Текст книги "Избранное"
Автор книги: Вячеслав Шугаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)
СКАЗКИ ДЛЯ АЛЕНЫ
КАК ПОЯВИЛИСЬ ЭТИ СКАЗКИ
В малолетстве Алена не любила манную кашу. Сев за стол, смотрела в окно, считала воробьев, расспрашивала меня о всякой всячине, а сама все отодвигала и отодвигала тарелку.
Но если я занимал ее какой-нибудь историей, она преспокойно съедала манную кашу. Я стал сочинять разные истории.
У Алены начался бурный рост. Ее уже не надо было уговаривать сесть за стол, а у меня появилось свободное время, чтобы занести эти истории на бумагу. Я рассуждал так: раз истории помогли выкормить Алену, то, может быть, собранные в книгу, они помогут еще кому-то выкормить своих детей, что папы и мамы, читая ее, найдут и для себя нечто забавное и поучительное.
Конечно, нехорошо читать книжки за столом. Но что поделаешь, если манную кашу можно победить только словом?
И вот однажды герои истории появились у меня и сказали:
– Расскажи, будь другом, всем, кто мы такие. Объясни, чьи мы родом, откуда мы. Объясняй подробно, потому что кашу маслом не испортишь.
Пришлось по настоянию деда Пыхто, пари Михея и. пари Ванея, в присутствии Главного медведя и Лимохала сочинить это объяснение, а затем приступить к подробному рассказу.
ДЕД ПЫХТО
Скучная жизньДед Пыхто сидел без работы. От скуки отрастил бороду: рыжие, жесткие волосы выросли быстро, завились в мелкие колечки, превратив щеки в огромные медные шары.
Целыми днями и ночами сидел дед Пыхто на крылечке, играл бородой, заталкивая рыжие колечки в нос или наматывая их на пальцы. Но по-прежнему было скучно.
Стал отращивать ногти, каждый день измеряя их веревочным метром. И ногти выросли замечательные: длинные, крепкие, широкие, словно лыжи, только носками вниз. Однажды дед Пыхто неловко повернулся на крылечке и увяз ногтями в щели, подергал, подергал ногами, но вытащить не смог. Тогда закричал:
– Когти пропадают! Помогите!
Под крыльцо забрались семеро пыхтят и попытались освободить ногти своего деда, но силенок не хватило, только ладошки поранили.
Дед Пыхто попыхтел, попыхтел и разозлился: остекленели глаза, нос покраснел и раздулся, напоминая шишкастую картофелину, – с громким криком дед Пыхто вырвал ногти из щели и, конечно, обломал ногти.
Он велел семерым пыхтятам собрать их в вязанку и сдать в лавку старьевщика, а на деньги, полученные в лавке, купить большую медную трубку.
– Курить теперь буду! Все равно делать нечего.
Потом повернулся лицом к двери и с обидой сказал в комнату:
– С таким братом разве проживешь! Видел, что в беду попал, и пальцем не шевельнул! Я ли тебя не растил, я ли тебя не кормил? Без матери, без отца выучил, к делу приставил! Колода ты, братец, пень, чурка осиновая!
В комнате на холодной печке лежал брат деда Пыхто – Пыхт Пыхтович, босой, лохматый, и молчал. Он и раньше, когда работы было невпроворот, тоже все время лежал на печи, молчал, но тогда почему-то его боялись, и дед Пыхто уважал брата.
Теперь же, при безработице, от молчания Пыхт Пыхтовича никакого толку не было, поэтому дед Пыхто корил брата за беспросветную лень:
– Во рту-то у тебя, поди, мох вырос, дармоед проклятый! Вишь, печка просела, пролежал, кирпичи не выдержали. Мухи бы тебя засидели!
Покричав на брата, постыдив его, дед Пыхто успокоился и тоненьким голоском запричитал:
– Какие были времена, а, братец! Какие времена! С утра до вечера со смеху умирали! Манная каша рекой лилась! Брат мой милый! Пыхтоша дорогой! Как же дальше-то жить будем?
В это время семеро пыхтят принесли из лавки старьевщика большую медную трубку. Дед Пыхто вытер слезы, трясущимися от нетерпения руками затолкал трубку в рот и крикнул:
– Табаку мне быстрей, табаку!
