Текст книги "Катон (СИ)"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 50 страниц)

Сообщества, в которых способность к сплочению была ниже, просто вымирали, проигрывая состязание более сильным. Следовательно, коллективный отбор действовал в направлении совершенствования морали, оттачивая в человекоподобном животном именно его специфическую человеческую составляющую. Однако, при росте добродетели внутри общины, отношение к иноплеменникам оставалось по-прежнему враждебным, если только они не вовлекались в той или иной форме в саму общину. Отсюда происходит безжалостность, с которой уничтожали конкурентов, а впоследствии, с ростом производительности труда до уровня, обеспечивающего появление прибавочного продукта, обращали их в рабство. Людьми в глазах первобытного человека являлись только соплеменники.

В процессе коллективного отбора наиболее преуспевающие племена раз-растались, подчиняя себе соседей. Отбор принимал новые масштабы и реализо-вывался в борьбе государств, результатом чего становилось преобладание в каждом регионе одного из них. И вот, когда такое государство, обретшее могущество благодаря расцвету самой чистой морали, направляющей помыслы и чаянья людей на достижение ценностей коллективного образа жизни, достигало уровня, позволявшего ему без особого напряжения подавлять внешние возмущения, в нем зарождались другие процессы. У него появлялся излишек энергии сверх общественно-необходимого уровня, который получал реализацию в наращивании личного достатка наиболее заслуженных членов общества. Но природа не терпит избытков. Добавочная энергия создает биологическую нишу для новых видов живых существ. Резерв крови млекопитающих вызвал появление на свет вшей и клопов. В данном случае избыток социальной энергии породил иной вид человека – человека корыстного. Прежде сообщества физически не могли прокормить этих паразитов, но теперь могучие государства позволили себе такую роскошь. Появились члены, стремящиеся тайком от других развернуть свой вектор в сторону индивидуализма. Естественно, они не могли открыто сказать, что живут за счет остальных граждан, потому возникло лицемерие – нравственный туман, на целые тысячелетия закрывший от человечества солнце истины. На смену коллективному отбору на историческую сцену вышел – индивидуальный, точнее сказать, вернулся, поскольку таковой всегда существовал в животном мире, но реализовывался он там по-иному. Индивидуалисты осуществляли передел общественного достояния в свою пользу, в чем они сильны, так как интересы прочих людей обращены в другую сторону; они усердно потребляют, пока остальные производят, только в том их превосходство. Их деятельность вносила разлад в моральную сферу, под-рывала нравственное здоровье общества. Нарушалась справедливость в распределении общественного престижа и, в том числе, материальных благ. Но, как сказал греческий философ Антисфен, государства погибают, если перестают верно оценивать граждан. С утратой нравственности, люди как бы сбивались с пути, по которому они пришли к человечности, и брели навстречу собственной гибели. И вот, когда такое государство, изнуренное прожорливыми нахлебниками, сталкивалось с молодым, сплоченным, нравственно крепким соперником, оно гибло в борьбе с ним, поскольку паразитирующий класс, присвоивший себе большую часть общественного потенциала, не способен повернуться лицом к общественным интересам. Так индивидуальный отбор губил государства, создаваемые коллективным отбором.

Когда Римская республика подчинила себе все Средиземноморье, воздействие внешних сил на нее ослабло, а внутренний потенциал резко возрос, и обратился он против самих римлян. За отсутствием внешних врагов, в полный рост поднялся враг внутренний, сидящий в самом человеке, в его биологической первооснове: против всего человеческого, выработанного обществом в процессе эволюции под действием коллективного отбора, восстал его звериный эгоизм. Облагороженный цивилизацией, он явился миру в мишурном блеске индивидуализма. Однако индивидуализм парадоксальным образом губил индивидуальность, ибо интеллектуально и духовно человек мог реализовать себя только в обществе, то есть в той среде, в которой он и вырос из зверя в личность. Добившись небывалого прежде материального богатства, римляне ощутили невиданный ранее дискомфорт. Невозможность реализовать свой социальный потенциал вызывала чувство собственной неполноценности, бессмысленности жизни и доводила их до самоубийства на золотых ложах. Индивидуальная адаптация чревата утратой всего человеческого, поскольку само это человеческое возникло и созрело в противоположных условиях.

