Текст книги "Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ)"

Автор книги: jenova meteora

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

Айягарасэ, Золотая Земля. Мир, что снится и поныне каждому иллирийцу, будоража кровь и пробуждая отголоски древней памяти. Все они – даже рождённые после Периода Исхода – жили когда-то на этой земле. Все они кем-то были на Айягарасэ, и все они... забыли. Помнили лишь былое могущество, силу, что позволяла разрушать им новые миры, новые города, помнили только своё совершенство.

Кем мы были?

Женщина смотрит на него с грустью и качает головой.

Тебя ждёт другая судьба. Великая. В сказаниях увековеченная. Станешь Совершенным, станешь тем, кем были мы когда-то. Уплатишь свою цену. Но однажды ты себя простишь. Не будешь больше стражем брату своему – веселому, беспечному. Отпустишь всех любимых. Однажды все они уйдут, исчезнут. Будут стёрты жизнью, станут искрой в чёрном небе. А ты – Совершенный, тебе не будет страшно. Станешь вечным, aen aya.

Лайе видит могилу, усыпанную засохшими цветами, а в ней – себя. Бледного, как мрамор, с открытыми и выцветшими глазами. Но душа, его душа – все еще заточена в теле. Мертвец среди живых, но живой среди мертвых, застывший на грани между жизнью и забвением. И пустыми, мертвыми глазами Лилайе видит Долу, склонившегося над краем могилы. Со шрамом на щеке, безумного, чужого. Он облачен в доспехи – таких Лайе не видел нигде – а в глазах Долы нет разума. Он улыбается, но улыбка кажется пустой, выхолощенной. Его горло перерезано, но он дышит. И за ним, на чёрном небе распахнуты тысячи глаз. Лайе хочет пошевелиться, закричать, предупредить брата, но не чувствует ничего, кроме холода. Он был почти Совершенным, но его тело не справилось, не выдержало разрушительной силы Дара, перестало ему подчиняться. И осталась лишь душа, заточенная в бесполезной плоти.

Лайе слышит мысли близнеца – сумбурные, хаотичные, обо всем и одновременно. Они словно сплетаются в напев, в сотни и тысячи голосов.

Помни меня счастливым и пьяным, помни меня свободным, беспечным. Помни меня резким и грубым, помни меня весёлым, живым. Помни, как я по тебе скучал когда-то.

Ты не один, я все ещё жив! Жив, малой! – безмолвно кричит Лайе. – Я живой, слышишь? Живой! Не смей, не надо! – Лайе отчаянно пытается достучаться до брата. – Ты нужен мне!

Ты говорил, что мы вместе навек. Навсегда. – слышит он голос брата. – Жаль, что наша вечность оказалась так коротка.

Дола меняется на глазах, становится совершенно чужим. Мысли – это все, что осталось от него прежнего.

Помни меня. Пока ты помнишь – я тоже не смогу забыть.

Лайе отчаянно пытается заставить себя пошевелиться, дать знак. Но он почти мертв и может лишь наблюдать. Он видит Долу – смеющегося зло, хрипло, безумно. И его душа, некогда яркая и свободная, дотлевает во мраке, подобно угасающей свече. А над ним – тысяча Его глаз, и сам он – проводник сонма Его голосов.

Сон или явь? Будущее или мираж?

Нет больше ничего, кроме бесконечной реки чужих прожитых и не прожитых жизней, в которой тонет Лайе. Обрывки видений, осколки снов, уже лишенные всякого смысла.

И тебя не будет рядом, чтобы его спасти.

Мы никогда не умрем.

Сражайся с нами, Первый!

Будут новые миры, новые города. И весна. В которой нас больше нет.

Крик.

Его имя.

Тьма.

Ты нужен мне.

...Золотые купола, закатное солнце. И мир, разрушенный нами.

Веки были тяжелыми и никак не хотели подниматься. Наконец, когда Лайе смог разлепить их, на секунду он запаниковал: перед глазами все безбожно расплывалось. Сощурившись, он сумел разглядеть над собой дощатый потолок. Попытался пошевелить руками – они оказались тяжёлыми, словно свинцом налитые. То же самое было и с ногами, только резкая боль прострелила колено, едва он попытался его согнуть. Скорее от неожиданности, чем от боли, Лайе вскрикнул. Вернее, попытался: из горла вырвался хрип, перешедший в бульканье. Лайе зажмурился, пытаясь вспомнить, что произошло, почему он в таком плачевном состоянии. Память услужливо подкинула ему воспоминание о катакомбах Ресургема.

