Текст книги "Катон (СИ)"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 50 страниц)

Помимо сложностей, обусловленных тяжелым климатом, пустыня была опасна людям своими постоянными обитателями – змеями и насекомыми. Поэтому римляне во всем проявляли осторожность и чуть ли не каждое действие согласовывали с псиллами. Те умели делать змей миролюбивыми, а в случае укуса ловко отсасывали яд. По виду и запаху раны они безошибочно определяли, кто ее нанес: аспид, дипсада, сепс или какая-либо другая змея, и применяли соответствующий случаю способ лечения. Уже в первый день псиллы спасли несколько солдат. А на ночь они обложили лагерь кострами, содержащими особые вещества, дым которых отвращал ползучих хищников. Все свои действия аборигены пустыни сопровождали сложными ритуалами с заговорами, причитаниями и песнопениями. После первого знакомства с пустыней это уже не казалось римлянам смешным обычаем варваров, и они взирали на сухопарых темных от жестокого солнца псиллов, колдующих над своими зельями, чуть ли не с благоговением. Особенно возрос их авторитет после того, как один обозный раб, пренебрегши наставлениями африканцев, вышел из лагеря, в темноте наступил на змею и скончался в страшных мучениях.

Зимою в пустыне было нежарко днем, а ночью вовсе холодно, гораздо холоднее, чем на побережье. Однако сухой жесткий воздух, будто состоящий из таких же песчинок, что были и под ногами, только более мелких, жег грудь и вызывал жажду не слабее, чем летний зной. Идти по зыбучим барханам было тяжело, дышать – тяжко, на зубах скрипел песок, он же вызывал зуд в носу, резь – в глазах. Пища ложилась в чрево грузом, но не добавляла сил, а вода почти не утоляла жажду. Однако, благодаря правильно построенной тактике и подготовленности экспедиции, штурм пустыни, этой плоской, но почти неодолимой цитадели природы проходил успешно. Войско благополучно продвигалось вперед и, по оценке Катона, уже преодолело треть пути, когда пустыня в союзе с другими стихиями внезапно перешла в контрнаступление.

Над Ливией разразилась буря. Боевым кличем вихрь пронесся над зыбкою равниной, и миллиарды песчинок, следуя его призыву, взмыли в воздух. Сумрачное небо потонуло в клубах песчаной пыли. Все стало грязно-желтым, непроницаемым для глаз, негодным для дыханья. Песок вырывался из-под ног и летел ввысь, чтобы затем спикировать с высоты и тысячью микроскопических, но злых стервятников уколоть в лицо. Ветер, вооружившись пылью, стегал людей наотмашь. Один порыв сменялся другим, и каждый казался сильнее прежнего. Не довольствуясь метанием горстей песка, ураган принес обломки где-то разрушенных жилищ и яростно бомбардировал ими непрошеных пришельцев. В разнузданной пляске буря вертелась волчком, смерчами землю рвала. У солдат оживали копья и устремлялись в небо, окованные тяжелой медью кожаные щиты обрывали державшие их ремни и воздушными змеями парили над головами своих владельцев. А те и сами едва не взлетали следом за ними на могучих крылах урагана.

Люди большей частью боролись со стихией вслепую: крепко зажмурив глаза, а кто-то и закрыв лицо руками. Но Катон не мог позволить себе защищаться таким способом. Его сутью как военачальника являлись его солдаты, и он должен был спасать их, а не свои глаза. Поэтому он метался среди рядов авангарда, вглядываясь в желтую пыль, и оказывал помощь тем, кто в ней нуждался. Когда ураган, еще более усилившись, стал сбивать людей с ног, нанося им ошеломляющие удары, Катон приказал всем лечь. Его команду услышало едва ли с десяток человек, а поняли и вовсе двое-трое. Однако каждый из них передал приказ, как эстафету, соседу, те – дальше, и вскоре все войско залегло в песок.

