Текст книги "Темные дни, черные ночи (СИ)"

Автор книги: Anless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 69 страниц)

… Обжигающе-холодная сталь глаз испепеляет обоих, двоих одиноких безумцев, пригревшихся на этой кухне. Глупцы. Ее безумие затмит любого, но, кажется, придется и это объяснять на практике, снова и снова. Глупые, глупые люди. Она погружается в сладостные мысли финальной битвы, как иные ныряют в морские волны, тонет в них, словно в море, как вдруг… Легчайшее прикосновение к коже заставляет ее вздрогнуть и опомниться. Ну да. Они в доме Темного, на кухне, пьют кофе. Действительно. Ей не приснилось. Она смотрит на руку, что осторожно трогает ее ладонь – смотрит странным, потерянным, казалось бы, пустым взглядом, будто бы не понимает, что происходит, чего от нее хотят. А может, правда, не понимает. Одно ей известно точно – в этот момент, когда мать дотронулась до ее ладони и та мгновенно дернулась, готовая сжаться в кулак, но остановленная в последнюю секунду усилием воли, она вся превратилась в сонм запахов, ощущений и звуков. Она теперь – как сторожевой пес, охраняющий свои владения, как хищник, готовящийся к прыжку, чтобы растерзать намеченную, еще пока не заметившую его жертву. Как маленький ребенок, из последних сил отчаянно старающийся не заплакать, когда ему больно и страшно. Круэлла Де Виль разучилась даже дышать. Взгляд матери поразительно жизненный для трупа и – о, как предсказуемо! – все еще вселяет в Круэллу почти что животный ужас. Эти ледяные голубые глаза, почти совсем как у нее, заставляют сердце Круэллы, и без того барахтающееся во Тьме, преисполнится новой порцией ненависти. Ненависть разливается в крови, выражаясь стуком в висках, почти огненной болью в мозгу, приливом месячных, которые не дают покоя уже почти неделю. Ненависть выделяется ядом с каждым дыханием, попадая матери на лицо и на щеки, заползая ей в рот. Мадлен приоткрывает губы, едва удерживая стон, и звук ее голоса бьет Круэллу током, разъедает мозг где-то под коркой, изнутри. - Прости меня, Круэлла. Прости, девочка. Пять слов, только пять. Растянувшиеся во времени как пятьсот, и бьющие искрой, как целых пять тысяч. Пять слов, которых Круэлла (если быть честной) никогда не ждала. Пять чертовых слов, которые заставляют ее оцепенеть, плохо понимая, но явно предчувствуя, что будет дальше. Исповедь? Хотела бы она услышать материнскую исповедь? Нет, вряд ли. Бога в душе Круэллы никогда не было, а Дьяволом была она сама. Так к чему длинные проповеди и красивые фразы, коль уж они просто не найдут места в ее душе? Унижения? Хотела ли она хоть однажды увидеть, как мать унижается, становится перед нею на колени, возможно, кричит? Она это видела, с нескрываемой радостью, с каким-то почти оргазмическим чувством, сводящем живот в тугой комок, наблюдала за тем, как Мадлен умирает. Это было верхом ее унижения, остального Круэлле было не нужно. И все же – она дарит ей один единственный, короткий, но абсолютно целенаправленный взгляд – глаза в глаза. И даже ладонь остается под материнской ладонью, хоть и сжатая в кулак, не спешит вырываться из тягостного плена. - Все, что я когда-либо делала – из стремления защитить тебя. Все, что я когда-либо совершала, я совершала из-за любви к тебе, – выдыхает мать единым порывом, и горько качает головой: - жаль, что ты никогда не понимала, что такое любовь. Круэлла молчит. Не потому, что не знает, что ответить. Слова, бурным потоком готовые излиться из нее, комом застревают где-то в глотке, скрежещут нёбо, ангинным налетом остаются на языке. Мать тянет к ней руки, неуклюже обнимая худую спину, поглаживая сутулые плечи, пока длинные тонкие пальцы, даже после смерти до одури воняющие собаками и сигаретами, заползают в ее волосы, блуждая там, как в лесу. Объятие, слишком короткое для первого за всю жизнь Круэллы, и слишком долгое для их больных отношений, заканчивается, мать снова погружается в себя, отрешенно глядя в окно, и, может быть, считая минуты до отбытия в логово смерти, обратно. Круэлла тянется пальцами к лицу Мадлен, оставляет