Текст книги "Катон (СИ)"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)

"Все это так, – подтвердил Катон, – только хочу заметить тебе, Гней Помпей, что те ослепительные снега на вершинах побед, восхищающие потомков, покрывают горы трупов. И одно дело – воздвигать трофей над трупами врагов, иное – над телами сограждан. Гражданская война – это не битва за победу, а только борьба за выздоровление тяжелобольного народа. Сципион Эмилиан говорил: "Хороший полководец, как хороший врач, берется за клинок лишь в крайнем случае". Сейчас особенно уместно вспомнить эти слова. Любое сражение в наших условиях одновременно с победой принесет и поражение. Поэтому нам следует всячески избегать встречи с неприятелем на поле боя, нужно воевать с ним стратегически, а не тактически".

Помпей несколько замешкался, выбитый из колеи рассуждений словами Катона, как бывало у него всегда при общении с этим человеком. Правда, в данном случае он в принципе был согласен с Катоном, но все же мысль собеседника показалась ему чуждой и почти враждебной. Дело в том, что Помпей и Катон пришли к одному выводу о стратегии, исходя из противоположных посылок: коллективизма и индивидуализма. Катон не отделял себя от своего народа и гибель каждого гражданина считал потерей части самого себя. Помпею тоже было жаль римлян, но в первую очередь он думал о своей победе и стремился к затягиванию войны, сознавая, что войско Цезаря качественно превосходит его собственное.

Наконец император понял, что логического, формального противоречия в их позициях нет, и заверил Катона в том, что придерживается аналогичного взгляда на ведение кампании.

"Конечно, Цезарь немало преуспел за эти полгода, – вернулся он к прежнему рассуждению, но и мы не сидели сложа руки. Наши дела не так громки, как его бряцанье оружием, но не менее значительны. Практически из ничего, не имея ни людей, ни денег, я создал армию, оснастил ее сетью материального обеспечения по всему Эпиру и Македонии. Я сделал эту землю нашей, и, придя сюда, Цезарь окажется во враждебной ему стране, отрезанный от своих тылов. Это добытое нами стратегическое преимущество позволит нам компенсировать его превосходство в качестве самих легионов. Цезарь силен в походе и на поле боя, но зато я кое-чего стою как конструктор. Так что смотри в будущее с оптимизмом, дорогой Марк. Единственное, что мне досаждает, так это словоблудие твоих коллег, сенаторов. Их болтовня, их злоба и ядовитый пессимизм – тяжкие кандалы на моих ногах. Эти люди не позволили мне организовать сопротивление врагу в Италии и продолжают мешать мне здесь".

Помпей и в самом деле проделал немалую работу. Пройдя по лагерю, Катон увидел легионы, сформированные из римских граждан, проживавших в Малой Азии, Сирии, Крите, Македонии, вспомогательные войска из эпиротов, этолийцев, фракийцев и греков, в конницу помимо римских всадников из числа сыновей нобилей были привлечены галатские, фракийские, каппадокийские, коммагенские и нумидийские отряды. Чтобы это стало возможным, Помпей провел сотни переговоров и заключил десятки договоров и союзов. Флот также состоял из эскадр многих стран и был огромен.

Несмотря на то, что войско представляло собою пестрый конгломерат разнородных частей, да еще набранных в основном из новичков, настроение солдат было отличным: они верили в справедливость своего дела и в полководца, верили в победу. Но совсем другая моральная атмосфера царила в среде нобилей.

Когда Помпей пожаловался Катону на сенаторов, Марк был склонен счи-тать ответственным за конфликт скорее полководца, нежели его многочисленный штаб, но, попав в гущу событий, изменил свое мнение.

