Текст книги "Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ)"
Автор книги: jenova meteora
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)
Сольвейг долго и пристально всматривалась в смутный силуэт перед нею, прежде чем ответить.
– Я ухожу, – спокойно сказала она. – Как ты того и хотел.
– Мой брат даже не догадывается, верно?
– Бес спит и видит счастливые сны, Лайе-Ласка. Это все, что я могу сделать.
– В городе за последние дни умерло много нищих, jalmaer. Твоих изящных ручек дело?
– Никак не уразумею, о чем ты говоришь, синеглазик, – неискренне улыбнулась Сольвейг, зная, что иллириец прекрасно видит её лицо. – Люди умирают по разным причинам. Пьянчужки, шлюхи, бездомные попрошайки... Кто их хватится, кто будет искать причину? Быть может, это лишь моровое поветрие.
– И зовут это поветрие – «Сольвейг». – Лайе сделал шаг вперёд и склонился к ведьме. – Иначе зачем тебе сбегать среди ночи, а, ведьма?
– Затем, Лайе-Ласка, что я должна найти и забрать то, что принадлежит мне по праву, – женщина скривила губы в горькой усмешке. – Передай Бесу, что я ему благодарна за все.
– Он будет искать тебя.
– Я знаю. И также знаю, что ты ему не позволишь. – Сольвейг вздохнула, – когда мы впервые встретились, я не смогла его убить не только потому что ты, синеглазик, вмешался. Он слишком сильный, слишком... яркий, чистое пламя. Я увидела в нем тепло и вечность. А в том сумасшедшем мире, когда Бес отдал мне часть своей жизни, я бы не смогла его убить, Лайе-Ласка. То, что он несёт в себе – гораздо сильнее моего Дара. Чем больше жизни я забирала, тем больше это вцеплялось в меня. Оно могло сжечь меня, испепелить дотла. Но ты вмешался. Спас нас обоих.
– Сольвейг...
– Нет-нет, дай мне договорить, синеглазик. В конце концов, когда нам ещё доведётся пообщаться без желания поубивать друг друга? – Сольвейг помолчала, словно собираясь с духом, – чем ярче сияет звезда, тем сильнее мрак вокруг нее. Тебе ли этого не знать? Бес вернулся другим, Лайе-Ласка, он лишь кажется прежним. Ты ведь видел его разум, ты должен знать, сколько у него личин. И если ты до сих пор ничего не заметил, то грош цена твоей любви к Бесу и твоему Дару.
Ведьма замолчала, и Лайе не спешил продолжать разговор. Он лишь внимательно смотрел на стоявшую перед ним женщину и в мыслях ворочал услышанные от неё слова.
– Теперь ты позволишь мне уйти? – наконец, спросила Сольвейг.
Иллириец молча посторонился, пропуская её вперёд.
– Скажи, jalmaer, ты и впрямь его так любила?
– И продолжаю любить, – дернула плечом Сольвейг, – только ни к чему это не приведёт.
– Удивительно, как много времени тебе понадобилось на осознание столь простой истины, – саркастично буркнул Лайе.
Вместо ответа Сольвейг замерла возле него, а затем, ловко ухватив за ворот туники, дёрнула иллирийца на себя, и едва их лица оказались на одном уровне, впилась в губы Лайе поцелуем. Почти сразу же он с отвращением оттолкнул её, воспылав праведным гневом.
– С ума сошла, женщина?!
– О, если бы я знала, как тебя перекосит от моего поцелуя, я бы сделала это гораздо раньше! – Сольвейг нахально рассмеялась, услышав в ответ возмущённое сопение.
Она почти дошла до забора, который окружал постоялый двор, когда вновь решила обратиться к иллирийцу.
– Береги Беса, синеглазик. И знай, что сгореть – не значит согреться.
Скрипнули тихо приоткрывшиеся ворота и затихла легкая поступь маленьких ножек. Фигура ведьмы уже давно растворилась во мраке ночи, а нелюдь все продолжал смотреть ей вслед. Наконец, он заставил себя поднять голову и найти взглядом окно комнаты, которую снимал его брат. Свет в окне не горел, а значит, Дола все ещё спал. Была уже глубокая ночь – и раз он ещё не проснулся, то проспит до самого рассвета. Ведьма сдержала обещание. Лайе не хотел думать о том, что будет утром, когда Дола обнаружит исчезновение Сольвейг.