отпечатки на щеках, подобно матери, вползает в ее волосы, собранные тугим, толстым узлом на затылке, сосредоточенно ласкает острые скулы, трогает шею, раскатывая под пальцами родинки. Пробует мать на вкус, осторожно припав губами к самому краю губ, гладит ладони, замершие на полпути к новым объятиям, а затем, пока Мадлен еще не успела ничего сделать в ответ, прижимаются ко лбу, неуклюже лаская и его. Открыв глаза, Мадлен ловит удивленный, почти неземной взгляд дочери, изображая бледное подобие улыбки на губах – видимо, все, на что сейчас способна, - и, всхлипнув тягостным вздохом, в котором одновременно слышится и радость освобождения, шепчет по слогам: - Кру-эл-ла. Моя дорогая девочка. Она встает, потянув мать за собой с какой-то блаженной почти ангельской улыбкой шепча: - Пойдем, мамочка. Я хочу показать тебе город. Я хочу показать тебе мир, в котором живу. - Да, да! – оживленно, горячо шепчет мать, размякшая от неожиданной ласки, и Круэлла останавливает Темного, качая головой: - Нет, я сама. Мы с мамочкой справимся. Правда, мама? Заискивающий взгляд снова ищет глаз матери и ответом служит снова жаркое, счастливое: «Да, Круэлла. Да, моя девочка, конечно!» Она уводит мать из этого дома, подальше от Румпеля, ото всех, лаской выманивает ее на улицу, идя чуть впереди, буквально на полшага, и ни на миг не выпуская пальцы Мадлен из своих. Ощущение взгляда Темного, смотрящего им вслед, подстегивает прижаться к матери еще сильнее, стать с ней еще ближе – почти единым целым. Она открывает дверь «Зиммера», приглашая мать присоединиться, и протестующе качает головой, не переставая улыбаться, как самый счастливый человек в мире: - Нет-нет, мамочка, будь со мной рядом. Пожалуйста. Ты же мне не откажешь? – ангельский взгляд и легчайший взмах ресницами не дает шанса отказаться и Мадлен возвращает улыбку, снова и снова повторяя: - Хорошо, доченька. Она включает магнитолу и звуки джаза наполняют салон, волнами бьются в динамиках, услаждая слух. Одна рука положена на руль, другая все еще держит руку матери, перебирает пальцами пальцы на материнских коленях. Мадлен не протестует, наоборот, возвращает ласку, без отрыва смотря на свою Круэллу, на свою дорогую девочку, сквозь пелену стоящих в глазах слез пытаясь вобрать в себя и запомнить каждую ее черточку. - Я люблю джаз, мама, а ты? – почти весело, практически счастливо, щебечет Круэлла, целеустремленно смотря в окно и – краешком глаз – наблюдая за матерью в зеркале. Мать кивает. - Да, дорогая, я тоже. Мадлен плевать, куда они едут, она смотрит не в окно, а на Круэллу, затаив дыхание и, кажется, вообще разучившись дышать, оставляя позади этот город, и даже все годы их совместной жизни и друг с другом борьбы. Она смотрит на Круэллу, смотрит, как влюбленный на свою невесту, как коллекционер на вожделенную картину, как мать на любимое дитя. Как мать на ЛЮБИМОЕ дитя. Да. Круэлла останавливается. - Приехали, мамочка. Выходи. Сейчас Мадлен, наконец, адресует взгляд вперед, хмурясь от того, что видит. Обрыв, за которым только огромная пропасть, напоминающая черную пасть свирепого пса, больше ничего. - Зачем мы здесь, Круэлла? – спрашивает она, отчаянно пытаясь подавить в голосе нотки неприятия собственного ребенка, и разрастающегося в один миг панического страха, и отчаянной, мучительной материнской любви. - Я люблю здесь быть, мама. Это место помогает мне думать. Круэлла выходит из машины, мать следом. Мрачный пейзаж подкреплен надвигающимся дождем. Мать смотрит на нее, как смотрела всю дорогу и еще несколько секунд назад. Улыбаясь, Круэлла подходит к матери, распахнув руки, словно Иисус на кресте, сияя чистыми, почти что ангельскими глазами, в которых – внезапно – откуда-то появилось столько удивительных чувств. Столько любви. - Иди ко мне, мамочка, обними меня. Обними же, дорогая – даря одну ослепительно-сиящую улыбку за другой, говорит Круэлла. – А еще лучше – иди ко мне, мамочка. Я хочу тебя обнять. Закусив губу до крови, Мадлен делает один шаг, затем второй, третий. Над ними – обрыв и пропасть, черная, как пасть самого