Почти вся знать Рима оказалась в стане Помпея, но мотивы, собравшие аристократов в одном месте, были различны. Тут находились последовательные республиканцы, а также друзья Помпея и враги Цезаря, большое число горе-стратегов, полагавших, будто верно угадали будущего победителя, и множество тех, кто, сомневаясь в исходе войны, уповал на коллективную безответственность и потому считал, что безопаснее затеряться в массе большинства, нежели привлекать к себе внимание самостоятельным решением. Очевидно, что общность интересов всех этих людей состояла лишь в достижении скорейшего успеха, однако затягивание войны и сопряженные с этим тяготы выявляли и обостряли противоречия между ними. Но все же не идейные разногласия были главной бедою эмигрантского сената, а вдруг обнаружившееся в экстремальных условиях несоответствие масштабов личности нобилей их социальному статусу. С рождения они сразу становились пупом земли, мир вращался вокруг них, только им светили звезды. Они жили во дворцах, по городу следовали с пышной свитой слуг и клиентов под рукоплескания плебса. Перед ними преклонялись, им льстили и угождали. А теперь эти люди оказались вырванными из мраморных гнезд, лишенными массы почитателей и даже денег. Философ говорил: "Все свое ношу с собою". Но нобили при всей своей осведомленности о философских школах и заповедях, увы, не были философами и все свое оставили в Италии. Перед лицом войны они, как перед богом, предстали в духовной и интеллектуальной наготе. От их былого величия осталась только поза, поза престарелой княгини, которую застукали без грима, корсета, парика, вставных челюстей, накладных ресниц, дорогих одеяний и башмаков с высокими каблуками; и в этой ситуации их амбиции выглядели, как апломб высохшего на солнце дождевого червя. Все недовольство, вызванное неловкостью, безобразием и постыдностью такого положения, сенаторы изливали в бесконечных язвительных речах. Объектом же их нападок были Помпей, Цезарь, сенаторы, оставшиеся в Риме и, как порою казалось, выгадавшие на этом, вражеские легионы, собственные неудачливые военачальники, нерадивые союзники, заодно и добросовестные союзники, а также – солнце, воздух, земля и вода. Когда гнев клокотал в их опустошенных душах, они готовы были изрыгнуть его на всех и все, что попадалось им на глаза.

Особенно пылко сенаторы негодовали на Помпея, ведь, не будь его, они не покинули бы свои дворцы и виллы. Он не смог защитить сундуки богачей, а значит, и их самих, поскольку с утратой собственности они лишались своего общественного содержания. Ощутив себя на чужбине бессильными и ничтожными, нобили пытались вернуть уважение к себе, унижая Помпея. Разговоры о его никчемности, неповоротливости, недальновидности и нерешительности сделались общим местом всех кулуарных бесед. Он стал героем всех острот и анекдотов. Вырвавшийся из пут полугодовых колебаний между предательством и честью и наконец-то прибывший в Македонию Цицерон говорил: "Я знаю, от кого бежать, но не знаю, к кому бежать". Когда один перебежчик похвалился, что, чрезмерно спеша к Помпею, даже оставил коня у Цезаря, Цицерон сказал ему: "О коне ты лучше позаботился, чем о себе".

В своей официальной деятельности отъявленные аристократы норовили вынести смертный приговор приближенным Цезаря, объявить врагами Отечества всех неприсоединившихся. Они правили бесконечный суд над теми или иными средиземноморскими общинами и конкретными политиками. Сознание своего бессилия делало их гнев неукротимым. Однако не все их предложения проходили в почтенном органе – совете трехсот, поскольку большинство его членов, всячески демонстрируя на словах враждебность к Цезарю, на деле заботилось лишь о том, как бы не оказаться врагом самому себе, а потому старательно уклонялось от принятия сколько-нибудь решительных мер. Именно этот совет и делал неповоротливым Помпея, тормозя все его инициативы. Тем не менее, обозленный собственной участью эмигрантский сенат постоянно выплевывал частные репрессивные постановления относительно отдельных лиц, особенно – пленных. В резуль-тате, одна за другою следовали казни, а многие города подвергались грабежу. Такие действия мало пугали сторонников Цезаря, но зато нагоняли страх на союзников. Именно этот страх помешал республиканцам восстановить государственный строй в столице в тот период, когда Цезарь воевал в Испании, так как простой люд предпочел остаться во власти подчинившего свои страсти расчету Цезаря, нежели вернуть свободу, пройдя через разгул ненависти аристократии.

Увидев, какова обстановка в стане республиканцев, Катон попытался при-звать к ответу командующего. Но тот только развел руки и сказал: "Что я могу поделать, если именно меня они честят как виновника всего происходящего? К тому же, все они – проконсулы, да пропреторы: не очень-то им прикажешь! Республика, равноправие!"

"Хорошо, пусть будет равноправие", – сказал про себя Катон, в очередной раз убедившись, что Помпей может быть военным вождем республиканцев, но отнюдь, не политическим.