Исторгнув из себя тяжкий вздох, иллириец в последний раз бросил взгляд на окна постоялого двора и медленно побрел прочь.
Этот Порог он встретил на побережье Алькасабы Назара, встретил его одновременно с рассветом. Теперь ему не нужен был сон, чтобы уйти в Абэ Ильтайн. Время, что Лайе провёл в городе Лукавого Бога, не прошло для него даром, сказалась наука Нерожденной – и теперь Лайе не надо было больше засыпать, чтобы увидеть всех духов этой земли. Он наслаждался каждым мгновением, глядя на восходящее над безмятежной гладью воды солнце, и слышал песнь волн и шелест прибоя, и доносился до него даже зов Сагары, прóклятой королевны. А где-то глубоко на дне морском дремал гигантский кракен, видя чуждые иллирийскому разуму сны. Лайе коснулся своим Даром сознания кракена, умиротворяя его и прося пробыть в блаженном забвении чуть дольше обычного – чтобы рыбаки могли выйти в море, расставить сети, принести домой богатый улов. Просил Лайе о покое и Сагару, схлестнулся он с ней в короткой схватке. Почуяв его силу, морская королевна отступила, подчинилась его воле и пообещала не терзать город хотя бы в нынешний сезон рыбной ловли.
Лайе наслаждался силой, что текла в его жилах, чувствуя, что наконец-то он почти стал самим собой. Обретенное могущество пьянило разум, кружило голову, и заставляло поверить в то, что он действительно может стать Совершенным. И Лайе почти уже верил в то, что теперь он наверняка сумеет защитить Долу. Спасти его, уберечь от ненасытного Тысячеглазого.
Иллириец подставил лицо лучам едва взошедшего солнца, простер руки в сторону безмятежного моря и счастливо засмеялся.
Она шла, пьяно шатаясь. Жизнь переполняла ее, как никогда до этого мига. Она чувствовала себя юной и сильной. Дар, бьющийся внутри неё, опьянял и искушал. Она бросила последний взгляд назад – туда, где на полу скорчились три иссушенные фигуры, двое взрослых и один ребёнок. Она рассмеялась и облизнула пересохшие губы. Переступила через порог хижины и вышла в мороз, осторожно прикрыв за собой дверь.
В этой деревне больше никого не осталось, а впереди ещё долгий путь.
Она была уверена – ее ребёнок остался там, в месте, где она провела свою настоящую молодость и самые скучные годы жизни. Конечно, он там. Она придёт и заберёт его – как и полагалось настоящей, любящей матери. Разве могла она его там оставить, после всех мук, через которые ей пришлось пройти?
Впереди долгая дорога, и ещё много небольших деревень. Она ещё успеет вернуть себе утраченные годы жизни, восполнить их, и забыть о городе страшных снов.
Разве плохо быть богом? Разве не может она мечтать о бессмертии? Разве не дан ей Дар Хасидзиль для того, чтобы она продолжала жить?
И пусть те, кто зовут ее короткоживущей, бабочкой-однодневкой, утрутся.
Запахнувшись поплотнее в меховой плащ, она пошла по тропинке, зная, что очень скоро снег заметёт ее следы. А исчезнувших людей в деревушке, что стоит в глуши, никто не хватится.
Она снова рассмеялась – жизнь переполняла ее.
Она чувствовала себя вечной.
Погода испортилась окончательно. Мелкая морось перешла в по-настоящему сильный и холодный ливень, а ветер хлестал по щекам, трепал одежду, пронизывал холодом до самых костей. Не спасали ни утеплённый плащ с глубоким капюшоном, ни платок, натянутый едва ли не до самых глаз. И без того плохая дорога окончательно превратилась в грязное месиво. Измученная долгим переходом лошадь едва переставляла ноги, то и дело увязая в грязи. Наконец, всадник не выдержал и спешился, ведя животное за собой на поводу. Сойдя с дороги, он шёл по одному ему видной тропке, которая, в конце концов, привела его в небольшую деревеньку.
Дола завёл изможденную лошадь в пустующее стойло, убедился, что кормушка полна, и вышел наружу, где подставил лицо дождю, а ветер сорвал с его головы капюшон, в очередной раз обдав пронизывающим насквозь холодом.