Местами ветер был так силен, что волочил за собою даже тех, кто лежал. Поэтому многие старались закопать в рыхлый грунт руки и ноги, как бы держась за землю. Катон поступил так же, но скоро обнаружил, что над ним образовался бархан. Его устрашила перспектива живьем похоронить солдат в таких могилах, потому он выбрался на поверхность и, перемещаясь вдоль залегшей колонны мелкими перебежками, падая и вставая вновь, начал поднимать людей, утопших в сыпучей трясине.

Когда гнев природы угас, иссякла злоба бури, и песок снова омертвел в недвижности, а сквозь слизь рваных серых туч бледной луною проглянуло зябкое зимнее солнце, выяснилось, что войско почти не понесло потерь, но, тем не менее, урон оказался велик. Ураган разогнал животных по пустыне и разбросал обоз, а псиллы покинули римлян в поисках более спокойной доли. Теперь войско располагало весьма скудным запасом продовольствия и питьевой воды, лишилось проводников и укротителей змей.

Борьба с бурей обессилила людей, а пришедшее следом затишье пробудило жажду. Природные стихии будто разом вымерли, пустыня оцепенела, и воздух, казалось, утратил свою животворную силу. Стало холодно и душно одновременно. Люди широко раскрывали рты, как выброшенные на берег рыбы, но не могли насытить грудь воздухом. Их лбы покрылись холодным потом, а затем сделались липкими от пота и тела. Вслед за неестественной потливостью наступила слабость. Солдаты садились на песок и отказывались идти дальше. Они посчитали, что пустыня, не добившись результата штурмом, прибегла к запретному оружию и поразила их неведомой болезнью. А те, кто еще держался на ногах, бросились к поредевшему обозу и принялись рьяно уничтожать остатки продовольствия и особенно – воды.

Катон пошел вдоль колонны, пытаясь навести порядок. Гнев против впав-ших в безволие людей мутил его разум, но он из последних сил старался помнить, что является философом. И, несмотря на то, что бушевавший над пустыней ураган, теперь, казалось, переместился к нему в душу, солдатам он предстал римским стоиком Катоном. Однако те были в таком отчаянии, что даже лицезрение этого неуязвимого для страхов и пороков, неподвластного стихиям и страстям морального Ахиллеса не могло пробудить в них волю к жизни. Хуже того, подобно некоторым животным, способным воспринимать лишь движущиеся объекты, они, увидев энергичного, заряженного на действие Катона, разительно отличающегося от них, обратили на него взор своего недовольства, и он в миг сделался у них виновником всех несчастий. Безвольные люди сопротивляются беде, взваливая ответственность на объект своей неприязни и влагая все силы в его поношение.

– Ты, Порций, завел нас в эту гибельную местность! – упрекали солдаты Катона. – И теперь рыщешь меж жертв твоего упрямства, любуясь нашими страданиями!

– Помпей Великий и тот признал, что, проиграв генеральное сражение, нельзя продолжать войну. И это ясно всякому нормальному человеку! – откликались в гуще солдатских рядов.

– Ты один из всех римлян не согласился с итогом войны, – звучал новый выпад с другой стороны.

– Значит, остальные – не римляне, – отреагировал на это Катон.

– Ты, видно, никогда не смиришься с поражением, – продолжали свое "жертвы", – и нас хитроумными речами, своей ученой мудростью завлек на ги-бельный путь. Будь проклята твоя софистика и ты вместе с нею!

– Вы забыли сказать, что я наслал на вас ураган, – перебил эти причитания Катон, – и поделом вам: хоть так стряхнуть с вас плесень! А ты, Квинтилий, если бы не тратил пыл попусту, а направлял его на врага, если бы твой клич на поле боя был громче жалоб на привале, давно стал бы центурионом.

Солдат опешил, остальные ждали реакции заводилы, а Катон, пользуясь общим замешательством, продолжал:

– Итак, я вижу, что, вопреки вашим сетованиям на усталость, сил у вас еще много. Однако, как бы вы не извели их все на жалкие слова, а то останетесь здесь навечно на радость воронам и мухам. Вот кто тогда окажется вашим победителем. Пустыня не приемлет слабых.