На ближайшем заседании совета трехсот Катон взял слово и начал свою речь так: "Отцы-сенаторы, пять дней провел я здесь, в лагере. За этот недолгий период я вспомнил всю свою жизнь. Нам довелось родиться в трудное время, весь наш век прошел в удушливой предгрозовой атмосфере. Всю свою жизнь мы ждали грозы, все свои силы прикладывая к тому, чтобы предотвратить ее, но тщетно. И вот грянула война, война римлян с римлянами, ибо у нас более нет врагов, кроме алчности и, в особенности, высшей составляющей этого низкого порока – властолюбия. Трагедия свершилась. Но любая трагедия содержит в себе зерно оптимизма, ибо если произошло худшее, то далее последует облегчение, кто переживет грозу, кого минует молния, тот увидит, как благоухают свежие травы.

Однако в нашем случае, отцы-сенаторы, все иначе. Нам суждено падать и после того, как мы расшибемся о дно ущелья. Такого не может быть, но римляне нередко творили невозможное и, прежде превосходя всех достоинствами, ныне всех превзошли пороками.

За последние сто лет у нас выявилось немало авантюристов, покушавшихся на государственный строй, принесший Риму мировой успех, но все они были не более чем авантюристы. А вот Цезарь, действительно, враг серьезный. Он единственный, кто взялся за переворот трезвым. Он с самого начала все рассчитал и многие годы планомерно шел к своей цели. Но Цезарь не демон из подземелья, это продукт нашего общества, мы сами взрастили его, он есть концентрированное и персонифицированное выражение наших пороков. Представьте же, сограждане, что будет с Отечеством в случае победы Цезаря!

"Но, – скажете вы, – мы можем не допустить этого!"

В самом деле, многие приготовления, проделанные вами под руководством первого из граждан, внушают такую веру. Но, что станет с Римом, если победим мы? То, что я увидел здесь, ваше поведение, отцы-сенаторы, ваш неуемный гнев, заставили меня страшиться нашей победы больше, чем Цезаревой! "Гнев отличается от безумия лишь кратковременностью", – говорил мой прадед, но ваш гнев растянулся уже на год! Вот она, бездна под бездной!

Цезарь покушается на государство, но бережет граждан, правда, делает это не по велению сердца, а исходя из холодного расчета, он бережет их как своих будущих рабов, однако бережет. Мы же будто бы защищаем Рим, но свирепо казним римлян, грабим союзные города, унижаем своим высокомерием дружественных нам царей!

Потрясенный, оглушенный грохотом марширующих легионов мир в страхе и недоумении взирает на происходящее. С одной стороны он видит циничного узурпатора, который, однако, старается не трогать мирное население и милует сложивших оружие, а с другой – тех, кто взял на себя труд и ответственность отстаивать правду и право, но своим средством избрал ненависть, террор и беспощадность ко всем, кого только удается застать врасплох. Что делать простым людям, куда им податься? Скажите же, как в этой ситуации поступят массы средиземноморского люда, не изучавшего стоицизма, не читавшего политических теорий Аристотеля и Полибия? Ответ очевиден: да, уничтожая неприятеля избранным вами способом, мы тем самым умножаем ряды наших врагов!"

Далее Катон сделал исторический экскурс и привел примеры бережного обращения предков с побежденными народами, благодаря чему те из врагов превратились в союзников. Сопоставляя историю с поведением своих современников, он показал, что слепое следование республиканским установлениям в экстремальных условиях приводит к фактическому отрицанию республиканских норм, к уничтожению республиканского и, что то же самое, римского духа.

"Нельзя спасти римское государство, перестав быть римлянами", – поды-тожил Катон и внес предложение запретить грабить союзные города и убивать граждан иначе как в битве.

Несмотря на обилие в зале носителей высочайших титулов и званий, никто не посмел противоречить Катону. Потом эти люди, как обычно, будут высмеивать его пафос, издеваться над его непрактичной правильностью, но в открытой схватке они ни по одиночке, ни все вместе не могли совладать с Катоном. Произнеси те же слова, да еще в столь назидательном тоне кто-нибудь другой, его закидали бы гнилыми остротами и тухлыми сарказмами в духе Цицероновых высказываний, но этот человек сам служил живым доказательством верности своих слов, и такой довод оспорить было невозможно.

