Текст книги "Катон (СИ)"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 50 страниц)

"Граждане славного города Византия, – говорил Катон, – я прибыл к вам по поручению моего народа. Дело в том, что ваши сограждане, причем из числа весьма заслуженных, обратились к нам за помощью. Они жаловались на чинимые им обиды, на распри в вашей общине, грозящие перерасти в настоящую войну, и просили нас вмешаться. Вы, конечно же, понимаете, что война в этом регионе неминуемо затронула бы интересы нашей державы. Нарушилась бы связь с Понтом, на многие наши территории и дружественные страны обрушились бы беды, сотни тысяч людей терпели бы лишения и голод. Кроме того, искры конфликта по соседству с Фракией могли бы воспламенить дикие племена и разжечь войну с необъятным варварским миром.

Мы, римляне, лучше других знаем цену войне, потому что нам выпала доля воевать больше других. Не раз наше государство оказывалось на краю гибели из-за агрессии Карфагена, галлов и других воинственных народов, и никто не потерял в битвах столько граждан, сколько – мы. Поэтому наши люди всеми силами души ненавидят войну, и за счет этой ненависти мы научились воевать лучше других. Мы создали самую мощную армию и воспитали самых сильных воинов, чтобы победить войну как таковую. Пока еще на этом поприще нам не удалось достичь окончательной победы. Однако успехи уже есть. Некогда весь земной круг непрерывно кипел тысячью войн, теперь же в Средиземноморье большей частью царит мир. Если же где-то возникает очаг злобы и несправедливости, то наше вмешательство неизменно водворяет там порядок, и чем раньше мы вступаем в дело, тем меньше бывает жертв с каждой стороны".

Далее Марк привел несколько примеров удачной международной политики римлян и затем продолжил: "Эти успехи, а также наш тяжкий опыт собственных войн как раз и дают нам право вникать во все проблемы Средиземноморья, более того, обязывают нас к этому, особенно, если раздается отчаянный призыв страждущих о спасении. История, сами боги распорядились так, чтобы Рим стал гарантом мира и справедливости на всем земном круге. И ни вы, ни мы теперь не сможем уйти от этой исторической данности, какие бы эмоции не вызывал у нас с вами такой порядок вещей!"

Катон снова придавил византийцев тяжелым взглядом. Выдержав внуши-тельную паузу, он перешел к следующей части речи.

"Выслушав в курии ваших сограждан, – продолжал он, – мы, верные своему долгу, начали готовить легионы. Наши мужи в который раз были вынуждены оставить семьи, дома, хозяйства, чтобы отправиться в дальние края, где надлежало остудить горячие головы, так любимые демонами войны, и не позволить войне разрастись, докатиться до Италии, подступить к нашим жилищам, а уничтожить ее в самом зародыше. Мы ведь хорошо помним, как наше промедление с противодействием Митридату полмира на несколько десятилетий ввергло в бездну чудовищной войны. Итак, на Марсовом поле стали собираться легионы, заблестели на солнце доспехи, раздалось визжание точимых мечей. Но тут нас осенило. "Против кого мы готовим войско? – задались мы вопросом. – Разве византийцы – дикие варвары, не знакомые с законами права и нормами справедливости? Разве они – не братья наши, эллины, у которых мы учились наукам и искусствам? Неужели же мы не сможем договориться с ними миром?" Мы решили, что сможем. С эллинами, вооруженными разумом лучше, чем мечом и копьем, надлежит – подумали мы – говорить на языке разума, а не силы.

С тем я к вам и пришел, оставив легионы там, где им лучше всего быть. Надеюсь, что вы не заставите нас, римлян, раскаяться в оказанном вам доверии.

Итак, граждане Византия, конфликт налицо и есть пострадавшие. Значит, следует разобраться в причинах происшедшего и восстановить справедливость. Это так же необходимо для здоровья вашей общины, как исправление вывиха – для подвернувшего ногу человека, ибо в противном случае хромота останется навсегда. В цивилизованной практике гражданские конфликты разбираются в суде. Однако я понимаю, что в данном случае вам трудно вести судебное разбирательство, поскольку одни и те же лица могут оказаться и в положении обвиняемых, и обвинителей, а заодно и в роли судей. Вот поэтому я и предлагаю вам свои услуги в качестве третейского судьи или наблюдателя – уточним по ходу событий – не имеющего иных пристрастий, кроме желания провести процесс честно и строго, так как только в этом случае мир в вашем городе будет прочным и долгим, а именно в обеспечении прочного и долговечного мира заключается моя задача. Подчеркиваю, что я не собираюсь вершить чьи-то судьбы, я принимаю на себя лишь обязательство таким образом организовать процесс, чтобы обе спорящие стороны имели равные возможности для обоснования своих позиций, решать же будете вы, и пусть победит достойный!"