Предоставив озадаченных легионеров размышлениям относительно сказанного, Катон пошел дальше, поднимая и теребя солдат. На своем пути он не раз отражал нападки недовольных, но все попытки бунтовать пресекал в зародыше.

Труднее всего ему пришлось у обоза, облепленного солдатами, как кусок гнилого мяса – мухами. Пока он разгонял этот рой, его не только проклинали и поносили на разные лады, но даже норовили ужалить кинжалами. Однако эти потуги поразить Катона закончились неудачей, как в прежние времена не удались подобные попытки головорезов Катилины, Клодия и Цезаря. Поэтому, когда Катон, преодолев сопротивление, ругань и кинжалы, пробился к самой большой бочке с водою, солдаты смутились и, налив полный ковш, предложили его победителю в качестве знака к примирению. Катон взял прохладную от драгоценной жидкости посудину, обвел окруживших его людей выразительным взглядом и по примеру Александра Македонского выплеснул воду на землю. "Катон не будет рабом своего чрева", – сказал он. На несколько мгновений образовалась лужа. И как сказал через сто лет поэт: "Все войско напоила эта лужа". Песок, словно поняв свою оплошность, мигом проглотил воду, не оставив на поверхности и капли, однако поздно: пустыня уже потерпела поражение от римлян. Рассказ о поступке вождя восхищенным шепотом прошелестел по всей колонне и разом излечил войско от апатии. Однако у пустыни были еще и другие средства для борьбы с пришельцами, и, затаившись на ночь, она готовила назавтра новую атаку.

Несмотря на всеобщую усталость и нервозность, Катон заставил солдат по примеру псиллов возвести вокруг лагеря заградительный костер. Но дымовых средств именно против змей у римлян не было, да и обычного горючего материала оказалось мало, ввиду чего эта мера не возымела желаемого действия. Авангард ползучей армии пустыни, шипя и шелестя песком, вторгся в расположение римлян задолго до рассвета. Сморенные усталостью люди не заметили этого нападения, и утро стало часом расплаты за беззаботный сон. Многие солдаты обнаружили на теле припухлости и маленькие ранки, иногда болезненные, иногда лишь вызывающие зуд. Однако с течением времени эти раны, словно ожив и превратившись в беспощадных хищников, росли и пожирали прилегающие ткани тела, обращая их в студенистую массу гнили, сочащуюся гноем и темной отравленной кровью. Одни люди от змеиных укусов разлагались заживо, другие распухали до невероятных размеров, третьих охватывал жар и душила неутолимая жажда. Однако во всех случаях итог был один: неестественная мучительная смерть, при виде которой у живых глаза лезли из орбит от ужаса.

Страх поразил войско, страх перед пресмыкающейся нечистью и прочими скрытыми коварствами пустыни. Люди готовы были умереть от укусов мух и вороньего карканья. Однако в полдень царский жезл у Страха перехватила другая владычица пустыни – высохшая до костей ведьма с большущими водянистыми глазами – Жажда. Змеи жалили тела людей, а жажда поражала их внутренности. Глотки сохли так, что люди испытывали чувство, будто их душат изнутри. Из последних сил они молили Катона о спасении. "Полжизни за глоток воды!" – кричали их глаза. У самого Марка тоже плыли радужные круги в мозгу и мутился рассудок от жажды. Но он ревностно охранял воду, всем, в том числе, и себе, отмеряя одну дозу, рассчитанную исходя из предполагаемой длительности пути. Причем сам он пил последним. Когда на пути попадался источник, его тут же брала в кольцо стража, и ликторы Катона наполняли животворной влагой посудины, а потом организованно раздавали ее страждущим. В другом случае воды не только не хватило бы на всех, но она повредила бы и тем, кому досталась бы, из-за неумеренности их аппетитов. Такой порядок позволял как-то противостоять жажде, но не уберег от другой беды. Один мутный ручеек оказался заразным, и многие солдаты заболели, остальных же охватила паника: в то время, как они умирали от жажды, выяснилось, что вожделенная вода тоже несет смерть! А виноват во всем, конечно же, Катон. "Ах, вот почему он пьет последним", – шипели распухшими языками сквозь потрескавшиеся губы те, у кого еще хватало сил на злобу.