Она была здесь, он это чуял так же ясно, как видел хижины перед собой. Все в этом месте было пропитано «следом» ведьмы, словно она заходила в каждый дом, прикасалась к каждой вещи. Дола, словно зачарованный, как наяву видел передвижения ведьмы по деревне. Он шёл по её следам, отворял за ней двери. И в каждой хижине находил тела. Все, кто жил в этой деревне, были мертвы. Иссушенные трупы находились в каждом доме, а пара тел лежала прямо на улице, возле колодца. Тлен ещё не тронул их, и Дола понял, что Сольвейг проходила здесь совсем недавно. И ему было совершенно все равно, что она убила всех этих людей.
Она жива.
За эту мысль он держался крепко, она стала его путеводной нитью.
Почему ты ушла? Почему ничего не сказала? Зачем бросила меня?
Оставила совсем одного, наедине с моими голосами. Оставила рядом с Лайе. Знала ведь – я готов был уйти с тобой.
Знала. Знала. Знала.
Он нашёл маленький, но добротный домик, где «след» ведьмы был ярче всего – видимо, она здесь ночевала. Оттащил в предбанник два тела: женщины и мальчишки, совсем ещё ребёнка. Затем подошёл к давно погасшему камину и опустился рядом с ним, прислонился устало к стене. Иллюзорное чувство тепла и покоя окутало его со всех сторон, и казалось, что в камине пляшет огонь, комната полна уютного света, а сама Сольвейг здесь, рядом, хлопочет вокруг нелюдя. Дола смежил веки и даже не заметил, как провалился в вязкий, болезненный сон.
– Просыпайся, Огонёк! – ласковый голос вырывает его из забытья. – Ты и так слишком долго спал, открывай же глаза! Огонёк, слышишь меня?
Дола неохотно повинуется зовущему его голосу и сонно разлепляет веки. Первое, что он чувствует – жажду. Пересохшее горло дерёт так, что когда он пытается попросить воды, он издаёт лишь невнятный хрип. Но его и так понимают – голову мальчика приподнимают, а к губам подносят пиалу с живительной влагой. Дола пьёт взахлёб и тут же давится водой. Заботливые руки быстро убирают пиалу, нежно вытирают мокрые шею и грудь.
– Ну, что же ты, маленький... Не все же сразу! Потихоньку надо, понемногу. Ты так долго спал, а мы все волновались...
Он смотрит на рогатую женщину, что столь ласково разговаривает с ним, и ему становится стыдно. Янис заменила ему мать, которой он никогда не знал, конечно же она волновалась. Серокожий мальчик робко пытается улыбнуться жрице Махасти, но даже на этот жест у него едва хватает сил. Он слышит шаги, а затем в изголовье появляется новое лицо. Этот шеддар обладает острыми чертами, тонким носом, а косматые брови недовольно хмурятся над золотыми глазами. Светлые волосы заплетены в десятки мелких косичек и убраны в пучок, дабы не мешаться. Шея, грудь и руки шеддара покрыты причудливой вязью винного цвета, и местами она кажется едва заметной, а местами становится темной, как кровь.
Моренос, верховный шаман. Как Янис заменила Доле мать, так и Моренос занял место его вечно отсутствующего отца. Дола смотрит на шамана, и его улыбка увядает, стоит ему встретить взгляд Мореноса.
– Очнулся, – с видимым облегчением вздыхает шаман. – Ну, и навёл же ты страху на нас, Огонёк. Что с тобой произошло?
Дола молчит, искренне не понимая, о чем тот говорит.
– Ну, зачем же так сразу! – взмахивает руками Янис. – Мальчик ведь едва очнулся!
– Редо с меня шкуру снимет, если я не смогу предоставить ему достойный отчёт о случившемся, – ворчит Моренос, – поэтому рассказывай, Огонёк.
А Дола продолжает смотреть на него и молчать. Воцаряется угнетающая тишина, серокожий мальчик и Верховный шаман Джагаршедда буравят друг друга тяжёлыми взглядами. Дола упрямо сжимает губы в тонкую нить, и Моренос отводит взгляд, устало трёт переносицу.
