Текст книги "Темные дни, черные ночи (СИ)"

Автор книги: Anless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 69 страниц)

Она закрывает глаза, пытаясь справиться с жаром, что вдруг охватил голову. Но напрасно. Губы трясутся от злобы, глаза заполонила пелена, кровь стынет в жилах и она чувствует привычный для себя запах крови в ноздрях. Разворачивается на каблуках, бежит не глядя и… Она не помнит, что произошло. Не скажет, если ее спросят, как долго била проклятого пирата, царапая ему лицо и пиная ногами. Понятия не имеет, почему он не сопротивлялся, особенно, когда на красивом лице выступила кровь. Почти не осознала, как ее оттащила Свон, и как он покинул их жилище. Не сразу поняла, что била не дорогую мамочку, смотрящую на нее холодными глазами, а толкла ногами, молотила кулаками чужого мужчину, пирата, ныне опасного Темного за слова, сказанные не ей. Она немного пришла в себя лишь через час после произошедшего и только сейчас, наконец, перестала трястись, как в лихорадке. В руку вложена сигарета, которой она лихорадочно, глубоко затягивается, глаза, только теперь вновь обрёвшие способность более-менее четко видеть, сверлят часы, замершие на стрелке одиннадцати вечера, а горло терзает не понятная сухость, словно после перепоя, хотя сегодня она ничего не пила. И только теперь в ее голове перестали бить один за другим многочисленные маленькие молотки, которые все это время терзали затуманенное злобой сознание, особенно, когда она думала, что сражается с мамочкой. Эмма Свон сидит рядом молча, крутя в руках стакан воды, почти уже пустой, и сверлит глазами угол комнаты, будто бы там есть что-то интересное. Круэлла хочет спросить, почему она все еще общается со своими родственниками, почему не может быть с Киллианом более жесткой, указать ему на его место, но не решается, лишь поворачивает голову в ее сторону. - Потому что мы – семья, Круэлла – коротко отвечеает Темная, как будто научилась уже читать чужие мысли. Де Виль усмехнулась. Семья, да. Хреновый паззл, в котором не хватает парочки важных деталей. Семья. ========== Глава 27. Зависимость ========== Эта тоска когда-нибудь убьет его. Один, в пустом доме, даром, что Белль стучит посудой на кухне. Милая, славная Белль, которую он так любил все это время. Девушка, поцелуй с которой уничтожил стращное проклятье, столько лет терзающее город. Его жена. Его возлюбленная и любовница. Его друг, которая умела когда-то подавать ему в бою патроны. Та, что не видела в нем чудовище, разглядела в чудовище человека и полюбила его. Милая крошка Белль. Родная, любимая. Что с ней произошло? Он смотрит в ее глаза и видит там только холод. Стал чаще сбегать на могилу сына. Даже там теперь не так больно. Часами торчит в своей лавке, не потому, что много дел. Просто больше нечего делать. Идти домой в эту угнетающую пустоту – занятие, подобное пытке. Но он всякий раз идет, потому что привык. Потому что это его долг. Потому что у него нет другого выхода. Потому что они семья. Потому что – в это он уже не верит, но привычка – слишком сильное дело – они уже столько дерьма преодолели, что и с этим разберутся. Но он не может дальше отрицать, что теперь их отношения стали попросту чудовищными. Два одиночества, уставших друг от друга, рано или поздно срывают маски, и тогда становится не до смеха. Он допивает давно остывший кофе, ставя чашку на край стола. Плевать, что она может разбиться. То, что когда-то было символом их любви, умерло вместе с любовью. Этого нет, и если чашка будет не просто надтрестнута, но разбита – он не растроится. Погрустит о прошлом, возможно, подумает о том, что будущее вновь заволочено черной дымкой. Не более. Его пальцы озябли, он, конечно, подбросил дров в камин, но это плохо помогает. Холод атакует его, как враг – внезапно, целеустремленно, и явно пойдет до конца, стремясь сжить его со свету. Этот холод поселился на кончиках пальцев, терзает суставы, и лезет в голову, как черная мысль. Это холод ушедшего прошлого. Когда Белль появляется в столовой с тарелкой ароматных булочек в руках, он, конечно, улыбается – не жене, нет, а призраку их любви, что все еще летает по комнате, но