Текст книги "Ледолом"

Автор книги: Юрий Рязанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

«Не бей, сука, сапогой в морду!» [539]539
  Рассказ публикуется впервые.


[Закрыть]

27–28 февраля 1950 года

– Следователя ещё нет, загони ево в бокс, камеры сё равно занятныя, – высказал своё соображение цыганистый сыщик, видя, как я уселся на скамье напротив дежурного, который рассматривал мой документ – удостоверение, выданное двадцать пятого февраля сего года. Но звучали его слова как приказ.

Значит, подумал я, мои предчувствия не обманули меня – сейчас начнётся бокс. Зачем? Я и так обо всём расскажу, если спросят о «банкете». А о нём не могут не поинтересоваться.

Галифе постоянно приходилось поддерживать то правой, то левой рукой, поэтому чувствовал себя униженным и растерянным. Как на речке, когда, подкравшись сзади, с тебя неожиданно сдёргивали трусы. Существовала такая у пацанов игра. Забава. Обычно я такого «оскорбления» шутнику не спускал, и начилась драка.

– Давай, – согласился дежурный, – ключи у Федюнина (если я правильно запомнил фамилию).

– Встать! Чево расселся, как дурак на имининах? – это уже обратился цыганистый сыщик. – Шагай вперёд, в калидор! – приказал мне он, повернувшись вправо и заорал: – Федюнин! Ключи от бокса.

– Ещё и ругается, – подумал я. Но милиция – не берег Миасса, пришлось смолчать.

У меня отлегло от сердца: бокс, вероятно, какое-то подсобное помещение – меня не хотят поместить в общую камеру, чтобы, догадался, не допустить общения с Серёгой, Витькой и Кимкой. Возможно, и мамашу Рыжего прихватили. А то и отца Кимки. Но название помещения – «бокс» – какое-то подозрительное. Несколько знакомых свободских пацанов когда-то рассказывали мне, что их «метелили» [540]540
  Метелить – избивать, изметелить – избить (феня).


[Закрыть]в «мелодии», [541]541
  Мелодия – отделение милиции (феня).


[Закрыть]когда те попадали в седьмое отделение за различные проступки. Может, выдумывали, предположил я тогда, чтобы «сгоношить» [542]542
  Сгоношить – собрать, накопить (феня).


[Закрыть]себе «авторитет». [543]543
  Авторитет – уважение за какие-то нарушающие порядок (общественный) поступки в среде асоциальных элементов (феня).


[Закрыть]А вдруг правду говорили. Алька Каримов даже утверждал, что ему, помнится, чуть ли не в боксе лёгкие отбили, после чего он долго кровью харкал. Но он не признался ни в чём, и его отпустили.

Знал я и другое: очень многие пацаны ненавидят милицию. И среди взрослых такие настроения не редки. А когда что-нибудь стрясётся, бегут сломя голову в неё жаловаться и разбираться, умоляют начальника Батуло защитить.

Вспомнил я этого начальника (или дежурного?) седьмого отделения, седого, усталого человека, который наставлял меня много лет тому назад, кажется в сорок третьем. Из-за драки с базарной торговкой-мошенницей. Нормальный мужик! Правда, суровый. Да это и понятно. Ведь милиционеры ловят всяких воров, бандитов и всех, кто нарушает советские законы. Нас защищают. Людей. Простых граждан.

Но почему меня сюда притащили? Да ещё так оскорбили. За что? Про себя-то я знал, что, наверное, ел краденую халву. Уверен. Подсупонил нам Серёга «удовольствие». Вот за что. Значит, и я виноват. Ведь как не хотел идти на этот «банкет»! Но всё-таки пошёл! И вот – результат. А может, меня сюда притащили совсем не за халву? Какая-нибудь ошибка. Тётя Таня могла наябедничать, что из поджига шмалял. Но ничего, Батуло разберётся, он человек справедливый. Хотя и милиционер. Если ещё начальником работает.

– Заходи! Быстрея! И не шуметь! Дежурнава не вызывать! Когда нада – сами вызовем. За нарушения – накажем. Отдохнёшь малость, – насмешливо распорядился мой конвоир. В интонации голоса его слышалась насмешка. Или издёвка.