Пыхтята поползли от крыльца в разные стороны, отыскивая в траве мягонькие кругленькие подушечки – грибы «дедушкин табак», они набрали гору таких подушечек и свалили у ног деда Пыхто. Он набил трубку, нажимая на подушечки пальцем, закурил – изо рта, из носа потекли коричневые струйки дыма.
– Нет, я не переживу этих скучных серых дней! Нет, нет, нет! Сердце кровью обливается. Всем, всем нужен был дед Пыхто. Только и слышал: дед Пыхто, пожалуйста, к нам, дед Пыхто, возьмись за этого мальчика, за эту девочку, за этот детский сад. И какие люди просили! Матери-героини, отцы семейств, пожилые, молодые, старые родители!
Семеро пыхтят, похожие одновременно на медвежат и на чертенят, уселись на крыльце вокруг деда Пыхто и слушали во все уши. Пыхтята были мохнатенькие, черноглазые и такие уж дружные – водой не разольешь. Один начинал плакать, плакали и другие шесть, одному соринка в глаз попадала, за компанию и другие шесть терли глаза маленькими черненькими кулачками; один говорил: «Мороженого хочу», и остальные тоненько, хором пищали: «Мороженого хочу», а пищали они быстро и получалось непонятное слово: «Морчу, морчу!» – поэтому дед Пыхто никогда не мог их понять, и пыхтята ни разу в жизни не ели мороженого.
Больше всего пыхтята любили посидеть на крылечке, тараща грустные, влажные глазенки на белый свет, и поспать, сбившись в кучу, и, сладенько причмокивая, поесть манной каши.
Пыхтята очень обрадовались, что у деда Пыхто кончилась работа, потому что устали и хотели отдохнуть. В былые дни дед Пыхто не давал им ни сна, ни отдыха. Обрадовались они тихо, потому что боялись деда Пыхто и никогда не шумели. Они боялись также кошек, мышей, лягушек, темноты, большой черной-пречерной комнаты, среди которой стоит черный-пречерный стол, а на столе стоит черный-пречерный гроб, хотя никогда в жизни не видели ни этой комнаты, ни этого стола, ни этого гроба. Пыхтята закрывали глаза и шептали: «Ой, страшно, ужасно!» и несколько раз принимались лечиться от страха. Один прохожий посоветовал есть им подгоревшие горбушки, от которых все становятся смелыми. Другой прохожий посоветовал есть для храбрости сажу – они вылизали шершавыми язычками каждый камень печной трубы – языки почернели, а смелости по-прежнему не было. Третий прохожий посоветовал есть глину, потому что к глине прилипает весь страх, имеющийся внутри. Глина понравилась пыхтятам и больше подгоревших горбушек, и, уж конечно, больше сажи – такая сладкая и жуется долго, как сера.
Пыхтята сидели на крылечке вокруг деда Пыхто, слушали, как он жалуется на скучную жизнь, жевали глину и хотели быстрее попасть под крылечко, чтобы сбиться в кучу и поспать.
Вдруг дед Пыхто выронил трубку:
– Смотрите! Ура! Неужели конец безделью?! Неужели сюда?! – восторженным шепотом спросил он.
Среди кустов шиповника, невдалеке от избушки, появились мальчик и девочка. Девочка ела мороженое, а мальчик время от времени дергал ее за косичку и требовал:
– Дай откушу! Моя же очередь!
Дед Пыхто замахал руками, закричал:
– Сюда, сюда! Не проходите мимо!
Мальчик и девочка, испугавшись страшной бороды деда Пыхто, убежали. Дед Пыхто плюхнулся на крыльцо.
– Табаку мне быстрей, табаку!
Пыхтята опять поползли по траве искать «дедушкин табак». Набрали его целую гору и спрятались под крылечко. А дед Пыхто окутался коричневым дымом, затих, почти заснул, и несколько пауков стали плести паутину в его бороде.
Проезжий зверинецДевочку звали Аленой, мальчика – Сашкой Деревяшкиным. Они шли на Конную площадь, где гостил проезжий зверинец. Чтобы посмотреть на львов, обезьян, лисиц, нужно было заплатить по десять копеек за вход. У девочки Алены в кармане фартучка бренчали десять блестящих монеток – копейка к копейке, а Сашка Деревяшкин зажимал в кулаке два тусклых, позеленевших пятака, которые дала ему бабушка.