возможности поймать его, кажется, больше нет. Только Белль не заслужила знать это, она слишком мила, слишком добра и слишком многое пережила из-за него. Он не может позволить себе поступить так с нею. Ее чистые, голубые глаза смотрят так доверчиво и открыто, что он не может не почувствовать свою вину за то, что так холоден с нею, что в душу его залезла и не отпускает ядовитая любовь к ядовитой женщине. Что сколько бы он не гнал эту любовь, она все равно не уходит, возвращается каждый раз с новыми силами и атакует все с большей яростью. Запах Круэллы, ее едкий вкус и аромат ее сигарет витают в воздухе, бесстыдная игра ее языка отпечаталась у него на зубах. Румпель помнит ее вкус, бесстыжий взгляд, которым она всякий раз при встрече пожирала его, невыносимо ядовитый аромат ее духов, и ледяное касание ее пальцев. Он погружается в нее, как в воду, заброшенный в свою боль с нею, и отданный на растерзание одиночеству, когда рядом Белль. Белль больше не согревает, не может приносить радость, и тепло его улыбки стало для него маяком – далеким и призрачным. Но ведь они актеры и нужно уметь играть свою роль. Хоть сотню раз на бис. Даже когда она смертельно осточертела. Поэтому Румпель встречает милую Белль с улыбкой, готовясь отведать стряпню, что она приготовила, и не сомневаясь – это вкусно. Только вот вкуса он больше не чувствует совсем. Белль прошла к столу и садится. Милая, милая девочка, всегда немного горбится, всегда держит руки на столе, в то время, как спина Де Виль напоминает идеально ровную, натянутую струну, она будто опасается, что если позволит себе расслабиться, получит удар по позвоночнику, она сидит так, словно удерживает на хребте кипяток, отчаянно пытается его удержать. Ведь он знает Круэллу до мелочей, знает, как самого себя, и ему вовсе не надо вспоминать о том, какая она, чтобы представить ее сидящей подле него теперь. Руки ее, тонкие, как ветви деревьев, всегда на коленях, он почти никогда не видел острых, торчащих локтей, потому что она считает это не приличным – такая бунтарка подвергает себя дурацким правилам этикета, а все материно воспитание. Румпелю стоит огромных усилий, чтобы понять, что перед ним не Круэлла, а его жена, Белль, и что это именно Белль смотрит на него с той отчаянной мольбой во взгляде, которая просит не просто о нежности, но о любви – о том, чего он, кажется, дать ей уже не способен. Потому что он слишком устал от этого. Пришлось совершить над собою титанические усилия, чтобы напомнить себе, что его дорогая, милая, нежная Белль такого не заслужила, Поэтому он только улыбается ей, смотря на нее теперь не с мужской, не с супружеской, а почти с отеческой нежностью. Конечно, она приготовила вкусный ужин, конечно, пирожки и пончики в ее исполнении все так же вкусны, как и всегда, и чего бы он не отдал, чтобы и в их отношения вернулось прежнее тепло. Он заставляет себя есть, а во рту, вместо сладости булочек – едкий дым сигарет Круэллы. Он пьет чай с лимоном, а мечтает о крепком кофе, на кухне, рядом с Де Виль. Круэлла везде. Круэлла повсюду, и лай собак вызывает дикое желание поскорее заткнуть уши и забыть обо всем на свете. Белль смотрит на него с сочувствием, в другой раз он бы взорвался, ведь так уже было однажды, в ту пору, когда она была только его служанкой, но теперь ему хочется не просто эмоционально отреагировать – убить ее. Такой жалости в ее глазах сейчас он простить не может. Она не любуется им, нет, она просто пожирает его сочувственным взглядом, как инвалида, которому осталось жить несколько часов, но он этого попросту не вытерпит. - Что? – настороженно спрашивает Румпель, ставя тарелку, с которой потянулся брать пончик, на прежнее место. Белль качает головой, мол, все в порядке, но он уже хорошо ее изучил, и знает этот чертов, чертов взгляд. Однако, скандалить попросту нет сил, от желания, от одной мысли о Круэлле, мучительно ноет в паху, он помнит, какая она податливая, когда ее трахаешь, и как едва не сошел с ума от удовольствия, когда ее длинные, костлявые пальцы в кровь царапали его спину. - Ты совсем ничего не вспомнила, Белль? – с надеждой спрашивает он, прекрасно понимая, что