Закончив речь, Катон внимательно обозрел аудиторию. Византийцы при-тихли и затаились. Трудно было определить степень их враждебности, но тот факт, что они не приветствовали затею Катона, был очевиден. Не особенно по-влиял на их настроение и примиряющий тон последних фраз римлянина, несколько противоречивший общему духу выступления. Тогда Марк предложил им изложить свои взгляды на проблему и высказать встречные предложения.

"Я тщательно взвешу ваши доводы, для чего велю своим помощникам записать и речи, и имена авторов. Обещаю вам, что ни единого вашего слова не оставлю без внимания", – заверил Катон.

В его словах византийцам почудилась угроза, и никто из них не рискнул взять на себя роль персонального оппонента римлян.

Сделав первый шаг к победе, Катон пошел дальше и, поставив рядом с собою на трибуне старшего магистрата, в упор спросил его мнение о своем предложении. В сложившейся ситуации тому невозможно было отмолчаться, и пришлось говорить. Вступать в конфронтацию с римлянами он не хотел, а по существу возразить Катону ему было нечего. Однако согласиться с римским предложением он тоже не мог, опасаясь впасть в немилость к тем, кто финансировал его приход к власти. Оказавшись в столь затруднительном положении, византиец внезапно блеснул талантом демагога, свойственным многим политикам эллинистической эпохи. Он разродился длинной речью, выстроенной по всем правилам риторики, коим учил родосец Молон. В ней было все, что ценилось тогда в речах: и безукоризненно выстроенная композиция, и плавные переходы темпа, и слезоточивые зигзаги эмоций, и изысканные остроты, и покоряющая слух красота созвучий, и сопровождение выразительной мимики, эффектных поз и жестов. Эта речь была подобна драгоценному расписному сосуду со множеством орнаментов, который радовал взор и лелеял душу чудесами искусства художника, но не мог утолить жажду, ибо был пуст. Увы, целью этого шедевра риторики являлось не из-ложение взглядов, а сокрытие их.

Когда византиец посчитал, что уже достаточно запутал след, он замолк и смело посмотрел на Катона.

– Итак, насколько я понял, ты, уважаемый Патрокл, хотел сказать, будто вы и сами еще до моего приезда собирались пересмотреть дело об изгнанниках с позиций законности и справедливости? – уточнил Катон.

– Да, почтенный Порций, – согласился грек, слегка испуганный тем, что римлянин так коротко и ясно выразил суть его длинной и, казалось, безнадежно запутанной речи, – мы бы и без вас... без вашего настояния могли бы...

Он замялся.

– Отлично! – подхватил Катон. – В таком случае я не буду вам в тягость, поскольку лишь останусь сторонним наблюдателем.

– Однако...

– Ведь тому, кто вершит правый суд, гласность не страшна. Так? – снова перебил Марк.

– Так, – вынужден был согласиться византиец.

– Ложь любит сумерки и туман, но истина – дитя солнца и света! Так? – продолжал бомбардировать оппонента неоспоримыми формулами Катон.

– Так, – снова подтвердил запертый в логический тупик Патрокл.

– Вы стремитесь к восстановлению истины в ее правах?

– Да.

– Значит, вы не только не станете возражать против моего участия в про-цессе, но и будете рады ему, ибо я смогу прославить вашу справедливость на весь мир?

– Ну конечно, – из последних сил выдохнул грек, – мы рады...

– А вы согласны с вашим магистратом? – не ослабляя напора, переключился Катон на других византийцев.

"Да" – натужно посыпалось с разных сторон. Однако римлянин вновь и вновь повторял тот же вопрос, пока не добился, чтобы весь зал грохнул дружным оглушительным "Да!"