Вдобавок ко всему, римляне заблудились, так как ураган уничтожил ориентиры, о которых им рассказывали аборигены. Оставалось надеяться найти дорогу по звездам, но, когда настала ночь, выяснилось, что небо здесь смещено относительно италийского, и точно определить по нему путь невозможно.

Войско оказалось на грани истощения своих физических и душевных сил. Это поняли не только ползучие, но и летучие обитатели пустыни, а потому над колонной теперь парила черная туча стервятников, зорко всматривающихся в ковыляющую по песку добычу. История существования этих потомков динозавров длительностью в миллионы веков сделала их мудрыми, поэтому они в отличие от людей не торопились, твердо зная, что пустыня не отпустит от себя этих двуногих бескрылых существ и рано или поздно бросит их на растерзание своей летучей стае.

Катон испытывал самое страшное для гордого человека чувство – чувство собственного бессилия перед обстоятельствами, перед судьбою. "Вот именно, перед судьбою, – повторил он последнюю фразу своих размышлений, – не пустыня и не Цезарь сражаются со мною, а сама судьба, единая для меня и Рима!" Он посмотрел на песчаную равнину, желтую днем и грязно-серую теперь, в вечерних сумерках, и увидел в ней свою судьбу. Она суха, холодна и недвижна, но ее зыбучие пески напичканы засевшими в норах и щелях змеями и скорпионами, а из недр сочится заразная вода. По ней тяжело идти, ноги топнут в песке, ветер заметает след, и сколько ни пройдешь, все равно будешь в пустыне; можно выкопать колодец, насыпать гору – ветер все сровняет и снова обратит в безликую равнину. Она скудна, но бесконечна. Здесь мало жизни, но много пространства, это господство пустоты, отрицающей смысл существования. Тут не на что смотреть и не к чему стремиться, и если взору вдруг предстанет прекрасная картина, то это будет всего лишь мираж. Однако коварная судьба, пользуясь ограниченностью человеческих чувств, очерчивает жертву кругом, за пределы которого та не может заглянуть, и, указывая на линию горизонта, вкрадчиво шепчет: "Там будущее..." Жертве в роскошных красках видятся сады, фонтаны и цветы. "Вперед, – пряча ехидную усмешку, призывает судьба, – иди к прекрасной цели, проявляй настойчивость, ищи счастья впереди!" И тут же в сторону с брезгливостью бросает: "Я ж тебя по кругу поведу!" И вот человек, обманутый приманкой загоризонтной цели, топчет песок, рвется в даль, но, сколько ни идет, видит вокруг все ту же пустыню, а перед собою – недосягаемую линию, где небо сходится с землею. Прозревая коварство судьбы, он в отчаянии падает на землю, презирает себя за доверчивость и проклинает жизнь. Но всевластная госпожа насмешливо взирает на его корчи. Она вливает человеку в приоткрытый от жажды рот ароматного розового вина, и, захмелев надеждой, он снова ковыляет к горизонту, теряя силы и таланты, теряя годы, а когда отказывают ноги, продолжает карабкаться вперед ползком, ковыряет песок руками, время от времени для возбужденья сил отхлебывая волшебного напитка из бокала судьбы. И, лишь когда бокал испит до дна, он убеждается, что в нем была не амброзия, а обычная вода, бесцветная вода в розовом бокале. Его путь закончен. Он видит себя посреди пустыни, окруженным змеями и скорпионами, слышит карканье ворон и клекот грифов, слетевшихся по его душу, он чув-ствует бессилие и все ту же неутоленную жажду.

"Жажда – злоба судьбы, песчинки – дни, пустыня – жизнь", – подытожил Катон, и лицо его вдруг одухотворилось идеей, а взгляд обрел ясность, узрев цель. Его враг перестал быть невидимым. Прячась во мраке неведомого, он был неуязвим. Теперь же Катон выявил его и, выведя перед собою, поставил к барьеру. Начался поединок.

