Текст книги "Избранное"

Автор книги: Вячеслав Шугаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)

Месть первая

Толстый краснолицый мужчина по имени Сидор Самсоныч очень любил охотиться. Но он был неповоротлив и ленив, поэтому на охоту выбирался редко, в основном осенью, когда боровая дичь, глухари, рябчики, выходили на каменистые песчаные дороги. Они набивали животы мелкими камешками, галькой, песчинками, чтобы лучше перемалывались, перетирались ягоды, листочки, трава, которыми они кормились.

Сидор Самсоныч любил осенью ездить по таким дорогам на машине. Ветровое стекло открыто, осенний густо настоянный воздух приятно обвевал красные, толстые щеки Сидора Самсоныча, глаз радовали просторные поляны, усыпанные желтой листвой оранжевые лиственничные боры, горочки, поросшие темным ельником. Едет потихоньку Сидор Самсоныч в свое удовольствие и вдруг видит, на дороге глухарь сидит, камушки собирает, и брови у него в лучах утреннего солнца ярко-малиново, пламенно вспыхивают.

А глухари машины не боятся, близко подпускают, удивленно только головы тянут – что это, мол, за чудище движется, что это за зверюга такая. Сидор Самсоныч потихоньку ружье достанет, не выключая мотора, прицелится – бах-та-ра-рах! – подпрыгнет глухарь и упадет за мертво, прикроет рубиново-красные веки, и долго они еще вспыхивают живым огоньком.

Вот и в эту осень, ранним, холодным уже сентябрьским утром выехал Сидор Самсоныч на промысел. Выбрал каменистую лесовозную дорогу, свернул на нее и двинулся в глубь тайги. Ружье зарядил, положил рядышком на сиденье.

Сидор Самсоныч и знать не знал, думать не думал, что на самой высокой ели сидит дозорная обезьяна, орешки пощелкивает да на дорогу посматривает. Далеко еще Сидор Самсоныч был от этой ели, а обезьяна уже кубарем скатилась прямо на спину Главному слону. Заверещала:

– Показался, показался! И ружье зарядил. Веселый, трубку курит!

– Пускай покурит. Потом некогда будет, – Главный слон обратился к глухарю Глебу, сидевшему неподалеку на ветке. – Давай, Глебушко, твой черед настал. Выходи, брат, на дорогу да ближе, ближе подпускай. Да побеспечнее себя веди. Напевай что-нибудь. В общем, чтоб он не суетился и не дергался. Спокойно целился.

– Только вы уж успевайте. Боязно все-таки. Ему ведь пристрелить – раз плюнуть.

– Вперед, Глебушко. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Глухарь слетел на дорогу, из тени деревьев неторопливо вышел на солнечный, еще мокрый от росы галечник. Чтобы не струсить в последнюю минуту, он отвернулся от поворота, из-за которого должна была появиться машина.

Сидор Самсоныч, увидев глухаря, вздрогнул и чуть мундштук у трубки не откусил – вроде за многие годы и привык, что глухари всегда неожиданно возникают на дороге, а вот вздрагивать не отучился. Сбавил скорость, вынул трубку изо рта и машинально выбросил ее в окно – с деревянным стукотком прокатилась трубка по камешкам, табак высыпался, задымились желтые крошки. Сидор Самсоныч чертыхнулся про себя, но тут же успокоился: «Потом подберу, никуда не денется», – пододвинул ружье поближе. Еще подъехал, еще чуть-чуть – до глухаря совсем близко, все перышки рассмотреть можно. Остановил машину, не выключая мотора, осторожно выставил стволы. Приладил половчее приклад к плечу, подвел мушку под грудь глухариную, замер – осталось курок нажать.

В это мгновение Главный слон, заранее набравший в хобот пыли, с силой выдул ее в красное лицо Сидора Самсоныча. Тот нажал сразу оба курка – отдача у ружья была такая сильная, что плечо отнялось и машина попятилась.