Рим с момента возникновения включал в себя множество разнородных элементов, и в этом государстве всегда было высоко внутреннее напряжение. Борьба шла между патрициями и плебеями, крупными землевладельцами и крестьянами, нобилитетом и олигархией, населением столицы и италийцами, городским плебсом и сельским, свободными и рабами. Однако общегосударственные интересы для римлян стояли выше классовых и сословных, потому они сумели выработать политическую систему, выражавшую существовавшее соотношение сил и позволявшую разрешать все противоречия конституционными методами. Помимо выполнения основной задачи – поддержания баланса сил – такая система давала еще один эффект: она требовала постоянной политической активности всех групп населения, и благодаря этому в республиканский период каждый римлянин ощущал себя хозяином страны и был настоящим гражданином. Но равновесие в государстве нарушилось, когда оно из полиса превратилось в огромную державу, объеди-нившую цивилизации трех частей света.

Война была естественным состоянием античного мира, как, впрочем, и нынешнего, в котором только изменились формы ее ведения, и ложь стала разрушительнее бомб. Миролюбивых общин не существовало и не могло существовать. Враждовали все со всеми. Рим же оказался удачливее и упорнее тысяч других средиземноморских государств и довел дело до конца, за что удостоился у потомков звания агрессора.

Однако именно римляне впервые подняли вопрос о нравственной оценке войны, именно они стали подразделять войны на справедливые и несправедливые. Правда, моральность римлян в своих истоках имела сугубо практические мотивы, каковые лишь позднее сформировали нечто вроде национальной совести. Справедливое дело сплачивало народ и добавляло ему сил за счет гордости; справедливому делу, по представлению римлян, должны были помогать боги; наконец, справедливость в обращении с другими народами оказалась сродни дальновидному расчету и стала могучим идеологическим оружием Рима. Кроме того, гуманному отношению к представителям иных народов римлян научила сама жизнь, так как ввиду особенности истории своего возникновения Рим с самого начала не был самодостаточным государством и нуждался в подпитке людьми и идеями извне.

Справедливой римляне считали войну за Отечество или за союзников, которая объявлена официально и соответствующим образом обставлена юридически. Завоевания как таковые не входили в их планы. Побежденным государствам они предлагали заключить дружественный договор и, только если те упорствовали в своей враждебности, война продолжалась до полного их подчинения.

В эпоху высшей славы римляне, победив Карфаген, оставили в неприкосновенности сам город, а также сохранили пунийское государство и лишь позаботились о том, чтобы ограничить его боевую мощь до безопасного уровня. Овладев в ходе африканской кампании территориями Карфагена и Нумидии, они, после заключения мирных договоров, возвратили их прежним хозяевам. Изгнав из Греции македонян, римляне вывели с Балкан и собственное войско, предоставив эллинам обещанную свободу. И сколь бы ни злобствовали историки нисходящих цивилизаций по поводу этого непонятного им шага, подозревая в нем какое-то особенно изощренное коварство, факт остается фактом: Греция находилась в полной власти римлян, и они ушли из нее, не оставив там ни одного солдата. Когда же Греция оказалась оккупированной сирийскими войсками, римляне вновь пришли в Элладу, разбили азиатов и опять возвратились к себе. Точно так же римляне поступили и в Малой Азии: отбросив агрессивного царя Антиоха за хребет Таврских гор и предоставив независимость эолийским и ионийским городам, сами покинули эту землю.

Но именно в ту эпоху произошли изменения в римском обществе, которые затем отразились и во внешней политике. До той поры Рим являлся аристократической республикой с сильным народным элементом. Аристократы были заинтересованы в сохранении своих италийских имений, которые составляли экономический фундамент их благополучия, но жили они ради славы, то есть – уважения народа. Ради славы нобили стремились к доблести, совершенствовались в воинском искусстве и красноречии, заботились о своем добром имени и чести фамилии, ради любви народа они творили ратные подвиги и обустраивали родной город за собственные средства. Народ, большую часть которого составляли крестьяне, хотел мира, экономической стабильности и умных, честных магистратов, способных обеспечивать и первое, и второе, да еще иногда развлекать его публичными зрелищами.