По дороге им попалась тетенька в белом халате, с белым деревянным ящиком на груди, похожим на школьный ранец. На крышке ящика лежало эскимо в новенькой синей «рубашке». Сашка Деревяшкин толкнул девочку Алену в бок и сказал:
– Попробовать бы. Когда я вырасту, я буду съедать по три порции подряд, три раза в день.
Девочка Алена вздохнула и ответила:
– А я пять порций подряд и пять раз в день.
Сашка Деревяшкин спросил у тетеньки в белом халате:
– Почем мороженое?
– Всего девять копеек, мальчик. Уж такое сладкое, такое холодное – ни у кого такого нет.
Сашка Деревяшкин сказал девочке Алене:
– Может, купим? А зверей в книжке посмотрим.
– Да-а, а мама с папой узнают.
Сашка нахмурил соломенные брови, для чего-то потрогал кисточку на тюбетейке.
– Может, и не узнают. Как узнают, их же здесь нет?
– По глазам узнают. Мама всегда так узнает. Посмотрит и говорит: по глазам вижу, ты опять что-то натворила…
– А ты зажмурься, когда с мамой разговаривать будешь.
– Тогда по носу узнает. Скажет, по носу вижу, что-то не так…
– Да-а, – вздохнул Сашка Деревяшкин, – узнают. Вообще-то, зверей тоже интересно посмотреть.
Вдруг девочка Алена вскрикнула:
– Ой! А я придумала!
– Что придумала?
– Пополам съедим и пополам посмотрим.
– Как так пополам?
– Купим одно эскимо и один билет. Эскимошку пополам съедим и билет пополам порвем. Ты одну половину зверинца посмотришь, я другую.
– Не пустят, а съесть можно.
– Почему не пустят?
– Потому что пополам. На карусель можно пополам? Нельзя! На качели можно? Нельзя! И в зверинец нельзя!
– Нет, можно, нет, можно! Карусель нельзя пополам разделить, а зверей можно. Вот, например, ты на зайца посмотришь, а я на льва. Я от льва отвернусь, ты от зайца, я – от слона, ты – от тигра.
– А я и на льва хочу смотреть.
– Ну, ты только будто бы не посмотришь. А по правде все увидишь. Он же большой. Отворачиваться будешь и посмотришь.
– Если так, конечно. Только, чур, эскимошку поровну кусать.
– Ага. Ты сверху откусишь, я снизу.
– Хитрая какая! Низ-то толще.
Купили эскимо и задумались.
– А как же мы поровну откусим? – спросил Сашка Деревяшкин. – Вдруг у тебя рот больше, значит, ты больше откусишь.
– Да, а вдруг у тебя? У тебя и зубы вон какие большие.
– Ну, давай враз кусать. Раз, два, три!
Они быстро стукнулись лбами, носы влипли в мороженое, а в рот ничего не попало.
– Нет, давай по очереди, – сказал Сашка Деревяшкин.
– Давай. – Девочка Алена откусила и передала эскимо Сашке Деревяшкину. Он тоже откусил и замер, вытаращил глаза:
– Ой, Аленка! Воробей-то, воробей какой!
Девочка Алена закрутила головой:
– Где, где? – и в это время Сашка Деревяшкин откусил эскимо лишний раз.
– Так нечестно, нечестно! – закричала девочка Алена, заметив Сашкино жульничество, и заплакала, затопала ногами.
Сашка Деревяшкин терпеть не мог девчоночьих слез, при виде их сильно краснел.
– Ну, не буду больше, ну, чего ты, Алена, не реви, не реви. А то дразнить буду. Плакса-вакса-королек – жарена капуста…
Девочка Алена не слушала его и ревела. Сашка Деревяшкин подумал и сказал:
– Хорошо, хорошо. Ешь одна, целиком. Только не реви.
Он еще подумал и добавил:
– Все-таки я мальчик.
Девочка Алена сразу успокоилась, вытерла слезы и принялась за эскимо, неторопливо обсасывая его.