– Какой внезапный порыв ветра! – жалобно простонал Сидор Самсоныч и заплакал, чтобы поскорее слезами промыть глаза от пыли. – И синоптики не предупредили, что будет пыльная буря!

Поплакав, Сидор Самсоныч открыл глаза: о, чудо! Глухарь сидел на том же месте. Сидор Самсоныч просиял, быстро перезарядил ружье и снова стал целиться. Его пыльное, в слезных подтеках лицо было так нелепо и смешно, что Главный слон покачал головой:

– Воистину не видит лица своего и не думает над делами своими. О браконьер! Сколько в тебе преступного упрямства!

Главный слон набрал из маленького болотца зеленой жижи в хобот и, когда Сидор Самсоныч готов был опять спустить курок, влепил ему этой жижей. Лицо Сидора Самсоныча позеленело. Сидор Самсоныч завопил:

– Есть ли справедливость на небесах! То пыль, то дождь! Какого глухаря упустил!

Рукавом отер лицо – нет, все-таки судьба была на его стороне: глухарь, как заколдованный, сидел на прежнем месте.

Сидор Самсоныч вскинул ружье. Тогда Главный слон со свирепым шепотом: «Безумец! Он ничего не хочет понимать!» – ухватил хоботом машину и положил ее на бок. Сидор Самсоныч закричал:

– Еще и землетрясение! Ну, нет. Не на того напали. Глухарик, миленький, подожди! – Сидор Самсоныч с трудом, ему очень мешал огромный живот, выбрался из машины и, стоя, стал целиться в глухаря Глеба, которого так увлекла эта игра-наказание, что он уж действительно забыл об опасности. Главный слон вышел из-за деревьев и чуть ли не в ухо Сидору Самсонычу протрубил:

– Опомнись!

Тот, мельком оглянувшись, увидел слона, но нисколько не удивился, что в тайге появились слоны. Со словами: «А, еще всякие будут тут свой хобот совать», – мимоходом жахнул в Главного слона из одного ствола, а другой опять навел на глухаря.

Если бы у слона были руки, он развел бы ими от удивления – он никогда в жизни не встречал браконьеров, а таких азартных тем более. Слон схватил Сидора Самсоныча за шиворот и потряс:

– Хорошо, что твой выстрел мне – как слону дробина. А если бы ты попал мне в глаз, я бы зашвырнул тебя вон в то болото.

Сидор Самсоныч затрепыхался, забился, заизвивался на весу.

– Отпусти меня. Уйдет, уйдет же глухарь-то! Есть у тебя совесть?!

Слон решил молчать – этому человеку бесполезно что-либо объяснять. Положил его на траву, отобрал ружье, расшиб его о дерево, снова взял Сидора Самсоныча за шиворот, поднял и зацепил воротником за толстый сосновый сук.

– Повиси немного, подумай. – Главный слон повернулся к глухарю. – Молодец, Глебушко. Никогда не думал, что в птичьем сердце столько мужества и отваги. Я попрошу Главного медведя сделать тебя Главным глухарем.

– Ой, не надо! Замаешься с такой честью. Рядовым родился, рядовым помру. Столько страху натерпелся, не чаю на свой ключ попасть, во мху прохладненьком отдохнуть, полежать.

Сидор Самсоныч, подвешенный на суку, пытался втолковать Главному слону:

– Какая же это птичка малая! Здоровенный петух, килограмм на девять. Пустите меня к нему!

Вскоре Сидор Самсоныч сорвался на землю, а тужурка, рубашка и майка остались на суке. Сидор Самсоныч лежал кверху огромным животом, хлопал глазами и ничего не соображал. Дозорная обезьяна, пробегая мимо, похлопала маленькой ладошкой по животу:

– Не унывай, папаша! Лучше цветы выращивай, внучат нянчи, сказки им рассказывай.

Сидор Самсоныч что-то глухо промычал в ответ.

Месть вторая и третья

На другое утро звери отправились в распадок, по дну которого бежал ручей, а по-над ручьем были густые заросли дикой смородины, рябины, боярышника. Пологие склоны распадка редко поросли березами и соснами.