Совет трехсот принял постановление по предложению Катона, и благодаря этому атмосфера в стане республиканцев и во всем регионе оздоровилась. Союзники и граждане из числа колеблющихся стали больше доверять Помпею и охотнее вступать в его армию. Воодушевленный этим успехом полководец решил применить силу катоновского убеждения для агитации населения Востока и направил Марка в Азию.

Некогда Катону уже доводилось путешествовать по Востоку с познавательными целями, и вот теперь ему представилась возможность использовать полученные тогда знания на практике. Поручение было хлопотным, но благородным, ибо что могло быть прекраснее, чем убеждать население далеких стран в преимуществах республики над монархией, в превосходстве человека-гражданина над рабом-подданным царя, что могло быть полезнее в тот момент, чем вербовать сторонников для борьбы с узурпатором?

Катон с энтузиазмом отнесся к своей новой миссии. Лишь одно обстоятельство препятствовало его отъезду в Азию. Покидая Италию, он чуть ли не силой увез с собою на Сицилию племянницу Сервилию с маленьким сыном. Марк никак не мог допустить, чтобы Цезарю достался такой трофей как племянница самого непримиримого республиканца и вдова одного из виднейших оптиматов Лукулла. Этот шаг Катона по достоинству оценил Цезарь и разразился по его адресу отчаянной бранью, которую позднее изложил письменно в сочинении, посвященном выявлению злодейской сущности своего противника. Уезжая из Сицилии, Катон снова взял Сервилию с собою.

В конце концов Марк убедил Сервилию и на этот раз последовать за ним. Такой поступок женщины окружающими был воспринят как проявление семей-ной добропорядочности, что заглушило молву о ее былых похождениях.

Все устроилось, и Катон, питая большие надежды, отбыл в Азию. Однако там он успел сделать лишь две вещи: склонить на сторону Помпея родосцев и убедиться, что населению провинций абсолютно безразлично, какой образ правления установится в Риме. Это социологическое открытие заставило его призадуматься над перспективами Республики, но веление военного времени вынудило его вернуться к узкой практической задаче. Отбросив рассуждения о свободе духа и достоинстве статуса граждан в республиканском обществе, он начал убеждать азиатов только в том, что им выгоднее примкнуть к Помпею, нежели к Цезарю, и каждому конкретному собеседнику приводил определенные, подходящие именно для его случая доводы. Такой подход к делу позволил ему сагитировать родосцев, но на том все и закончилось, поскольку прибыл гонец от Помпея с просьбой-приказом возвратиться в Македонию.

В письме императора был намек на то, что Катона ждет назначение на важный пост, однако действительность превзошла все ожидания. Едва Катон вернулся в ставку Помпея, как Великий, выйдя ему навстречу, почтительно расшаркался и завел его в свой шатер. Там после длинного и помпезного вступления, повествующего о значительности всего происходящего, император поведал Марку, что собирается назначить его командующим всем республиканским флотом.

Флот, собранный Помпеем, своим значением был сравним с сухопутной армией Цезаря и наряду с нею составлял самую могучую силу в тогдашнем мире. Имея под началом более пятисот судов, Катон мог играть в происходящих событиях первостепенную роль. У него был опыт боевых операций на море, так как он командовал одной из Помпеевых эскадр во время войны с пиратами, но ожидаемое назначение, конечно же, требовало от него стратегического мышления совсем иного уровня. И Катон с обычной для него добросовестностью начал готовить себя к новой роли. Он штудировал книги Эратосфена и других географов, беседовал со знающими толк в морском деле людьми и придумывал способы более эффективного использования флота в войне с Цезарем. До сих пор морские силы республиканцев использовались лишь для блокады вражеского побережья, да и то не особенно удачно. Марк решил применять флот для придания маневренности сухопутной армии, в том числе, для высадки десанта в тылу противника. Были у него и другие задумки, однако никакие идеи ему не понадобились.

Все кончилось еще быстрее и неожиданнее, чем началось. Весь лагерь знал о предстоящем назначении Катона, и не было среди республиканцев человека, который не воспринимал бы эту меру с оптимизмом. Но вдруг на очередной войсковой сходке Помпей объявил, что вручает верховное командование всеми морскими силами Марку Бибулу.

