Текст книги "Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ)"

Автор книги: jenova meteora

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

–Приветствую тебя – Кархет, проводник душ в Абэ Ильтайн, покровитель плутов и искателей приключений! – скороговоркой пробормотала она, не осмеливаясь поднять голову и взглянуть на Первозданного.

Лукавый Бог громко и как-то по-детски звонко рассмеялся, а затем небрежно махнул рукой.

–Поднимись, женщина. Давно меня так не приветствовали, я уж и забыл, что среди людей остались те, кто все ещё верят, – он бросил острый взгляд на братьев, – и любопытно мне – есть ли таковые среди потомков Совершенных? Вы, иллирийцы, отвергли свою мать и создательницу, есть ли у вас вера хоть в кого-то?

Насупившись, Дола промолчал, а Лайе, раскрыв рот, уставился на Лукавого – не каждый день увидишь Первозданного во плоти.

–Осторожнее, все гляделки проглядишь, – усмехнулся Кархет и убрал руки за спину, обходя своих гостей кругом. – Ну, что, ответит мне кто-нибудь на вопрос?

–Сложно почитать того, кто ниже тебя ростом, – буркнул Дола.

–Ни почтения, ни веры – одна лишь пустота в ваших сердцах, – Лукавый покачал головой, – и все молитвы – всего лишь слова самим себе.

Лайе несильно ткнул Долу локтем, словно призывая его проявить уважение к богу, и попал в больное место, близнец сдавленно всхрапнул и послушно заткнулся.

Тем временем, Лукавый снова хлопнул в ладони, словно забавляясь.

–Перестань прятаться, ты же знаешь – я призову тебя так или иначе.

Нервно мерцая, перед ним соткалась из воздуха Нерожденная. Сейчас она снова была лишена формы, являлась сгустком чистого света.

–Лукавый, – раздался её грустный голос, и она замерла, повинуясь Первозданному.

Некоторое время Кархет задумчиво разглядывал её, пощипывая свою бородку, а затем вздохнул.

–Ты расстроила меня, погонщица душ. Сбежала, скрылась – и помогла этому нелюдю найти брата и женщину. Ты лишила меня удовольствия наблюдать за их падением и поисками истины.

–Твои шутки жестоки, Лукавый, – отозвалась Нерожденная, – а боль, которую ты причинил им – бессмысленна.

–Бессмысленна? Я пребываю здесь уже вечность – единственный живой из своих братьев и сестёр! Первозданных больше нет, одни лишь души, лишенные памяти! Они рождаются и умирают, проживают пустые и короткие жизни, не в силах вспомнить, кем были когда-то! Ведомо ли тебе, Нерожденная, что Ракхеджи и Карсанону больше не вернуться – убиты, развоплощены навсегда! И кем? Совершенными и тем, что они призвали – Тысячеглазым! Остался лишь я и этот созданный мною мир. Не говори мне о бессмысленности, погонщица, коли ты сама не помнишь о себе ничего. – Кархет говорил, а на небе собрались грозовые тучи, засверкали молнии, за облаками громыхнуло, земля выворачивалась наизнанку, и прорастали сквозь неё высокие деревья.

–Они не Совершенные, Лукавый, им не принадлежат деяния тех, кто извёл твоих братьев и сестёр! – отвечала ему Нерожденная, и в этот миг она казалась такой маленькой и беззащитной, противостоя древнему богу.

–Что же я вижу? Моя верная погонщица душ хочет сбежать отсюда! Неужели я был недостаточно добр и щедр к тебе? Неужели ты и впрямь забыла, кем была? Как умерла – и сколько боли тебе причинили Совершенные? – удрученно покачал головой Лукавый.

–Цикл должен продолжаться, Лукавый, – ответила Нерожденная, – а я пробыла здесь так долго, что действительно забыла, кем была когда-то. Жизнь должна продолжаться.

–Но этот мир может дать тебе все – даже иллюзию жизни... Здесь ты никогда больше не умрешь!

–И никогда не воскресну. – Нерожденная стояла на своём.

Лукавый задумчиво склонил голову набок и перевёл взгляд на Лайе.

–Похоже, что даже в этом месте есть законы, которые я не могу попрать. Возжелать уйти с почти Совершенным – это так на тебя похоже, Милостивая. Я предлагаю игру. Если ты, сновидец, зовущий себя Лилайе Даэтраном, сумеешь противостоять мне, я отпущу свою погонщицу с тобой – и будь, что будет.