К ключу часто приходили козы – водицы прозрачной попить, вкусную траву пощипать, потолковать о том о сем под веселый, переливчатый говор ручья.

Этим утром городские охотники собрались в распадке погонять коз. Стрелки расположились на склонах, залегли за кустики, за пеньки, а загонщики пошли вдоль ручья, грохоча пустыми ведрами, колотушками, крича во все горло разную бессмыслицу. Загонщики должны были поднять коз, лежащих на берегах ручья, выгнать их на выстрел.

В прозрачно-высоком осеннем небе сияло солнце, паутина летала меж кустов и деревьев, от земли пахло прелым листом и инеем. Стрелки долго лежали без курева, молчком, а коз все не было. Загонщики охрипли и вяло колотили в пустые ведра. Вот они дошли до устья распадка и повернули назад, чтобы еще раз прочесать заросли над ручьем. А солнце пригревало ласково, не торопясь, и стрелки задремали, всхрапывая и очумело дергая головой, тараща глаза – уж не коза ли мелькнула за березой. И снова роняли головы – даже крики загонщиков действовали на них усыпляюще.

А звери проворно и бесшумно подкрались к стрелкам. Завладели ружьями, отползли, упрятали их в пожухлую и густую траву, а стрелкам в руки вложили палки.

Сорока Маня, наблюдавшая за происходящим с дерева, полетела к Главному медведю:

– Все, Михал Ваныч. Всех засонь вооружили до зубов.

Главный медведь встал, потянулся – он и сам было задремал, откашлялся и рявкнул во все медвежье горло:

– Эй, на номерах! Козы!

Стрелки вскочили, со сна не разобравшись, схватили палки и начали целиться. Но вот один заметил, что держит корягу, другой… Дружный, изумленный вопль повис над распадком.

– Ружья-я! Где ружья! Что за шутки!

Стрелки шарили руками по земле, заглядывали на деревья, не повесил ли какой шутник ружья на сучки. – нигде не нашли. Обернулись, надеясь, что, может, сзади где-нибудь поставлены к колодине или к дереву прислонены. Обернулись – и новый душераздирающий вопль прогремел над распадком. Напротив каждого охотника сидел либо лев, либо тигр, либо медведь. Сидело это зверье, мирно улыбалось. Но разве догадаешься, что, к примеру, тигр улыбается, а не угрожающе скалится. «Уж не сон ли все это?» – подумали стрелки и, чтобы прогнать кошмарные видения, замахали руками на зверей, закричали:

– Сгинь, сгинь, нечистая сила!

Попробовали стрелки пройти сквозь приснившихся зверей. Но те вежливо, мягонько стук-стук лапой в грудь – куда это, мол, ты полез? Тогда поняли охотники, что звери не приснились, ужаснулись пуще прежнего и – давай бог ноги! – бросились бежать вниз, к ключу, чтобы забиться под смородиновые кусты и ничего не видеть, ничего не слышать – авось удастся передрожать.

У ключа столкнулись стрелки, бежавшие с правого склона, со стрелками, бежавшими с левого. Сшиблись лбами, искры посыпались в прохладную воду ключа, обеспамятев, взвыв, рухнули стрелки на сыру землю, затихли. Но в это время со склонов распадка громоподобно проревели два тигра, два брата, Кеша и Вася.

Стрелки от ужаса перевернулись со спин на животы и быстро-быстро поползли вверх по склонам, потом, подгоняемые тигриным ревом, побежали, и опять с распростертыми объятиями встречали их медведи, львы, леопарды. Стрелки, как по команде, крутнулись на месте, развернулись и помчались проторенной дорогой к ключу.

Так они бегали вверх-вниз, пока не обессилели и с хрипом не повалились на траву.

– Будь что будет.

А какой-то стрелок начал требовать музыки:

– Эй, загонщики! – кричал он. – Хоть в ведра поколотите. Помирать, так с музыкой.

Но загонщики тоже лежали в этой куче-мала и бессильно хрипели.