Я шагнул за порог помещения, которое хозяева узилища называли боксом. Обитая железом, сплошным листом, дверь с грохотом и скрежетом затворилась за мной – это на замки и задвижки её запирал мой «ангел-хранитель», вспомнил я с горечью слова бабки Герасимихи. Удаляющиеся по коридору к выходу шаги подкованных сапог. Ти-ши-на! Огляделся в полутьме. Над дверью в углублении размером четверть на четверть, забранном мелкой решёткой, тускнела лампочка в двадцать пять свечей. Двери, стены и даже потолок обиты листовым железом, густо продырявленным чем-то вроде тонкого стального пробойника или гвоздя-стопятидесятки и спаяны между собой. В двери, на уровне глаз, воронкообразное углубление, защищённое поверх стекла с наружной стороны стеклом и завешенное металлическим «пятаком». При желании сотрудник мог отвести его в сторону и, убедившись в наличии стекла (чтобы глаз не выткнули пальцем), заглянуть в бокс, представлявший из себя ящик метра два в высоту, три шага в длину и ширину. Пол, я удивился, тоже закрыт металлическим листом, но гладким, даже отполированным сотнями, а может, тысячами подошв.

Сначала я не почувствовал холода, но через какое-то время, обследовав бокс и прислонившись спиной к стене, даже через бушлат ощутил лёгкое охлаждение меж лопаток. Чтобы не продрогнуть, принялся вышагивать по диагонали – четыре шага получалось, с поворотом.

Время тянулось невероятно медленно. Иногда из коридора доносились непонятные обрывки чьих-то разговоров. Может быть, с вахты, у входа. И снова ти-ши-на.

Терзала меня неизвестность. Долго мне ещё торчать в этой продырявленной «консервной банке»? Почему не вызывают на допрос? Что они от меня хотят?

Спросить – не у кого. В дверь не постучишь – всё равно что по тёрке кулаком колотить – до костей кожу и мышцы обдерёшь. Да и никто не услышит тебя. Кричать? Какая причина? Милиционер предупредил: «Когда понадобишься – вызовем». Попроситься в туалет? Ещё терпимо. Да тут пронеслась в воображении недавняя позорная сцена в нашем дворе. Надо же такому случиться, когда по тропинке шла именно ОНА! Это совпадение повергло меня в глубокое отчаянье.

…С малых лет я страдал, с трудом переносил нахождение в узком замкнутом пространстве. Сколько раз Герасимовна успокаивала из-за двери, когда меня надолго запирали в комнате. Как собачёнка выл без остановки. Наверное, в те времена со мной случались истерики. Сейчас – держись!

…Чтобы успокоиться, присел на корточки в угол. Оказывается, угловые стыки железных листов аккуратно заварены. Или сварены, не знаю, как точнее выразиться. Ни единой щёлочки. Порог обогнут металлом. Классная работа! Даже металлическая же воронка глазка в двери тоже мастерски припаяна к железному полотнищу, завёрнутому на торцы. Научиться бы так владеть газовым паяльником. Мечта! Работая на заводе, мне удавалось электросваркой восстанавливать стёртые детали машинных узлов. После токари доводили их до нужного калибра. Правда, получалась «наварка» у меня не всегда как надо – опыта не хватало.

…Однако проходил час за часом, томительно, а обо мне словно забыли. Я уже упомянул о нетерпении одиночества. А тут ещё, запертый в железную «гробницу», вовсе не находил места, еле сдерживая рвавшийся из груди вопль. Наконец, не вытерпел и крикнул в воронку глазка:

– Дежурный!

Никакого ответа. Повторил. Выждал – результат тот же.

Мозг лихорадочно сверлила одна мысль: для чего они меня здесь держат и как долго эта пытка будет продолжаться?

Мне казалось: минула уже уйма времени и наступила ночь. В барак я не вернулся. Фактически – прогул. О работе на заводе ничего милиционерам не расскажу. Лишь бы тётя Таня не насплетничала. Она, конечно, знает, что я работаю, но где конкретно, не ведает. А может быть, и разнюхала. У Славки. Или у мамы.

По моим предположениям, сыщики должны были вернуться к нам с обыском. Догадка моя, к сожалению, оправдалась.