–А если нет? – тихо буркнул Дола, но Лукавый бог услышал его.

–А если нет – вы все останетесь здесь навсегда.

–Какой-то неравноценный обмен, – скривился Дола в ответ.

–Почему же? Быть может, моя погонщица гораздо ценнее трёх ваших жизней? Никогда не угадаешь, как все может повернуться.

–Что, опять?! – Дола подавился возмущением, – Ли, – почти жалобно добавил он, – Скажи мне, когда в последний раз нам не приходилось в своих странствиях сталкиваться с чем-то большим, страшным и богоподобным?

–Согласен, – сквозь зубы процедил Лайе, – в последнее время, что ни приключение, то демон Хаоса или кракен, а теперь вот – сам Лукавый пожаловал.

Он посмотрел на Нерожденную. Погонщица душ словно бы ненароком придвинулась ближе к нему, ожидая ответа.

«Я ей обещал, – подумал иллириец, – и другого решения нет».

–Я согласен, – решительно ответил Лайе, гордо подняв подбородок и уверенно встретив веселый взгляд Лукавого бога.

Дола подавился невысказанным возражением и захлопнул рот, буравя спину брата тяжелым взглядом. Словно почуяв его сомнения, Лайе спокойно произнёс:

–Закрой глаза, малой. Прижми ведьму к себе покрепче и оставайся за моей спиной, что бы ни случилось. И не смотри, пока все не закончится.

–Как скажешь, братец, – проворчал Дола.

Сольвейг, не осмеливаясь взглянуть на Лукавого бога, подобрались к Доле, и он прижал ведьму к себе, положив ладонь ей на макушку. Женщина покорно уткнулась лицом в его доспех и обняла так крепко, как могла. Дола слышал, как бешено колотится её сердце – изжившее себя, и все, что он сейчас мог сделать – держать её, не отпускать, во что бы то ни стало.

–Ли, – позвал он.

–Я справлюсь, – Лайе так и не взглянул на брата, но в его голосе была слышна уверенность, – обязательно справлюсь. В конце-концов, чего будет стоить мой Дар, если я не смогу исправить то, что наделал? Просто верь мне, малой.

–До чего трогательная забота, Лилайе Даэтран. Ты так печёшься о нем, словно ты сторож брату своему, – усмехнулся Лукавый, – даже твои самые страшные сны только о нем. Ты сумел разгадать мою игру, Лилайе, и понять, что те кошмары были фальшью. Любопытно мне, сможешь ли ты выстоять против Первозданного?

Порыв сухого ветра хлестнул Лайе по щекам, застонали-заскрипели тысячелетние деревья, раскачиваясь под напором бури-урагана. Лайе поднял руку ладонью вверх – так ему проще было управлять своим Даром. Сила его ворочалась, точно камни, которые надобно столкнуть с вершины горы. Буря налетела на невидимый заслон, прогнула и смяла его – и тут же отступила. Едва нелюдь успел перевести дух, как он услышал смех Лукавого бога – он звучал повсюду и внутри самого Лайе одновременно.

–Ну нет, – разозлился иллириец, – не дамся я тебе, Лукавый!

Сила, огромная и могущественная, волной накатила на троих смертных, и осколками разбилась о незримую стену чужого Дара. Лукавый насылал мор и саранчу, но земля под ногами Лайе упорно прорастала цветущей зеленью. На неё обрушивались морозы и жаркий суховей, но ласковое солнце топило лёд, а проливные дожди орошали иссохшую почву благодатной водой. Стаи ворон нападали на бешеных волков, медведи выходили из дремучих чащоб, чтобы разогнать хищников-паразитов. Твердь под ногами исчезла, уступив место океану ночного неба, и снизу вверх падали и сгорали бесчисленные звезды. Лукавый напирал, давил своей силой, но Лайе держался крепко, пустив корни в чёрное небо, недвижимый и спокойный.