Однако победы над величайшими странами тогдашнего мира принесли римлянам невиданные прежде богатства, а дальние походы повлияли на их мировоззрение. В прежних войнах добыча, захваченная у бедных италийских народов, едва компенсировала понесенные затраты. Но Карфаген, чудовищно разбогатевший на работорговле и посреднической торговле между Западом и Востоком, затопил Рим золотом и серебром, сокровища же Азии были уже не просто богатством, а роскошью. Богатство содержит в себе социально-значимую энергию, накопленную тысячами людей. Когда эта энергия хлынула в Рим, она безмерно увеличила потенциал одних людей и подавила других. Система оценок в обществе рухнула. Прежде римляне оценивали граждан по их личным качествам и по знатности, то есть по качествам их предков, а теперь значение человека часто определялось богатством, которое никак не было связано с его собственными достоинствами, а являлось плодом чужих трудов. Наряду со славой, фактором престижа стало богатство, но если первая порождала уваженье сограждан, то вторая вызывала только зависть. Лучшие люди, конечно, не променяют уважение на зависть, но худшим богатство давало единственную возможность отличиться, потому оно и стало объектом вожделения в первую очередь дурных людей. Постепенно легкий способ выделиться привлекал к себе все больше римлян, особенно молодежи, спешащей любой ценой заявить о себе. Представления о добре и зле смешались, нравственность стала обузой в карьере, и на форум вышли новые римляне. Плоды побед достались совсем не тем людям, какие их совершали, и они распорядились ими по-иному.

Больше других на войне нажились полководцы и легаты из сенаторской среды, но таковых насчитывались единицы, причем это были люди, уже имевшие высокое положение в Республике, потому богатства лишь придали им забот. Но зато второе в римской иерархии сословие – всадничество, занимавшееся торговлей и предпринимательством, резко усилило свое значение и вступило в борьбу за влияние в государстве. Верхи всадничества постепенно срослись с частью сената, покоренной страстью к роскоши, и образовали новую, денежную псевдоаристократию или, точнее, торгово-финансовую олигархию. Им противостояла верхушка сената – нобилитет, ориентирующийся на прежнюю систему ценностей, позволявшую ему занимать ведущее положение в обществе.

Силы всего Средиземноморья, овеществленные в богатстве и олицетворенные в римской олигархии, обрушились на сенаторов-аристократов и потеснили их у власти. Успеху олигархии способствовало и то, что нарушилась вся структура римского общества. Жесточайшее пунийское нашествие серьезно подорвало италийское крестьянство. Земледелие теперь стало уделом рабов, а римский народ на форуме представлял городской плебс, состоявший из бывших солдат, потерявших навыки мирного труда, вольноотпущенников и прочих деклассированных элементов, которые кормились подачками богачей и смутно представляли свой гражданских долг.

Прорвавшись к кормилу государства, олигархия существенно изменила внешнеполитический курс Рима. Предпринимательский зуд торгово-финансовых кругов заставлял их смотреть на побежденные страны как на добычу. Дельцы не ведали заботы об установлении добрососедских отношений их Родины с другими государствами, их не интересовало положение Рима в мире, уважение к нему со стороны иноземцев, ими владела лишь одна страсть – деньги. Вся Земля с богатством ее природы и роскошью человеческих взаимоотношений была для них игральным столом, на котором они с обреченностью Сизифа дни и ночи напролет дрались за наживу. Все страны и люди казались им на одно лицо, и этим лицом являлся серебряный кружок с печатью. Испания, Африка, Греция и Азия воспринимались ими как объекты грабежа, ресурсы рабочей силы и рынки сбыта товаров. Потому они протестовали против вывода войск с завоеванных территорий и требовали образования там римских провинций. Сама война тоже давала большие барыши предпринимателям. Они крупно жирели на поставках войскам продо-вольствия, оружия, обмундирования, на перепродаже добычи, по дешевке ску-паемой у солдат, а также на торговле пленными.

Таким образом в Риме возникла агрессивная сила, заинтересованная в но-вых войнах и порабощении других народов. С тех пор понятие о справедливости стало всячески изгоняться из Курии и с Форума, а на политическом Олимпе обосновалась ложь, скрывавшая свое уродство под риторическими румянами демагогии и лицемерия.