После закрытия заседания Катон по традиции был приглашен на обед к отцам города. Там он предстал грекам в ином свете. Римлянин был весел и разговорчив. Правда, говорил он не о торговле и связанных с нею морских приключениях, как здесь было заведено, но и не об оружии и легионах, как опасались византийцы. Марк начал с застольных римских историй, потом перешел к политике, а затем все свел к философии. Он полагал, что здешним грекам не чужды достижения их соплеменников в области мысли, однако ошибся. Византийцы смотрели на философствующего римлянина во все глаза, но мало что понимали и не могли достойно поддерживать беседу. Тут-то Катону и пригодились привезенные с Родоса мудрецы, которые охотно и умело включились в разговор. Так, вместе с другими гостями Марк дал византийцам феерический концерт, произведя на них впечатление человека сложного и заумного, что излечило их от желания хитрить в ходе переговоров.

На следующий день Катон выступил в народном собрании. Здесь он говорил уже по-гречески, а содержание речи было аналогичным его обращению к отцам города. В конце он так же, как и накануне в местной курии, предложил византийцам вслух высказать все имеющиеся у них возражения и сомнения. Простой люд оказался смелее своей знати и принял вызов. Правда, здешний плебс был грозен лишь в толпе, поодиночке его представители не могли последовательно отстаивать интересы своего класса. Римлянин же не позволял разгуляться страстям на площади. Каждого активиста, сеявшего смуту в гуще народа, он вызывал на трибуну и вступал с ним в очный поединок. С утратой республиканских традиций греки в массе своей разучились вести полемику, потому опытному в публичных дискуссиях Катону, которого философия, к тому же, вооружила диалектикой, нетрудно было обращать доводы оппонентов против них самих и одерживать эффектные победы. После нескольких часов таких упражнений протестный потенциал византийского плебса иссяк, и народ смирился с уготованной ему участью. Тогда на трибуну вышли патриархи города и в свою очередь призвали граждан к повиновению римлянам. "Пусть лучше римляне мирным путем разрешат наш конфликт, чем это сделают оружием привлеченные шумом раздора фракийцы", – лейтмотивом звучала в их речах традиционная формула слабых о выборе меньшего из зол.

Убедив всех в целесообразности и обоснованности своей миссии, Катон приступил непосредственно к рассмотрению дела об изгнанниках. Сначала он, как и обещал, старался исполнять роль наблюдателя, следящего лишь за правильностью ведения процесса. Однако вскоре он понял, что византийцы, чей характер сформировала деятельность по удовлетворению частнособственнических целеустановок, абсолютно утратили специфическую человеческую способность к идентификации себя с другими людьми. Они не признавали ни интересов окружающих, ни даже самой правомерности существования таких интересов. Их миром был крохотный, убогий островок под названием "мое" в безбрежном враждебном и жестоком океане "чужого". Это в равной мере относилось и к изгнанникам, за чьи интересы по долгу службы ратовал Катон, и к их противникам. Каждый из них был подобен человеку, невзначай перегородившему узкий тротуар в оживленном месте города и не способному сообразить, что он мешает идти сотням людей.

При всем своем критическом отношении к соотечественникам, Катон вы-нужден был признать, что ему еще никогда не приходилось видеть таких маленьких людей, как здесь. Послушав два дня беспросветные, словно осеннее ненастье, склоки элиты византийского общества, Катон растратил даже стоическое терпение и взял бразды правления в свои руки. Измученные в безрезультатной битве злобой собственного эгоизма греки охотно отдались воле римлянина, и дело потихоньку стало продвигаться. Днем Катон распутывал интриги и сулил возмездие виновным, а вечером эти виновные, которыми в равной степени были и изгнанники, и их победители, звенели друг перед другом серебром в поисках компромисса. Так, благодаря страху перед дотошным и неумолимым римлянином, устанавливался мир между византийцами.

Передружив своею строгостью недавних врагов, Катон выполнил постав-ленную перед ним задачу, причем выполнил столь удачно, что позднее Клодий требовал себе от византийской общины многопудовой награды.

Закончив дела на берегах Пропонтиды, Катон без промедления отбыл в обратный путь. Ненадолго задержавшись на Родосе, он отправился дальше и вскоре достиг Кипра. Его командировка длилась уже год, и ему хотелось побыстрее завершить ее, так как вести, приходящие из Рима, были одна хуже другой. Самоубийство Птолемея Кипрского существенно упростило задачу Катона, и он надеялся в скором времени возвратиться в столицу. Однако, прибыв на Кипр, Марк понял, что настоящие трудности для него только начинаются.