Дола смотрел на это светопреставление, забыв наказ брата закрыть глаза, и не мог отвести взгляда от спины Лайе. Никогда он не подозревал, что его брат обладает столь могучей силой, никогда Лайе не являл её в полной мере. Быть может потому что и сам не ведал о ней? На ум Доле пришли все те вспышки, когда Лайе терял контроль над собственным Даром – могло ли случиться так, что сила его попросту приумножилась в какой-то миг? Дола вдруг понял предельно ясно – он никогда не станет равным своему брату. Никогда не будет обладать и малой толикой силы, доставшейся близнецу. И все его обещания защищать Лайе теряли смысл, рассыпáлись в пыль. Как можно защитить того, кто по силе почти равен богу?

...Лайе почувствовал, что силы его на исходе. Рана в руке вновь кровоточила, и не мог он поднять её, чтобы противостоять Первозданному. На одно краткое мгновение незримая стена, которую он воздвиг, ослабла, истончилась – и этого оказалось достаточно, чтобы порыв горячего ветра хлестнул по щекам, обжег кожу и опалил одежду. Иллириец пошатнулся, все свои силы бросив на то, чтобы преграда вновь окрепла.

Кто-то ободряюще сжал его плечо, и голос Долы, до странности глухо звучавший в грохоте сражения двух стихий, произнёс:

–Не сдавайся, Ли. Даже не думай. Если мы здесь сдохнем – я врежу тебе по роже.

–Узнаю прежнего братца, – по губам Лайе скользнула мимолетная улыбка.

Еще кто-то коснулся его запястья.

–Ты обещал мне, Лайе, не смей сдаваться, – молвила Нерожденная, помогая Лайе поднять калеченую руку, – ты – океан, не забывай об этом. Ты не забираешь силу, ты ее источник. Сражайся, а я тебе помогу. У истинной силы нет горизонтов, а все границы ты поставил себе сам. Прошу тебя, айя-шаман, поверь мне. Поверь самому себе, поверь, что ты равен Ему. Помни о тех, кого ты должен защитить.

Иллириец прикрыл глаза, заново сосредотачиваясь. Он видел пламя, что горело в сердце брата. Видел душу Сольвейг – изжившуюся, изъеденную и подобную червивому яблоку. Видел он и Нерожденную – погонщица душ не помнила своих жизней, и потому была чиста, подобна свету. На миг Лайе узрел истинный лик Лукавого Бога, и он его ужаснул.

Следующую бурю нелюдь рассеял в туман и снег, обратил ветром пламя, пожиравшее все вокруг, в сторону Первозданного. Успокоил взбунтовавшееся море и заставил замереть спешившее погибнуть солнце. Для него прошла целая вечность в этом сражении двух стихий, и он не сразу понял, что все закончилось.

Огромное давление чужого могущества исчезло, и Лайе в полной мере осознал, что такое «гора с плеч». Он устало пошатнулся, но рука брата уверенно придержала его, не позволив бессильно осесть на землю.

–Все... все закончилось? – услышал он голос Сольвейг.

–Да, – ей ответила Нерожденная, – он справился. Ты справился, айя-шаман. Слышишь? Ты смог!

И только Дола почему-то молчал. Лайе обернулся, чтобы взглянуть на брата, но обнаружил, что слеп. Вернее, он продолжал видеть души, но не их оболочки. Нелюдь часто заморгал, пытаясь вернуть себе зрение, на ощупь нашёл ладонь близнеца на своём плече, и успокоился. Ему подумалось, что близнец, наверное, сейчас улыбается.

–Ты приятно меня удивил, сновидец, – раздался голос Лукавого Бога, и Лайе повернул голову на звук. – Давненько я не имел возможности всласть разгуляться. За что тебя я благодарю.

Зрение начало возвращаться к Лайе, и он сумел сквозь пелену перед глазами разглядеть смутную фигуру Первозданного, который отвесил ему шутливый поклон.

–Ты отпустишь нас теперь? – во рту пересохло, а голос неприятно скрипел, но Лайе заставил себя говорить. – И её тоже?

Он видел фигуру Лукавого, мерившего землю шагами туда-сюда.

–Вы вольны идти, куда захотите, я больше вас не удержу, – задумчиво произнёс Кархет, – но с моей погонщицей душ мне тяжело будет расстаться.

–Ты обещал! – крикнула Нерожденная, – Ты не можешь оставить меня здесь!

Кархет склонил голову, молчаливо соглашаясь с ней.

–Я вынужден отпустить тебя. Ты придёшь туда, где тебе снова будут причинять боль, где ты проживёшь краткую жизнь – и сгоришь, будто свеча в ночи.

