Текст книги "Темные дни, черные ночи (СИ)"

Автор книги: Anless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 69 страниц)

- Доброй ночи, Мадлен – коротко приветствует он ее. Забавно. По сути, эта женщина – его теща, и он не может сказать, что уж очень рад этому факту. Она все еще с явным недоверием смотрит на него, принимаясь затем осматривать себя. Не веря в то, что с нею происходит, трогает одежду, касается лица. Румпель не мешает. Ей нужно это время, несколько минут, чтобы справится с шоком внезапного воскрешения. - Я жива? – недоверчиво спрашивает она, близоруко щурясь. - В какой-то мере. - Как это? Так я жива, или мертва? - Я, скажем так, оживил вас на время. С наступлением новолуния вы снова отправитесь туда, откуда пришли, Мадлен. Она явно не понимает, впрочем, вероятно, приняла решение разобраться со всем позже. Потому просто бросает ему в лицо, не подходя ни на шаг ближе, застыв, как статуя: - Кто вы? - Меня зовут мистер Голд, Мадлен. - И как вы это сделали? Оживили меня? И снова он угадывает в этом Круэллу. Тысяча вопросов, как пули, вылетают из ее уст, когда ей что-то непонятно. И тот же своевольный, высокомерный взгляд, гордо заявляющий, что уж она точно все знает сама, это все вокруг – чертовы идиоты. Усмехнувшись, Румпель уклончиво отвечает, надеясь, что она больше не станет задавать ему лишних вопросов: - Я неплохо владею Темной магией, Мадлен. Лучше вам на себе это не проверять. Она фыркнула, бросив на него презрительный взгляд. Голда и это не удивило – Круэлла всегда была довольно равнодушна к магии, хотя и выросла в волшебном месте, да и сама была одарена уникальным подарком. Сходства с Де Виль-старшей становилось больше с каждой секундой. Голд начинал понимать порой сквозящую ненависть во взгляде Круэллы к самой себе. - Что вам нужно от меня? - Дело важное, нам лучше не обсуждать это здесь. - Конечно же – холодно улыбается собеседница. – Не будь это дело столь важным, вы бы вряд ли помогли мне пусть и на время, но восстать из мертвых. Голд справедливо расценил это как ее согласие. Щелкнув пальцем, он переносит их в свою вотчину – антикварную лавку. От его проникновенного взгляда не укрылось то, что она с особым интересом рассматривает вещи, напоминающие ей эпоху ее молодости. Улыбнувшись, Румпель берет стул, показывая ей, чтобы присаживалась, и сам садится напротив. - Итак, - властным, не допускающим возражения тоном, произносит она, - говорите. Манера этой женщины держаться не может не нравится. В ней есть нечто величественное, отрицать это невозможно. Вместе с тем, есть и много деспотичного, особенно в ледяном взгляде. Румпелю теперь открылось новое понимание – природа ненависти Круэллы к тому беспощадному деспотизму и черствости, что исходила от Мадлен. Он наливает вина, взглядом приглашая ее. Она соглашается и вскоре так же получает бокал. Цвет ее губной помады такой же кровавый, как и вино. Спокойно, Румпельштильцхен начинает объяснять, зачем она так сильно ему понадобилась. - Итак, леди Де Виль. Я живу с вашей дочерью. И вы здесь ради нее. Надеюсь, вы не откажете мне в маленькой услуге. Мадлен долго смотрит на него, затаив дыхание. Холодный взгляд ее глаз становится и вовсе обледеняющим, впрочем, отчаянье в голосе, выдает истинные чувства. - Круэлла. Что с ней? Что с Круэллой? Хороший вопрос, на который он и сам бы хотел знать ответ. Отчаявшаяся, хоть и не признает этого. Несчастная, хоть всячески это отрицает. Барахтающаяся в море ненависти за свою Тьму, и упорно борющаяся за право быть собой со всем миром. Одинокая, потому что выбрала Тьму. Она думала, что будет весело, но иногда (он точно знает) ей хочется орать, вопить от боли. Пригубив вина, Румпель спокойно отвечает: - Мы с вами оба знаем, Мадлен, что она больна. Очень тяжело больна. Излечить ее уже нельзя, но можно облегчить ее боль. Вы здесь, потому что я хочу, чтобы вы сказали, что всегда ее любили. Чтобы она слышала это. Вы здесь, потому что считаю, что вам нужно поговорить. - Она… не заслужила слов любви – поджав губы, отрезает властная дама, тем не менее, вцепившись пальцами в бокал вина. – Вы бы простили, если бы сначала она отобрала у вас все