Перед смертью Птолемей похоронил свои сокровища в хляби морских вод, и это в значительной степени обесценило победу Рима. Государственная казна была опустошена правлением триумвиров, и деньги Республике требовались больше, чем земли в дальних краях. Поэтому Катон решил распродать все царское имущество и таким образом восполнить урон. Однако вначале ему пришлось заняться наведением порядка на острове.

После того, как царь сошел с арены борьбы, Канидий снял с Кипра экономическую блокаду, и морская торговля возобновилась. Казалось, это должно было в короткий срок нормализовать хозяйственную жизнь маленькой страны и прекратить лишения, которые терпело население. Но на деле вышло по-иному. Правило бизнеса гласит: "Где – беда, там – золотое дно для деловых людей. Необходимо как можно, а еще лучше, как нельзя глубже черпать в море людских несчастий, и успех будет обеспечен!" Пользуясь трудностями киприотов, торговцы резко взвинтили цены, и людям, чтобы выжить, приходилось продавать в рабство жен, детей и самих себя.

Узнав об этом, Катон забыл о стоическом спокойствии и дал волю гневу. Он велел схватить самых удалых купцов и бросить их в тюрьму, устроенную в катакомбах местного рудника. Однако после первых допросов его пыл поостыл.

– Чего ты, почтенный римлянин, хочешь от нас? – степенно, без малейшего чувства вины обратились к нему торговцы. – Не знаем, как обстоит дело у вас в Италии, а мы, греки, живем в цивилизованном обществе, то есть в таком обществе, где успех, а следовательно, и престиж достигаются деньгами. Богатство и только богатство определяет статус человека, и потому люди живут ради денег. Мы много путешествуем и знаем, что у некоторых отсталых народов до сих пор вместо денег в ходу доблесть, мудрость, честность, и тому подобный ветхий хлам, но мы давно избавились от увесистых, неудобных монет нравственных норм, освободились от оков морали, мы – свободные люди в свободном цивилизованном обществе, и каждый из нас волен выбирать любой путь к наживе. Правда, если кто-то ошибется и пойдет не той дорогой, он разорится. Поэтому мы должны постоянно идти к цели кратчайшим маршрутом, сметая на своем пути все преграды, не обращая внимания на боль, слезы и кровь. Это – единственная формула успеха, таков закон наживы. Не мы его придумали и не нам его отменять.

– Понятно, – с мрачной усмешкой сказал Катон, – вы свободные люди, но во имя этой свободы обязаны постоянно делать одно и то же грязное дело. С таким же успехом раб в каменоломнях, где вы только что побывали, может твердить о своей свободе в сыром подземелье махать киркой и звенеть цепями. В общем, как вы доходчиво объяснили, вы являетесь рабами свободы торговли.

Греки переглянулись, недоумевая, как это римлянин не может усвоить расхожую формулу, и снова завели ту же песню:

– Мы свободные люди цивилизованного общества...

– Да-да, я понял, – перебил Катон, – вы настолько свободны, что ваша свобода не позволяет вам узреть своих оков. Гребцы на ваших галерах, по крайней мере, видят цепи, которыми они прикованы к скамьям, а значит, они могут хотя бы мечтать о воле. Вы же лишены даже этой отрады, ибо порабощены не тела ваши, а души и разум. Отсюда я делаю вывод о том, что держать вас в темнице не следует, поскольку ваша "свобода" уже заточила вас в самую страшную тюрьму, каковую только смог сотворить для людей сарказм небес.

– Мы свободные люди цивилизованного общества, и наше предпринима-тельство... – снова попытались прибегнуть к стандартному заклинанию купцы, но Катон прервал их речь и в этот раз.

– Вот-вот, раз для вас в качестве правосудия выступают законы предпринимательства, я и поступлю с вами по этим правилам, – заявил он. – Поскольку вы нарушили обязательства относительно Кипра, предусмотренные нашим договором, я лишаю вас компенсации за убытки во время торговой блокады.

Тут с купцами произошла такая метаморфоза, словно Катон невзначай произнес некую магическую формулу и наслал на них изрыгающих нечисть духов тьмы. Даже видавший виды Марк оторопел от страшного зрелища. Он вдруг увидел перед собою свирепых тигров, пускающих слюну злобы из оскаленных пастей, клацающих чудовищными допотопными челюстями крокодилов, шипящих от ненависти змей, крутящих кольца смерти удавов, переминающихся с ноги на ногу в агрессивной экзальтации волков, алчущих его трупа грифов. По волшебному мановению с торговцев разом слетели маски человеческих лиц и обнажились все разрушительные силы природы, воспитанные и воссозданные в них "цивилизованным обществом". Однако человек – царь зверей, потому Катон вскоре опомнился и усмирил дикую стаю.