Однажды тётя Таня остановила меня возле калитки, я не успел и за верёвочку дёрнуть, как она расспрашивать принялась нахально: чем я занимаюсь, «как жись», где работаю? Я не стал распространяться, кратко ответил: на ЧТЗ слесарем – и прошёл к своему тамбуру. Наши мастерские и в самом деле значились, наверное, сельским филиалом завода-гиганта, который помогал запчастями и другими материалами колхозам и совхозам. Это мы называли мастерские по ремонту сельхозтехники заводом. Для солидности.

А вот о «банкете» придётся следователям выложить всё, как было. С подробностями: как пили брагу и закусывали халвой. Хотя лучше было бы ментов вообще не посвящать в это дело. Но если начнут допрашивать – придётся. И я снова проигрывал в уме возможный допрос. В чём моя вина? Никто ведь во время пиршества и словом не обмолвился, откуда у Серёги появилась халва. На этом я и буду настаивать: не знал – и всё.

Конечно, нечестно с моей стороны скрывать от следователя (или, сколько их там будет) то, о чём я догадывался, смакуя восточную сладость. Но придётся, чтобы не запутать себя и других. Пусть сами ищут, откуда она у Серёги появилась. Меня угостили – это правда. А за остальное пусть отвечает Рыжий. Впутал нас в это поганое дело. Да и мы хороши.

Опять вспомнилось, как мне не хотелось на этот день рождения, названный Серёгой почему-то «банкетом», идти. Но не устоял, согласился. Смалодушничал. И вот влип в это бесчестье.

Чем дальше я рассуждал, меряя диагональ бокса туда-сюда, тем больше клял себя, что поддался уговорам. Ну зачем? Шёл домой, чтобы увидеться с мамой, братишкой, а забрёл к вору и ел краденое! Ведь не хотел, что-то неладное чувствовал, а всё-таки переступил порог калитки, пошёл, как телёнок на верёвочке, за Серёгой. Подумал бы: за кем идёшь? Кто тебя на верёвочке ведёт – ведь по его вине погиб человек, он Моню подтолкнул с перила железнодорожного моста под колеса товарняка… Не руками, разумеется, но… Никакого оправдания Серёге не может быть – повинен. И я поплёлся за убийцей.

И снова мелькнула спасительная мысль, что следователь разберётся и отпустит меня. Как тогда начальник отделения Батуло. А я больше никогда не буду допускать подобных глупостей. Никогда! Лишь бы не посадили в тюрьму. А вдруг меня задержали по другому поводу? Но подсознанием я понимал, что стараюсь обмануть себя. Ничего из этого не выйдет, подсказывал разум. Беда неотвратимо висит над моей глупой головой. И наказание – позорное, гнетущее, несмываемое. Навсегда.

За несколько часов пребывания в боксе я нашагал, наверное, ни один десяток километров, чтобы не продрогнуть и не заболеть. Чувствовалась изрядная усталость всего тела, особенно ног. Но я продолжал мерить диагональ квадрата пола.

В этой «тёрке»-коробке к тому же давила духота – клетушка никогда не проветривалась, и я дышал чьим-то пропущенным через чужие лёгкие – многократно! – воздухом. Вспомнились затяжные нырки на Миассе. Что за камера такая? Зачем её сделали? Стоило мне на минуту остановться, прислонившись спиной к «тёрке», и смежить веки, как на моём мысленном экране возникала мама, которой, наверное, тётя Таня взахлёб обрисовала арест сына. До чего отвратительна эта унизительная сцена возле общественной уборной! Как я посмею взглянуть в глаза Миле?!

Забегая вперёд, скажу: за все последующие годы моей жизни встречи этой не случилось. [544]544
  Мне сейчас почти семьдесят восемь, и близок последний день, даже если кагэбэшники не исполнят своей угрозы – пристрелить меня.


[Закрыть]И, может быть, к лучшему. Для меня. Только от одного воспоминания этого сортирного издевательского эпизода уши мои каждый раз раскалялись докрасна – я чувствовал, как они горят. Стыд неописуемый. Поэтому я избегал думать об этом несмываемом позорище. Сейчас же он мучил меня, и я не знал, куда деваться, поддавшись нахлынувшему беспредельному отчаянью. Однако удержал себя неимоверным усилием воли, чтобы не заорать, не завыть….

Оживали в памяти и многочасовые ожидания мамы в закрытой комнате, когда урёвывался до горячих слёз, струившихся по щекам и капавших с подбородка. Но мне удалось отогнать и эти нахлынувшие детские воспоминания, казалось уже давно забытые.