Лидером олигархии был Катон Старший, который мнил себя блюстителем староримских нравов, а в действительности оказался их могильщиком, поскольку, борясь на словах за скромность и нравственную чистоту жизни, он на деле проводил политику, стягивавшую Рим в смертоносную трясину частнособственнических интересов. Под руководством Катона планомерно проводились судебные преследования и идеологическая травля виднейших аристократов. Причем Катон осуждал на изгнание нобилей за взятки, которых те не получали, и за присвоение военной добычи, которую не могли изъять при исполнении приговора, потому что ее не было, а сам через подставных лиц участвовал в торговых спекуляциях, в то время как это было строжайше запрещено сенаторам, ибо считалось занятием низменным. В итоге такой деятельности олигархии с политической арены сошли великие роды Корнелиев Сципионов, Фабиев Максимов, Квинкциев, Сервилиев, каковые являлись столпами Рима многие века. Но благодаря тому, что верх одержала группировка Катона, он, Катон, и был восхвален ею как великий гражданин и блюститель нравственности, а затем таковым вошел в историю.

Первым успехом олигархии во внешней политике стало обращение в про-винцию Испании, что породило торгашеский рай для дельцов и столетнюю войну с многочисленными и свободолюбивыми иберами – для государства. Собрав серебряный урожай на Западе, соратники великого борца за суровую простоту древности раскрыли свои бездонные мешки навстречу сокровищам Востока. Они спровоцировали конфликт с Македонией и, победив ее римским оружием, уже не ушли домой, как их предшественники, а подобно Испании превратили в собственные владения. Затем их длинные руки потянулись к Элладе, и через пятьдесят лет после освобождения Греции истинными римлянами, носители того же имени, но иной философии грубо раздавили ее. Вместо просвещенных Сципионов и Квинкциев, поражавших греков высоким духом и культурой, и того же Катона, некогда удивившего красноречием самих афинян, в Элладу пришли Муммии, каковые о бесценных греческих картинах могли сказать, обращаясь к легионерам: "Соберите эти доски к отправке в Рим, а ежели какую испортите, сами будете малевать".

Свидетельством и символом деградации римлян стало разрушение Коринфа и Карфагена.

Карфаген, пощаженный его победителем Сципионом Африканским, пятьдесят лет не давал покоя врагу Сципиона Катону Старшему. Все речи в сенате он заканчивал призывом разрушить Карфаген. Однажды он привез из плодородной Африки роскошные плоды и дразнил ими соотечественников, подчеркивая при этом, что такой изобильный край находится всего в нескольких днях плавания от Рима. Наконец, уже будучи в преклонном возрасте, он сломил сопротивление последователей Сципиона и добился войны с Карфагеном, а затем сразу умер, словно до той поры его не пускали в могилу именно страдания по чужим богатствам. Кампания по уничтожению Карфагена стала позорной не только по сути, но и по форме.

За двести пятьдесят лет до этого один учитель из враждебного римлянам города завлек своих учеников в лагерь Марка Фурия Камилла и предложил их в заложники. Камилл отблагодарил угодливого предателя тем, что связал ему руки и поручил ученикам хворостинами гнать его обратно в родной город. Чуть более чем за сто лет до гибели Карфагена врач царя Пирра, могущественного противника римлян, предложил консулу отравить царя. В ответ на посул таким способом одолеть неприятеля римляне срочно сообщили Пирру о готовящемся на него покушении.

Скептикам, во множестве высыпающим на культурном поле агонизирую-щих цивилизаций, подобно чесоточным прыщам – на теле больного, нелишне будет заметить, что ничто великое не возникает на ровном месте, что подобные истории могут прижиться лишь в памяти великих народов, тогда как низменное общество, гноящееся злобным скептицизмом, наоборот, старается изгнать из своей среды все воспоминания о примерах истинной доблести и чести, страшась их, как болезнетворные бациллы – крепкого лекарства. Сам спрос общества на нравственные идеалы характеризует его, доказывает существование нравственного общества, а следовательно, и подобных подвигов, ибо, где есть благодатная почва, там есть и урожай.