Судьба, рискнув материализоваться в пустыню, совершила опрометчивый шаг, она позволила римлянину вступить с нею в открытый бой. Других людей лик ее пугал, но Катон становился тем сильнее, чем могущественнее был враг. Победить жажду означало для него преодолеть соблазны и напасти жизни; но победа над жаждой – это победа над пустыней, а одолеть пустыню, значит, победить судьбу!

Катон возненавидел воду, как рабскую цепь, как оковы природы, подчи-няющие его чуждой силе. Он должен провести людей через смертоносные пески, символизирующие в его представлении ржавчину цивилизации, и доставить их в благодатнейшую часть Ливии – Великие Равнины, которые отнюдь не мираж, а оттуда откроется путь к победе в войне и возрождению Рима. "Если мы выйдем с честью из этой ситуации, если Республика переживет гражданскую войну, – думал Катон, – то народ римский, пройдя через очистительный огонь страданий, станет неуязвимым для порока!" Вот какова его задача! Что в сравнении с нею потребность тела – жажда!

Почувствовав себя победителем, Катон нашел и путь к победе. Утром он собрал солдат у лагерных ворот и обратился к ним с такими словами: "Воины, сограждане, мы слишком предались своим заботам, в этом песке не только топнут наши ноги, в нем увязли наши души. Однако это непростительно и невозможно. Душа римлянина не может утонуть в пустыне, поскольку она принадлежит не отдельному телу, а всему Отечеству. Каждый из нас – частичка великого Рима, а в каждом из нас – великий Рим. А Рим – это не только люди, коих едва ли не больше, чем песчинок вокруг нас, это также маны предков, лары и пенаты наших жилищ и боги Отечества. Об этом мы забыли и оттого оказались в столь бедственном положении. Желтый песок поглотил наши взоры и отвратил наши глаза от небес. Однако, если люди, утопнув в заботах, порою забывают о богах, то боги помнят о нас всегда. И сегодня ночью они осенили нас своею благодатью! Вспомните, ведь сегодня ваш сон был особенным. Сравните, какими вы были вчера, и какими воспряли утром!"

Полчаса назад солдаты ни о чем таком не думали, но теперь приток сил за счет ночного отдыха кое-кому и впрямь показался божественным вдохновением. Кто-то вспомнил оптимистические сновидения и сообщил о них соседям, а, кто ничего подобного не видел, тому и не о чем было говорить. Поэтому в толпе прозвучали лишь голоса, подтверждающие версию Катона о ночном нисхождении к ним в лагерь божеств.

Используя миг психологической победы, Катон продолжал: "Меня же, как лицо, наделенное правом ауспиций, божественное откровение осенило непосредственно. Покровители нашего Отечества символическим образом возвестили мне о необходимости проведения обряда жертвоприношения. Однако нам надлежит почтить не только своих, но и здешних богов. Мы находимся в Ливии, но не проявляем никакого уважения к небесам этой страны. Вот почему столь враждебна к нам пустыня!

Так вот, воины, мне в пророческом видении был указан путь к святилищу местного Юпитера, который здесь на египетский манер называется Аммоном. Именно к нему нас вели боги все эти дни, именно к этому священному месту, где чудесным образом цветет сад посередине пустыни. А мы, по неразумию, посчитали, будто сбились с курса.

Итак, нам надлежит соблюсти положенный ритуал, и Ливия одарит нас сокровищами своего гостеприимства. Однако уже сейчас боги изменили отношение к нам. Ливия сняла с нас духовные оковы и в прямом смысле облегчила наше дыханье. Я, например, чудодейственным образом избавился от жажды. Я ничуть не хочу ни пить, ни есть. И посмотрите на меня: я здоров и бодр. Это ли не свидетельство того, что наши физические страдания – последствия слабости души!"

После речи Катон провел жертвоприношение и, в частности, принес в дар богам собственные завтрак и воду, что произвело должное впечатление на солдат. Затем войско двинулось в путь, как было объявлено, к храму Юпитера-Аммона. На самом деле, Катон решил выйти на побережье, чтобы окончательно не заблудиться в пустыне. Однако храм действительно существовал, об этом Катон знал, причем его местоположение заранее было выбрано в качестве промежуточного финиша. Там Марк надеялся пополнить запасы воды и найти толковых проводников.