Хозяйство Кипра стало налаживаться, и голод отступил. Но, едва отмыв руки после общения с "цивилизованными людьми", Катон обнаружил, что злой дух стяжательства проник в его собственный лагерь и поразил ржавчиной уже римские души. Брут хорошо следил за Канидием, не позволяя ему уронить себя ради куска металла, но зато чиновники при попустительстве Канидия шустро обстряпывали свои делишки и грели руки на распродаже царского имущества.

Добыв улики, Катон сурово спросил за чинимые злоупотребления с управляющего делами. Канидий терпеливо выслушал все упреки, а потом сказал:

– Мне говорили, Марк, будто Цицерон когда-то упрекнул тебя в том, что ты действуешь так, словно живешь в идеальном государстве Платона, а не среди... этих подонков.

– Упрекал, – сердито подтвердил Катон, – только если мы станем относиться к людям, как к подонкам, то они сделаются хуже подонков.

– Люди есть люди. Им свойственны слабости и их нужно учитывать при организации дела, – тоном оракула житейских мудростей начал объяснять Канидий. – Когда чиновники воруют с моего негласного позволения, я могу контролировать их и в какой-то мере ограничивать. Если же я прибегну к жестким запретам, они станут хитрее и все равно найдут способ воровать, только уже за пределами моей досягаемости, а это значит, что они будут воровать больше. Следовательно, целесообразно допустить малое зло ради предотвращения большего. Чтобы не позволить хищному зверю превратиться в убийцу, я должен сам кормить его.

Такова была деловая философия Канидия.

– Нельзя частично умереть и быть живым наполовину. Так же невозможно быть наполовину честным, – упрямо заявил Катон. – Отныне я сам стану вести дела, и посмотрим, сможет ли кто-то что-нибудь украсть!

Он взялся за работу еще более ревностно, чем когда-то в казначействе. Там он сумел разбередить, а потом и вовсе осушить зловонное болото стяжательства, но здесь ему предстало уже целое царство порока. Огромный дворец Птолемея, напичканный всевозможными сокровищами, был подобен некоему сказочному злодею, когда-то окостеневшему под воздействием чар доброго волшебника. Омертвленные в нем богатства содержали в себе тысячи преступлений, реки слез, потоки крови, загубленные надежды, боль разочарованья, крики отчаянья и вопли торжествующей алчности множества людей, дурных и добрых, сплетенных в единый клубок страданий золотыми цепями и просоленных потом. И вот теперь, когда Катон со своими помощниками начал рассекать этого изваянного из золота и серебра великана на части, чтобы обратить их в деньги, они стали оживать, как капли крови, падающие на землю из пронзенной головы Медузы Горгоны, и превращаться в ядовитых скорпионов, жалящих людей и заражающих все вокруг себя неизлечимой болезнью сребролюбия, этой гангреной души. Десятилетиями дремавшие в недвижных царских сокровищах пороки и страсти тысяч породивших их людей, которых уже давно не было в живых, вдруг очнулись и обрушились на головы римлян. Близость денег доводила их до безумия. В стане Катона начались интриги и раздоры. Сам он с каждым днем вел себя все строже. Чем яростнее был натиск легионов желтых монет, тем неприступнее становился Катон. Он никому не позволял ни малейших отклонений от правил, ни одной драхме не давал возможности юркнуть в частный карман. Для него это была не только экономия средств для государства, но в первую очередь – война с общественным злом, захлестнувшим цивилизацию зловонным гноем алчности, уже погубившей эллинский мир и теперь разъедавшей его Родину. Прямо на глазах Марка деньги разрушали души его друзей, что было хуже обычного убийства. Смерть только обращает человека в ноль, и то лишь физически, а деньги делают его антиподом, порождают человека со знаком минус, заряжают его разрушительным потенциалом, губительным для всего человеческого. Перед хищным оскалом этого чудовища Катон превратился в сгусток страсти: чувства и мысли кипели в нем от гнева и переплавлялись в плазму протеста. Из этого духовного сплава он и отлил в себе величественный монумент честности, возведенной в принцип. Он хотел доказать окружающим, самому себе и насмешливым небесам, что человек способен победить алчность даже в ее логове, сохранить свой разум и чувства в вертепе богатства, остаться чистым среди груд золота.