Мы никогда не умрем, – сказал ему Дола, а потом...

Лайе заслонил его от удара, принял его на себя. Он вспомнил боль, что вгрызлась в каждую клеточку его тела и удар.

На этом все обрывалось. Нелюдь с трудом повернул голову и увидел брата. Дола спал, уронив голову на руки на краю постели, и даже во сне он сжимал ладонь Лайе. Иллириец хотел его позвать, однако губы его не слушались, а всего одно движение головой вызвало чувство безмерной усталости.

Ты в порядке, малой? Что там случилось? Что со мной? Сколько я так лежу? Где мы? – хотелось спросить Лайе.

Прежде чем его охватил страх от собственного бессилия, он вновь провалился в вязкое беспамятство.

Сегодняшнее утро выдалось на редкость солнечным, свет проникал сквозь неплотно задернутые шторы и падал на деревянную и довольно скрипучую кровать. Дола и Сольвейг давно уже не спали: нежась в теплой постели, они вполголоса переговаривались.

–...как они появляются?

–Болезненно, милый, болезненно. Не думаю, что это хорошая тема для столь прекрасного утра.

–Сомневаюсь, что нынче что-то испортит нам настроение. – улыбался иллириец, приобняв

ведьму и осторожно водя пальцами по ее спине.

Та вздохнула, понимая, что он так просто от нее не отстанет.

–Ну хорошо... Почти всегда это случается в критический момент. Когда эти знаки получила я – я была тяжело больна и носила под сердцем ребёнка на последних сроках. Я... не хотела умирать. Помню только, как появлялись на коже раны, словно меня по живому резали. Они появлялись, а я слабела. И я настолько сильно хотела жить, что пыталась исцелить саму себя. И в какой-то момент поняла, что больше не чувствую своего ребёнка. Я забрала его жизнь и осталась жива. А эти знаки зажили, но не исчезли, они теперь навсегда со мной. – Сольвейг убрала с лица непослушные пряди.

–А это... Тоже последствия твоего Дара? – Дола коснулся ладонью плеча ведьмы, где виднелся едва различимый, поблекший от времени узор. Иллириец мельком подумал, что почему-то раньше не обращал на него внимания.

–О, нет, – рассмеялась Сольвейг. – Это так, память о культе, куда я вступала, будучи юной, наивной и глупой. Знаешь, такая шайка фанатиков, поклоняющихся непонятно кому и устраивающая еженощные оргии...

Пока ведьма рассказывала, иллириец, с задумчивым лицом внемля, переместил ладонь ей на грудь, а оттуда на бок. Его ладонь скользнула ведьме на спину, огладила ягодицу и оказалась на бедре. Он чувствовал под пальцами выпуклые, словно вырезанные по живому, руны на коже женщины. Не задумываясь, Дола скользнул ладонью на внутреннюю часть бедра...

Оп! Сольвейг ловко перехватила его руку и вернула обратно на талию.

–Нет, мой дорогой, нам пора подниматься. Я даже отсюда чувствую, как нас ненавидит Мэд.

–Экой он непонятливый, – Дола недовольно закатил глаза. – Ну, хотя бы еще несколько минут... – иллириец потянулся к ведьме, но она, чмокнув его в нос, ловко вывернулась из объятий и вскочила с постели раньше, чем Дола успел ее поймать.

–Боюсь, нескольких минут нам не хватит. Мы и так задержались, ты знаешь? Впрочем, если тебе надо удовлетворить свои потребности, можешь пойти в угол и вершить там свое дело. – отрезала ведьма, облачаясь в платье.

–Сольвейг... – укоризненно протянул Дола, неохотно следуя ее примеру и натягивая штаны.

–Что – «Сольвейг»? Что такое? Тебе мало было? – обернулась через плечо ведьма. – Так большего ты пока и не заслужил. – довольно ядовито заметила она, приступив уже к шнуровке корсета.

–Помнится ночью ты совсем другое говорила, – фыркнул в ответ Дола, прыгая на одной ноге, и натягивая на другую сапог. – О женщины, как вы непостоянны!