Задавшись целью, люди смогли превозмочь физические трудности, и в тот день войско существенно продвинулось вперед. Ночью небо очистилось от туч, и Катону, наконец-то, удалось разобраться со звездами. Посовещавшись со сведущими людьми, он довольно точно определил местоположение лагеря и скорректировал дальнейший курс.

В последующие дни римляне сосредоточенно шли к цели. Вера в богов победила в них сознание неудачи своего дела и влекла их вперед, помогая преодолевать жестокость и коварство пустыни. Постепенно они приспособились к местным условиям и научились избегать змей, точнее, их укусов, поскольку миновать самих встреч с пресмыкающимися было так же невозможно, как идти по пустыне, не касаясь песка. Наибольшие неприятности по-прежнему доставляла жажда. Поэтому любая лужа на пути была событием для войска, но событием, чрезвычайно редким.

Когда после нескольких дней особенно сухого обращения с гостями пустыня наконец-то позволила им увидеть животворный источник, солдаты оставили строй и, рискуя получить нагоняй от пропретора, гурьбою бросились к воде. Катон резко окликнул их, и они сразу замерли, как вкопанные, у самого берега, не смея ступить ни шагу дальше. Марк уже привык к повиновению легионеров, но такое поразительное послушание все же удивило его. А через миг солдаты чуть ли не с женским визгом ринулись обратно, и Катону окончательно стало ясно, что не особенная дисциплинированность его войска, основанная на философской подоплеке, столь разительно повлияла на их поведение. Теперь уже он оставил колонну и побежал к ним.

– Что случилось? Что с вами произошло? – на бегу спрашивал Катон.

– Там! Там! Кошмар! – только и могли выдавить из себя бессвязные возгласы солдаты, с вытаращенными глазами тыча пальцами назад.

Их ужас еще более подхлестнул Катона, и он в несколько прыжков достиг берега. Вокруг крохотного озерца с аппетитно колыхающейся водою зеленела редкая трава, а в ней клубились сотни и тысячи змей. По всей видимости, обитатели пустыни избрали источник местом проведения своих свадеб и теперь в тесных объятиях свершали экспрессивный обряд, тут же распределяя роли, так как на одну ползучую невесту приходилось тысячу пресмыкающихся женихов. Открывшееся зрелище заворожило Катона, и он не мог двинуться с места. Наконец он перевел взгляд на вожделенную лужу и вдруг заметил, что ее металлически-серое дно шевелится. Оказалось, что это было вовсе не дно, а кишащие купальщики и купальщицы – все те же змеи. К горлу Марка подступила тошнота, и ему подумалось, что никогда в жизни он уже не станет пить.

Но если бы он мог отвечать только за себя! Катон быстро вспомнил, кто он и каково его положение, поэтому подавил физическую брезгливость и страх, как раньше подавил жажду. До оазиса с храмом Аммона было еще далеко, и даже если бы каждый второй легионер превратился в Катона, то войско все равно не добралось бы до цели без пополнения запаса воды, ожидать же другого подарка от судьбы не приходилось.

Катон повернулся к солдатам и велел им подойти к нему. Те замешкались, однако, видя уверенность предводителя, мелкими шажками, боясь смотреть по сторонам и для смелости глядя только на Катона, начали приближаться к нему.

– Соратники, – обратился он к солдатам, когда те выстроились перед ним и обрели вид войска, – мы с вами говорили о богах. Взгляните на это озерцо: такая роскошь жизни посередине мертвой пустыни! Это ли не чудо, явленное нам богами? Это ли не свидетельство того, что небеса сменили гнев на милость и ныне благоволят к нам? Боги оценили наши труды и волю к победе и сочли нас достойными награды. Однако нрав небожителей причудлив, как контуры облаков, среди которых они обитают, и потому дары их расцвечены прихотливыми узорами. Они преподнесли нам сокровище пустыни, но разве пустыня, это исчадие коварства, могла отдать его нам без сопротивления? Не смея перечить богам, она все же создала нам призрачную преграду, рассчитывая взять нас на испуг, как малых детей. Так неужели мы поддадимся ее обману, неужели мы не сможем распознать дар небес из-за этих песчаных червяков?