дорогое, а потом убила бы вас? - Самое дорогое… - вздыхает Голд, ставя бокал на стол. – Вы допустили большую ошибку. Разве мужья были для вас дороже, чем Круэлла? Разве мужчина может быть дороже дочери? Де Виль старшая отворачивается. Они молчат минуту, другую, десять, двадцать. Полчаса молчания, спокойного потягивания вина с его стороны и напряженного покусывания губ – с ее. Наконец, теребя ткань платья, все еще не смотря на него, она начинает снова: - Она с рождения была девочкой трудной. Я не знала, что с ней делать. Мы с ее отцом допустили самую страшную ошибку: думали, она перерастет. Все надеялись на это. Я закрывала глаза на то, что она с легкостью ломала шеи птенцам и делала вид, что не понимаю, будто щенки подохли от крысиного яда, подброшенного им в еду. Мой муж игнорировал ее взгляд, когда испытывал неудачно лекарства на крысах и они умирали, корчась в предсмертных судорогах. В попытках ее перевоспитать я перепробовала все. Потом я решила ее контролировать. Заперев ее, я, с одной стороны, пыталась защитить мир от Круэллы, с другой – Круэллу от мира. Ведь в нем каждый шаг – это соблазн для нее. Впервые за все это время, Мадлен посмотрела на Темного, и даже черствое сердце Голда не выдержав, кольнуло от этого взгляда, в котором было так много невысказанной боли. Мадлен трагично заломила руки. Она, как и подобало, держалась величественно, не сдавалась, но он видел – она сломлена. Извечная боль преследовала и мать, и дочь: почему они не были любимы друг другом? Из ее груди вырвался полный отчаяния вздох. - Что скрывать, выходя замуж еще дважды, я знала, понимала, что Круэлла у меня все отнимет. Она не умеет отдавать, совсем не может этого. Надежды на то, что она переборет это, остановится, не было совсем никакой. И да, внутри я думала: пусть лучше убьет отчимов, чтобы я не смогла сдать ее полиции, чем кого-нибудь постороннего… Я боялась выпускать ее из дому. Мне все время казалось: если я ее выпущу – она кого-нибудь на тот свет отправит. Я не могла этого себе позволить. Я боялась, что ее у меня отнимут, я знала, что этот мир сломает ее окончательно. Найдя ее единственную слабость, я пыталась ее контролировать. Уже даже не исправить. Потому что знала, что это бесполезно. Она прерывисто вздыхает, выпуская из груди гортанный стон, качая головой с бесконечной горечью: - Она была такой прекрасной. И такой ядовитой. Она – как цветок-убийца. Я не понимала, чем заслужила такую дочь, и не знала, как мне подступиться к ней. Каждый день, смотря на нее, я хотела показать ей мою любовь. Но ведь она никогда не понимала, что это такое. Никогда. Наконец, Мадлен смотрит на Голда, будто вспомнив только что, что она не одна здесь. - Я бы могла предупредить вас, как того глупого хроникера, влюбившегося в нее по уши однажды, чтобы вы немедленно бежали от нее как можно дальше. Но, вижу, что вы ее любите. А значит, вы намного ее хуже. Она не плачет, но в глазах ее видны слезы. Румпель не смотрит на нее, только изучает бокал вина, будто видит его впервые в жизни. Посчитав своим долгом рассказать запутавшейся матери о том, что происходило уже после ее смерти, он коротко излагает: - Она не убила Айзека, как вы опасались. Потому что он лишил ее возможности убивать. Но она украла его душу. Когда я виделся с ним, это был самодовольный болван, по-прежнему влюбленный в Круэллу, как глупый щенок. Он сказал мне: «Я благодарен ей. Она была по-своему добра ко мне. Сделала меня тем, кто я есть». Он прикусил губу. - Вы должны помочь ей, Мадлен. Скажите ей то же, что мне сейчас. Она должна отпустить вас от себя. Круэлла – действительно великая злодейка, в ней столько Тьмы, что можно утонуть. Но она, увы, теряет себя. И я не могу спокойно смотреть на это. Помогите ей двигаться дальше, если вам так важно помочь ей по-настоящему. И вы больше никогда друг друга не побеспокоите. Мадлен внимательно смотрит на него. От ее тяжелого взгляда даже старого могущественного Темного пробрало до дрожи. Покачав головой, она спрашивает: - Зачем вы все это делаете, Голд? Зачем вам это нужно? Он лишь секунду смотрит в окно на рассеивающиеся уже сумерки, а затем – прямо на нее, в глаза. - Очень