Сашка Деревяшкин помрачнел, отстал от девочки Алены, затолкал руки в карманы. Про себя считал, сколько уже раз откусила Алена, наконец не вытерпел, махнул рукой на то, что он мальчик и должен уступать девочке, дернул Алену за косичку, потребовал:
– Дай откусить.
Девочка Алена снова хотела заплакать, но тут они услышали громкий крик:
– Сюда, сюда! Ребятишки!
Они повернулись на крик – на крылечке старой покосившейся избушки размахивал руками страшный старичок: вместо головы у него была рыжая необъятная борода, тоненькие ножки, тоненькое туловище, тоненькие ручки. Сашка Деревяшкин схватил девочку Алену, и они помчались.
Бежали, бежали, пока не увидели Конную площадь, толпу ребятишек на ней и огромного слона, поднявшего хобот к небу.
– Думаешь, это кто? – отдышавшись, спросила девочка Алена.
– С бородой-то?
– Ага.
– Ясно, кто…
Девочка Алена приложила палец к губам. Они пошли к кассе и купили один билет в зверинец. Разорвали его пополам и молча протянули половинки тетеньке-билетерше.
Та удивленно и строго подняла брови:
– Это еще что за обрывки?
– Это не обрывки, тетенька, – вежливым, сладким голоском сказал Сашка Деревяшкин. – Это два полбилета…
– Да, тетенька, да, – подтвердила девочка Алена.
– Вы мне голову не морочьте! – сурово и громко заметила билетерша.
– Тетенька, ну правда, это половинки нового билета. Правда, правда! – Голос у девочки Алены задрожал от сдерживаемых слез.
– Мы же не какие-нибудь… – мрачно пробубнил Сашка Деревяшкин. – Она в левую сторону пойдет, а я в правую. Каждый на свою…
– А ну-ка, посторонись! Ну-ка, отойди! – Билетерша отодвинула их в сторону, к веревочной изгороди. Девочка Алена заплакала, а Сашка Деревяшкин насупился, надулся и надолго замолчал.
Мимо проходили парами детсадовцы.
Мальчики и девочки, взявшись за руки, пели:
Сам я балалаечку
смастерил,
Лаком балалаечку я
покрыл…
Воспитательницы останавливались возле входа, отсчитывали пары и отдавали билетерше длинные полосы синих билетов. Затем догоняли свои группы, крича на ходу:
– Младшая, ждите у клетки льва! Средняя, соберитесь у жирафа! Старшая, смотрите бегемота!..
Девочка Алена заплакала еще горше, увидев счастливых детсадовцев. Она прямо-таки умывалась слезами и говорила:
– Да-а, Сашка! Из-за тебя все. Они все посмотрят не напополам. Без мороженого обошлись. И младшая группа посмотрит, и старшая. А мы, а мы-ы? Хоть и старше старшей и даже подготовительной старше, ничего не увидим…
Сашка Деревяшкин молчал, и девочка Алена удивилась сквозь слезы: почему он ее не жалеет и не уговаривает. Она попридержала слезы и оглянулась – Сашки не было. Девочка Алена старательно потерла глаза, из-под ладошки оглядела всю Конную площадь – Сашка Деревяшкин исчез.
Вдруг она услышала совсем рядом громкий шепот:
– Алена! Стройся быстрее!..
«Ах вот что!» – хотела удивиться девочка Алена, но удивляться не было времени. Оказывается, перед тетенькой-билетершей выстроилась еще одна колонна, но уже бывших детсадовцев, которую Сашка собрал и организовал, пока девочка Алена ревела. Бывшие детсадовцы как один потратили свои гривенники на ириски, на красненьких леденцовых петухов, на палочки желтой серы, на кедровые орехи и, конечно, на мороженое. Колонна эта не пела, зато дружно чмокала, обсасывая леденцы и ириски, громко жевала серу и весело шуршала обертками эскимо. Сашка Деревяшкин скомандовал:
– Хватит жевать! Запевай!
Колонна бывших детсадовцев запела:
Шел козел по лесу, по лесу,
Нашел себе принцессу,
принцессу.
Запела так громко и весело, что тетенька-билетерша зажмурилась, заткнула уши, помотала головой и закричала:
– А ну, живей проходите! Всех зверей перепугаете! А воспитательница где?