Но в тот век, когда идеалы наживы стащили Рим на край бездны, новые римляне взяли на вооружение и новые для своего народа средства, а именно, ложь и подлость. Последняя кампания против Карфагена не была ни войной за жизнь и независимость, как первый этап предыдущей пунийской войны, ни борьбой за безопасность на будущее и лидерство в мировой политике, как ее завершающая стадия, она являлась преднамеренным уничтожением беззащитного, практически мирного города. Карфаген, следуя договору, заключенному со Сципионом, не имел настоящей армии и располагал всего лишь десятью боевыми судами. Но олигархам, главенствовавшим в Риме, мало показалось их гигантского военного превосходства, и они лживым обещанием мира совсем обезоружили карфагенян, а потом объявили им войну.

С Коринфом римляне поступили ничуть не лучше, и два знаменитых города оказались стертыми с лица земли в один год.

Моральное разложение верхушки государства привело к постепенной де-градации основной массы народа, что отразилось и на состоянии армии. Это чуть ли не в карикатурной форме выявилось в ходе Нумантинской войны. Маленький городок в Испании Нуманция в течение четырех лет противостоял консульскому войску и даже принудил его к капитуляции. Пятьдесят лет назад о подобном позоре римского оружия невозможно было и подумать. Лишь появление на сцене театра войны, который уместно назвать театром абсурда, Сципиона Младшего – приемного внука Сципиона Старшего и племянника его жены, еще не порвавшего с ценностями старого Рима, – позволило покорителям всей ойкумены расправиться со скромным иберийским городом. Кстати, и Карфаген пал только тогда, когда римлян возглавил тот же Сципион.

С еще большей очевидностью и масштабностью кризис римского общества отразился в поведении его армии и правящей верхушки во время Югуртинской войны.

Югурта был внуком Масиниссы, однако не принадлежал к царствующему роду. Но, после того как он отличился в составе римских войск, где возглавлял нумидийский контингент, царь усыновил его и, умирая, разделил страну между двумя родными сыновьями и приемным. Югурта отблагодарил покойного царя тем, что заманил в западню и убил одного его сына, а затем развязал войну против второго, то есть действовал вполне по-царски. Потерпев поражение от сводного братца, кровный потомок монарха Адгербал бежал в Рим, где воззвал к прославленной справедливости великого народа. Но, увы, тогдашние римляне являли собою почти антипод народу, добывшему Риму эту славу. Именно на этом и основывал свои расчеты Югурта. Познакомившись в римском лагере с измельчавшими преемниками великого племени, он уверился в том, что в Риме все продажно; богатств же после захвата всей Нумидии у него было немало. И вот преступно добытые деньги обратились на покрытие преступления.

Где моральное разложение, там и подкуп, где подкуп, там и моральное разложение. Так пороки оказывают пособничество друг дружке в деле гноенья человеческих душ.

Нагрузив римских послов звенящим счастьем, Югурта избежал наказания и даже официально получил половину захваченного царства. Другая часть страны была возвращена Адгербалу.

Узаконив наполовину злодеяние Югурты, римские олигархи заготовили объемистые ларцы для африканских сокровищ и принялись следить за дальней-шим развитием событий. Югурта не замедлил с проведением второго акта этой пессимистической комедии. Он вторгся во владения Адгербала и, разбив его войска в правильном сражении, самого царя осадил в столице Цирте. Осада потребовала некоторых дополнительных затрат, так как Югурте приходилась регулярно откупаться от римских посольств за право и дальше нарушать международное право. Он весьма преуспел на избранном поприще и скоро расправился с Адгербалом, сделавшись единоличным обладателем всей Нумидии. При этом Югурта демонстративно истребил всех римлян, находившихся в столице его страны. Так римская олигархия сама породила и выпестовала смертельного врага собственному государству.

Отсутствие в те темные века технических средств информационного наси-лия над массами не позволило продажным сенаторам внушить народу, будто, перерезав жителей Цирты, среди которых было немало римских купцов, Югурта совершил миротворческую акцию, потому Собрание вынудило республиканские власти объявить Югурте войну.

Вступление в Африку римского войска заставило Югурту углубить экономические реформы, то есть собирать с подданных больше денег, так как теперь требовалось подкупать уже не отдельных послов, а целые подразделения вражеской армии. Золото – это моральная щелочь, она успешно разъедает всякую доблесть; лишило оно сил и римские легионы. Война текла вяло и не доставляла особых хлопот Югурте.