…Кого я жду? Сегодня же понедельник, двадцать седьмое февраля! Мама на работе. Ко мне никто не придёт! Наконец послышались приближающиеся твёрдые шаги, засветился и погас «волчок» – меня кто-то разглядывал из-за двери. Раздался скрежет железного засова, бряцанье ключей, и дверь распахнулась. Я стоял, прижавшись к противоположной от входа стене. Ждал.

– Фамилия? – сурово спросил милиционер.

Я назвался.

– Полностью! Фамилия, имя, отчество, число, месяц и год рождения. Где родился?

Выполнив приказание, получил ещё одно:

– На выход! Шевелись!

Ватными ногами я переступил порог камеры-«тёрки».

Слева (я не мог его видеть из камеры) стоял цыганистый сыщик. Наверное, «сдал» меня другому милиционеру – своё дело выполнил. Выходит, сутки их смена продолжается. Да, работёнка не из лёгких.

– Налево! Вперёд по коридору, – распорядился принявший меня сотрудник, такой же здоровяк (специально их, что ли, по росту и физическим данным подбирают?), как цыганистый. Оно и понятно: чтобы любого мог в бараний рог скрутить.

– Стоять! – услышал я голос «нового» милиционера. – Заходи!

Я зашёл в кабинет, на двери которого была прикреплена металлическая ромбовидная табличка с номером четыре. Снял шапку. Поздоровался. Но ответа не получил – молчание.

Передо мной напротив сидел, вероятно, невысокого роста средних лет человек с невыразительной внешностью. Мне он показался, увиделся каким-то серым.

– Задержанный Рязанов доставлен, – отрапортовал приведший в кабинет конвоир. Проходя по коридору, я заметил на стене застеклённую табличку с надписью «Следователь». Без фамилии.

Взглянув на меня, он как-то невнятно, скороговоркой назвал свою фамилию и звание, но я из-за сильного волнения тут же забыл их.

Хорошо освещённая комната с зашторенными окнами после бокса настроила меня на более оптимистический лад.

От следователя пахло «Тройным» одеколоном. Как от отца. Не то что от задержавших меня сыщиков, от них несло по́том – в бане, что ли, подолгу не мылись? И мой конвоир источал тоже едкий запах пота.

– Садитесь, – указал мне следователь направо, на стул, развёрнутый спиной к окну.

Внимательно и долго (изучающе) он вглядывался, изучал меня. После вынул из ящика стола бумаги, аккуратно положил их перед собой и задал мне те вопросы, которые, вероятно, следователи задают всем задержанным: фамилия, имя-отчество, год, месяц и день рождения, место проживания. А так же, где это событие произошло. Я спокойно ответил на все вопросы и уточнил:

– Какое событие Вы имеете в виду?

– Где Вы были позавчера и вчера утром перед задержанием сотрудниками милиции?

– У Воложаниных. А точнее – у Сергея Воложанина.

– Его адрес.

Я ответил.

– И чем вы у Воложанина занимались? Но об этом мы поговорим подробнее позже. А сейчас взгляните внимательно на эти вещи.

Он вынул из тумбочки стола то, что изъяли при обыске задержавшие меня милиционеры: носовой платок, солдатские матерчатые перчатки, несколько денежных купюр, рублей десять-двенадцать с мелочью, металлическую, с пружиной, полукилограммовую гантель – всё, кроме поясного кожаного ремня с бляхой, записной ручки и записной книжки.

– Ваши вещи? – осведомился следователь и поставил меня своим вопросом в тупик.

Я размышлял, упоминать ли об отсутствующих вещах, и склонился к тому, что нужно. И совершил непростительную ошибку, как показали последующие события. Но откуда мне было знать о коварстве следователя и вообще его замыслах?!

Пока я раздумывал, упомнить или нет об отсутствующем ремне, следователь успел задать очередной вопрос, даже два:

– Все предметы в наличии?

И, не дождавшись моего ответа, продолжил:

– С какой целью гантель носите с собой?

И он пристально уставился в мои глаза.

– Чтобы развивать мышцы кистей рук.

– Понятно. Так вы подтверждаете, что ваши все личные вещи, изъятые у вас при обыске, находятся в наличии?

– Нет, не подтверждаю. Кожаный поясной ремень отсутствует. А без него у меня галифе спадают. Приходится поддерживать руками. И записная книжка с автоматической ручкой.