легко ненавидеть психопатку, Мадлен. Но гораздо тяжелее ее любить. Кому как не вам знать об этом, верно? Они сидят и молчат некоторое время. Затем, леди Де Виль встает, оправляя платье и поправив шляпку, быстро надевая перчатки. И решительно кивает, показывая, что готова идти с ним. Было бы крайне неосмотрительно ходить по городу с той, кого все давно считают мертвой и кто по сути таковой и является. Даже для такого города как Сторибрук, это было бы слишком. Потому Голд использует магию снова, одним движением руки перенося их обоих в свой дом. Мадлен не теряется, она тут же отправляется в сторону спальни, тихо, на цыпочках. Открыв дверь, осторожно заглядывает вовнутрь, каким-то больным, словно бы остановившимся взглядом смотря на спящую Круэллу. Если бы художник решил написать картину о страданиях, она бы выглядела так, как сейчас Де Виль-старшая, казалось, забывшая, как дышать. Она буквально прикована к дочери взглядом и Голд не спешит ее останавливать, только придерживая за руку, чтобы не вздумала идти в спальню. Круэлла, как он видит, переворачивается на левый бок, подмяв под себя его подушку. Еще несколько минут и она может проснуться, разбуженная ощущением постороннего взгляда. Спит она очень чутко и такие вещи давно бы почувствовала, если бы не очередная мучительная ночь позади, изучавшая ее до основания. Голд осторожно берет гостью за руку, показывая, что пора уходить. Мадлен стремительно исчезает вслед за ним на кухне, до последнего оглядываясь в сторону двери спальни, где спит дочь. Он уже поставил чайник и, налив Мадлен чаю, садится за стол. Немой вопрос понят им мгновенно. - Автор пролил на Круэллу чернила, когда она попыталась его убить. Он хотел отнять их, но случайно вылил. С тех пор она такая, какой вы ее только что видели. Впрочем, мне плевать. Я не знал ее другой и всегда любил такой, какая она сейчас. Я люблю ее Тьму, Мадлен. Все остальное для меня не важно. И мне нужно ей помочь. Ее дни темны и беспросветны, а ночи черные, как бездонная мгла. И я тоже тону в этой мгле. - Да, - кусая губы, горько кивает гостья, - и мои дни и ночи всегда были такими, с тех пор, как эта безумная, несчастная девочка родилась. Мы хотим радости от наших детей, когда приводит их в мир, но не всегда ее получаем. - Жизнь складывается по-разному, Мадлен. Иногда, чем больше мы боремся за наших детей, тем сильнее приближаемся к пропасти. И я тоже испытал это. Отпив чаю и заметив, что она тоже стала пить, он спрашивает – задает тот вопрос, что интересовал его всегда более всего на свете, пожалуй: - Кто дал ей такое необычное имя, Мадлен? В нем есть жестокость и мне не понятны ваши страдания по поводу ее испорченности в таком случае. - Отец – следует ответ. – Он всегда любил необычные имена. У них в семье это было модно. Его мать звали Эридой, а бабку Валькирией. Впрочем, это единственное, что в них было жестокого. Имя. В целом, это была семья аристократов, прекрасные люди с доброй душой. Мы думали, что с Круэллой будет так же – но не сложилось. - Ясно. - Давно у нее эти приступы? - Несколько недель. Она говорила, вы поили ее ромашковым чаем. Я пробовал. Естественно сейчас он уже не помогает. Она засыпает только под утро, а целую ночь царапает простынь и кричит. Порой до истерики. Это стало невыносимым. - Я не уверена, что смогу помочь, Голд. Не знаю, можно ли вообще что-то сделать. Не поздно ли это? Мне нужно было лечить ее психику с самого начала, возможно, тогда ничего бы не было такого. Ничего бы не случилось. Но сначала, как я уже говорила, мы с мужем были полны надежд, что эти причуды пройдут, что она перерастет, что все это – лишь глупые детские игры. А потом… - она закусила губу, на этот раз до крови, - я знала, что нельзя отдавать ее врачам. Они бы отняли ее у меня и залечили бы до смерти. - Поздно менять прошлое, Мадлен – спокойно возражает Голд. – Но можно попытаться изменить будущее. Резкие, как всегда, немного рванные шаги Круэллы в коридоре, заставляют их обоих замолчать. Голд встает, чтобы встретить ее, Мадлен замирает, сжав ложку в руках железными тисками пальцев и гипнотизируя дверь. - Ох, дорогой, ну где ты, черт возьми ходишь? Я проснулась