свирепого пса, за ними – годы бесконечной боли и удивительной, мучительной любви. Мать делает последний шаг, утопая в объятьях дочери, пропахших джином и сигаретами, а еще – собаками и болью. Медленно-медленно, словно в вальсе, Круэлла прижимается к ней, подносит лицо к уху и, посмотрев на нее почти младенческим невинным взглядом, шепчет: - Мама, не плачь, это только синица. Мамочка, больно! Бьешь по рукам из-за глупенькой птицы, Мама, довольно. Круэлле семь и только что она свернула синичке, прилетевшей в кормушку, шею, а теперь перебирает пальцами оперение Мать смотрит на нее, кусая губы, расширенными от ужаса, боли и невыносимой любви, глазами, удивительно ясным взглядом. Круэлла держит ее за плечи, гладит спину, не выпуская из объятий ни на миг. Что же твой взгляд, потемневший, тоскливый, Жалит как будто? Я никогда не бывала счастливей Этой минуты. птичка испускает последнее дыхание, а шестилетняя девочка, держащая ее в своих цепких руках, звонко, заливчато смеется, искрящимся от счастья взглядом смотря на мир – и на Мадлен . Мать крепко, судорожно сжимает все еще протянутую ей руку, напрасно пытаясь оттащить несчастную, потерявшуюся в собственной Тьме, Круэллу от пропасти. Голос Круэллы становится зычнее, но и – холодней. Пальцы слабеют в плену пальцев Мадлен, а мимолетное касание к ее щеке, на которой, кажется, застыла слеза, слишком короткое, чтобы успеть его задержать. Как появляется к боли влеченье? Птицу сжимаю. Ты говорила, что я исключенье - Я это знаю. Круэлле три года и слова о том, что она особенная, ее дорогая, любимая, особенная, драгоценная девочка, она слышит от матери чаще, чем собственное имя Зубы Круэллы сцепились в замок, она качает головой, силясь отогнать какое-то видение и закрывает глаза – лишь на короткое мгновенье, а потом снова читает, отчеканивая каждую строчку. В зер­кале мутном - прическою-кляксой Светлые волны. Мама, уйми же собак! Я не плакса - Плачу невольно. синица захоронена отцом в саду, а Круэлла заливается слезами горя и разочарования, потому что ей не дали наиграться трупом, крича матери под угрожающее рычание собак о том, как сильно ее ненавидит По лицу пробегает злая, триумфальная ухмылка, которой бы сам Дьявол позавидовал. Холодная сталь взгляда режет без ножа. Знаю, ты слушаешь, стоя под дверью - Долгие годы... Ты опаса­ешься дочери-зверя Злобной породы. Круэлле пятнадцать и мать гонит соседского парнишку, осмелившегося пригласить красивую дочку Де Вилей на свидание, приказав далматинцам напасть, и заслужив тем самым окончательное почетное звание чокнутой Мадлен хочет смахнуть накатившуюся вдруг слезу с лица дочери, но та лишь качает головой, уклоняясь. В голосе замерзли миллиарды льдинок, в глазах – жестокий приговор. Знаешь прекрасно - чердачные стены Осточертели. Бьемся в молчании за перемены - Дни и недели. Круэлле семнадцать и попытка ослабить режим закончилась смертью третьего мужа Острые плечи младшей Де Виль взлетают в изумлении, нервно дернувшись от легчайшего касания пальцев Мадлен. Губы дрожат в больной, но все той же победной улыбке. Как тебе нравится прятать средь кружев Главную тайну? Я, твоя де­вочка, демона хуже, Хуже Нагайны. Круэлле семнадцать и мать рубает ее любимые цветы, получая в ответ немое, но слишком красноречивое проклятье. Соседи знают, что у всех мужей леди Де Виль случился сердечный приступ, а сама известная дрессировщица – бессердечная дрянь Одна рука Круэллы ложится матери на шею, поглаживая кожу и продолжая раскатывать в пальцах родинки, пока вторая привычно упирается в бок. Ты окружала тюремной заботой - Тьма разгоралась. Все это время я в жажде свободы Сил набиралась... Круэлле восемнадцать и она только что изрезала себе пальцы, и отчаянно кричит, чтобы ее отпустили танцевать в клуб «Мюррей» Ледяной, смертельной хваткой пальцы Круэллы сжимают горло матери. Мадлен задыхается, удивительно реально чувствуя удушье, выпучив глаза, но все еще не отрывается от дочери взглядом, полным отчаянной боли и мучительной любви. Приблизив лицо к уху матери снова, Круэлла продолжает: Мамочка, тише, кричать