Сольвейг, улыбаясь, разглядывала его и наслаждалась видом. Что сказать, настроение у неё было прекрасным – и оставалось таковым вот уже несколько дней. После памятного времяпровождения на сеновале Бес перебрался в комнату ведьмы, и теперь засыпал и просыпался рядом с ней. Иногда по ночам Сольвейг гладила спящего иллирийца по голове и тихо радовалась своей маленькой победе. С недавних пор он позволил ей сделать то, чего никогда не дозволял никому, кроме Лайе. Он разрешил ей сторожить свой сон, и это было знаком высшего доверия. Ведьма ликовала так, словно ей удалось приручить дикого зверя. Она помнила о том, что в жилах Долы течёт шеддарская кровь, а верность шеддара многого стоила.

Ведьма прикрыла глаза – в голове в очередной раз проскользнул разговор, случившийся несколько дней назад.

...—Я хочу, чтобы ты, наконец, разобрался с тем бардаком, который сейчас у тебя в голове. – говорит ведьма, когда они идут обратно в богадельню. – Своими метаниями ты не поможешь Лайе. Я занимаюсь им, но не могу исцелить все и сразу. Немного терпения, Бес. Твой брат не умрет – уж это я тебе обещаю.

–Меня бесит, что я не могу ему помочь. – цедит сквозь зубы Дола, буравя ведьму тяжелым взглядом. – Я ему обещал, что буду его защищать. И... не смог. Я не могу даже исправить это.

Сольвейг тяжело вздыхает, встает на цыпочки и обхватывает его лицо ладонями.

–Мы не Первозданные, Бес. Мы не можем исправить случившееся, но можем уменьшить последствия. Выбрось все это из головы, Бес. Забудь о Лайе – ему уже ничего не грозит. Я сделала все, что могла. Почему он не приходит в сознание, мне неведомо. Быть может это связано с его Даром. И здесь, мой милый Бес, мы с тобой бессильны. Пойми и прими это.

Дола шумно втягивает воздух сквозь зубы и выдыхает.

–Ради Лайе я бы отдал многое. Я бы сделал все, чтобы обладать силой Первозданных. Я бы мог тогда его спасти. Он нужен мне, понимаешь?

Нет, не понимаю, – раздраженно думает ведьма. – И не хочу понимать, если честно.

Но в ответ она лишь кривит губы в неискренней улыбке. Заметив это, Дола непривычно тихо добавляет:

–Так же, как нужна мне ты.

Ведьма смягчается, слыша эти слова.

–Он придёт в себя, нам остаётся только ждать. – повторяет она, беря нелюдя за руку.

Сольвейг вздохнула и поправила непослушные волосы.

–Бес... Вчера вечером Лайе пришёл в себя ненадолго.

–Что?! – Дола резко обернулся, совершенно забыв про сапог. – И ты мне ничего не сказала?!

–Тебя не было здесь. Это во-первых. А во-вторых, он действительно пришёл в сознание лишь на короткое время. Мне хватило, чтобы напоить его отваром, а потом он снова отрубился. – спокойно пояснила ведьма. – Ты все равно бы ничего...

–Можно было и сказать, когда я вернулся! – Дола запрыгал на одной ноге в сторону двери, натягивая на ходу застрявший в голени сапог. Толкнув дверь, он буквально вывалился в небольшой коридор, врезался в Мэда и окинул его мимолетным взглядом.

–Тут как тут, – буркнул Дола. – И почему я не удивлён?

–Не знаю, что ты подумал, – холодно отозвался лекарь, – Но я шёл сюда сказать, что твой брат снова очнулся.

Не став слушать его дальше, Дола ломанулся в сторону комнаты для больных. Мэд проводил его неприязненным взглядом и осуждающе покачал головой. Затем перевёл взгляд на замершую в дверном проеме Сольвейг и криво усмехнулся.

–Что у тебя с лицом, Сольвейг? Сожалеешь о том, что Ласка так быстро пришёл в себя?

–Не пори чушь, – отрезала ведьма. – Злоба тебя не красит, Мэд.

–А мне полагается радоваться? Если я и рад чему, так это тому, что вы сумели избавить Ресургем от чумы. К слову, Юриона говорит, что торговый путь возобновил своё движение. А значит – Ресургем вновь открыт для въезда и выезда. Девочка просила найти Беса, они с отцом скоро покинут город. Возможно, хочет предложить вам отправиться с ними.