– Но ведь гады ядовиты! – крикнул один из солдат, а остальные закивали головами, таким образом присоединяясь к высказанному сомнению.

– Воины, мы же с вами давно поняли, что если не трогать этих тварей, не раздражать их резкими движеньями, то и они не станут нападать.

– Да, но посмотри, Катон, вода кишит ими. Они же отравили ее!

Катон искоса взглянул на озеро и вздрогнул, испытывая, как и все остальные, отвращение к воде, населенной такими обитателями.

– Друзья, – сказал он, – мы не первый день в пустыне и давно убедились, что вредоносны не сами змеи, а их укусы. Отрава у них в пасти, но воду-то они не кусают, а значит, она годна для употребленья.

Солдаты молча поежились.

– Во время всего похода я шел первым, а пил последним, – продолжал Катон, – а потом и вовсе не стал прикасался к воде, победив жажду силой духа. Однако сегодня я напьюсь вволю, напьюсь, чтобы утолить не свою, а вашу жажду.

С этими словами Катон взял по-походному висевший на шее шлем и за-черпнул им воды с таким чувством, как будто он бросился на копья Цезаревых ветеранов. Снова повернувшись лицом к солдатам, Марк смачно отхлебнул из шлема, абсолютно не ощущая при этом вкуса жидкости. Он обвел толпу торжествующим взором и снова приложился к своей посудине. Марк был в состоянии такой экзальтации, вызванной переживаниями бесконечной лавины бедствий, обрушившихся на римлян, что, будь вода действительно отравлена, яд вряд ли одолел бы его.

– Что я вам говорил! – воскликнул Катон с сияющим лицом. – Прекрасная вода, вкусная и студеная, как из колодца! Можно подумать, будто хладнокровные гады придали ей особую свежесть!

Солдат охватило воодушевление, и они ринулись к источнику.

– Осторожно, соблюдайте порядок! – крикнул им Катон и, тяжело сделав несколько шагов в сторону, в изнеможении сел на исцарапанный стихиями ка-мень, одиноко возвышавшийся над миллионами песчинок.

Войско без приключений добралось до храма Аммона и расположилось на отдых в жидкой тени низкорослой рощи. Оазис был обязан своим существованием небольшой речушке. Однако ливийцы думали иначе. Бог Аммон, по их мнению, был бараном, естественно, в хорошем смысле этого слова, и ему требовались вода и травка, которые он и создал. Население благодатного местечка состояло из нескольких служителей храма и сотни паломников, принесших богу пустыни свои страдания и медяки, рассчитывая посредством вторых обменять первые на радугу надежд, ибо тот слыл прорицателем.

Катону тоже предложили попытать счастья у алтаря хозяина пустыни.

"Что нам может поведать эта баранья голова? – в ответ вопросил он своих друзей, указывая на рогатое изваяние, венчавшее массивный пьедестал в торце зала. – Что вообще могут сказать нам боги такого, чего не указала мудрость? Они призовут нас к справедливости? Растолкуют преимущества доблести и чести? Научат добродетели? Раскроют пагубность для человеческой природы алчности и властолюбия?

Неужели эти камни посреди песков вы мните средоточием космического разума? Неужели же это скудное место, населенное лишь змеями, пауками и скорпионами, боги избрали своим обиталищем, дабы вещать истину немногим путникам, забредающим сюда от случая к случаю?

Нет, друзья, космическая мудрость пронизывает весь мир, и все живое со-держит в себе божественную душу, такую ее часть, какую способно вместить. Все, что надлежит, боги уже давно сказали нам, сказали воздухом и светом, звездным небом и морскою волною, женскими глазами, рукопожатием друга, статуями героев на форуме и свитками мудрецов, которые, вместо того чтобы гоняться за внешними приманками жизни, влагали саму свою жизнь в труды, желая одарить ею тысячи других людей.