и чувствую жажду, которую нужно немедленно утолить – она с ходу впивается в его губы в своей обычной грубой флиртующей манере – совсем не леди, какой бы хотела видеть ее мать. Румпель осторожно отстраняет ее от себя спустя мгновение, мягко произнеся: - Круэлла, у нас гости сегодня. И делает шаг назад, пропуская младшую Де Виль на кухню. Мадлен слишком резко, выдав свое волнение, поднимается, буквально подхватывается со своего места, приковывая вновь взгляд на дочери… …которая вот уже несколько мгновений стоит, замерев в нескольких шагах от стола и скрежещет зубами от безумной злобы, охватившей ее в миг : - Ты? Какого черта ты здесь делаешь,.. – наконец, срывается с ее уст, венчаемое вопрос, венчаемый особо ядовитым, брошенным словно плевок в лицо – дорогая мамочка? ========== Глава 64. Мама, довольно. ========== Холодная сталь глаз прожигает насквозь. Круэлла Де Виль не была бы собой, не умей она по-настоящему ненавидеть. Она сидит, демонстративно-показательно расправив плечи (о, конечно же, ей никогда не забыть, как мать била за сутулость по этим самым плечам), и, глубоко затягиваясь, курит в потолок. Наблюдать за Мадлен, вцепившейся в стол и боящейся поднять взгляд, дабы встретится с холодной прожигающей насквозь сталью ее глаз, оргазмически приятно. Мадлен приползла сюда без своего извечного триумфа, горечь которого ее дорогая доченька чувствовала ожогами боли под кожей долгие годы своей юности взаперти, нет. Теперь это – неудачница, заблудшая душа, горящая в аду и наверняка, кричащая так, что даже Дьявол ей сочувствует. Она сидит на самом краюшке стула, боясь посмотреть Круэлле в глаза, зная, что утонет в этом взгляде, и кусает губы до крови. Нетронутый почти кофе давно остыл, раннее утро сменилось приливом солнца, а они все так же сидят втроем на кухне вот уже несколько часов и молчат. Румпельштильцхен. Круэлла переводит взгляд с изучения матери, которая, кажется, постарела и подурнела, на него. Темный здесь с того самого момента, как она вошла в кухню, не покидал их ни на миг. Изредка вставляет пару ничего не значащих слов, обменивается с ее матерью парой ничего не значащих фраз, сказанных из чистой вежливости, исподлобья наблюдает за нею, Круэллой Де Виль, вероятно, ожидая, когда же грянет гром. Грома не будет, зря надеется. Мать изломала пальцы и искусала губы, ее шумное, больное дыхание вырывается нестройным рядом из груди, Темный осторожно бросает один за другим взгляд на Круэллу, полный иллюзий того, что все контролирует. Бедный Голд, он так и не понял за столько лет, что ей удается то, что не дано никому - обыграть его. И что она всегда, или практически всегда, его обыгрывает. Она его ненавидит. Даже жгучая любовь, какую испытывает долгие годы, не мешает этой ненависти рассветать, подниматься в груди, в душе и сердце. Она его до смерти, люто, до колик в животе ненавидит. Первым порывом было орать, колотить его в грудь, исцарапать ему лицо, разорвать на части, искусать, испепелить взглядом, превратить в кучу пепла, когда увидела стоящую на пороге их дома мать. Саму Мадлен же просто хотелось проклинать – неустанно, снова и снова повторяя проклятья, как мантру. Руки дрожали, она даже не пыталась скрыть этого, когда держала нож, намазывая сэндвич ореховой пастой. Первым желанием было протаранить эти два тела – живое и мертвое, воскресшее на несколько часов, чтобы прийти к ней за прощением, за искуплением, все до единого патрона растратить на них, а потом любоваться результатами своей работы, не выносить трупы, пока они не начнут гнить и пока смрадный запах не станет слышан в мэрии Сторибрука. Но Круэлла не была бы собой, доверяй она первым порывам. О нет, дорогая, ЛЮБИМАЯ мамочка если и научила ее по-настоящему чему-то хорошему, так это ждать. Затаившись, выжидать своего часа, самого удобного момента для того, чтобы нанести удар. Чердак, где она томилась долгие годы, был лучшей тренировкой ее способности терпеть и в конце концов, она стала у Де Виль-младшей сродни таланту. Видимо, ни Голд, ни драгоценная Мадлен так этого и не поняли, раз одна еще не изъявила желания удалиться, а второй не решил сопроводить ее туда, откуда привел.