–Какой чудесный способ сказать «я хочу, чтобы ваша троица выметалась отсюда к чертям собачьим», да, Мэд? Ещё несколько дней назад ты был готов умолять, чтобы я осталась, – фыркнула Сольвейг. – Поразительно, до чего изменчив человек.

–Ещё несколько дней назад у тебя хватало мозгов не тащить нелюдя к себе в койку. – буркнул Мэд.

–Ты, наверное, никогда этого не поймёшь, «мой милый Мэд», – издевательски протянула ведьма. – Ты ничем не отличаешься от всех остальных мужчин, с кем я была. Вы, люди, так любите цепляться за прошлое.

–И мы хотя бы помним, что это такое – быть человеком. – отозвался лекарь, внимательно разглядывая ведьму. – А ты похоже, забыла, что и сама родилась одной из нас. Тесное общение с остроухими не пошло тебе на пользу, Сольвейг.

–Завидуй молча. – ведьма отмахнулась от лекаря, точно от назойливой мухи. – В отличие от тебя я собираюсь жить вечно.

Лайе слепо щурился, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Лучи солнца падали на его постель и приятно грели окоченевшее от неподвижности тело. Иллириец всеми силами цеплялся за реальность, чтобы не соскользнуть обратно в беспамятство, когда до его ушей донёсся топот ног, а затем в поле зрения появилась ушастая голова брата.

–Ли! Ты пришел в себя! – широко улыбаясь, Дола склонился над близнецом.

Лайе поморщился.

–Не так громко, братишка. Ох, как голова болит... И спина.

–Тебя так долго не было с нами. – уже тише добавил Дола. – Я боялся, что ты... Что ты не проснёшься больше.

–Не могу вспомнить, когда в последний раз мне было так хреново. – прошептал Лайе.

–Когда ты перебрал тёплого вина на одном из приемов, – тут же отозвался Дола. – И долго блевал с балкона ночью. Утром ты был в схожем состоянии.

–Это все, что ты можешь вспомнить? – из груди Лайе вырвался булькающий звук, отдаленно напоминающий смех. – Минутку позора из нашего отрочества? Я был о тебе лучше мнения, малой.

Он замолчал, переводя дух – слова давались с огромным трудом. Затем, внимательно разглядывая близнеца, безжалостно резюмировал:

–Скверно выглядишь.

–Уж кто бы говорил, – буркнул Дола.

Лайе снова помолчал, словно не решаясь задать интересовавший его вопрос. И все же, разглядывая донельзя радостное выражение на лице близнеца, словно между прочим поинтересовался.

–Как... ты? С тобой все нормально? Все эти...

–...Голоса. Знаю, что ты хотел узнать. – Дола вздохнул. – Их нет. Уже нет.

На лице Лайе отразилось нескрываемое облегчение, и он смог заставить себя улыбнуться.

–Как долго я... вот так?

–Достаточно долго, чтобы все мы успели перепугаться, – иллириец скривился, услышав бойкий голос ведьмы.

Бесцеремонно отодвинув Долу, она захлопотала над его близнецом. Голосом, не терпящим возражений, ведьма приказывала ему то сжать пальцы в кулак, то попытаться поднять руки, то пошевелить ногами. С кислым выражением лица Лайе покорно исполнял ее указания ровно до тех пор, пока не пришёл черёд попытки согнуть ноги. Если с одной проблем не возникло, то колено второй ноги неприятно хрустнуло и иллириец вытаращил глаза, изо всех сил стараясь не взвыть от боли.

–Ах, не долечила! – несколько наигранно всплеснула руками Сольвейг. – Ну ничего, оно практически срослось, тебе остаётся немного подождать и будешь как новенький.

–Что со мной вообще произошло? – мрачно поинтересовался Лайе, наблюдая за тем, как ведьма снуёт туда-сюда, гремя мисками и горшками с бесконечными мазями и отварами.

–Тебя очень сильно ударило, вот что произошло. – фыркнула Сольвейг, накладывая на пострадавшее колено повязку, пахнущую травами. – Швырнуло в стену, как тряпичную куклу. Сломанный позвоночник, сильный удар головой, множественные ушибы и перелом колена.

Перечисляя неутешительные диагнозы, ведьма не удержалась и с видимым удовольствием просмаковала каждое слово, наблюдая за выражением лица Лайе.