–Но так будет правильно, Лукавый, – качнула головой погонщица душ.

Лукавый смерил её долгим, внимательным взглядом, а затем обратился к почти полностью прозревшему иллирийцу. Лайе невольно отступил назад.

–Я дам тебе три дара, сновидец, – молвил Лукавый.

–Если верить джалмарийским балладам, то каждый твой подарок имеет две стороны – хорошую и плохую, – хмыкнул Лайе.

–Каждый видит то, чего сам желает. Так что, сновидец, – хохотнул Лукавый, – согласен?

–Не принимай его дары, айя-шаман! – зазвенел голос Нерожденной, – Они всегда...

–Ты стала слишком болтлива, душа моя, – усмехнулся Лукавый, и в сей же миг Нерожденная лишилась возможности говорить.

Она лишь беспомощно мерцала, то исчезая полностью, то снова появляясь, и меняла свои личины одну за другой.

–Ты всегда была слишком добросердечной, Милостивая. Из жизни в жизнь, от смерти к смерти, – укоризненно сказал хозяин города страшных снов, – я видел твои страдания и хотел лишь защитить тебя.

–Ты знал меня? Знал?! Кем я была?! – стоило Лукавому ослабить хватку, как Нерожденная в отчаянии завалила его вопросами.

–Ох, замолчи же, душа моя! – Лукавый раздраженно махнул рукой.

На глазах у потрясённых близнецов погонщица душ растворилась в небытии, разорванная на части силой Первозданного. Лайе успел лишь уловить отголоски её отчаяния и страха.

–Что ты с ней сделал? – неожиданно охрипшим голосом произнёс он, кинувшись было вперёд.

Пальцы Долы, мгновенно впившиеся в его плечо, напомнили нелюдю, ради чего он здесь.

Лукавый одарил его одной из своих хитрых улыбок.

–Она хотела свободы, шаман. Я дал ей это. Не все является тем, чем выглядит. – Первозданный задумчиво пощипал свою бородку. – Нашу беседу невежливо прервали, сновидец. Итак, ты заслужил награду. Ты смог выбраться из насланного мною кошмара. Ты сумел противостоять мне – экая неслыханная дерзость! Ты увёл у меня погонщицу душ. Я дам тебе три дара, но два из них достанутся тебе не здесь, не в этом месте. Три победы – три награды. Запомни мои слова, сновидец. И каждому из этих даров – своё время. А теперь – уходите все.

Лайе переглянулся с братом, мельком посмотрел на оробевшую Сольвейг, и с некоторым торжеством улыбнулся. Ему не понадобилось напрягаться, чтобы представить себе ласковое море и песчаное побережье Алькасабы Назара. Он простер вперёд ладонь и провёл её ребром по воздуху, разрывая ткань пространства и времени. В этот раз в образовавшейся щели не было жуткой пустоты, из неё дохнуло знойным ветром, который принёс с собой солоноватый запах моря и звуки прибоя.

–Идите, – приказал Лайе брату и ведьме, – я за вами.

–Я буду ждать тебя на той стороне, Ли. – Дола кивнул ему, взял Сольвейг за руку, и бесстрашно шагнул в разлом.

Оставшись один, Лайе напоследок окинул взглядом бескрайнюю, зеленую равнину, красота которой поистине завораживала. Он улыбнулся своим мыслям и почти шагнул в разлом, когда голос Лукавого Бога заставил его настороженно замереть на месте.

–Кое-что, сновидец, я покажу тебе сейчас напоследок. Чтобы ты помнил всегда, – широко улыбнулся ему Лукавый бог.

И последним, что увидел иллириец, была старуха, державшая на руках серокожего младенца, она скрипуче рассмеялась и наставила Лайе указующий перст. Уже падая в черноту открытого им разлома в пространстве и времени, нелюдь успел узреть обрывок своего собственного воспоминания.

...Дола опасливо прижимает уши к голове, подозрительно разглядывает каюту, в которой оказался. Восторг, охвативший его на палубе, когда летучий корабль поднялся в воздух и достиг самых облаков, испарился, уступив место тревоге и страху. Лайе, стоящий возле двери, чует его слишком отчетливо, слишком резко, и это совсем не похоже на его сны. Он внимательно следит за близнецом, не решаясь отойти от двери – мало ли, вдруг сбежать решит. Дола похож на натянутую струну, одно неверное движение, и она лопнет. А вместе с ней исчезнет тот хрупкий мост надежды, которую Лайе дал брату, протянув руку помощи.