Тем временем в Риме узрели болезнь и грохотом судебных процессов попытались заглушить циничный хохот коррупции. Действия против Югурты ужесточились, и он был вынужден в качестве побежденного явиться в Рим для суда. Но тут дела вновь приняли прежний оборот. Попав в знакомую среду олигархии, Югурта ожил и заворочался, как червь в навозе, рассыпая вокруг себя грязь злата и серебра.

Уткнувшись в кучи монет, сенаторы захрюкали во славу нумидийца. Но не все: оставались еще римляне, чьи души питались иною пищей. Они настаивали на осуждении узурпатора и даже разыскали отпрыска нумидийского царского рода, какового противопоставили Югурте в качестве законного монарха Нумидии. Однако, тряхнув рукавами пышных царских одеяний, Югурта сотворил новое чудо, и несчастный отпрыск знатной фамилии был убит пособниками злодея прямо в Риме. Еще один волшебный взмах – снова чарующий звон монет – и Югурта благополучно бежит в Африку.

После этого никакая пропаганда не могла засорить глаза людям. Волна возмущения смыла политических пиявок, пузатеющих на крови простых римлян и нумидийцев, гибнущих в военном фарсе, и во главе африканского корпуса был поставлен полководец, личность которого имела качественно иную в сравнении с предшественниками сущность и измерялась честью, а не деньгами. Югурта был по-настоящему разбит римлянами, однако, проявляя чудовищную изворотливость, долгое время ускользал от погони. Понадобился еще подвиг Луция Корнелия Суллы, чтобы изловить этого сеятеля смуты в Африке и завершить позорный инцидент.

Итак, эта война показала, что в Риме если еще и не все продажно, как счи-тал Югурта, то половина его могущества уже точно превратилась в товар и лишь ожидала себе покупателя.

Однако в Риме в ту эпоху существовали и здоровые силы, стремившиеся возродить устои государства. Основой же Республики всегда являлось крестьянство. Но во время Ганнибалова нашествия десятки тысяч крестьян, составлявших главную силу армии, погибли в битвах, а их хозяйства были уничтожены врагом. Италия опустела, и освободившиеся земли после войны захватили богачи, а для их обработки в соответствии с законом выгоды – высшим законом богачей – стали использоваться рабы. Так Италия лишилась коренного населения и превратилась в клоаку, куда стекались отбросы цивилизации.

Но плантаторам тоже пришлось познать издержки рабовладельческого строя. Крупные скопления рабов приводили и к крупным восстаниям. Рабы не способны были выработать новые принципы организации общества, и их выступления в итоге всегда терпели крах, но им удавалось нагонять страх на любителей дешевой рабочей силы.

Идеи о восстановлении класса крестьянства все настойчивее овладевали сенатом. Еще Сципион Старший предпринимал шаги в этом направлении и во многих областях Италии создавал поселения своих ветеранов. Но его меры оказались недостаточными как по объему, так и по степени защищенности колонистов от алчности олигархов. Через пятьдесят лет в аристократическом кругу друзей Сципиона Младшего была выработана программа реставрации крестьянства. Однако, проанализировав настроение сената, единомышленники Сципиона выяснили, что большинство нобилей готово сколь угодно долго и обильно рассуждать о необходимости действий по спасению Италии, но никак не может пойти на такие действия, поскольку они убавили бы серебряный звон в сундуках богачей. Уже внесенный на рассмотрение в сенат другом Сципиона Гаем Лелием законопроект, был взят им обратно, за что Лелий получил от благодарных олигархов прозвище Мудрого. Не столь "мудр" оказался молодой представитель группировки Сципиона Эмилиана Тиберий Семпроний Гракх, также внук Сципиона Старшего, только не приемный, а родной. Голос долга был в нем громче урчанья чрева, и, став народным трибуном, он "выступил в защиту бедных против богатых" – как квалифицировали его деятельность сами древние историки.