–Я гляжу, тебе это доставило несказанное удовольствие, jalmaer? – съязвил иллириец, остро сожалея, что на большее у него совершенно нет сил.

–Прояви хоть какую-то благодарность, Ли? – донёсся из-за ведьмы голос Долы. – Все-таки она тебя спасла.

–Дорогой мой, не мешайся под ногами! – Сольвейг раздраженно взмахнула рукой. – Иди лучше помоги Юрионе, Мэд сказал, ей что-то было нужно от тебя.

Лайе услышал смешок и удаляющиеся шаги. Он чуть шею не вывернул, пытаясь увидеть хотя бы спину близнеца.

–Лежи смирно, синеглазик, – осадила его ведьма. – И откуда только силы взялись?

Лайе перевёл на неё недовольный взгляд.

–Я, хм... Наверное, мне стоит быть тебе благодарным? – учтиво произнёс он, изо всех сил надеясь, что по нему не видно, насколько ему претят эти слова.

–Можешь не стараться, – Сольвейг замерла рядом с постелью, перекладывая что-то у изголовья. – Никогда не поверю в искренность твоих слов, синеглазик.

А затем, наклонившись к самому лицу Лайе, тихо добавила:

–Если бы не твой брат, Лайе-Ласка, я бы оставила тебя там умирать. – Cполна насладившись сменой эмоций на лице больного, она криво улыбнулась. – Поразительная, все-таки, любовь у твоего близнеца. Должно быть, ты гордишься этим, синеглазик. Не каждому дано, чтобы так его любили. Он сказал – у вас, близнецов, одна душа на двоих. Что ты ему наплёл, раз он так верит в эту чушь?

–Чушь? – фыркнул Лайе, – Если бы это было чушью, ты бы сейчас так не злопыхала передо мною. Не веришь – воспользуйся своим Даром, прочитай меня. Все равно тебе так давно хотелось это сделать.

–Не могу, – с сожалением отозвалась ведьма. – Ты слишком ослаб, синеглазик.

Она накормила Лайе отвратительной на вкус кашей, и ему оставалось только думать – всем больным приходилось есть данные помои или ведьма так постаралась исключительно для него. Впрочем, Лайе не возражал, понимая, что ему ещё нужно набираться сил. Поэтому он молча ел и давился под насмешливым взглядом ведьмы. А потом она дала ему то же снадобье, что и минувшим вечером, от которого иллирийца начало клонить в сон.

Следующие несколько дней Лайе плавал в каком-то полузабытье, силясь вырваться из омута снов, видений и кошмаров. Реальность ускользала от него, а он упорно цеплялся за неё, понимая, что так нельзя, что ему должно выкарабкаться, встать на ноги. Когда ему удавалось преодолеть отвратительную сонливость, он пытался заставить себя двигаться. Мало-помалу руки и ноги вновь стали его слушаться, подводила лишь спина, которая отдавалась короткой, но резкой болью на каждую попытку принять вертикальное положение. И постоянно неприятно ныло колено. На вопрос иллирийца о том, когда пройдёт эта боль, Сольвейг этак паскудно улыбнулась и елейным голоском сообщила, что подобные боли будут с Лайе теперь всю его долгую, нечеловеческую жизнь. От ее неутешительного вердикта настроение Лайе лучше не стало – перспектива мучиться с больными костями на протяжении почти целого тысячелетия не вызывала у него восторга.

И было ещё кое-что, нервировавшее иллирийца больше всего: исчезнувший Дар. Без него Лайе чувствовал себя не только глухим и слепым, но и абсолютно беспомощным. Его нервировала абсолютная невозможность услышать-почуять-увидеть духов, жизнь вокруг себя. И больше всего злило то, что он не может дотянуться до мыслей Долы. Да и брата своего Лайе почти не видел. Тот все время где-то пропадал, был чем-то занят. Дола заглядывал к Лайе, много улыбался, шутил, смеялся. А потом его звала Юриона и он исчезал до самого вечера. Иногда, если Лайе удавалось не заснуть к этому времени, он мог услышать скрип входной двери и мягкую поступь шагов. Каждый раз Дола подходил к его постели – уставший, осунувшийся. Садился рядом, что-то тихо говорил, рассказывал о минувшем дне, и иногда засыпал прямо здесь, уронив голову на руки. Из его слов Лайе понял только то, что Юриона и ее отец собираются покинуть Ресургем, а Дола помогал им решить некоторые проблемы. Нужна была повозка, нужны были кони. Нужно было добыть новые товары, чтобы вернуться на Золотой Путь, и это создавало некоторые сложности. Все необходимое можно было достать лишь в Верхнем городе, а туда нынче сложно попасть. И сам Дола ввязался в это все лишь потому что хотел беспрепятственно уехать из Ресургема, увезти отсюда брата и Сольвейг. Лайе был уверен, что Дола заключил с торговцем сделку: защищать обоз на Золотом Пути в обмен на выезд из города, и пожалуй лишь потому его не вздернули на виселице в Верхнем городе, ибо нелюдей ещё не скоро перестанут бояться.