А какое будущее может нам посулить здешний оракул? Скажет, продолжать идти вперед? Мы и без того идем. Повелит остановиться? Мы все равно пойдем. Предскажет ли нам бог победу в войне или пораженье, мы в любом случае не изменим Отечеству, останемся верны Справедливости и будем биться до последнего дыханья. Так зачем же нам прорицатель?"

После однодневного отдыха войско двинулось дальше и, поскольку солдат вдохновляли сами боги, успешно завершило продолжавшийся почти месяц поход в городе Лептисе, где и провело остаток зимы.

7

Тем временем Цезарь подавил сопротивление египтян, опустошил александрийскую казну, как прежде – римскую, сделал ребенка молодой царице и отбыл в Сирию.

Пользуясь ослаблением позиций Рима из-за междоусобной войны, многие народы и цари восстали против иноземного господства. Наибольшего успеха достиг царь Фарнак, сын знаменитого Митридата, трижды воевавшего с Римом и принявшего последний удар именно от сына. Фарнак победил легата Цезаря Домиция Кальвина и этим вдохновил многие страны Востока на борьбу с римлянами. Против него и выступил Цезарь со своей обычной стремительностью.

Когда противники сошлись на поле боя, Цезарь на удивление легко разгромил Фарнака. Свое подавляющее превосходство над неприятелем он выразил в письме в Рим своеобразным словесным автопортретом: "Пришел, увидел, победил". По-латински эти слова пишутся и звучат сходным образом, отчего фраза обретает некую симметрию, чеканность и стремительность. "Вот я каков! Смотрите на меня и восхищайтесь!" – говорит лихой Цезарь утопающему в крови и слезах миру. Кому – война, а кому – мать родна!

Прибыв в Рим, Цезарь был вынужден разбирать распри своих ставленников. Еще за два года до этого друг и ученик Цицерона в теории и – Цезаря на практике Целий Руф, слишком прямолинейно поняв демократические лозунги своего вождя, выступил с законопроектами в пользу бедных граждан. За это злодейство демократическая партия изгнала Руфа из столицы. Тот не сдался и вместе с другим изгоем Аннием Милоном поднял восстание. Однако оба предводителя были убиты, и на том все кончилось. Но затем вопль обнищавшего народа услышал еще один фаворит Цезаря и опять-таки друг Цицерона и его зять Корнелий Долабелла. Он попытался продолжить дело Целия Руфа, и теперь уже марионеточный Цезарев сенат не справился с этой напастью. В дело вмешался самый большой в прямом и переносном смысле любимец Цезаря Марк Антоний.

Этот с войском вторгся в столицу, перерезал восемьсот сограждан и бле-стяще отпраздновал эту неблестящую победу в доме Помпея. Он в срочном по-рядке купил дом первого гражданина, полагая, что именно большой должен наследовать Великому, однако, когда с него запросили обещанные деньги, очень возмутился и заявил, что не последовал за Цезарем после фарсальской победы, а явился в Рим лишь потому, что не получил достаточного вознаграждения за службу. Но и бесплатно купленный дом первого человека государства не удовлетворил первого собутыльника Куриона и сподручного Габиния, поэтому Антоний приступил к его реконструкции, даже не успев убрать трупы с форума. Этот человек своим поведением ярко продемонстрировал римлянам суть нового режима. За ним прямо в гуще высокородных подхалимов в роскошной лектике, своеобразном античном лимузине, следовала гетера, а далее на почетном месте в качестве святыни этих людей транспортировали драгоценные кубки и прочую застольную утварь. Честолюбие человека коллективистского общества реализуется в делах, вы-зывающих благодарность народа, тщеславие индивидуалиста требует формальных атрибутов преуспеяния, символизирующих его возвышение над окружающими. Для Антония таковыми были дворцы, способные вместить целое войско, дорогие лектики, легионы проституток и тошнотворные пиршества. Он самоотверженно предавался трудам и опасностям чревоугодия и блуда, отчего его порою рвало прямо на трибуне форума во время выступления в народном собрании.