Близнецы молчат, не зная, что сказать. Они одной плоти и крови, но совершенно чужие друг другу. Лайе знает язык Джагаршедда, но не слишком хорошо, ну, а его брат услышал речь иллирийского народа впервые всего несколько дней назад.

Изо всех сил Лайе тянется к изувеченному разуму близнеца, и кажется ему, что он держит свет в своих ладонях, сожми их сильнее – и он погаснет.

На корявом шеддарском Лайе объясняет брату, что это теперь его каюта, он может здесь отдыхать и ничего не бояться. Сжав плотно челюсти, Дола слушает его, не прерывая и не отводя в сторону недоверчивого взгляда. Наконец, убедившись, что опасности нет, Дола обходит каюту медленным шагом. Кончиками пальцев с обломанными ногтями он водит по лакированной поверхности письменного стола, затем подходит к большой кровати и недоверчиво надавливает руками на мягкую перину. Она легко проминается под его ладонями, и Дола вновь бросает опасливый взгляд в сторону Лайе. Тот старается улыбнуться ему как можно дружелюбнее и кивает головой, не решаясь ничего сказать.

Близнец запрыгивает на кровать прямо в грязных сапогах, и Лайе невольно жмурится от подобного святотатства. Мягким голосом он объясняет брату, что в постель надобно ложиться разутым и вымытым дочиста. Дола внимательно слушает его и небрежно скидывает стоптанную обувь с ног. На предложение Лайе разогреть воду в лохани он отрицательно мотает головой и подпрыгивает на постели. Мягкая перина пружинит в ответ, и на лице Долы расцветает удивлённая улыбка. Не раздеваясь, он ныряет под одеяло, где сворачивается калачиком, обхватив колени руками. Уши его по-прежнему боязливо жмутся к голове. На какое-то мгновение он поднимает голову и стреляет в своего близнеца недоверчивым, колючим взглядом, а Лайе в ответ боится даже дышать, дабы ничего не испортить. Наконец, Дола, смежив веки, утыкается лицом в подушку.

Лайе думает, что его брат, должно быть, сильно ненавидит свою прежнюю жизнь, раз так просто согласился уехать из Джагаршедда. Вцепился в протянутую ладонь, будто она была соломинкой, способной вырвать его из омута страшных снов, уродливой жизни.

Слишком просто, слишком легко.

Будет ли так же легко и дальше?

Лайе в этом сильно сомневается.

Он стоит у двери, вслушиваясь в дыхание брата. И когда оно выравнивается, становится спокойным, маленький иллириец на цыпочках подходит к кровати, поправляет одеяло на плечах близнеца и осторожно опускается на краешек кровати. Медленно протягивает ладонь к лицу Долы и осторожно проводит пальцами по шрамам – один рассекает бровь, а второй перечеркивает губы.

Откуда они? В какой драке он их получил? И была ли это драка? Кому может дать отпор ребёнок?

Дола что-то мычит во сне и недовольно хмурится. Лайе тянется к нему Даром, успокаивая и разгоняя подступающие кошмары.

«Теперь ты можешь спать спокойно, брат. И все будет хорошо, не останется ни боли, ни страха, – думает он, – теперь я нашёл тебя, и я буду с тобой всегда».

Дола отмокал в огромной лохани с горячей водой, пытаясь смыть с себя следы утреннего похмелья, очистить разум от досадливых мыслей, и попросту расслабиться. Он уныло опустился под воду по самые уши и начал пускать носом пузыри.