Лайе казалось, что он навсегда застыл в безвременье, между сном и реальностью, в то время, как жизнь проносилась мимо него. И иллириец прикладывал все усилия для того, чтобы как можно скорее встать на ноги. Старался не цапаться с зеленоглазой ведьмой, послушно пил опротивевшие целебные отвары, ел опостылевшую кашу и молча терпел прикосновения Сольвейг, когда она принималась за его спину.

И постоянно прислушивался к себе, пытаясь снова почувствовать отголоски исчезнувшего Дара. А ночами, сквозь дрему, слышал легкую поступь маленьких женских ножек, и чувствовал легкие касания пальцев на своей коже, словно кто-то рисовал на нем незримый узор. А потом сонное зелье делало своё дело и иллириец опять проваливался в черноту забвения.

Снилась ему черноволосая женщина-змея, что под двумя лунами танцевала, браслетами на обеих руках звенела, да слушала духов – пели они ей о своей жизни, смерти и посмертии, что ждало их. Снилось ему, что жила она задолго до того, как Земле Радости дали второе имя – Джалмаринен. И не было на ней ни городов, ни Золотого пути, лишь бескрайняя зелень лесов, да полей. И женщина-змея являлась самой этой землёй, ее сердцем и душой, облечёнными в хрупкое тело человека. А кровь ее была реками да морем, истинным телом – земная твердь. Звёздами с неба смотрела она на своих детей. И приходила к ним в облике женщины-змеи, внимала мольбам. Она дарила жизнь и забирала ее.

Снилась Лайе и Сольвейг. Во сне она держала его за руку и руны чертила, да шёпотом заговоры плела, точно колыбельную ребёнку пела. И пришла к ней женщина-змея, увидела ведьму и зашипела-закричала, а волосы ее словно обратились в змей. Покрылась чешуей оливковая кожа.

Прочь! Прочь отсюда! Ты не моя, ты забыла, кем были мои дети! Ты не отдаёшь, а забираешь – прочь, меченая! Не отнимешь, не отберёшь его Дар – не позволю, не посмеешь. Прочь, прочь чужая дочь!

Исчезла ведьма, исчезла женщина-змея. А Лайе спал – и не было ему более снов.

—Товарная накладная есть, грамота на выезд есть, ещё четверо торговцев согласны выехать через несколько дней... – Дола угрюмо слушал седобородого, круглого мужчину, который уже в который раз перечислял количество собранных кровью и потом бумажек.

Фалько Харт-Фанг, отец Юрионы, оказался во всех смыслах приятнейшим господином. Полный и жизнерадостный, он совсем не был похож на человека, которого коснулась чума. Ему несказанно повезло, что близнецы и Сольвейг оказались в Ресургеме в тот же день, как он попал к Мэддоку. Болезнь не успела окончательно истощить и изуродовать его, и потому он пришёл в себя одним из первых после исцеления. А уж возвращение дочери живой и невредимой так вовсе вознесло его благодарность до несоизмеримых высот, и потому он очень быстро согласился на предложение Юрионы о том, чтобы взять с собой наемников и ведьму. По правде говоря, бюрократическую волокиту торговец мог бы решить и сам, но присутствие рядом рослого и донельзя мрачного иллирийца значительно ускорило сей процесс. Беса боялись – и не только потому что он был нелюдем. Глядя на хмурое лицо наемника, Фалько думал о том, что встреть он его в темном переулке – сам бы отдал ему и кошелёк и свои пожитки, лишь бы живым уйти. О, он прекрасно понимал, что причиной сварливого настроения Беса, как тот ему представился, был его близнец, прикованный к постели. Фалько мог понять его – когда-то и ему самому довелось дни и ночи проводить рядом с умиравшей от хвори женой и проклинать себя за бессилие.