– О, портки Махасти! До чего упрямый мальчишка. Что толку от твоей гордости сейчас? Она принесёт тебе честь и славу? Она дарует тебе Имя, Огонёк? Она спасёт тебя от гнева твоих братьев? Хорошо, Огонёк. Придёт время – сам расскажешь, что с тобой произошло. Но не заставляй меня слишком долго ждать. И нечего сверкать на меня своими зенками! – С этими словами шаман переводит взгляд на Янис. – Смотри за ним. Все, что покажется странным... Просто скажи мне об этом. И хорошо бы нам придумать объяснение для Редо – почему мы упустили мальчонку?
– Я бы на твоём месте, шаман, сначала прищучила его старших сыновей, – резко отвечает ему женщина, – ибо именно они его довели. Ведомо ли тебе, что ещё до того, как Огонёк сбежал, Митра и Карас загнали его в тюрьму Совершенных? Не то это место, чтобы туда детей пихать забавы ради.
– Но ты не на моем месте, Янис, – сварливо отрезает Моренос, и женщина замолкает.
Дождавшись, когда он уйдёт, Янис с презрением сплевывает в сторону и топает ногой.
– Хоть и правая рука Редо – но каков мерзавец. И слова поперёк ему не скажешь, ибо верховный шаман, чтоб его. Тьфу!
Дола молча слушает её голос – даже в гневе он звучит красиво. Маленький мальчик и не замечает, как проваливается в зыбкий, поверхностный сон.
С постели ему разрешают подняться лишь через несколько дней. Дола и сам уже не рад валяться – ведь руки, ноги, голова – все при нем осталось, жив и невредим, так зачем ему столько времени отлеживаться? И за эти дни он не произносит ни слова, только молча сверкает глазами, да неохотно пьёт отвратительные, по его мнению, настойки. Одно только скрашивает его однообразные дни: помимо Янис его навещают и другие женщины из гарема отца. Дола смотрит на них и думает, что в их глазах он всего лишь диковинка, серокожий и беловолосый мальчик, с которым можно поиграться и бросить, будто куклу, никому не нужную. В Доле много ненависти, а места для любви в его сердце почти нет. Впрочем, все же он благодарен некоторым из шеддаров, тем, кто привечал его хоть как-то.
Янис, что всю жизнь заботится о нем. Моренос, научивший его читать и писать, да показывающий ему звезды на небе. Йохавед, которого Дола неустанно просит научить его шаманским пляскам. Шаэдид, женщина-воительница, обучавшая его искусству войны.
Первым делом Дола, конечно же, узнает, кто нашёл его в пустыне, после чего он дожидается дня, когда Шаэдид вернётся в крепость Лем, чтобы поблагодарить ее. И когда гарем оживляется, среди женщин бегут шепотки, он понимает – она здесь. Одним солнечным утром маленький Дола втихую сбегает из своей комнаты и идёт в сад крепости. Там, недалеко от тренировочной площадки, под сенью деревьев, сидит женщина-воительница. Дола подкрадывается к ней, и неожиданно набрасывается сзади. Почти сразу же сильные руки легко срывают его со спины. С глухим звуком, не успев даже пикнуть, Дола приземляется на траву и ошалело хлопает глазами. Шаэдид нависает над ним, скаля острые зубы в веселой улыбке. Пытаясь сохранить лицо, Дола суёт руку себе за пазуху и, вытащив изрядно помявшийся букетик цветов, решительно протягивает его шеддарской воительнице. Некоторое время она недоуменно смотрит то на серокожего мальчика, то на цветы в его руке, а потом начинает громко хохотать, от чего Дола прижимает уши к голове и испуганно жмурится.
– Из чьего же цветника ты их стащил, Огонёк? – посмеиваясь, Шаэдид принимает у него сей скромный дар, и взамен запечатлевает на его щеке нежный поцелуй.
– У Янис – самые красивые цветы! – от смущения у Долы краснеют уши.
– Уверена, она не обрадуется, увидев, как безжалостно ты ощипал их, – усмехается женщина, а затем ее лицо становится серьёзным. – Что с тобой случилось, Огонёк? Почему ты ничего не говоришь Мореносу и Янис? Зачем ты вообще ушёл – знаешь ведь, что Джагаршедд опасен.
Дола опускает взгляд и пристально разглядывает свои босые ноги.
– Я ничего не помню, – наконец, признается он, – совсем ничего.
– Мы нашли тебя в песках, Огонёк. У тебя было сильное обезвоживание, но ты... упрямо шёл куда-то. И не узнал никого из нас.