Сашка Деревяшкин махнул рукой на какую-то тетеньку, идущую сзади, и будто бы позвал ее:
– Марья Антоновна! Марья Антоновна! Быстрее! А то не пустят нас!
Но билетерша устало вздохнула и устало приказала:
– Живо, живо. Никуда ваша Марья Антоновна не денется.
Бывшие детсадовцы мгновенно разбежались, рассыпались по зверинцу. Лишь девочка Настя сказала грустным, тихим голосом:
– Саша, мы очень нехорошо поступили. Надеюсь, ты понимаешь это? Давай больше так не делать. Я, например, обещаю: никогда, никогда в жизни не буду покупать ириски, даже если никуда никакого билета не надо.
Сашка Деревяшкин обиделся:
– Ну и выходи назад, раз стыдно. Чего же тогда пошла?
Девочка Настя возразила:
– Но ведь это в первый и последний раз. Я же слово даю. Притом важно понять, Саша, что так больше делать нельзя.
– Привет! – сказал Сашка Деревяшкин. – Привет тебе! Бежим, Алена!
И они побежали. Остановились у клетки льва. Долго молчали, разглядывая его. Наконец девочка Алена вздохнула:
– Жалко его, правда? Худой такой, бедненький.
Лев действительно выглядел неважно. Он так отощал, что мослы чуть ли не прорывали шкуру, шерсть свалялась, посерела, желтые тусклые глаза ввалились и нет-нет да заволакивались слезой – видимо, лев в эти минуты вспоминал вольную жизнь или своих стареньких родителей, потерявших единственного сына.
Сашка Деревяшкин тоже вздохнул и, подражая отцовскому голосу, сказал солидным баском:
– Возить возят везде, деньги берут, а накормить толком не могут.
– Конечно! – тоже солидным голосом заговорила девочка Алена. – В поезде едут, у них же столовой там нет. Вот жалко, звериных самолетов нет. Там хоть завтрак дают. Я летала на самолете, так меня два раза кормили. Им бы так, правда, Сашка?
Девочка Алена прижалась к прутьям клетки и сказала льву:
– Бедненький львушечка, тарапушечка. Я тебе хлеба принесу, масла, мама халвы купит. Хочешь?
Лев не ответил, а Сашка Деревяшкин продолжал рассуждать:
– Возят и возят. Оставили бы у нас, все равно зоопарка нет. Уж мы бы откормили.
– Конечно, – опять солидно, по-взрослому согласилась Алена. – Витаминок бы для аппетита давали, книжки бы им за едой читали. Чтобы лучше ели. Правда ведь?
– Нет, не оставят нам. Видишь надпись: передвижной зверинец. Уж не могут у нас зоопарк сделать. Вот бы здорово было, да?
Пока девочка Алена и Сашка Деревяшкин ели мороженое, ходили по зверинцу, дед Пыхто очнулся на своем крылечке, выскреб из бороды пауков и козявок, трубку спрятал под порог, вскочил и с хрустом потянулся:
– О-ха-ха! Эй, пыхтята! Подать плащ, накомарник и любимую клюку!
Семеро пыхтят бесшумно выскочили из-под крыльца и наперегонки бросились к сараю, где у деда Пыхто был гардероб: на плечиках висели плащи, телогрейки, кацавейки, душегрейки и дюжина разноцветных косовороток. Пыхтята нашли брезентовый дождевик, накомарник с черной, густой сеткой, березовую палку, обливаясь по́том, высунув тоненькие, красные язычки, помогли деду Пыхто одеться.
Он завернулся в плащ, в накомарник затолкал бороду и голову, поверх него нацепил соломенную шляпу и ткнул березовой клюкой в бок Пыхт Пыхтовича.
– Бра-атец Пыхтоша! – тоненько пропел дед Пыхто. – Дом на тебя оставляю! Смотри, чтоб ни крошки не пропало, ни капли не упало.
Пыхт Пыхтович как всегда промолчал, только быстрее зашевелил грязными пальцами босых ног: понял, мол.
– То-то. – Дед Пыхто еще раз ткнул брата клюкой в бок.
– А ну, пыхтята! Смотреть в оба! – Дед Пыхто подбоченился на крыльце, картинно оперся на палку. – Как выгляжу? Хорошо или плохо?