У римлян испокон веков земля находилась в собственности государства и называлась общенародным достоянием, а граждане выступали в роли арендаторов. Постепенно знать наращивала свои участки, а народ – терял. В эпоху господства олигархии, когда уже не надо было делом доказывать право на особую долю общественной собственности, а требовалось лишь платить, этот процесс ускорился. Однако издавна существовал закон, ограничивавший землевладение. Богачи же по своему обыкновению поставили деньги над законом и в упоении купленным могуществом вовсе забыли о том, что земля является достоянием Республики.

Тиберий Гракх решил напомнить им об этом и от имени собственника-государства изъять излишки земли у граждан, превысивших установленную меру, чтобы передать их гражданам обделенным.

За Гракха были законы, разум и интересы подавляющего большинства населения Рима, а против выступали деньги. В развернувшейся борьбе деньги вначале разводили демагогию, риторствовали, лицемерили, затем стали совершать подкуп, а когда и это не помогло, перешли к открытому насилию. Впервые в истории самого законопочитающего народа политические дебаты переросли в резню, при которой погибло триста человек. Был убит и сам Тиберий Гракх, хотя личность народного трибуна до той поры являлась неприкосновенной и неподвластной даже диктатору. Так, со всей очевидностью стало ясно, что в обществе, осуществляющем регулирование взаимоотношений между людьми с помощью денег, и речи быть не могло ни о господстве законов, ни о торжестве разума, ни о власти большинства, то есть республиканских установлениях или демократии, как это называется по-гречески. Но римское государство имело огромный потенциал и еще сто лет билось с деньгами, прежде чем капитулировало окончательно.

Олигархам удалось убить людей, но не закон. Аграрная комиссия, наделенная полномочиями на основании постановления Тиберия Гракха, продолжала функционировать и после его смерти. Но любое постановление действенно только тогда, когда активны люди, заинтересованные в его реализации. Лишившись лидера, народ упустил инициативу, и олигархи сначала притормозили, а затем и совсем свели на нет аграрные преобразования.

Но тут дело старшего брата продолжил младший. Гай Гракх извлек урок из поражения Тиберия и повел наступление развернутым фронтом. Он решил расширить социальную базу своей политики. Ставка Тиберия на патриотическую часть сената и плебс не оправдала себя. Оказалось, что в критической ситуации сохранившаяся часть аристократии примыкает к олигархии и вместе с нею противостоит народу, а городскому плебсу, избалованному паразитической жизнью в богатой столице, нет дела до нужд сельского плебса. Поэтому Гай Гракх рядом реформ привлек на свою сторону всадничество, а также постарался активизировать крестьянство и только после этого вступил в битву за землю. Благодаря поддержке богатого и достаточно многочисленного класса всадников Гай на первом этапе борьбы добился заметных успехов. Но едва были удовлетворены основные интересы всадничества, этого античного прообраза буржуазии, как оно свернуло с пути и переместилось в лагерь олигархии. В политических силах Гракха произошел раскол, и он, как и старший брат, потерпел неудачу. Только на этот раз по-гибших граждан оказалось уже около трех тысяч.

В дальнейшем многократно предпринимались попытки наделить землею простой люд, но они были еще менее успешными, поскольку олигархи подкупали лидеров плебса и обращали народные движения в фарс. В конце концов, к лозунгу об аграрной реформе стали прибегать авантюристы как к средству поднять плебс на борьбу против их личных врагов. Но то, что не удалось сторонникам народа, в какой-то степени получилось у сенатских лидеров. Несколько укрепил класс крестьянства за счет своих ветеранов Луций Корнелий Сулла, а позднее – Октавиан, но весь строй олигархической рабовладельческой империи противоречил каким бы то ни было оздоровительным мерам и неудержимо тянул Рим в пропасть.

Проблемы в римском государстве нарастали, как снежный ком. Едва пошли на спад гражданские волнения, сопровождавшие движение Гракхов, как достигли кризиса противоречия между жителями столицы и остальным населением Италии. История все более сближала римлян с народами Апеннинского полуострова. Италики принимали участие во многих делах государства, они составляли половину римской армии, однако все еще не имели политических прав. Судьбою Республики распоряжались собрание столичных жителей и избираемые ими магистраты. Но для античного человека высшим из всех прав являлось право быть хозяином собственной страны, а высшим званием – звание гражданина своего Отечества. Именно благодаря такой ценностной установке людей античности, их государства оказались столь жизнеспособными и плодотворными в творческом отношении.