– Я и этого не помню, – Дола виновато опускает уши.
– И причину, по которой ты решил сбежать из крепости Лем – ты тоже забыл, верно? – недоверчиво щурится Шаэдид.
Дола молчит, словно взвешивая «за» и «против». Когда он вскидывает голову, воительница успевает увидеть мелькнувшую в его глазах ненависть – столь сильную, что она обжигает, но это длится лишь мгновение. Затем Дола-Огонёк улыбается, и наваждение исчезает.
– Все верно, Шаэдид. Я все забыл, – он врет, и женщина это видит.
Она лишь вздыхает, и не успевает ничего ответить, как Дола быстро меняет тему разговора. Он снова дарит воительнице улыбку – на сей раз лукавую и вместе с тем обезоруживающую, напоминая в этот миг Шаэдид Редо, и просит её научить его новым приемам искусства войны.
В самый разгар внеочередной тренировки Шаэдид и Дола слышат шаги, и тут же обрывается звонкий смех мальчишки, а воительница настороженно смотрит на появившегося в саду шеддара.
Его длинные волосы заплетены в толстую косу, в ушах сверкают огромные золотые серьги. Жёлтые глаза блестят под густыми бровями, бряцает при каждом шаге полуторный меч, что висит у него в ножнах на широком поясе. Черты лица у него крупные, взгляд жёсткий и холодный. Широкая грудь разрисована смоляно-чёрной краской, а на плече виднеется знак отличия, выдающий в нем легата Бесстрашных – Первого легиона.
Неспешной походкой шеддар приближается к Шаэдид и небрежно кивает головой в знак приветствия. Однако его взгляд направлен на серокожего мальчишку, стоящего рядом с воительницей.
– Огонёк, – насмешливо зовёт он.
Дола словно врастает ногами в землю, смотрит широко раскрытыми глазами на легата. Во взгляде его – безотчётный ужас, ноги предательски слабеют. Сердце пропускает несколько ударов, а внутренности словно стягиваются в ледяной узел страха.
Не подходи ко мне! – хочется крикнуть ему, но и голос его подводит. Дола чувствует, как в горле застревает комок, и все, что он может – смотреть на этого шеддара, который приближается к нему. И не сбежать, не скрыться от него нигде и никогда. Когда легат наклоняется к нему и цепляет пальцами за подбородок, Дола жмурится, стискивает зубы и словно сжимается в ожидании удара.
– Огонёк, – повторяет мужчина все тем же насмешливым голосом, – неужто Янис и Моренос не учили тебя быть вежливым со старшими?
«Иди к демонам!» – хочется сказать мальчишке, но вместо этого он едва слышно мямлит:
– Долгих лет здравия тебе... Митра, – он запинается, прежде чем произнести имя – от страха перехватывает дыхание.
Митра добродушно усмехается, но в усмешке этой Доле мерещится зловещий оскал.
«Я все забыл», – так он сказал ранее Шаэдид, соврал, не моргнув глазом.
Глядя на Митру, одного из сыновей Редо, Дола понимает, что никогда не сможет забыть причину, по которой он сбежал из крепости Лем.
Не сможет забыть.
Он продолжает затравленно смотреть на Митру, и мир вокруг исчезает. За спиной шеддара непроглядная тьма, а в ней тысяча широко распахнутых глаз, и взгляды их устремлены на Долу. Он отшатывается назад, моргает и секундное наваждение исчезает. По нахмурившемуся лицу легата Бесстрашных мальчик понимает, что никто кроме него не видел этой страшной пустоты. Он собирается как-то оправдаться, снова соврать, но Шаэдид вмешивается раньше, чем Дола успевает открыть рот. С недовольным видом женщина окликает Митру, а её голос полон неприязни.
– Оставь мальчонку в покое, Митра. Видишь – он только сегодня на ноги встал, не трепли ему нервы.
Легат бросает в её сторону презрительный взгляд и снова поворачивается к Доле.
– Неужто так меня боишься, смесок? Помнится, в прошлый раз ты отбивался изо всех сил, и даже умудрился поджечь мне шаровары, Огонёк, – смеётся Митра, но глаза его холодны и жестоки. – У тебя совсем не мужское лицо, знаешь? Тебе только юбки бабьи носить, с таким-то личиком. А волосы? С ними и вовсе за мальчика принять невозможно! Ты так похож на свою мать, та тоже была упрямой, да ещё тощая, будто кошка беспризорная. Ни сисек, ни задницы – и что только наш Первый в ней нашёл? – Митра приседает на корточки перед замершим Долой. – И место тебе – только в гареме отца.