– Хорошо, хорошо! Дальше некуда, – дружно запищали пыхтята.
– То-то. – Дед Пыхто спрыгнул с крыльца и бодро зашагал в город.
Он разыскал девчонку и мальчишку, недавно пробежавших мимо его избушки. Дед Пыхто увидел их возле клетки льва, подкрался к ним, подслушал разговор. «Так, так, так! Зоопарк захотели? Будет у вас зоопарк! Ох, помаетесь, ох, поплачете. – Дед Пыхто подпрыгнул от радости. – Ох и шум будет, ох и гам! А тут уж без меня не обойтись!» Он побежал на почту и сочинил телеграмму: «Африка. Срочно. День и ночь мечтаем о вас, дорогие звери. Приезжайте в Сибирь, милости просим. Ждем не дождемся. Девочка Алена и мальчик Сашка Деревяшкин».
Телеграфистка спросила:
– Куда в Африку-то? Африка большая.
– Куда надо. Куда написано, туда и посылай.
– Дело хозяйское. Не мне бегать адресата искать.
– То-то и оно, что хозяйское. – Дед Пыхто вспотел под накомарником и сдернул его.
– Ах! – вскрикнула телеграфистка, ослепленная его рыжей бородой. – Вы кто?
– Дед Пыхто.
Телеграфистка снова ахнула, сразу села за аппарат и отстучала телеграмму в Африку.
– Ой, дед! Ой, Пыхто! – вскрикивала телеграфистка.
– Бывала у меня? – спросил дед Пыхто.
– Бывала, бывала. Во втором классе училась. На манную кашу до сих пор не гляжу, – телеграфистка нервно захихикала.
– А я только ее и могу есть. Зубов-то не осталось, – грустно вздохнул дед Пыхто, но тут же спохватился. – Но силы еще есть! Есть! Еще обо мне услышите! – Грозно закричал он и вышел вон.
Заморские гостиВскоре телеграмма стала известна в Африке всем слонам, слонявшимся без дела, всем бегемотам, лежавшим в болотах, всем жирафам и жирафшам, лениво и грустно жевавшим, прочему зверю помельче, убегавшему от ружейной картечи, – всему животному миру от озера Чад до Алжира.
На большую поляну, в центре Африки, вышел Главный слон, поднял хобот и протрубил:
– Все сюда! Все сюда!
Было жарко, скучно, аппетита никакого. Звери со всех ног кинулись к большой поляне, надеясь развлечься. Главный слон обратился к ним:
– Друзья мои! Пришла телеграмма из далекой Сибири. Девочка Алена и мальчик Сашка Деревяшкин мечтают о зоопарке… Одну минуту, простите. Эй, ягуар! Оставь в покое антилопу. Как тебе не стыдно! Друзья мои! Предлагаю пока не есть друг друга, не кусать, не царапать – нам предстоит принять серьезное решение. Девочка Алена и мальчик Сашка Деревяшкин мечтают о зоопарке в их городе. Я подумал, подумал и вот что придумал: нас рано или поздно всех перебьют, переловят, увезут в разные концы света. Мы все равно покинем Африку. Не лучше ли, друзья мои, самим устроить свою судьбу, а не дожидаться горькой невольнической участи? Давайте соберем пожитки, погрузим их на плот и поплывем в Сибирь. Там о нас мечтают, а значит, жизнь будет сытая и спокойная…
Так говорил Главный слон. Слушая его, звери оживились: в самом деле, как заманчиво сесть на плот и уплыть в неведомую Сибирь, по собственной воле, подобру-поздорову.
И когда Главный слон умолк, раздался дружный крик:
– В Сибирь, в Сибирь? В серебряную ширь!
Начали строить плот: слоны таскали громадные толстые бревна, обезьяны перевязывали их лианами, дикобразы шили парус из пальмовых листьев.
И вот плот закачался у берега. На него спрыгнули два тяжелых бегемота и стали кататься по бревнам, прыгать топать – проверяли плот на прочность. Бревна выдержали, лианы не порвались – можно плыть.
По старинному обычаю звери присели на дорожку – кто на пенек, кто просто на траву, обезьяны замерли на ветвях деревьев. Помолчали. Первым встал Главный слон и сказал:
– С богом! Тронулись!