–На сегодня наши дела окончены, мой остроухий друг! – жизнерадостно вещал торговец, быстро убрав документы за пазуху. – Мы почти все сделали, остались детали.

–Дай угадаю – эти «детали» займут ничуть не меньше времени, чем основные дела. – скривился Дола, недовольно прянув ушами.

–Но-но-но! – Фалько шутливо погрозил ему мясистым пальцем. – Пара-тройка дней и обоз будет готов покинуть город.

–Скорее бы, – тоскливо вздохнул иллириец, – Я уже ненавижу Ресургем.

–Жаль, ты не побывал здесь в лучшие дни. Когда-то этот город бурлил жизнью. – вздохнул Фалько, неторопливо ступая по мощеной дороге.

–И будет бурлить вновь. Когда-нибудь мы увидим – если нас с братом сюда снова занесёт. – пожал в ответ плечами Дола.

Они шли по Верхнему городу неторопливо, наслаждаясь видами. Что и сказать – эта часть Ресургема принадлежала знати и выглядела соответственно. Дола разглядывал дома и невольно сравнивал город с Иллирианом. Конечно же, Ресургем и в подметки не годился Термариллю и другим городам-дворцам Вечной Земли, но стоило отдать должное людям – они тоже умели создавать красоту.

–Куда вы собираетесь после того, как мы покинем город? – полюбопытствовал Фалько, сложив руки на своём необъятном пузе.

–Сначала выполним уговор, – усмехнулся Дола. – Я обещал тебе защищать обоз на Золотом Пути. А потом... Потом мы отправимся в Аль-Хисант. Наверняка нас поджидают новые, интересные заказы.

–После такого, – Фалько сделал многозначительную паузу, подразумевая приключения наемников в руинах Ресургема, – Я бы предпочёл не искать приключений на голову, а передохнуть. Найти вино и женщин...

Дола хмыкнул, разглядывая круглолицего торговца. Нравился ему Фалько, умел он сочетать в себе деловую хватку и искренность, не свойственную большинству пройдох-торговцев.

–А ты, Фалько? Продолжишь торговать на Золотом Пути или вернёшься в Хальвард?

–Продам товары, и вернусь. Юриона... Пора и о ее будущем подумать. Жениха ей скоро искать. – вздохнул Фалько. – Вот только не по душе ей это будет.

–Не представляю ее замужней дамой, – фыркнул Дола, – Слишком своевольная, слишком... яркая.

Фалько с интересом вскинул голову и щелкнул пальцами.

–Вот скажи мне, как непредвзятое... м-м-м... лицо! Бес, каким ты видишь ее будущее?

–Она сильна духом, Фалько. – не раздумывая ответил Дола, – Из неё выйдет прекрасная воительница.

Некоторое время торговец пристально разглядывал мощеную дорогу, по которой они с нелюдем шли, а затем проворчал:

–Подобная жизнь полна опасности.

–Дай ей самой сделать выбор, – отозвался Дола. – Никогда не понимал вашей странной, человеческой традиции выдавать дочерей замуж, когда они совсем ещё... дети.

–Мы слишком мало живём, чтобы успеть пожить для себя. Нет у нас вечности в запасе, чтобы вволю нагуляться. – вздохнул Фалько и невесело улыбнулся. – А, что там говорить. Юриона всегда была упрямой, и если уж втемяшится ей что в голову – до конца пойдёт.

Дола в ответ лишь хмыкнул и дальнейший путь они продолжили в молчании, думая каждый о своём.

На Ресургем опустились сумерки, когда иллириец и торговец вернулись в Нижний город. Стоило им войти во дворик богадельни, как по ступенькам дома тут же сбежала Юриона.

–Наконец-то вернулись! – радостно воскликнула она, подбежав к отцу и крепко его обняв.

Затем повернулась к иллирийцу и ослепительно улыбнулась.

–Дяденька, а у нас для вас сюрприз!

–Надеюсь – хороший. – буркнул Дола, желая лишь одного: доплестись до кровати и уснуть. – Не люблю сюрпризы. Они, как правило, неприятные.

