрела на морскую гладь.

–Тебя здесь нет. Тебя не может быть здесь! – зарычал нелюдь, плотно прижав уши к голове.

Мадригаль беспечно улыбнулась в ответ:

–Ошибаешься, сын Предателя. Я здесь. Я теперь всегда буду здесь – рядом с тобой. Я в твоём сердце, как Он – в твоём разуме, Дола-Огонёк. И ты смиришься, ты полюбишь меня. Полюбишь Нас. Люби нас всех, Дола-Доэлха, почти одержимый.

Принцесса исчезла, а Дола Даэтран остался сидеть на берегу один, глядя пустыми глазами на море, остро ощущая ее незримое присутствие, слыша ее в самом себе.

Люби нас всех, Дола-Доэлха, и живых, и мертвецов. Согрей нас всех – пока твоего огня хватает на это.

Возвращаться в лагерь ему все равно не хотелось, и Дола решил искупаться. Быстро скинув с себя все вплоть до портков, иллириец с разбегу врезался в воду, широкими гребками отплыл от берега и, набрав в грудь воздуха, нырнул как можно глубже. А вынырнув через некоторое время – почувствовал себя намного лучше.

Чуть позже он небрежно развалился на большом валуне, обсыхая под лучами палящего солнца. Чёрная рубаха, которую он снял, небрежно валялась рядом. Приближавшегося шеддара Дола почуял издалека, и потому лишь лениво приоткрыл один глаз, когда он подошёл достаточно близко.

–Ты, зовущий себя Бесом из Джагаршедда, помнишь меня? – услышал он голос.

–А должен? – Дола лениво повернул голову и увидел молодого воина, который ненамного обогнал его по возрасту.

–Ты и твои выродки перерезали мой отряд на границе с Белым Безмолвием. – рыкнул шеддар, прожигая Долу злым взглядом.

–Ах да, что-то припоминаю. – конечно, иллириец нагло солгал.

Разумеется, тот день он помнил совершенно ясно – довольно дурную славу ему это принесло при дворе императрицы. Но отказать себе в сомнительном удовольствии «выведи клыкомордого из себя» Дола, конечно же, не мог.

–Ну и злопамятные же вы ребята, рогатое племя, – покачал головой Дола, спрыгнув с валуна на песок. – Припомнить мне стычку многолетней давности, надо же! Хотя, некоторые из вас злятся на иллирийцев ещё со времен Периода Исхода. И чего это я вдруг удивляюсь?

–Не паясничай, смесок. – оборвал его шеддар, сложив руки на груди. – Меня зовут Кангу.

–Твоё имя должно мне о чем-то говорить? – Дола зевнул. – И чего тебе от меня надобно, Кангу?

–Из-за тебя, смесок, меня выперли из гвардии Мореноса, – буркнул Кангу.

–Из-за меня? – искренне удивился Дола, – Разве не ты не сумел остановить своих подчиненных? Разве не твои воины напали на мой отряд? Как жаль, что у них был непутёвый командир и такая бесславная смерть. Мир их праху. – Дола пожал плечами.

–Именно твой лучник пустил стрелу первым, смесок. – сварливо напомнил Кангу.

–За что и был мною повешен на ближайшей сосне. Удержи ты своих ребят – посмотрел бы вместе с нами, как задорно болтается в петле остроухий дурак. Видать, не слишком они тебя жаловали, командир. – Дола вздохнул, – От меня-то ты чего хочешь? Покаяния за павших сородичей? Или чтобы я довершил начатое и тебя тоже где-нибудь вздёрнул? – нелюдь демонстративно огляделся по сторонам.

Шеддар Кангу с мрачным видом наблюдал за паясничавшим иллирийцем и крайне недоброжелательно разминал пальцы на руках. А Дола наконец-то посерьезнел.

–Послушай, как тебя там... Кангу? Не хочу я с тобой драться, – вздохнул он. – Так что не бывать сегодня твоему возмездию. Иди туда, откуда пришёл подобру-поздорову. Все равно здесь нет ни одного приличного дерева! Вешать тебя на пальме было бы не очень удобно, согласись. И жители Шергияра не оценят. Экая оказия. – он не сдержался и паскудно улыбнулся.

И тут же получил по смазливой, наглой роже.

Малакай широко шагал по песчаному пляжу, размышляя о сегодняшнем разговоре с джалмарийской ведьмой. Что-то с ней было не так. Очень сильно не так. Женщина словно пыталась скрыть своим Даром что-то, возвела вокруг себя сильнейшие щиты. Разумеется, шаману вроде Малакая ничего бы не стоило ее расколоть, но он был не склонен к праздному любопытству. С другой стороны, если это затрагивало жизненный путь сыновей Редо – Малакай просто обязан был узнать причину.

Несколько недель назад, когда Малакай проживал спокойные и однообразные дни в Кер-Хасараде, нежданно и негаданно его вызвал к себе сам Моренос, правая рука Первого Полководца. Как и Малакай, Моренос был шаманом, но так же он являлся ещё и хозяином Кер-Хасарада. Он тоже родился в мире, существовавшем задолго до пришествия Совершенных, и сколько его знал Малакай – Моренос всегда был тенью Первого Полководца. Слухи ходили разнообразные, а сам шаман не распространялся о своём прошлом. Но Малакаю было известно, что Моренос познакомился с Редо ещё в те времена, когда знаменитый полководец был простым легионером и не носил Имени. Тогда его звали Девятым и служил он в Третьем Легионе, а Моренос был приблудой, калекой, которого Девятый по каким-то причинам пощадил, наплевав на главный закон Джагаршедда – право сильного, где сирым и убогим места не было. Честно говоря, сколько Малакай ни присматривался к верховному шаману, никаких увечий он узреть не смог, и потому эта история вызывала у него великое количество вопросов, на которые вряд ли будут получены ответы.