Отлежавшись, отдышавшись, стрелки зашевелились. Первым поднял голову капитан охотничьей команды, белый, с черными усиками. Увидел Главного медведя, сидевшего на колодине. Нога на ногу и голову задумчиво подпер лапой. Капитан подполз к нему и, заикаясь, спросил:

– Ч-чего сидишь?

Главный медведь весело забасил:

– Слава богу! Ожили охотнички. Что, ребята, славно набегались?

Капитан подполз еще ближе, ухватил Главного медведя за грудь.

– З-зачем гонял? Ты з-знаешь, кто я? Я ф-фотограф. Чик – и навеки тебя.

– Ну малость обожди. – Главный медведь легонько толкнул капитана, и тот, отлетев, уселся в пустое ведро. – Чик нашелся. Все бы стрелял! – Главный медведь понятия не имел, кто такой фотограф.

– У нас р-разрешение есть! У меня д-друзья!

– Если такие, как ты, так немного стоят. – Главный медведь подозвал сороку. – Разрешение проверяла?

– Все честь по чести, Михал Ваныч.

– Ну тогда слушай, Чик, мою речь и чикай отсюда. – Главный медведь уперся лапами в колени. – Разрешение у нас есть. А вот совести нет. Вас тут добрая дюжина. Один другого краше. И всей оравой на одну козу нападаете. Эх! Говорить неохота. Сами учите: семеро одного не бьют, а тут разнесчастную козу – добро бы зверь крупный был – гоняете, орете. Это по-людски-то как назвать?

Стрелок, который требовал музыки, зарыдал:

– Безобразие это! Я все осознал! Мне стыдно. Могу у всех коз прощенья просить, капусту им буду приносить.

Капитан холодно покосился на него.

– Отчисляю из команды.

– Один на один охотиться надо. Коза вам не мамонт. Оравой-то кого хошь перебить можно. Потом сами ахать будете: вымер зверь, не уберегли. А ружья мы вам не вернем. Со зверей какой спрос. Пока новые заведете, может, одумаетесь. Ну, теперь чикайте.

В это время к северу от распадка прогремели два быстрых тяжелых выстрела.

– Пулями кто-то бьет, – завистливо вздохнул капитан.

Главный медведь поднялся.

– На солонцах кто-то орудует. За мной, ребята. – И неожиданно для своего веса и возраста побежал легко, бесшумно. Звери – за ним.

Солонцы находились в старом, душном и темном ельнике. Неподалеку был водопой – ключевой омуток – и изюбры очень любили эти солонцы. Полизал, полизал солененькой земли – и пожалуйста, попей, утоли жажду.

На солонцах действительно орудовал сухопарый, темный лицом мужик – большим ножом разделывая убитого изюбра. Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел. Насел, отобрал нож, скрутил руки:

– Маня, проверь, есть разрешение?

Мужик понял, что деваться, некуда, и хмуро сказал:

– Нечего по карманам шарить. Нету никакого разрешения, – и с хмурой тревогой посмотрел на здоровенную кучу валежника. Главный медведь перехватил его взгляд, приказал Потапычу:

– Ну-ка, раскидай валежник.

Под хворостом лежала убитая изюбриха.

Даже старый волк-разбойник ахнул:

– Да-а, вот это аппетит у мужчины. Я уж хищник, и то изюбрих не трогаю. Они – матери. Им изюбрят растить, кормить.

Главный медведь устало спросил мужика:

– В кого же ты, батя, жадный такой? Неужто своих детей нет?

Мужик молчал. Он не любил оправдываться, попусту тратить слова. «Тайга рисковых любит. Мог и не попасться. Ну а попался, что толку вертеться и юлить. Подвернулась, вот и пристрелил. Не хватало еще об изюбрятах думать. О себе надо думать». И мужик думал о себе: «Придется теперь за изюбра штраф платить, а за изюбриху могут и в тюрьму ненадолго посадить. Да, ни люди, ни звери не простят ему изюбрихи».