"Уж ни сам ли Цезарь подсказал тебе эту мысль?" – возмущенно вопрошали полководца оптиматы. Но Помпей игнорировал их сарказмы и остался тверд в своем решении. Многие друзья Катона, будучи также и друзьями Бибула, пытались уговорить последнего отказаться от должности в пользу своего тестя, но одержимый давним соперничеством с Цезарем Бибул не поддался их убеждениям. Постоянно во всем проигрывая Цезарю, он сделался хроническим неудачником, но не желал смириться с этим и потому ухватился за новое назначение, видя в нем последний шанс свести счеты со своим счастливым соперником.

Как сначала догадался, а потом и узнал наверняка Катон, Помпей изменил первоначальное решение под воздействием своих советников из числа тех, кто заботится не о деле, а о том, как бы не утратить влияние на могущественного человека. Эти специфические друзья, специфика которых заключалась в том, что они являлись друзьями не человека, а занимаемого им места, вовремя подсуетились, чтобы напомнить Помпею, кто есть Катон. "Его цель, – говорили они разоблачительно-осуждающим тоном, – не победа над Цезарем, а возрождение Республики. Поэтому едва ты, Великий, расправишься с Цезарем, как столкнешься лицом к лицу с Катоном. И если этот человек в должности квестора руководил консулами, будучи претором, сумел вырвать у тебя, консула, твоего друга Габиния и отправить его в изгнание, то представь, Великий, каков он будет, имея в своем распоряжении весь флот римского государства, твой флот!" Помпей и сам опасался Катона, но как порядочный в душе человек хотел поступить по справедливости и с максимальной пользой для общего дела, однако нашептывания тех, кто всегда мог угодливо открыть ему дверь, поправить складку на его тоге и дать приятный самолюбию совет, пробудили в нем червя индивидуализма, и корыстное восторжествовало над общим, чтобы в конце концов привести к краху и то, и другое.

Катон воспринял известие о том, что его назначение на должность коман-дующего флотом не состоялось, с философским спокойствием. Он не изменил своего отношения ни к Помпею, ни к его поручениям и по-прежнему был исполнителен в делах, ровен в общении и строг в сенатском совете. Те, кто видел Катона после неудачных консульских комиций, не удивлялись такому его поведению, но советники Помпея и здесь узрели злой умысел. Они уже мнили себя царскими придворными и в лидерах сената видели своих главных соперников. Катон казался им самым опасным из оптиматов, и потому они использовали все, чтобы возбудить подозрительность Помпея. Если Катон возражает, значит, он – противник, если соглашается, значит, хитрит. Он не выказал разочарования, лишившись возможности получить флот, значит, замышляет нечто настолько серьезное, что даже такая потеря его не страшит!

Эти подзуживания подогревали давнее недоверие Помпея к Катону. Великий не понимал Катона, а непонятное всегда вызывает опасение.

Сам же Марк ничему не удивлялся, поскольку с момента начала граждан-ской войны ни на что хорошее уже не рассчитывал. Чтобы ни происходило теперь в мире, борода Катона, символизирующая беды Отечества, с каждым днем становилась все длиннее. Марк давно ощущал тяжесть небесного рока, довлеющего над Римом и гнетущего его самого, и вопреки неукротимой римской вере в победу в глубине души знал, что ничего великого ни у него, ни у его соотечественников более не получится. После того, как поразительным образом пропали оба экземпляра его отчета о кипрской кампании, можно ли было ожидать, что судьба позволит ему получить шанс спасти государство? Увы, надежды у него уже давно не было, оставался лишь долг. Его он и исполнял, как мог.