Всего несколько дней назад Лайе вернул их в обычный мир и навсегда закрыл разлом, ведущий в город страшных снов, как окрестил это место Дола. Их выбросило на побережье Алькасабы Назара в жаркий солнечный полдень, но сил добираться до города ни у кого не было. Найдя убежище в тени прибрежных скал, наемники переждали жару и лишь тогда отправились в Назару искать место для ночлега. Уже там они сообразили, что остались без средств к существованию – все деньги, равно как и часть оружия, покоились нынче на дне Моря Жажды вместе с останками шхуны «Удачливая». Хозяин харчевни наотрез отказался пускать гостей на одну ночь, ибо вид они имели весьма потрёпанный, и будучи иллирийцами, не внушали ему доверия. И пришлось бы близнецам с ведьмой ночевать на улице, подобно бродягам, не спустись из комнат на звуки спора владелица постоялого двора. Крепко сложенная женщина с выдающимися формами и зычным командирским голосом опознала в Доле старого знакомого, и, прикрикнув на своего помощника, приказала ему немедленно подготовить попавшим в беду гостям комнаты. Под насмешливым взглядом Сольвейг Дола облобызал ручки своей старой подруге и пообещал ей всенепременно появляться в Назаре почаще. Когда наступило новое утро, Дола попросил Сольвейг заживить руку Лайе, и здесь выяснилось, что ведьма больше не может исцелять. Нет, Дар остался при ней, но теперь он не повиновался ей. Пришлось иллирийцам искать городского лекаря, и при помощи агрессивных переговоров, Дола сумел его убедить заняться рукой Лайе. Проще говоря – лекарю жизнь была важнее звона монет.

Алькасаба Назара был самым крупным городом жаркого юга, и потому следующие несколько дней братья искали хоть какую-то работу, а когда когда раздобыли денег и оплатили своё пребывание на постоялом дворе – надрались в тот же самый вечер. Сольвейг злоупотреблять неумеренными возлияниями не пожелала и покинула близнецов. Она исчезла на всю ночь, вернувшись лишь под утро. Дола знал, что пока они с близнецом искали любое подспорье, способное принести им деньги, ведьма помогала в харчевне, а потом исчезала на целый день, возвращаясь глубоко ночью или под утро. Они не обсуждали то, что случилось с каждым из них в городе Лукавого бога, однако нередко Дола подмечал, что в зелёных глазах ведьмы нет-нет, да и проскальзывало нечто похожее на безумие. Ни с чем Дола не мог спутать этот взгляд – слишком часто он видел его, смотря на своё отражение в зеркале. Да и насчёт себя он больше не был уверен – после случившегося голоса в его рассудке звучали денно и нощно, и Дар Лайе не способен был больше их заглушить. Конечно, Дола мог бы рассказать обо всем брату, попросить его о помощи.

Мог бы.

Но он не стал этого делать – слишком яркими были воспоминания о кошмаре в городе страшных снов, слишком сильной оказалась боязнь вновь оказаться во власти Дара, который, как оказалось, мог нести не только покой, но и боль.

...Чуткий слух иллирийца уловил едва слышный скрип двери, мягкую поступь маленьких ножек, и затем изящные женские руки коснулись его мокрой головы. Дола вынырнул обратно и с наслаждением зажмурился, прижав уши к голове, будто кот, ластившийся к хозяйке, когда руки переместились на его плечи, и начали массировать их.

–Я принесла мазь, – мягко сообщила ему Сольвейг, не прекращая разминать мышцы, – надо обработать раны.

–Вода жжется, – пожаловался Дола и едва не замурлыкал от удовольствия, когда пальцы ведьмы скользнули по его шее и прочертили невидимую линию вдоль позвоночника.

–Конечно жжется, – хмыкнула женщина, – на тебе ведь живого места нету. Вылезай и давай сюда спину.

–О, как пожелаешь, душа моя.

Иллириец нехотя вылез из лохани, обтерся полотенцем, и обмотав его вокруг бёдер, послушно уселся на стоявший рядом табурет, а затем ссутулился, демонстрируя ведьме спину, разукрашенную росчерками следов от плети. Увидев сие зрелище, ведьма присвистнула – конечно, она не впервые видела шрамы Долы, но благодаря тому виду, в каком они пребывали сейчас, зрелище получалось впечатляющее и пренеприятное.

–Кто тебя так? – Сольвейг осторожно нанесла мазь на первую рану, и Дола зарычал – щипалось.

–В армии, – проворчал нелюдь, морщась, пока ведьма замазывала следующую рану.

–Это же изуверство! Кто-то тебя крепко ненавидел?

–Нет, это у меня шило в заднице, сам нарвался.

Сольвейг укоризненно покачала головой и вздохнула.

–Человек бы не встал после такого.