– Сержант! – обратился он к моему конвоиру. – Что за ремень? Какая книжка?

– Согласно инструкции задержанному оставлять ремень нельзя. О книжке не знаю, – солгал сыщик.

– Пока будете обходиться без ремня, – это уже мне ответил следователь. – О книжке выясню. Вот здесь распишитесь за изъятые у Вас предметы, – как бы посоветовал следователь и подвинул поближе заполненный бланк об изъятии.

Взяв ручку, я повернулся на стуле – неудобно. Приподнялся и попытался подвинуть его – не тут то было. Дернул за ножку – ни с места.

Следователь не мог не видеть моих тщетных усилий развернуть стул и без признаков насмешки, молча наблюдал за моими действиями, я это уловил боковым зрением. Наконец разглядел: каждая ножка стула привинчена шурупами к металлическим уголкам!

Акт был составлен цыганистым сыщиком или его напарником, наверное, вчера. Под анкетой с моими данными и ответами на вопросы следователя стояла более ранняя дата. Боже мой, уже наступило двадцать седьмое февраля!

Подписав акт, я подумал: бог с ней, с книжечкой, и задал следователю совершенно глупый, как я понял поздее, вопрос.

– Всё? Мне можно идти? Только ремень пусть отдадут.

Я готов был сорваться с привинченного стула и бежать по ночным улицам на Свободу без передышки, чтобы успокоить маму, рассказать ей об ошибке милиционеров.

Мой вопрос вызвал у следователя недоуменно-весёлую улыбку.

– Вы вот что, Рязанов, лучше расскажите, как с подельниками похитили из магазина ящик халвы? Всё по порядку. Назовите их и всё, что знаете о них.

– Я не участвовал в похищении халвы. Меня на улице… Свободы встретил Сергей Воложанин и пригласил на его день рождения. Двадцать пятого февраля. Днём.

– Родился Сергей Воложанин первого мая тысяча девятьсот тридцать первого года. А пригласил Вас, по вашему утверждению, двадцать пятого февраля. Неувязка получается, Рязанов. Как вы это объясните?

– Мне неизвестно, когда он родился. Он сказал: двадцать пятого февраля. Я поверил.

Судя по вопросам, нас выстроили в очередь по возрасту.

– Вы сколько лет знакомы с Воложаниным?

– Я знаком со многими ребятами, с одними – больше, с другими – меньше, ведь мы живём на одной улице. С Воложаниным мы, можно сказать, почти совсем незнакомы.

– Если Вы, по вашему утверждению, были почти незнакомы с Сергеем Воложаниным и не участвовали в похищении ящика халвы из магазина номер семнадцать, то почему Воложанин пригласил Вас для поедания краденой халвы?

– Не только меня, товарищ следователь, а…

– Прошу обращаться ко мне «гражданин следователь». Продолжайте.

– Я не знал. Серёга, то есть Сергей Воложанин, пригласил на день рождения не только меня, а ещё и Кима Зиновьева, Витю, то есть Виталия, соседа, фамилию его я не знаю. Забыл. И мы все отмечали его день рождения. Потом за Кимом пришёл отец, а за Витькой – его мать, и они ушли. А я сильно захмелел и лёг спать на печь.

– Часто так напиваетесь? Сколько лет? Со скольки лет употребляете алкогольные напитки?

– Я вообще не употребляю алкоголь, поэтому так сильно опьянел. О халве. Первый раз увидел, когда Сергей принёс ящик с улицы.

– Я хочу знать правду, как халва оказалась у Воложаниных? Так что рассказывайте, как было дело, честно. Вы, Рязанов, разве не понимаете, что Ваш рассказ о случайной встрече с Воложаниным на улице – глупая выдумка. Вы шли по тротуару, и Вас вдруг останавливает мало знакомый Вам Сергей Воложанин и ни с того ни с сего приглашает на свой якобы день рождения. Вы же не ребёнок. Если он Вас пригласил, следовательно, Вы были до того хорошо знакомы между собой и он пригласил Вас разделить краденое. По ранней договоренности. Так было? Да?

– Нет. Эта встреча произошла случайно, когда я шёл домой. Даю честное слово, гражданин следователь.

И я подробно рассказал, как всё это произошло.