Быстро погрузились на плот, специальными петлями укрепили парус между шеями двух молодых, сильных жирафов, и тотчас же подул попутный ветерок. Он высушил прощальные слезы на звериных мордах и погнал плот в открытый океан.
– Прощай, Африка! Прощай, родная земля! – кричали звери и махали белыми платочками пустому, желтому берегу.
Не уехал один лишь ленивец, потому что спал на дереве и не видел, как плот отчаливал.
Главный слон, набрав в легкие побольше воздуха, протрубил прощальную речь:
– Все! Поплыли мы. По морям, по волнам – нынче здесь, завтра там. Будь здорова, Африка!
В это время проснулся ленивец, протер глаза и заплакал: он остался один-одинешенек на все джунгли.
Много дней и ночей плыли звери. Иногда плот обгоняли корабли, а иногда попадались навстречу. Пассажиры на палубах и матросы курили папиросы, но, увидев зверей посреди океана, немедленно выбрасывали окурки за борт и протирали глаза: не снится ли им этот плавучий зоопарк?
– Эй, звери добрые! Далеко ли путь держите? – кричали с кораблей.
– В Сибирь. Куда же еще? – с достоинством отвечал Главный слон.
– Что делать там собираетесь?
– Жить-поживать да добра наживать.
– Там же холодно! Замерзнете, околеете. Опомнитесь, звери!
– Ничего, перезимуем! – сердито отвечал Главный слон.
После встреч в океане звери приставали к нему.
– Как это замерзнем?
– Как это околеем?
– Что такое «холодно»?
Главный слон чесал хоботом в затылке и устало говорил:
– А я откуда знаю? Будто я там был!
Лев, измученный морской болезнью, не евший и не пивший ровно десять дней, мрачно заметил:
– Возможно, «околеете» – какое-нибудь сибирское чудовище. Но я готов сражаться с сотней «околеете» – только бы ступить на твердую землю.
Весело и оглушительно запричитали попугаи:
– Околеем, околеем, а потом повеселеем!
Главный слон цыкнул на них и посадил на спину мартышку, которая давно уже порывалась что-то сказать. Она с трудом отвернула слоновье ухо:
– Я вспомнила, вспомнила! Моя мама была путешественницей, она была во всех зоопарках мира! Но у нее был очень неуживчивый характер, попросту говоря, моя мама была очень вредная мартышка, и даже мы, ее дети, понимали это…
Главный слон неожиданно рассмеялся, ухватил хоботом мартышку за шиворот и потыкал ею в огромное волосатое ухо.
– Все ухо исщекотала своим писком. Потише верещи. – Он снова посадил мартышку на спину. Мартышка огладилась, оправилась от испуга. Пальчиком погрозила слоновьему затылку.
– Так вот. Моя мама, когда бывала в хорошем настроении, рассказывала, где что видела. Ну и, конечно, где что слышала. Как сейчас помню, она говорила однажды: «околеем» на человеческом языке значит «умрем», люди этим словом называют звериную смерть. Моя мама добавляла при этом, что своими глазами видела…
Главный слон сбросил мартышку со спины.
– Болтунья, балаболка зловредная! – гневно затрубил слон. – Не слушайте ее, звери добрые! Я хорошо знал ее мать, ни одному слову нельзя было верить.
За время путешествия на плоту появились два новых пассажира, два жирафленка, увидевшие свет недалеко от берегов Сибири. Они очень походили на свою маму-жирафиху и на папу-жирафа – такие же длинношеие, такие же пятнистые, с такими же черными, грустными глазищами. На зверином совете под председательством Главного слона жирафлят окрестили. Одного назвали крошкой Сиб, другого – крошкой Ирь. Мама-жирафиха часто теряла их и бегала по плоту, испуганно звала:
– Ау, крошка Сиб! Ау, крошка Ирь! Куда же вы пропали? Ау, Сиб, Ирь! Немедленно находитесь!
Однажды мама-жирафиха вот так же искала жирафлят, звала их: «Сиб, Ирь, Сиб, Ирь», а на горизонте появился зеленый холмистый берег. Мама-жирафиха первой увидела его и, забыв о жирафлятах, закричала:
– Вижу Сибирь! Вижу Сибирь!