Бюрократическая волокита везде была одинаковой – что на Вечной Земле Иллириан, что в Джалмаринене. И так же одинаково вгоняла в тоску, от чего Доле иногда казалось, что все эти бумажки – какой-то изощрённый вид наказаний для тех, кто оступился в прошлой жизни.

А Юриона продолжала лукаво улыбаться.

–Тебе понравится. – услышал иллириец знакомый голос.

Вскинув голову, Дола увидел, что на крыльце, в дверном проёме появился Лайе. Он шёл осторожно, опираясь одной рукой на плечо Мэда, а другой на трость. Лайе сильно хромал, выглядел осунувшимся, под глазами залегли темные круги, а спутавшиеся волосы рассыпались по плечам. Дойдя до порога, он прислонился к дверному косяку, поймал взгляд брата и улыбнулся. Напрочь забыв про Фалько и Юриону, Дола тремя прыжками взлетел по ступенькам и сжал близнеца в крепком объятии. Лайе закряхтел, пытаясь высвободиться из рук брата и Дола недоуменно уставился на него.

–Мне больно, – тихо сказал Лайе, но взгляд его был полон тепла.

Дола отпустил его, положил руки на плечи, внимательно разглядывая близнеца.

–Я такой олух, – наконец, выдавил он из себя. – Прости меня, братец.

–Олух, это слишком мягко сказано, – продолжал улыбаться Лайе.

–Из-за моей дурости ты едва не погиб.

–Мы едва не погибли, – поправил его близнец.

–«...и ни один из них не мог жить без другого», – прошептал Дола. – Я помню.

Сияющими глазами он взглянул на Мэда, а затем и на Сольвейг, незаметно возникшую за плечом лекаря.

–Спасибо, – одними губами произнёс нелюдь и ведьма тепло ему улыбнулась.

–Надеюсь, у вас тоже хорошие новости, – усмехнулся Лайе, оперевшись на близнеца.

В ответ Фалько достал из-за пазухи несколько бумажек и многозначительно помахал ими в воздухе.

–Почти все решено, осталось дождаться, когда торгаши из Верхнего города соберут обоз – и можем отправляться в путь. Уж как я истосковался по своему ремеслу!

–Ненавижу этот город, – буркнул Лайе и услышал смешок ведьмы.

–Поверь, синеглазик, ты в этом не одинок, – весело отозвалась Сольвейг.

Дола ничего не сказал, лишь уткнулся носом в шею близнеца, словно не мог поверить, что Лайе здесь, с ним – живой и невредимый.

Обоз медленно тащился по неровной дороге, ведущей сквозь лес, намереваясь добраться к сумеркам до перевалочного пункта на Золотом пути. Лайе мрачно сидел в повозке и прислушивался к голосам снаружи, чувствуя раздражение. Без Дара он ощущал себя совершенно беспомощным и ненавидел себя за это чувство. Лайе не понимал, как можно жить, будучи абсолютно слепым и глухим к духам этого мира. Он не представлял, как с этим живёт Дола – не видит, не слышит ничего, опирается лишь на собственное, почти звериное чутьё.

Иллириец постоянно пытался найти в себе хоть что-то, самые крохи былой силы, и это становилось похоже на одержимость. Вдобавок, факт того, что ему приходится тащиться в телеге по соседству с Сольвейг, отнюдь не улучшал его настроения. Помнится, в первый день пути Лайе взбунтовался и пожелал сесть на лошадь. И через несколько часов монотонной скачки его подвели спина и колено, после чего Дола, невзирая на протесты Лайе, отправил его в повозку, а сам продолжил охранять обоз. Лайе тревожился за него – за его разум, за его сны. Но Сольвейг его «успокоила», сообщив, что Дола теперь спит спокойно, без кошмаров, ибо она тоже способна его защитить. Когда Лайе попытался объяснить, что его брат видит не просто кошмары, что все гораздо сложнее, что он не отличает сны от реальности, ведьма отмахнулась от нелюдя, как от назойливой мухи, чем вызвала у него острый приступ желания свернуть маленькой женщине шею. Вот и сейчас они опять ехали вдвоём, в очередной бесконечный раз препираясь между собой. В этот раз Лайе прицепился к браслету, который ведьма искусно плела вот уже несколько дней. Делала она это неторопливо и со стороны могло показаться, что женщина просто коротает время в бесконечно долгой поездке. Только вот Лайе знал – браслет предназначен его брату, и потому он просто не смог смолчать.