надежды нет никакой. Круэлла сделала страшную вещь – лишила его жену истории. Обезличила ее. Ему бы возненавидеть Круэллу, но он не может. Он готов петь ей дифирамбы за такой поступок. Она больше никогда не может быть названа им маленькой глупой ведьмой. Она никогда такой не была, как бы Румпель не глумился, но теперь же он окончательно потерял всякое право так ее называть. Маленькие глупые ведьмы не проворачивают такие комбинации, тем более, если у них совсем нет магии. - Нет, прости – закусывает губы до крови Красавица. – Я очень пытаюсь, перечитала эту сказку в миллионный раз, но так ни к чему и не пришла. Я не знаю, кто я. - Я не понимаю, почему так происходит. Память должна со временем вернуться. Это же временное воздействие. - Но не возвращается – сконфужено заявляет Белль. – Ты говорил мне, что однажды я была Лейси. Вероятно, мне нужно быть благодарной за то, что мое худшее воплощение снова не вернулось при этом. Румпель молчит. Ему хочется ответить, что случись такое, омрачи их жизнь Лейси снова, они справятся вместе, как делали это всегда. Но он не может. Нет. Теперь он не уверен, что им еще хоть однажды, хоть раз в жизни удастся еще справиться хоть с чем-нибудь. Конечно, имея за плечами столько лет горького жизненного опыта, Румпель осознает, что это - конец. Но принять то, что больше он никогда не сможет быть рядом с девушкой, которую так сильно любил когда-то, что больше им никогда не быть вдвоем, слишком сильно. Мучительно. Невыносимо. И больно. Поэтому он делает все то, что делает. Как машина, на автомате, плохо соображая, что к чему, он ест ее еду, и ложится в постель с ней рядом, но стоит только ему закрыть глаза, приходит женщина в мехах и бриллиантах с ледяным взглядом и перекошенными красными губами, вечно ненавидящая, вечно презирающая всех на свете. Он не может отделаться ни от нее, ни от своих воспоминаний о ней, он любит ее, любил всю жизнь, бежал всегда, да так и не смог убежать – Круэлла Де Виль настигла его подобно смертоносному урагану. В котором он мечтает утонуть, раствориться, стереться в порошок. Красавица отказалась идти гулять. Его попытка провести хотя бы сносный вечер с супругой провалена вдрызг. Ну и ладно. Не очень-то было нужно. Белль уходит в свою комнату, наверняка сейчас углубиться в книги. Последнее время она читает круглосуточно, избегая разговаривать с ним. А ему и не нужно ничего другого. Медленно, нарочито неторопливо, Румпель выпивает остывший кофе, убирает тарелку с крошками булочек со стола, подходит к раковине и старательно трет посуду. Конечно же, у них есть посудомоечная машина, Румпель давно уже все устроил так, чтобы не обременять себя бытом, но сейчас ему нужна любая ручная работа. К посуде он бежит как когда-то давно бежал прядильщик к прялке. Он моет тарелки, а на его коже все еще следы Круэллиной любви и ее тонких острых пальцев. Он помнит все до мельчайших деталей, как она хватала его за запястья, как кусала его шею, там, где проходит сосуд, как будто всерьез решила его убить, ее гиений, нечеловеческий хохот, когда он грубо трахал ее на столе, звон разбитой бутылки шампанского, за несколько секунд до этого побывавшей у нее внутри, горький вкус ее слюны, перемешанной с въевшимся в нее сигаретным дымом, пожелтевшие от многолетнего курения, ровные ряды острых зубов, искусавших его в кровь, торчащие насторожено соски, которые он давил пальцами так, будто хотел их вырвать, нечеловеческую остроту коленей, которыми она раздвигала его ноги, лупила изо всех сил его в пах, когда он стал особенно груб. Он помнит все. Каждую мелочь, все до деталей. Ему никогда этого не забыть. Он оставляет недомытую посуду горой в умывальнике. Что-то с грохотом падает из его рук и разбивается – плевать. На улице разыгралась гроза и вот-вот начнется лютая буря – плевать. У него тонкая рубашка, а куртку и надо бы переодеться, потому что одной курткой не спастись от холода – плевать. Он выскакивает из дома, как чумной, так, будто сейчас здесь что-то взорвется, бежит к своей машине и заводит ее на полную скорость. Ехать, лететь к ней, быть с ней, не то задохнется от ощущения ее не присутствия, переломает