А она лежала, вытянув умную, грустную морду, закрыв глаза, словно отдыхала после долгого бега. На ее курчавой, светло-коричневой щеке застыла крупная, прозрачная капля влаги – то ли с ветки упала, то ли в последний миг, уже расставаясь с жизнью, изюбриха заплакала, что не увидит этого леса, неба, этого ключа-омута, и самое печальное, что не увидит своих смешных, глупых изюбрят на разъезжающихся ножках. Главный медведь отвернулся от изюбрихи – невыносимо стало смотреть.

– Что же ты, батя, наделал? Экую голубушку не пожалел. Неужели ты такой прожорливый? Одного изюбра тебе мало?

Главный медведь посидел, подперев голову.

– Вот что. Раз он такой жадный, приговорим его к обжорству. Пусть, не сходя с места, съест это мясо. Недели ему срока.

– Надорвется, – презрительно бросил матерый волк с рваным ухом.

– Надорвется, туда ему и дорога, – ответил Главный медведь. – Не надорвется, сдадим властям. Караулить этого живоглота поручаю тебе, Потапыч, и тебе, Коша.

Погоня

Однажды паря Михей и паря Ваней, отстав от зверей, выловивших всех браконьеров, пошли по узенькой, по хорошо утоптанной тропе и вышли к охотничьему зимовью, маленькой избушке, крытой дерном, с низкой дверью и одним-единственным оконцем.

– Заглянем? – предложил паря Михей. – Посмотрим, как настоящие охотники живут.

– По-моему, и браконьеры могут в ней прекрасно останавливаться. – Слоненок пожал плечами. – Даже наверняка останавливаются.

– Не скажи. Браконьер ведь как живет? Заскочит в тайгу, наворует – и обратно. Ему по зимовьям рассиживать опасно.

– Давай заглянем. Все равно делать нечего.

В избушке кто-то похозяйничал. Банки с крупой, с солью, с сахаром были перевернуты, телогрейки, старые плащи, покрывающие нары, взбиты комом, труба у железной печурки отломана, стекло от семилинейной лампы разбито, а керосин из нее вылит на пол. Устойчивый керосинный дух перемешивался с горьким, стылым запахом запустения.

– Да, скучновато живут настоящие охотники, – заметил паря Ваней.

– Без тебя вижу. Неужели ягодники, когда ночевали, этот кавардак устроили? Не должно бы. Зачем им крупу да соль на пол вытряхивать?

– А ты все-таки груб, паря Михей. «Без тебя вижу»… Разве со старым товарищем так говорят?

– Ладно, ладно. Что за тонкости африканские? Будь другом, не сердись. Тут погром был, а ты – груб, старый товарищ…

– А знаешь, зачем крупу и сахар просыпали? Ой, ой, паря Михей, я сейчас умру. – Слоненок попятился: на горке крупы сидели три серенькие пушистые мыши. – Я сейчас визжать начну, паря Михей.

– А ну кыш! – махнул лапой паря Михей, и мыши шмыгнули в подполье. – Жаль, что мышей до смерти боишься. Сейчас бы порасспросили, кто тут хозяйничал.

– Нет, нет. Не перенесу. Сами узнаем. – Слоненок поднял хобот и начал старательно обнюхивать все углы и щели. – Человеческим духом точно пахнет.

– Обижайся не обижайся, паря Ваней, но опять я тебе скажу: без тебя знаю.

– Подожди, подожди. Еще вроде подсолнечным маслом пахнет. – Слоненок запустил хобот под нары и вытащил оттуда пустую жестянку из-под подсолнечной халвы. – Ты говоришь, браконьеры сюда не заходят. Понял, кто был?

– Бежим, паря Ваней, летим. Мчимся, несемся. Они же все зимовья разорят! По этой тропе еще одно есть – давай прямо туда. Может, успеем.

Но и следующее зимовье было разгромлено. Вдобавок еще окно выбито, и как бы в насмешку привязана была к раме пустая бутылка из-под лимонада.

– Вот же хулиганы! – вытирал пот паря Михей. – Тебе не жарко?