Бескомпромиссная честность Катона, вставшая на пути вожделений коры-сти зараженных лихорадкой жадности людей, доводила их до исступления ненависти. Деньги мстили своему победителю, натравливая на него недавних друзей, насаждая вокруг злобу, подозрительность, предательство.

Первым не выдержал этой атмосферы змеиного логова Юний Брут. Молодой человек был так же честен, как и Катон, но не обладал его волей. Наглотавшись ядовитых паров, источаемых царским богатством, он почувствовал, что сходит с ума, и взмолился о пощаде. В конце концов Катону пришлось отпустить его обратно в Афины. Канидий боролся с муками неутоленной алчности изнуряющим трудом. Он носился по всему острову, принимал делегации заморских купцов, каждый день сочинял десять блестящих коммерческих планов и раскрывал двадцать интриг своих деловых партнеров. При такой бурной деятельности деньги просто не успевали прилипать к нему. Катон всячески поощрял трудолюбие Канидия и доверял ему ведение многих операций. Однако это вызывало ревность Мунация, привыкшего во всех делах быть правой рукою Марка. Благодаря много-летнему общению с Катоном, Мунаций стал неуязвимым для золота, но нервная обстановка, царящая вокруг, и склоки чиновников сделали его крайне раздражительным. Однажды он не сдержался и устроил Катону скандал. Марк, в силу своих обязанностей подавивший в себе всякое проявление чувств и сделавшийся ходячим символом принципиальности, не сумел вникнуть в переживания товарища, и они рассорились, разорвав давнюю дружбу.

Каждый успех в битве с деньгами приносил потери в человеческих отношениях, Но Катон был непреклонен и, невзирая на жертвы, шел вперед. Кошмар длился полтора года. За это время Катон лишился многих друзей, нажил немало врагов, однако безукоризненно выполнил поставленную задачу. Он уберег от посягательств алчности всех своих людей и собрал денег на семь тысяч талантов. Далеко не каждый триумфатор, выигравший большую войну, вносил в казну такую огромную сумму, какую Катон добыл для государства, не имея ни армии, ни флота, ни нормального штата чиновников.

Обозрев плоды своих трудов, Марк проникся чувством значительности совершенного. Он без войны водворил порядок в Византии и так же мирным путем покорил Кипр, что два с половиной года назад казалось немыслимым, а кроме того, не затратив ни единого казенного сестерция, собрал триумфаторскую сумму денег. Теперь ему стала понятна необыкновенная гордость Цицерона, "тогой одолевшего меч". В самом деле, их победы принесли Отечеству не меньше благ, чем самые успешные войны, однако при этом не потребовали ни гигантских затрат на проведение дальних походов, ни десятков тысяч человеческих жертв, ни разбазаривания государственных земель для расплаты с ветеранами. После победы Цицерона в Риме почти три года разум торжествовал над силами разрушения, и теперь Марк надеялся, что и его пример окажет благотворное влияние на сограждан. Выпроваживая его из Рима с пустыми руками, Клодий с издевкой предлагал ему всего добиться одной лишь честностью, и Катон действительно достиг результата благодаря честности, показав тем самым всему миру ее могущество. Поэтому помимо удовлетворения политика и гражданина, исполнившего долг перед Отечеством, он еще испытывал феерический восторг ученого, экспериментально доказавшего свою теорию. Он доказал, что настоящие честь и совесть сильнее алчности, а значит, могут служить основой для общественного устройства. И необъятное нагромождения серебра и золота являлось для него продуктом этого эксперимента, его материальным итогом.

Осознав это, Катон вдруг испугался, что какой-нибудь несчастный случай помешает ему предъявить соотечественникам доказательства торжества своей идеологии. Судьба приучила его к тому, что все благие начинания и праведные труды так или иначе приводят к дурному концу, и в недрах его волевого характера предательским образом, подобно раковой опухоли, возник синдром неудачника. Катона стали одолевать опасения, что он не довезет многотонные груды монет до Рима, что их поглотит коварная морская пучина, и тогда все, кто ненавидит его и саму Честность, чьим воином он является, злорадно станут уличать его в сокрытии богатств, победа обернется поражением.