пальцы от невозможности коснуться ее. В окне он видел бледное лицо Белль. Она следит за ним и, кажется, плачет. Плевать. Однажды, может быть, он сможет объяснить ей, почему убегает, и как стал зависимым, если она все спросит. Он знает песню. «Остерегайся Круэллы Де Виль» , поется в ней. Плевать. Он хочет Круэллу Де Виль. Он бредит этой чертовой, прокуренной алкоголичкой, этой безумной собачницей, этой мерзкой психопаткой. Он болен ею, как другие болеют СПИДом – тяжело, неизлечимо, смертельно. Дорога петляет, хоть пальцы почти въелись в руль. Он затягивается максимально глубоко дешевой папиросой, рискуя протаранить себе легкие, сжечь их дотла – плевать. Он едва не снес маленький ларек со всякой дрянью, в котором давно никто ничего не покупает, тормоза с визгом отправили его в другую сторону, в последнюю секунду все же успев сработать. Он только что чуть не погиб – плевать. Он погибнет, если немедленно не доберется до Круэллы и не сожмет хрупкую, костлявую фигуру в своих ладонях. На дворе уже далеко за полночь, весь город спит, а он барабанит в дверь огромного дома, отточенного белым мрамором, как сумасшедший, бьет кулаками, руками и ногами, терзает дверной звонок и стучит тростью, которую зачем-то (не помнит, зачем) взял сегодня с собой. Его услышат и наверняка станут ненавидеть еще больше, попробуют оттащить в полицейский участок, расскажут Белль, где он шляется. Плевать. Дверь с грохотом открылась, он едва удержался на ногах, боясь от нее отлететь. - Да что за хрень? На пороге возникла Круэлла, как всегда пьяная, как чип, и злая, как черт. - Голд, дорогой, хрен его знает, для чего ты сюда приперся и бушуешь, но Св… Заткнись, чертова породистая сука, сейчас не до разговоров с тобой. Он прижимает ее к себе так, что слышит, как опасно хрустнули ее кости, и накрывает ее губы поцелуем, вгрызаясь в ее язык зубами, что она только хрипло визжит от боли. Втянув ее за волосы в комнату, Голд на миг отрывается от этих ядовитых губ, чтобы сказать о том, что и так очевидно: - Я хочу тебя! Ей не надо повторять дважды, она запрыгивает к нему на руки, стаскивая пиджак, и, крепко обхватив его ногами, свободной рукой расстегивает ширинку брюк, она больно тащит его за волосы, пока он царапает ей спину руками. У них нет времени и сил добираться до кровати, поэтому выбор пал на диван, кожаный диван, на котором так любит сидеть Эмма Свон. Голд почти повержен, Круэлла сидит на нем сверху, облизывая языком шею и покушаясь на вены острыми, прокуренными зубами. Он срывает с нее платье, кажется, оно безнадежно испорчено, потянув за лямки, стаскивает лифчик. Крючки не поддаются, Голд рычит, проклиная все на свете, и потом просто рвет бюстгальтер прямо на любовнице. Маленькие петельки со стоном умирают, Круэлла остается в одних трусах, да ладно, эту прозрачную тряпочку даже трусами назвать нельзя, ее пальцы пробираются в его межножье и по-хозяйски шарят там, нападая, возбуждая, так, что ему остается только нервно глотать слюну. До неприличия широко разведенные ноги Круэллы охватывают его бедра, когда он лишает ее последнего элемента одежды, и тут же, без прелюдий, входит в нее. Круэлла издает то ли стон, то ли крик, по ней никогда не поймешь и вонзает зубы в его шею так, что он завизжал, как поросенок. - Проклятая мразь! – вырывается из его уст ругательство, он сжимает в руках ее ягодицы, и бьет по ним, когда Круэлла начинает двигаться быстрее. Она наверняка отличная наездница и может управиться даже с самой необузданной лошадью, Голд помнит, Круэлла всегда любила лошадей. Но себя обуздать он так просто не даст. Он только и ждет, когда же Круэлла потеряет бдительность, хоть на миг, и вот уже пальцы, что железными путами сжали его горло, разжимаются, когда из глотки ее вырывается сладкий, одобрительный стон. Она не видит, что он намерен совершить сейчас, как всегда в минуту наслаждения, глаза ее закрыты (он помнит,что целовалась Круэлла тоже только с закрытыми глазами), а рот открыт, выпуская стон за стоном. Как и недавно, в их первый раз, он кусает острые, торчащие насторожено соски, и она одобрительно взвизгивает – о, теперь пришел черед ей наслаждаться.