– В самый раз.

Они бежали теперь не по тропе, а напрямик через лиственничный бор, по жестяной, оливково-красной кашкаре – догоняли Главного медведя со зверями.

Паря Ваней спросил:

– Одного я никак не пойму: зачем окна-то бить и безобразничать? Ну, посидели бы, поели бы свою халву, чайком запили или лимонадом. Так нет, надо еще безобразие учинить.

Догнали Главного медведя, рассказали, что видели, о чем догадываются и что надумали.

– Ну, поймаем, а дальше что? Что мы с ними сделаем? – Главный медведь хмыкнул. – Какие-то странные ребята. Халва, лимонад – и разбой.

– Михал Иваныч, давайте сначала поймаем, – вежливо заметил паря Ваней. – А там видно будет.

– Резонно. Будь по-вашему.

До ночи проверили еще два зимовья – и в том и в другом любители халвы и лимонада нахулиганили.

Оставалось проверить последнюю избушку на краю дальнего болота.

– Подождем, – сказал Главный медведь, когда сквозь деревья завиднелось зимовье и дымок над трубой. – Теперь никуда не денутся. Пусть разнежатся, разморятся, а мы их тут, лимонадных витязей, и схватим.

Взошел остренький месяц, заблестели, засеребрились окна луж и промоин на болоте, натянуло на зверей запах жилья и ночного покоя.

– Только осторожней надо. У них ружье есть, – вспомнил паря Михей. – У сказочника украли. Мы еще орехи ему помогали собирать.

– А у одного еще и крылья, – сказал паря Ваней. Подумав, добавил: – Вдруг не они в зимовье, а простые охотники?

– Они, – лениво сказал Главный медведь. Он развалился на траве и слегка придремывал. – Простых мы всех видели, а браконьеров больше нету. Они.

Часа через два поднялись, бесшумно окружили зимовье. Главный медведь распорядился:

– Кто-нибудь колодиной окно привали. Чтоб не выпрыгнул. А я дверь сниму. Если стрелять будут, увернусь. Я привычный.

Он одним рывком высадил дверь, отставил в сторону. Послышался испуганный визгливый голос:

– Кто тут балует?! Эй, отойди, стрелять буду!

Нутро избушки осветилось красной вспышкой, и грянул выстрел.

Главный медведь рассмеялся:

– У него дробь-то утиная. Ну, попались, голубчики! – Медведь шагнул в избушку и вытащил заспанного, жиденько трясущегося деда Пыхто в ночном колпаке. – Больше там никого нет.

– В трубу, наверно, залез. Было уже так, – сказал паря Ваней. Он схватил шест и бросился в избушку, а паря Михей мгновенно забрался на крышу, склонился над трубой.

– Пусто. Куда же он делся?

Дед Пыхто, связанный по рукам и ногам, наконец сообразил, что произошло.

– Аспид зеленокрылый! – плачущим голоском затянул он. – Прокараулил. Теперь начнется, закружится карусель. Лимохал! Дьяволова душа!

– Что, что, Пыхтуша?! Опять ругаешься. Я такой сладкий сон видел, и вдруг – ругань. – Лимохал сидел на сосне, на широком, разлапистом суку. Он всмотрелся, увидел, что дед Пыхто связан, что под сосной сидят звери. Лимохал встал на суку, похлопал крыльями.

– Ого-го, Пыхтоша. Дело-то керосином пахнет. Ну, прощай, старик. Признаться, надоел ты мне. Ругаешься, ешь много. Прощай, не поминай лихом.

– Долго прощаешься, – вдруг захихикал дед Пыхто. Пока Лимохал говорил, обезьяны подобрались к нему и навалились всей оравой, враз заверещав, загукав.

Дед Пыхто тоже хохотал.

– Лимохалушко! Нас ведь водой не разольешь. По гроб не разлучимся. Посмотрю теперь, как ты жизни-то станешь радоваться.

Раздался бас Главного медведя:

– Крылья ему связали? Ну, хорошо. Айда в город.