Дола пятится назад с самым затравленным выражением лица, невольно прислушивается к себе. Его дар – опасный и зачастую бесконтрольный – поджигать все вокруг в минуты ярости и страха – нередко приносил много бед, но и одновременно – спасал. И когда Дола понимает, что ничто в нем не откликается на его призыв, ему становится по-настоящему страшно. Он осознает, что больше не видит и не слышит землю, на которой стоит, и исчез тихий шёпот духов Джагаршедда.
Словно вырвали из рук и сломали единственное оружие, способное его защитить.
Он бросает быстрый взгляд на Митру, пытаясь понять – увидел тот его замешательство или нет, но Шаэдид вмешивается вновь. На сей раз она решительно берет Долу за руку и тянет за собой.
– Идём, Огонёк. Больно уж здесь смердит нечистыми мыслями.
– Эй, я же не сказал, зачем я здесь! – Митра растягивает слова, словно наслаждаясь спектаклем, – Полководец ждёт смеска, хочет сам услышать, что случилось с ним.
Воительница резко оборачивается в его сторону и сквозь зубы шипит:
– Можешь передать ему, что я лично приведу мальчонку. А ты иди дальше, куда шёл. Уверена, Полководец сначала пожелает выслушать твой доклад о делах в Ашваярской долине. Можешь не поскупиться и в очередной раз продолжить расхваливать своих Бесстрашных, легат.
– Как ты груба, женщина. Не забывай, кто я. – Митра скалится в ответ.
– О, не кичись своим происхождением, Митра. Весь Джагаршедд знает, что именно ты – старший сын Полководца. Но не забывай, что я – левая рука Редо, а ты всего лишь легат. Пусть ты и владеешь Первым Легионом, а про Бесстрашных слагают баллады, но я все равно стою выше в иерархии. И тебе, Митра, никогда не стать доверенным лицом нашего Полководца, так что захлопни пасть.
– Думаешь, ты незаменима, женщина? На твоё место имеется куча претендентов, и рано или поздно ты надоешь Первому.
– Так же, как и ты, легат. Незаменимых нет – это относится даже к твоему легиону, – рычит Шаэдид, – а если хочешь поспорить со мной – давай, вызови меня на бой. И будь уверен, я с грязью тебя смешаю. И да, имей в виду, что если ещё раз прикоснешься к Огоньку, я тебе все причиндалы поотрезаю.
Завершив гневную отповедь, Шаэдид тянет Долу за руку, и он послушно плетётся за ней, чувствуя, как ненавидящий взгляд Митры обжигает ему спину.
– Шаэдид, – зовёт он женщину, едва они покидают сад, – кем была моя мать?
Шеддарская воительница останавливается и внимательно глядит на Долу.
– Я плохо её знала, Огонёк. Тебе лучше спросить про неё у Янис, все-таки они сосуществовали в гареме некоторое время.
– Но хоть что-то ты можешь мне сказать?! – Дола делает умоляющее выражение лица, и Шаэдид со вздохом сдаётся.
– Она была хитрой и изворотливой, твоя мать. Умной и наглой, всегда отвечала добром на добро, и злом на зло. Она ведь из народа Совершенных, конечно, её здесь не любили. Но она была яркой, эта женщина. Вот и все, что я в ней увидела.
– Она умерла?
– Нет, Огонёк. Насколько я знаю, она и поныне здравствует.
– Тогда почему она меня бросила? – задаёт Дола давно терзавший его вопрос.
Но Шаэдид только качает головой в ответ.
– Спроси у своего отца, быть может он тебе расскажет. В конце-концов, это его право и его женщина.
– Но отец почти не бывает здесь, – грустно замечает Дола. – И времени на меня у него тоже почти никогда нет. Он всегда слушает доклады своих легатов, у него куча дел! А потом он снова уезжает на очередную войну.