–Я тоже не смог. Вернее, подняться-то я поднялся, но потом ещё несколько дней валялся в лазарете, орал дурниной и не мог спать на спине, – весело ухмыльнулся Дола.

Сольвейг закончила обрабатывать спину и обошла Долу вокруг. Лукаво щурясь он подставил ей лицо. Она прошлась мазью по его брови и губам, затем перешла к рукам, уделяя внимание особо неприятным ссадинам. Все это время Дола пристально разглядывал ведьму, словно старался запомнить навсегда этот момент, какой она сейчас была.

–Жаль, что я больше не могу исцелять, – вздохнула ведьма.

–Нет, не жаль, – качнул головой иллириец, – ты жива – и это главное.

Сольвейг улыбнулась, когда он притянул её к себе и уткнулся носом в ложбинку промеж грудей женщины.

–Но я забрала много твоей жизни, Бес. Все твои раны, они из-за меня, – тихо произнесла Сольвейг, взъерошив нелюдю мокрые волосы.

Дола взглянул на неё снизу вверх и недовольно буркнул:

–Женщина, тебе не к лицу раскаяние, пытаясь изобразить его, ты выглядишь круглой дурой.

Сольвейг немедленно дернула его за ухо.

–Какой же ты самоуверенный! Просто удивительно, как тебя женщины терпят.

Дола лукаво улыбнулся и решительно поднялся с табурета. Легко подхватив ведьму, он перекинул её через плечо, целенаправленно зашагав в сторону кровати.

–Поставь меня на пол немедленно! На тебе ведь живого места нету!

–Ну почему же, одно место у меня определенно живое, – хмыкнул иллириец, сопроводив сию фразу звонким шлепком по упругой женской ягодице.

–Бес, ты совершенно невыносим! – низкий грудной смех был ему ответом.

Лайе стоял на берегу моря, и, щурясь на слепящее солнце, задумчиво разглядывал свои руки. В последние мгновения противостояния Лукавому Богу ему показалось, что они покрылись цветом жидкого золота, но тогда Лайе не придал этому никакого значения. Сейчас, когда у него было время поразмышлять, в голове роились тысячи вопросов и ни на один он не мог найти ответ. Кого спросить, кто ему поможет? Лайе хотел пуще прежнего вернуться домой, на Вечную Землю, быть может там ему кто-нибудь сможет рассказать хоть что-то.

Иллириец медленно согнул пальцы покалеченной руки. С трудом, но у него это получилось.

Лекарь Назары, которого Дола «уговорил» безвозмездно помочь брату, осмотрел повреждённую руку и сказал, что рана скверная, разрезаны сухожилия, ещё немного – и началось бы заражение крови. В худшем случае Лайе мог бы лишиться руки, в лучшем – навсегда потерять подвижность пальцев. Но ему повезло, в руки лекаря он попал донельзя вовремя и все обошлось малой кровью. Сейчас рана почти затянулась – это был один из немногих плюсов наличия шеддарской крови в жилах близнецов. Но шрам грозил остаться навсегда, большим и грубым рубцом на предплечье. А пальцы все ещё плохо гнулись.

Не то, чтобы Лайе был сильно удивлён, услышав сию новость – его брат был Гончим на Вечной Земле, а их недаром звали мясниками, Псами Войны. Гончих натаскивали на то, чтобы выслеживать и убивать, и разумеется, они прекрасно знали, куда и какие раны наносить, чтобы изувечить противника.

Иллириец вздохнул. Сегодня утром, мучаясь похмельем, он отправился к спасшему его лекарю и с чистой совестью отдал ему деньги, добавив сверху лишний золотой в качестве моральной компенсации. Возвращаться на постоялый двор не хотелось, ему хорошо было здесь, на побережье. Знойный воздух и запах моря напоминали нелюдю о Джагаршедде и необыкновенно светлых днях, проведённых с Шаэдид. Однако, странно было вспоминать об этом так, словно те дни минули давным-давно. В памяти Лайе между поездкой в Джагаршедд и нынешним утром огромным пластом лежала тысяча лет, проведённая в городе Лукавого Бога. И иллирийцу нужно было время, чтобы уложить все это в своей голове.

Лукавый Бог сказал, что освободил погонщицу душ и теперь она сможет переродиться заново – и Лайе отчаянно хотел в это верить. Ему подумалось, что он может прожить достаточно долго, чтобы вновь встретить её, увидеть, кем она станет в новой жизни.