Наш диалог и моя исповедь происходили совершенно спокойно, хотя я, признаться, внутренне почему-то волновался. Предчувствие мне подсказывало что-то очень неприятное, ожидавшее меня вскоре.

– Вы утверждаете: встретились с перечисленными лицами случайно, но имеющиеся факты говорят об ином – ваша группа была устойчивой. И вы хорошо знали друг друга в течение многих лет. И могли совершать преступления и раньше.

– Да, мы знали друг друга много лет. Я с Кимом ещё с детсада, но это ни о чём не говорит и ничто не подтверждает. Я встретился с Воложаниным случайно.

– Случайностей не бывает, всё имеет свою причинность. Я правильно понял: Вы, Рязанов, не хотите говорить правду?

– Я, гражданин следователь, рассказал всё, как было.

Прочитал пару листов, написанных следователем. Всё вроде правильно. Расписался. Поставил дату.

– Можно идти?

– Куда идти? – со смешинкой в светлых глазах переспросил следователь.

– Домой, – не сомневаясь, ответил я.

– Вы, Рязанов, в самом деле такой наивный или шутите?

Меня этот вопрос застал врасплох, и я молчал, не сообразя, что ответить.

В этот момент в кабинет вошёл, по моему предположению, тот самый сержант, но не угадал.

– Уведите, – распорядился следователь.

– Вставай! – приказал другой милиционер, рядовой. – Выходи! Руки назад!

Я повиновался, в одной руке держа кожаную шапку, другой поддерживая галифе за ошкур. У дверей «тёрки» столбами, широко расставив крепкие ноги, молча стояли ещё два сотрудника. Я шагнул в открытый проём двери и получил сильный подзатыльник, но уберёгся от «поцелуя» со стеной – представляю, во что превратилась бы моя физиономия, не обопрись я плечом в «тёрку», да и на голову успел до того удара на ходу надеть шапку.

– За что? – вырвался у меня крик.

– Будешь говорить правду? – спросил один из сотрудников, зайдя в камеру. За вопросом последовали удары в живот. От боли я сполз по «тёрке» на пол.

Кто-то из них сказал:

– Ты нам горбатова к стенке не лепи! [545]545
  Лепить (прижимать, жать) горбатого к стенке – лгать (воровская феня).


[Закрыть]Банкет! Сичас устроим тибе банкет.

– Признавайся! Последний раз спрашиваю: будешь колоться? [546]546
  Колоться (расколоться) – признаться в чём-то (воровская феня).


[Закрыть]Или мозги будешь нам ебать? – с угрозой в голосе произнёс кто-то из моих мучителей.

– Прикрой дверь! – приказал кому-то один из сотрудников. А у меня всё ещё оранжевые круги плавали перед глазами – здо́ровово милиционер саданул в солнечное сплетение. – Чичас тебе будет банкет!

Град ударов посыпался на меня беспрерывно, но мне удавалось удерживаться на коленях.

Я мягко ударялся спиной о «тёрку» противоположной и боковых стенок – передо мной виднелась, возникая и пропадая, почему-то качаясь, щель приоткрытой двери. И вдруг я услышал голос:

– Не хотишь правду рассказать? Заставим! Всё выложишь, как на блюдечке!

Я не смог ответить ни на побои, ни на угрозы – дыхание спёрло. Кто-то из милиционеров настолько сильно опять саданул мне в грудь, что ни вдохнуть, ни выдохнуть невозможно. Удары сыпались отовсюду: милиционеры расположились во всех четырёх углах и упражнялись на мне, как на футбольном мяче, – ногами.

Казалось, что меня пинают вечность, в самом же деле «обработка», наверное, длилась всего несколько минут.

– Да! – выдохнул наконец-то я.

– Кончай! – приказал кто-то, вероятно «дирижёр», может быть, тот сержант. Я не различал лиц сотрудников, избивавших меня. Вернее, они мне совершенно не запомнились, а в глазах моих по-прежнему плавали какие-то оранжевые круги.

Истязатели вывалились из «тёрки», и тут же последовало указание мне:

– На выход! Вставай! Быстрея!

Я вываливаюсь из бокса. Меня раскачивает. Задеваю плечом о стены.

– Налево! Вперёд! Прямо иди! Ни вихляй!

«Да что я нарочно, что ли!» – проносится у меня в голове, но молчу.

И вот я снова в кабинете следователя.

– Проходите, садитесь, – пригласил он меня казённым голосом.