– Послушай, Огонёк, – Шаэдид наклоняется и берет мальчика за плечи, – неважно, что он тебе расскажет. Ты полукровка, но ты все ещё его сын. И накрепко запомни, что в Джагаршедде выживают только самые сильные и выносливые. Упрямые и гордые. И ты должен стать таким же, иначе не одолеешь никогда ни Митру, ни всех других, кто желает тебе зла. Ты здесь, в Джагаршедде – значит так надо. Так правильно, понимаешь? Просто... никогда не сдавайся, Огонёк, чего бы это тебе ни стоило. Внутри себя ты такой же, как и мы, несмотря на то что у тебя иной цвет кожи, цвет волос. Черпай силу из самого себя, зацепись за самое важное для тебя чувство, и держись за него.
Дола внимательно слушает её, кивает головой, и думает, что все, что у него есть – его собственная ненависть. К Митре и к Джагаршедду, этой жестокой земле.
А ночью, дождавшись, когда гарем погрузится в сон, Дола крадётся в комнату Янис. Там он находит ножницы для пряжи, быстро прячет их за пояс и убирается прочь. Уже оказавшись в своей крохотной комнатушке, Дола вновь берет ножницы, и стоя перед большим, треснувшим напополам зеркалом, решительно обрезает свои волосы. Длинные белые пряди падают к его ногам, а из отражения на него смотрит мальчишка с неровно остриженными волосами и злыми глазами. Дола тянется пальцами к своему лицу, и на какое-то мгновение ему хочется изуродовать себя все теми же ножницами. Исчеркать острым лезвием кожу, чтобы на ней остались уродливые шрамы.
Всю его жизнь ему говорили, что он красив, но красота его не имеет ничего общего с шеддарским племенем, и Доле она несет одни лишь беды. Он всегда был тонким и слишком хрупким на фоне своих сверстников, а длинные волосы, которые Янис отказывалась ему отрезать, придавали лишь большее сходство с девчонкой. Дола отрешенно думает, что если порежет себе лицо, то, быть может, Митра оставит его в покое – перестанет вожделеть, как вожделел когда-то его мать. Он уже подносит ножницы к лицу, когда слышит тихий скрип двери, а затем шаги.
Дола не успевает спрятать ножницы за спину – и хлёсткий удар выбивает их из его рук.
– С ума сошёл, Огонёк?! – напуганная Янис опускается перед ним на колени. – Что ты с собою сделал? Твои волосы... О... – она осторожно собирает лежащие на полу белые пряди и грустно поджимает губы. – Бедный мой мальчик.
Янис прижимает Долу к себе и целует его в макушку.
– Шаэдид мне все рассказала сегодня. Почему ты молчал? Почему ничего не говорил про Митру?
– Разве это имеет какое-то значение? – невыразительно отвечает Дола.
– Конечно же имеет! Как такое можно стерпеть? Как об этом можно молчать? Будь уверен – я все расскажу Редо! Давно было пора поставить Митру на место... Да как он посмел! – срывающимся голосом шепчет женщина.
Дола молчит в ответ, вдыхая аромат благовоний, исходящих от одежды Янис. Через её плечо он смотрит на своё отражение, двоящееся в расколотом зеркале. За его спиной – бесконечная, страшная пустота, а из неё на мальчика глядят тысячи глаз, и где-то внутри себя он слышит тихий сонм страшных голосов. Все они смеются, нашептывают ему что-то, и Дола разбирает одну и ту же фразу, повторявшуюся снова и снова.
Он моргает – и все исчезает, в расколотом надвое зеркале остаётся лишь он сам, ребёнок со злыми глазами, но где-то внутри по-прежнему звучат голоса. Дола криво улыбается в плечо Янис, разглядывая себя. Ему чудится, что он видит двоих в отражении – того, кем он является сейчас, и того, кем он станет когда-нибудь.
И голоса говорят ему: в ненависти – сила.
...Что-то отвлекало его, не давало досмотреть сон-воспоминание до конца. Пробуждение оказалось неприятным, болезненным: стучала кровь в висках, шумели и смеялись голоса в голове. Веки казались тяжелыми, словно свинцом налитыми. И кто-то звал его, тряс за плечи.
Не передумал ещё, Дола-Огонёк? У тебя почти не осталось времени, да-да-да! Выбери меня, Дола-Огонёк, выбери – пока Он дозволяет мне быть здесь, рядом с тобой.