8

 К концу года стратегическая ситуация выглядела так: Цезарь владел Италией, Галлией, Сардинией, Сицилией и Испанией, которую он подчинил в результате остросюжетной авантюрной военной кампании; Помпей был хозяином Эпира, Македонии, Греции, Фракии, всей азиатской части римского государства и Африки, а кроме того, господствовал на море. Причем в Африке римлян постигла такая же трагедия, как и в Испании, только с обратным знаком. Гай Курион с Цезаревой стремительностью захватил Сардинию, Сицилию и вторгся в Африку. Но если Цезарь благодаря своему стратегическому таланту, а также войску, обращенному им в особый инструмент, с которым он обращался с неподражаемой ловкостью, любую авантюру превращал в безукоризненно точную выигрышную комбинацию, то Курион, копируя стиль Цезаря, оставался всего лишь Курионом. Он угодил в западню, поставленную ему нумидийским царем Юбой, союзником Помпея, и погиб вместе со всеми своими легионами. Потерпел неудачу и Гай Антоний, пытавшийся закрепиться на побережье Иллирии, чтобы создать плацдарм для войска Цезаря на вражеском берегу. Однако победы Цезаря, конечно же, были более впечатляющими, чем успехи республиканцев. Отправляясь в Испанию, он сказал, что идет сражаться с войском без полководца, чтобы потом вернуться к полководцу без войска. Он действительно сумел уничтожить главную военную силу Помпея, причем своим снисходительным отношением к побежденным настолько расположил к себе солдат неприятеля, что почти никто из них не вернулся к прежнему полководцу. Однако Помпей плодотворно использовал отпущенное ему время. Он создал необходимую для затяжной войны инфраструктуру в Македонии и Эпире, собрал денежные средства и сформировал войско, численно соизмеримое с неприятельским. Поэтому, когда Цезарь частью уничтожил, частью разогнал Помпеевы легионы в Испании, тот уже имел новую армию. Таким образом, каждая битва, каждая новая кампания только усугубляли ситуацию в государстве, придавая все больший размах войне.

Из Испании Цезарь возвратился в Рим. "Коль преступать закон, то ради царства, а в остальном его ты должен чтить", – любил цитировать Еврипида гениальный истребитель римских легионов. Победа придала ему сил, чтобы совершить то, чего он не посмел в предыдущий раз. Полгода назад Цезарь ни золотом, ни серебром не смог убедить кого-либо из консулов сделать его диктатором. Теперь же он сам объявил себя диктатором, для смеха сославшись при этом на претора. Напялив поверх окровавленных доспехов узурпатора мантию государственного мужа, Цезарь провел выборы, на которых в полном согласии с буквой закона избрал себя консулом. Консул, естественно, не мог одновременно быть и диктатором, однако закономерное изменение статуса Цезаря нашло необычную интерпретацию в пропаганде. "Цезарь добровольно сложил с себя диктаторскую власть!" – бравурным трезвоном разнеслась по Италии оптимистичная весть, но все-таки это не привлекло в Цезарев лагерь новых сторонников. Тогда свежеиспеченный на дрожжах смуты консул издал указ, отменяющий указы других консулов, а также – решения народных собраний и судов. Согласно его постановлению, все, кого Республика признала государственными преступниками, теперь объявлялись невинными жертвами злодейского режима Помпея – Катона, пострадавшими в борьбе за высшее благо. Так в Рим героями возвратились с позором изгнанные оттуда Габиний, Меммий и другие подобные им удальцы. А вот Милона эта амнистия не коснулась: очевидно, он бился за благо не тех, кого нужно. Пополнив таким способом ряды своих сторонников, Цезарь спешно отбыл в Брундизий, чтобы готовиться к весеннему этапу войны.

Несмотря на все достижения Цезаря, его положение оставалось неустойчивым. Уступая врагу на море, он не мог обеспечить бесперебойность снабжения Италии продовольствием, а солдат – деньгами, из-за чего некоторые легионы бунтовали даже в дни побед. Хромала и правовая сторона его власти, и римляне мирились с этим лишь постольку, поскольку находились в шоке. Все это требовало от Цезаря наступательных действий, и никто не сомневался, что с началом судоходного сезона он попытается переправиться в Эпир. Однако Помпей хорошо подготовился к встрече, а Бибул днем и ночью, во сне и грезах видел, как топит Цезареву эскадру с его непобедимыми легионами. Он дотошно рассчитал систему патрулирования побережья, и переправа противника казалась невозможной.

Так Помпей, в полном согласии с призывом Катона беречь жизни сограждан, одной лишь позиционной борьбой уже почти выиграл войну. Лучший стратег римской державы вновь доказал, что в планировании и организации крупномасштабных операций ему нет равных. Однако у Цезаря тоже были свои козыри. Никогда еще история не сталкивала столь непохожих полководцев. Помпей мыслил широко, размашисто и в то же время скрупулезно-точно, в полном соответствии с законами военного искусства и логики вообще. Цезарь был алогичен, порывист и чуть ли не каждым своим ходом отрицал правила и разум, но при этом действовал столь быстро и неожиданно, что как бы пронзал время насквозь, потому никакой рассудок не мог угнаться за ним, самою стремительностью он вносил порядок в хаос и овладевал ситуацией как бы из засады.