Я чуть мимо стула не угодил. Раскоординация движений. «Здорово они меня оттасовали», – подумалось мне. – Вот почему от них так разит по́том. Очень потная работа.

– Будем говорить правду? – спокойно спросил меня следователь.

– Меня ваши сотрудники избили! – Еле сдерживая слёзы, заявил я ему. – Я хочу написать заявление. Это беззаконие!

Следователь некоторое время молчит, а после равнодушным голосом произносит:

– Не советую. Мне доложили, что ведёте Вы себя… нехорошо. Нарушаете режим. И вообще ваше упрямство бесполезно. Преступление, совершённое вами всеми, очевидно. Есть неопровержимые вещественные доказательства. И хищение халвы из продуктового магазина – не единственное престпуление, совершённое вашей группой.

– Лично я ни в чём не виноват.

Слова следователя потрясли меня:

– Невиноватые к нам не попадают.

– Как? – удивился я.

– Вот так, – спокойно разъяснил следователь. – Если попался, значит, что-то совершил противозаконное. И выкручиваться бессмысленно. Лучше для Вас признаться по-честному. Думаете, нам неизвестно, что Вы не живёте дома? Не работаете нигде. На какие средства существуете? Логичный ответ лишь один: на средства, добытые незаконным путем. Воровством. Грабежами.

– Я работаю. При обыске ваши сотрудники отобрали…

– Изъяли.

– Изъяли документ, удостоверяющий, что я слесарь третьего разряда..

– Следует ещё проверить, что это за документ, подлинный ли? Но даже, предположим, он подлинный, факт хищения ящика халвы из государственного магазина – это факт, неопровержимый.

– Я работаю честно. Зарабатываю себе на жизнь.

– Где ты работаешь? На ЧТЗ? Мы это проверим.

– Нет на ЧТЗ, там квалификационная комиссия разряд установила. Четвёртый разряд. Слесаря.

Незаметно следователь перешёл на «ты» – ну старый знакомый!

…Молчу, опустив глаза. Не могу же я рассказать о заводе, о нашей коммуне, осознавая, какие последствия для моих товарищей эта откровенность может вызвать. Для всех ребят, кто мне верил. Особенно для Коли Шило. Ведь за Генку его чуть не упекли в лагерь. Досиживать условный срок. Вернее, недосиженный срок, оставленный после досрочного освобождения.

– Напрашивается единственный вывод, – продолжает следователь, – Что ты нигде не трудишься и в школе не учишься. Зачем тебе понадобилась эта пыль в глаза? И из дома ушёл. Чтобы освободить себя от всевозможных обязанностей перед семьёй и государством и с такими дружками, как Воложанин, заняться воровством и грабежами. Так поступают асоциальные, преступные элементы, тунеядцы. И милиция борется с вами. Чтобы защитить общество от таких…

Я молчу. Не дай бог, чтобы милиционеры в коммуну заявились. Что обо мне подумают ребята? Николая Демьяновича подведу. И всех остальных. Что за то грозит Коле Шило? Моему поручителю.

Опять в кабинет кто-то вошёл. Вероятно, следователь нажимал на невидимую мною сигнальную кнопку.

– Встать! – скомандовал вошедший. Это был всё тот же сержант.

Я почувствовал, моё настроение резко упало и тягостное осознание неотвратимого, чего-то грядущего, очень неприятного пронизало меня.

С трудом поднялся со стула – недавние побои как бы стали проявляться в движениях – пока сидел, лишь тихо ныли места, подвергшиеся милицейской тусовке [547]547
  Тусовать (оттусовать) – избивать, избить; драка, обычно групповая (уличная феня).


[Закрыть]», поднялся – сразу там и сям возникали боли. Особенно донимала левая ключица, что-то палачи с ней сделали. Повредили, что ли?

– Ну, чево шаперишься, как рязанская баба? – подтолкнул вошедший сотрудник меня к двери.

– Не переусердствуйте, – тихо подсказал следователь.

Выходит, моим избиением руководил этот чистюля-следователь? Ну и гад! Вот по чьей указке потеют эти битюги-опричники. Одна шайка-лейка! Им надо, чтобы я во что бы то ни стало признался в том, чего не совершал! Зачем? Чтобы выпендриться перед начальством? Или они искренне считают, что я совершил кражу халвы?