не поможет, Псы подневольны. Мать и не думает кричать, лишь хочет посильнее обнять свою особенную дорогую девочку-монстра, прижать ее к себе и, как всегда, стараться защитить от мира, в котором для ее хрупкой психики слишком много, так много соблазнов, а еще – спросить, неужели же Круэлла сама написала эти удивительно-нервные, больные, но щемяще прекрасные стихи, и целовать ее руки, покрывать поцелуями лицо и волосы… но… Не успевает. Весь комплект пуль летит вперед и вонзается в ее хрупкое тело, и в последнюю секунду своей короткой жизни после воскрешения, она чувствует, как вырвалась рука Круэллы из ее рук, с каким-то отвращением и лютой ненавистью, и слышит ее хриплый, надколотый голос. Знаешь, любовь твоя жгла мне под кожей. Мама, довольно. Комментарий к Глава 64. Мама, довольно. Стихотворение, использованное в главе - "Зарисовки. Юная Круэлла Де Виль" принадлежат восхитительному автору freuleinanna (https://ficbook.net/authors/835487), любезно согласившемуся предоставить мне его в качестве монолога Круэллы в этой главе. ========== Глава 65. Отчуждение. ========== Рука плотно сжимает нож, ковыряя стены, выцарапывая на них понемногу свое имя. Она не смотрит на стены, только себе на колени, даже не собираясь откидывать упавшую на щеку прядь волос. Вспышки уставшего, одурманенного окончательным безумием сознания не вызывают совершенно никакой реакции, кроме слабого покачивания головой. Дорогая мамочка, лежит, укутанная в ее объятия, сияя пустыми глазницами, и она с величайшей любовью, с внезапно проявившейся способностью любить, ласкает ее остывающую кожу. Собаки лают, оповещая о своем приближении, и, подняв глаза, оторвавшись от своей жертвы, она видит Свон и ее возлюбленного пирата. Визг тормозов сообщает о приближении Румпельштильцхена. О, только он может ездить так – столь же вкрадчиво, как и ходить, говорить, окутывать Тьмой и лгать. Не выпуская из объятий оледеневший труп матери, она медленно поворачивается к нему, счастливо улыбаясь. Голоса, смешавшиеся в какой-то странный коктейль, которые не отличить один от другого. Они о чем-то спрашивают, шепчутся, даже кричат. Ужасные люди, никакого воспитания. Круэлла прикладывает палец к губам: т-с-с-с! Нельзя тревожить покой ее дорогой мамочки. Она может бить за такое по рукам. Цепкие пальцы, тронувшие ее за плечо и домашний запах Румпелевой рубашки, в которую она с таким наслаждением зарывается, глубоко втягивая ноздрями воздух. Его руки, обвившие ее почему-то все еще гудящую голову и вкрадчивый, спокойный голос: - Моя дорогая Круэлла. Я знал, что ты не справишься. Все будет хорошо. Его сладкий поцелуй пульсирующей на лбу жилки и ее довольный кивок и счастливая улыбка: «Мамочки нет, дорогой, видишь? Она опять ушла и мы будем всегда счастливы, правда?». Его обещание, сорвавшееся с губ поцелуем и звонкий голос Спасительницы у нее над ухом, бесплодные попытки понять, о чем она говорит и в результате – только четкое распознавание его ответа: «Очень легко ненавидеть психопатку и убийцу, мисс Свон. Но любить ее гораздо сложнее». Его теплые пальцы и ласковые касания, когда она со щенячьим восторгом заглядывает ему в глаза: посмотри, что я сделала, посмотри, как умею. Видишь – я снова победила дорогую мамочку, снова! Многообещающий взгляд, который, кажется, дарит столько тепла и любви, что в пору в них утонуть в ответ на ее преданные, страстные поцелуи. Сирена скорой: о, доктора хотят отвести мамочку в морг. Какая жалость. Она ведь не увидит, как тело разлагается! Спасительница, забирающая пистолет, уже не так твердо сжатый в руке с заверениями, что все будет хорошо, почти что с проповедью о надежде. Конечно, дорогая, с ней все будет хорошо. Дорогой мамы нет, Темный рядом – разве может быть жизнь еще прекраснее? Четыре крепких санитара, берущие ее под руку, словно бы приглашая потанцевать и глаза Румпеля – виноватые, как у щенка, что наследил в тапки. Ее крики и жалобы на несправедливость этого мира Капитану Подводке и слабые попытки пригласить выпить вместе, пока плохие доктора изолируют ее от общества.