Помпей учел все, кроме одного: он не подумал, что сама безнадежность положения Цезаря толкнет его на нестандартный ход.

И вот в январе, в самый разгул распутицы Цезарь посадил половину армии на свою утлую эскадру и пустился сечь Адриатику пополам. Обосновавшегося на Керкире Бибула такой оборот дел застал врасплох, и он настиг флот Цезаря только тогда, когда тот высадил свой смертоносный груз в Эпире. Бибул все же потопил вражескую эскадру, и это лишило Цезаря возможности собрать все свои легионы воедино.

Блестяще проведя рискованную операцию, удачно обманув противника, Цезарь, тем не менее, оказался в ловушке. С наличными силами он не мог противостоять Помпею, укрыться во вражеской стране было негде, а путь к отступлению отрезал Бибул. Цезарь попытался тайно, под видом раба, возвратиться в Италию, чтобы лично организовать доставку оставшейся части войска. Но, введя в заблуждение своим маневром кордоны Бибула, он все-таки не смог перехитрить Нептуна. Морской бог, словно стыдясь недавней оплошности, когда он проморгал Цезареву эскадру, теперь днем и ночью морщил Адриатику острыми волнами, а союзные ему ветра гнали неосторожного в своей смелости путешественника на скалы. Поэтому переправа не удалась. И, даже когда Цезарь сбросил рабский балахон и предстал небесам и водам во всей своей красе, а судовладельцу объявил, что тот везет Цезаря и его счастье, стихии не затихли, а у корабля не прибавилось весел. Тогда вынужденный вернуться на негостеприимный эпирский берег император вспомнил о своем прямом назначении и повел имевшиеся у него легионы на Диррахий. Вместо того чтобы прятаться от врага, он решил атаковать его прямо в сердце.

Диррахий Помпей готовил как опорный пункт для проведения весенней кампании. Там были собраны припасы и снаряжение для войска, подготовлен лагерь и оборудована гавань. Однако зимою основные силы республиканцев находились в Македонии, а в Диррахии стоял лишь небольшой гарнизон. Если бы стесненному в средствах Цезарю удалось захватить этот город, он смог бы решить многие свои проблемы за счет противника. Устрашенный такой перспективой Помпей спешно поднял войско и ускоренным маршем двинулся к побережью. Цезаревы легионы, которые в своей стремительности обычно опережали даже молву о себе, с готовностью приняли вызов и вступили в состязание. Между двумя армиями началось соревнование в скорости. Одну дорогу к богатому Диррахию штурмовали победно прошагавшие Галлию, Испанию и Италию железные, двужильные и бессмертные солдаты Цезаря, а по другой – громоздкою толпою торопились навстречу неласковой судьбе новички Помпея. Поход проходил и днем, и ночью. От переутомления люди болели и даже умирали, но войска неуклонно приближались к цели. И в конце концов Помпею удалось опередить самого стремительного в истории полководца и занять Диррахий, оставив Цезаря с голодным войском в холодной зимней степи. Изысканно-экстравагантный авантюризм Цезаря, приносивший ему успех у галлов и женщин, снова не прошел с Помпеем. Его положение стало отчаянным. С суши он был блокирован Помпеем, а на море, несмотря на сложные погодные условия, вел постоянное дежурство Бибул. На том бы и прервалась карьера Цезаря, если бы не ревностные сверхусилия двух людей: одного друга и одного врага.

Марк Бибул добросовестно патрулировал побережье, терпя холод, голод и недостаток питьевой воды, в качестве которой порой приходилось использовать росу. Эти лишения вызывали болезни экипажа. Поразил недуг и не щадившего себя Бибула. Однако он не оставил свой пост ради лечения, а продолжал стеречь Цезаря, предвкушая его скорый крах. В этом состоянии предчувствия близкой победы он и умер. Преемника у него не было, так как Помпей не решился снова вверить флот единому командованию. Это нарушило взаимодействие республиканских эскадр, благодаря чему у цезарианцев появился шанс еще раз попытать счастья.

Цезаря выручил Марк Антоний. Этот человек занял при императоре место Тита Лабиена и действовал с не меньшим успехом, чем его предшественник. Антоний снарядил новый флот и на нем доставил в Эпир вторую половину Цезарева войска. Правда, его путешествие оказалось не столь удачным, как у Цезаря, он понес некоторый урон и высадился в неудобном месте. Но главное им было сделано.