Марк решил, что не даст судьбе даже малого шанса похитить у него добытое. Он заказал почти три тысячи сосудов для денег, чтобы рассредоточить дорогостоящий груз на множестве кораблей, и к каждому сосуду велел привязать на длинном тросе поплавок, который должен был указать местонахождение сокровищ, даже если судно затонет. Флотилии предписывалось плыть вдоль берега по мелководью, чтобы в случае аварии можно было поднять сосуды со дна. Он предпринял и еще одну предосторожность, сделав второй экземпляр книги счетов, где с катоновской точностью была представлена полная информация о тысячах сделок с продажей царского имущества. Одну книгу Марк взял с собою, а вторую вручил самому надежному из своих помощников. Лишь после такой тщательной подготовки Катон отправился в путь.

Плавание длилось долго. Примелькавшийся пейзаж побережья греческих островов вызывал раздражение, и Марку хотелось вскарабкаться на мачту, чтобы, заглянув за горизонт, обнаружить нечто новое. Однако он подавлял эмоции, стараясь перед чужеземными матросами соблюдать достоинство, приличествующее римлянину; к тому же, Италии отсюда все равно не увидишь. Почти три года Катон целиком был поглощен выпавшим на его долю неблагодарным делом, и лишь теперь он ощутил, как опостылела ему чужбина. Длительное время стоявшая на пороге души тоска по Родине, сдерживаемая сознанием долга, теперь ворвалась вовнутрь и разом овладела всем его существом. Когда судно причаливало к берегу для ночлега или пополнения продовольственных запасов, Марку хотелось броситься в море и вплавь двигаться дальше. Тем не менее, он тщательно соблюдал все навигационные инструкции. Несколько раз ему предоставлялась возможность сократить маршрут, открытое море призывно темнело прозрачной глубиной, но Марк опасался, что именно там судьба раскинула смертоносную сеть, каждая ячейка которой – случай, но все вместе они – неотвратимая необходимость, и, унимая протест, рвущийся из груди, приказывал идти в обход по мелководью.

Наконец эскадра достигла Керкиры. Отсюда было совсем близко до Италии, и состояние Адриатического моря вполне позволяло пересечь его напрямик.

Плавание оказалось сложным. Осенняя пора не являлась благоприятным сезоном для морских странствий, и непогода часто испытывала путешественников. Кроме того, Катона и его спутников постоянно преследовали всяческие неурядицы и неприятности. Однако благодаря дисциплине и правильно выбранной стратегии все кончилось удачно. Катон не потерял ни одного судна и ни единого сестерция. Правда, при нем находилась лишь половина его флотилии, которую он разделил на две части опять-таки из соображений безопасности. Вторая эскадра следовала позади на расстоянии в несколько дней пути.

В ту ночь на Керкире Марк в предвкушении скорого свидания с Италией спал особенно сладко. Тем неприятнее оказалось пробуждение от горечи дыма и гари в предутренний час.

Ночь была холодной, и продрогшие за день под дождем и ветром матросы разожгли такой большой костер, что огонь перекинулся на палатки лагеря. Разгорелся настоящий пожар. Греческая стража, перепугавшись, разбежалась, поэтому беда застигла людей Катона врасплох.

Выскочив из своего шатра, Марк увидел, что огонь охватил уже половину лагеря. На улицах палаточного городка царила Паника – взбалмошная подружка Пожара и хулиганил ее шалопай-сынок – Хаос. Эта неразлучная троица гоняла вольноотпущенников-греков, составлявших навербованный штат Катоновой канцелярии, по всему лагерю, потешаясь над ними и хлестая их жгучими языками пламени. Однако появление Катона сразу все изменило. С присущими римлянам оперативностью и хладнокровием Марк быстро мобилизовал людей на борьбу с пожаром и организовал их действия с наивысшей рациональностью. После того, как с поля боя были изгнаны Паника и Хаос, Пожар сразу начал отступать.

Едва дело стало налаживаться, Марк вознамерился вернуться в свою палатку за вещами, но тут на одном из участков битвы с огнем снова потребовалось его непосредственное участие, и он отправил в преторий слугу. К утру пожар был окончательно побежден. Обоз почти не пострадал, а контрибуции, взысканной с Кипра, легкий набег пламени вреда не причинил совсем. Сгорело лишь имущество самого Катона, потому что посланный им слуга, испугавшись огня у входа в шатер, так и не вошел в него. Впрочем, Марк был аскетом и не имел при себе дорогих вещей, потому пожар не нанес ему большого материального ущерба. Серьезной потерей являлась лишь утрата финансового отчета о деятельности на Кипре.