Сейчас он здорово разозлился. И говорил в общем-то правильно. Формально. Но ко мне сказанное им не имеет отношения. Или – не совсем имеет. Нельзя же меня истязать за то, о чём я лишь догадываюсь. Так можно весь Советский Союз через строй милицейских палачей прогнать и выпытать, кто кого в чём подозревает. И заставить подписать что угодно.

– Сержант! Отставить. Я ещё займусь с подозреваемым. Садитесь. Я Вам (он снова перешёл на вежливый тон) даю возможность подумать, как следует. Где вы встретились перед тем, как пойти грабить магазин? Когда это было? Кто был инициатором кражи? Сергей Воложанин? Он уже имеет судимость за хищение. Знаете об этом?

– Знаю. Слышал от ребят, что он оттянул срок вроде бы за кражу. И неособенно доверял ему как человеку. Но и ссориться с ним тоже не решался.

– Выходит, знали, что Воложанин – вор, и всё же согласились совершить с ним хищение госсобственности?

– Я с ним не воровал.

– Не желаете признаться? Даю Вам пять минут на то, чтобы вразумиться: бесполезно выкручиваться – нам известно всё. Это последний шанс помочь себе и облегчить наказание за совершённое.

Следователь принялся что-то сосредоточенно писать, а я лихорадочно размышлял, как выпутаться из этой ловушки?

Несомненно, узнанное им обо мне всё нашептала сыщикам тётя Таня. Возможно, и подписала донос. За всё мне отомстила. Она не только меня ненавидит, а всех, кто лучше неё живет, даже сестру Анну Степановну. Потому что у неё корова есть. Потому что сама с Толяном впроголодь живёт. Всю ненависть ко мне и нашей семье, накопившуюся за многие и многие годы, она выплеснула на мою голову. Вот и следователь за ней повторяет и грозит. Что делать? Нет ответа. И нет возможности защититься.

– Прочтите и подпишите протокол допроса, – неожиданно возвращает меня к действительности голос следователя.

Читаю сочинение его. Оказывается, я отказываюсь отвечать на заданные им вопросы «по существу».

– А что такое – «по существу»? – спрашиваю я следователя дрожащим голосом. Видимо, «тусовка» не прошла даром: чувствовал я себя как-то странно, словно меня раскачивало.

– Это значит, Вы опять отказываетесь говорить правду.

– Я Вам рассказал правду, – голос у меня срывается.

– Хватит эту песенку про белого бычка, – отнюдь не дружелюбно кончает наш диалог следователь, и дверь за моей спиной опять открывается. Кто-то входит.

– В бокс, – спокойно произносит следователь. Фамилию, имя и отчество его мне так и не удалось узнать – да я просто об этом и не спрашивал: в таком состоянии находился, будто это не действительность, а дурной сон, из вязких пут которого невозможно высвободиться, вырваться, очнуться.

– Встать! – угрожающе командует сержант.

Ноги затекли, и я с трудом поднимаюсь.

– Товарищ следователь, – совсем обалдев, произношу я, – разрешите попить.

– Вот сержант, к нему обращайтесь с просьбами подобного рода, – посоветовал следователь, не глядя на меня.

– Следуй за мной! – приказывает сержант.

Иду по диагонали комнаты и механически запоминаю: оказывается, справа и слева стоят два стола со стульями, тоже, наверное, привинченные к полу, а в углу, возле следовательского стола, – огромный двухэтажный сейф. В коридоре меня ожидают, наверное, те самые два трудяги-палача. Выражения их физиономий не сулят мне ничего хорошего.

Ведут в знакомую камеру. Возле неё останавливают.

Приказывают повернуться к стене. Руки назад.

Повторяю:

– Хочу пить. И в туалет.

– Щас тебе будет всё, – это голос сержанта. – И выпить, и закусить тебе будет. Халвы полон ящик: жри – не хочу.

В «тёрку», после того как сержант открыл дверь, заходят двое милиционеров, после приказ следует мне:

– Заходи.

Делать нечего – захожу, удерживаемый сзади за обе руки. Двое тех самых, уже знакомых мне милиционеров стоят в правом и левом углах камеры. Молчат. Я догадываюсь, что сейчас здесь будет происходить. Боязни нет. Сильнейшая усталость навалилась на меня – сию секунду упал бы на квадрат отполированного пола и заснул. Мгновенно!