Сзади послышались шаги, веселые голоса и громкий смех. Лайе обернулся и увидел идущих к нему брата и ведьму. Он постарался придать своему лицу максимально жизнеутверждающее выражение, но судя по ехидной улыбке ведьмы, у него это вышло не очень хорошо.

–Ты так долго здесь был, – хмыкнула она, подходя ближе, – что мы даже заволновались – вдруг с тобой что-то случилось?

–Все, что со мной могло случиться страшного – уже произошло, – неприветливо буркнул Лайе, не в силах отвести взгляд от руки близнеца, собственнически приобнявшей ведьму за плечи.

Втроём они молча смотрели на безмятежное море – и не верилось даже, что оно едва их не убило.

–Та девчонка. Ты ее знал когда-то? – подала вдруг голос Сольвейг. – Она вдруг напомнила мне... меня саму, много лет назад.

Лайе отрицательно качнул головой и сжал губы.

–Почему ты ей поверил? Она – как и все в том месте – была лишь миражом, мечтой, – проворчал следом Дола.

Лайе бросил в его сторону быстрый взгляд, думая о том, что он, кажется, на какой-то миг почти понял, почему Дола так тянулся к Сольвейг.

Там, в городе страшных снов, увидев эту девушку, он на одно безумное мгновение поверил в то, что однажды встретит ее, найдёт, когда она будет рождена. Он почти поверил – и почти полюбил ее с первого взгляда. И не мог он объяснить им, что пока они оба переживали свои самые страшные кошмары, он искал их – и прожил бок о бок с Нерожденной целую вечность и одно краткое мгновение. В мире, где время имело свойство искажаться, это было возможным.

А потом все обратилось в прах и сон.

–Я так хотел, чтобы она была настоящей, – наконец, криво улыбнулся Лайе.

И спрятал лицо в ладонях.

====== Глава 4: Город страшных снов. Сгореть – не значит согреться ======

Жаль, что мы себя изжили – не сберегли, чем дорожили.

Ждать перемен мы так устали, сковав взамен сердца из стали.

Знали мы, что всё серьёзно, пытались жить, но слишком поздно.

Закрыв сердца броней металла, порвали нить – и нас не стало...

© Louna – Сердца из стали

Мы никогда друг друга не забудем,

Но никогда друг друга не вернем.

Счастье расплавилось на раскаленном блюде —

В толпе друг друга взглядом больше не найдем.

© Сказатель

«Давай уедем отсюда, будем кочевать из города в город? Обойдём весь мир», – вдруг говорит Дола.

От неожиданности Сольвейг поднимает голову с его груди.

«Разве не этим мы жили раньше?» – смеётся она.

«Мы с Ли – наемники. И всегда возвращались в Аль-Хисант. Ты же искала покровителей себе, жила с ними. Я не хочу больше никуда возвращаться, Сольвейг. Не желаю быть привязанным к одному месту», – отвечает ей нелюдь.

«А как же Лайе-Ласка? Вы же близнецы, Бес. Вы – неделимы», – спрашивает ведьма.

В ответ ее Бес лишь долго молчит.

«Он не позволит тебе уйти, Бес. Не со мной».

«Он скажет мне, что я обещал его защищать, – наконец, отвечает Дола и хмурится, – но как я могу защитить того, кто сильнее меня стократ?»

Сольвейг молча прижимается к груди иллирийца и слушает, как бьется его сильное и беспокойное сердце.

«Бес, – шепчет она. – Спасибо».

Ведьма улыбнулась этому короткому воспоминанию о разговоре, состоявшемся несколько дней назад.

Она не забудет, это будет то, что она унесёт с собой. Её память о Бесе.

Осторожно спустившись по лестнице, Сольвейг убедилась, что в харчевне никого нет, и тихо вышла через чёрный ход. Прикрыв за собой дверь, она сделала пару шагов вперёд и наткнулась на чью-то рослую фигуру. В темноте вспыхнули синими искрами глаза, и знакомый голос подозрительно мягко спросил:

– Далеко собралась?

Ведьма вздохнула.

– Не знала, что ты любишь бродить по ночам. А как же твой Порог, сновидец?

– До рассвета ещё есть время, – спокойно ответил Лайе. – Не увиливай от вопроса.