Но одно оставалось неоспоримым фактом: Редо и Моренос определенно были любимцами Первозданной Махасти. Они вместе прошли через все войны, вместе пережили вторжение Совершенных и Период Исхода. Когда Девятый получил Имя и стал Редо, Первым Полководцем Джагаршедда, он сделал Мореноса своим доверенным лицом. И шаман ведал о том, что происходит в мире куда больше, чем все шеддары вместе взятые. Это было само собой разумеющимся, ведь помимо всего Моренос заправлял шпионской сетью, которая расползлась далеко по всему миру. Малакай в число доносчиков не входил, и потому был несказанно удивлён, получив приглашение на приватную аудиенцию с верховным шаманом.

Уж лучше бы он отказался.

Ибо Моренос сказал «Слушай внимательно и запоминай» голосом, не терпящим возражений, и поведал ему и про тонкости союза Первого Полководца с иллирийской императрицей, и про их сыновей-близнецов. Разумеется, Лайе его не особо интересовал, а вот Доэлха явно представлял некую ценность. И потому наказал Моренос Малакаю присматривать за вторым близнецом, и что самое главное: приглядеться к нему, понять, одержим ли тот или нет. И провести пару бесед, должных навести смеска на правильные мысли, напомнить ему, что он был, есть и остаётся полукровкой, чьё место вопреки всему – на Огненной Земле Джагаршедд.

Малакай, не забывший ещё зверства Совершенных и презиравший всех серокожих нелюдей, от этой идеи был в ужасе. Но с верховным шаманом спорить было себе дороже. И потому старый шеддар, скрепя сердце, пообещал ему приглядеть за смеском.

Покидая покои Мореноса, он скрежетал зубами так, что грозил стереть их в пыль.

Ещё больше шаман изумился, увидев, что ему придётся отправиться в долгий путь вместе с Шаэдид, женщиной-воительницей, которая занимала в иерархии Джагаршедда третье место после Редо и Мореноса. Малакаю, как приверженцу старых добрых традиций, Шаэдид стала костью поперёк горла, ибо шаман был твёрдо убеждён, что бабе в лучшем случае место на сеновале и с юбкой на голове.

Так нет же, пытаются они воевать! Ничему их не научила история Махасти, которая, хоть и была Первозданной, но погибла в конце Периода Исхода. А её преемница? Печально известная Искра-Мученица, женщина-полководица, растерзанная собственными воинами? К слову, среди них был и сам Редо, посчитавший Искру слишком слабой для того, чтобы она могла вести за собой легионы. И вот теперь – Шаэдид, соплячка, едва разменявшая третье столетие. Ясное дело, с воительницей у шамана добрые отношения не сложились и посему он перечил ей абсолютно во всем.

Обуреваемый сумрачными и откровенно женоненавистническими мыслями, шаман с хмурым видом приближался к месту, где должен был находиться искомый им полукровка. Ещё издалека Малакай услышал подозрительный шум, перемежавшийся с отборной руганью. Шаман насупил косматые брови, прислушался и посмурнел ещё больше.

–Сцепились все-таки. – резюмировал он вслух и поспешил вперёд.

И впрямь, на белом песке, сцепившись крепче двух друзей, валяли друг друга иллирийский смесок и молодой шеддар. Слышалось сопение и рычание, ни один из них не собирался уступать другому. Малакай, выругавшись, очень быстро пересёк оставшееся расстояние и разнял сцепившихся парней. Вздернул обоих с песка за шкирку и вцепился когтистыми пальцами каждому в ухо.

–Пусти! Пусти, кому говорю! – негодовал Кангу и рвался вперёд, рискуя остаться без уха, – Да я ему сейчас!

–Что ты мне сейчас, клыкомордый? Гляди, как раскукарекался, висельник! – скалился в ответ Дола, пытаясь отплеваться песком, и имевший весьма потрёпанный вид.

При ближайшем рассмотрении становилось видно, что у молодого шеддарского мстителя не хватает одного зуба и разбит нос, а у Долы под глазом наливался здоровенный фингал.

–Дурни! Дубины стоеросовые! Лбы толоконные! Сила есть – ума не надо! – костерил их шаман, точно детей неразумных. – Молокососы!

Впрочем, для него, прожившего столько тысячелетий, эти двое и были детьми, которые даже свой первый век не отжили.

–Дурошлепы! Сосунки! Удумали тут драку затеять! И из-за чего? – прорычал он, навешав обоим увесистых затрещин. – Устроили цирк, а все из-за того, что вы оба оказались никудышными командирами! Срам какой! Срамота!

Кангу с трепетом внимал забористой ругани шамана, стеснительно убрав сбитые кулаки за спину и шмыгая разбитым носом. Дола слушал Малакая вполуха, без должного почтения, слишком занятый тем, что ощупывал своё лицо. Коснувшись пальцем синяка, что украшал его симпатичную физиономию, Дола поморщился – больно уж он не любил получать по морде. Затем деловито потрогал языком шатавшийся зуб и трагически вздохнул, прерывая пламенный монолог шамана.