Дола собрался с силами и приоткрыл глаза, пытаясь сфокусироваться на лице перед собой. И когда он сумел проморгаться, то от неожиданности дернулся назад и больно ударился затылком о стену.
Ты боишься меня, Дола-Огонёк? Отчего страшишься? Взгляни на меня – я все ещё прекрасна, я никогда не состарюсь. Станешь одним из Нас – и я буду любить тебя вечно. А ты – люби нас всех.
За плечи его держала принцесса Мадригаль, её голос звучал в его разуме, а улыбка на красивом лице казалась почти живой.
Люби нас всех, Дола-Огонёк, это же так просто, да-да-да!
Дола стряхнул с себя руки одержимой принцессы, толкнул её в грудь, и схватился за ножны с кинжалом.
Затем снова моргнул и увидел, что нет больше перед ним принцессы Мадригаль, и звук её голоса обратился в тихий, манящий шёпот.
А на полу, потирая ушибленный зад, сидел Лайе, и недоуменно смотрел на брата.
– Ли?! – сипло каркнул Дола, не понимая, чему верить, где реальность, а где наваждение.
– Я уж думал, ты вовсе не проснёшься! – выдохнул его брат и с облегчением улыбнулся. – Ты почему мне ничего не сказал, а? Я две недели пытался догнать тебя, но ты как будто вообще не останавливался! Если бы не этот дождь, я бы не нашёл тебя...
Дола слушал и смотрел куда-то мимо брата. За его плечом он видел Мадригаль. Одержимая принцесса прижала палец к своим губам, качая головой. Словно почуяв что-то, Лайе быстро оглянулся через плечо, а затем бросил подозрительный взгляд на Долу.
– Что ты видишь, малой? – требовательно спросил он.
– Ничего, братец, – соврал Дола, уверенно посмотрев на Лайе, – просто мышь пробежала. – Почти сразу же его голос зазвучал резко. – Ты зачем сюда пришёл, Ли?
Кажется, Лайе даже растерялся от неожиданности. Несколько мгновений он изумлённо разглядывал близнеца, а затем заговорил – мягко, вкрадчиво.
– Ты исчез вечером того же дня, как она ушла. Не оставил ни записки, ни письма, ничего. Что я должен был думать? Конечно, я искал тебя. – Лайе поднялся с пола и принялся растапливать камин, попутно разговаривая с братом.
– Ты ведь даже не подумал о том, что быть может, я просто не хотел, чтобы ты шёл за мной, – отозвался Дола.
Лайе на краткий миг застыл с дровами в руках, не решаясь повернуться к брату, не желая видеть его лицо. Тошно и горько вдруг стало Лайе, грустно и невыносимо обидно.
– Малой, – он заставил себя говорить спокойно, выталкивал слова, что застревали в горле, насильно. – Это из-за того, что случилось в городе Лукавого бога? Ты же знаешь – я никогда не желал тебе зла. Не причинил бы тебе боли.
– Ты и в самом деле не догоняешь? Ли? – в голосе Долы прозвучала насмешка. – Не только в этом дело, братец. Ты знал, что она ушла, верно?
Лайе снова замер, унимая предательскую дрожь в руках, прижал к голове уши помимо воли. Он не сразу нашёлся, что ответить, а когда обернулся, то наткнулся на неприятный и колючий взгляд Долы. И секундной заминки оказалось достаточно, чтобы его брат понял все.
– Так ты добился, чего хотел! – зло рассмеялся он и закрыл лицо руками. – Что она тебе сказала напоследок? Хоть сейчас-то не ври, а?
– Она сказала, – Лайе вздохнул, разжигая дрова, – «Сгореть – не значит согреться», малой. Вот и все.
Дола надолго замолчал, уставившись в одну точку. Лайе же смотрел на разгоравшееся в камине пламя, и думал – как же так вышло? Кто мог знать, что все так обернётся?
Он бросил быстрый взгляд на брата и замер, изумленный увиденным. Душа Долы горела – по-прежнему ярко, неистово. Но чем ярче был его свет, тем сильнее сгущалась тьма вокруг. Казалось, она душила его близнеца, была в нем самом, текла вместо крови в его жилах. Чёрные руки, словно созданные из первозданной пустоты, абсолютного ничто, тянулись к нему. Паутина, что оплела разум, осколки разбитого зеркала, ставшие многочисленными личинами – вот и все, что осталось от Долы.