Текст книги "Избранное"
Автор книги: Вячеслав Шугаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)
Между прочим, воробей этот жил у меня до весенних каникул и потом много раз прилетал в гости.
Сегодня я его вспомнил. В самом деле, сердце сразу повеселело. Призываю вас, сограждане! Вспомните и вы своего воробья. Оттают ваши сердца, и тогда мы быстро обо всем договоримся. Между прочим, редко мы этих воробьев вспоминаем.
– Да, да! Очень редко, – взволнованно откликнулась Аленина мама. – Я тоже вспомнила, как выходила облезлую, голодную, больную кошку. Выросла новая шерстка – серенькая, веселенькая, пушистая. Господи! Я до сих пор с нежностью вспоминаю, как мурлыкала эта кошка. Какие она мне истории рассказывала! В общем, от имени присутствующих мам мне поручено заявить: дети наши и звери наши. В память о детстве не будем их разлучать.
– Что ж, – сказал папа Вовы Митрина, толстый, румяный мужчина, – а я имею честь заявить от имени пап: поможем зверью. Техника у нас есть, денег из зарплаты выкроим на такое дело. Город добавит. Я, с вашего позволения, тоже коротко вспомню детство. Дворняга у меня была. Заберусь к ней в конуру, она в нос лизнет. «Привет», – говорит. – «Доброе утро!» – и ухо у нее забавно так встопорщится. До того, бывало, разыграемся, из конуры вылезать неохота. Славная собаченция. Шариком звали. – И Вовин папа, растрогавшись воспоминанием, полез за носовым платком.
– Так чего ж мы стоим? – удивился Главный человек. – Там же наши дети. И наши звери. Между прочим, траву едят.
Зоопарк выстроили в Березовой роще. Выстроили быстро, за три дня и три ночи. Работали не покладая рук. Главный слон даже похудел, и на хоботе у него появилась мозоль – столько бревен и камней он перетаскал. Запыленные цементом, заляпанные раствором, с желтыми стружками в шерсти, звери и перекуров не устраивали – торопились под крышу. Бегемот надсадил живот, и Вова Митрин с утра до вечера ходил за ним с мешком таблеток. С остальными зверями ничего не случилось. Все были живы-здоровы.
В день новоселья по дорожкам зоопарка ходил Пыхт Пыхтович, нанятый сторожем, и посыпал их желтым песком. Пыхт Пыхтович отмылся, отпарился, купил новую ситцевую цветастую косоворотку. Он так намолчался на печке, что теперь без умолку разговаривал, в основном сам с собой.
Семеро пыхтят устроились поварятами. Надели белые колпачки, белые фартучки и с утра до вечера варили манную кашу – звери ее очень любили, потому что не боялись щекотки.
На новоселье прибыли гости из тайги: Главный медведь и сорока Маня. Просился еще Потапыч из пятой берлоги, но Главный медведь наотрез отказал.
– Нет, Петя. Там мировое торжество, а ты опять намуравьянишься, и один конфуз выйдет.
Пировали, конечно, весь день.
Одна заздравная речь сменялась другой. Главный человек говорил:
– Я рад, между прочим, что так славно у нас обошлось. Чтоб и дальше дружить без сучка, без задоринки. Ура!
– Ура-а-а!
Пока Главный человек произносил речь, у западного въезда в город и у восточного установили мраморные доски, на которых было начертано: «Первый в мире добровольный зоопарк».
Отвечал Главному человеку Главный слон:
– Иван Иваныч! И ты, Петя! – Главный медведь чинно поклонился. – Я никогда в жизни не произносил речей вот так, можно сказать, в семейном кругу. Все замечательно! Все мне родные! Сбылась моя пламенная, африканская мечта! Нет львов или зебр, тигров или обезьян – есть просто дружные звери. За дружбу!
– Ура-а-а!
Откашлялся Главный медведь:
– Конечно! Так! Каждый кулик свое болото хвалит… То есть каждый зверь свой зоопарк… Да нет, не то я! Что-то вывертываются слова. Мы пока вот без зоопарка обходимся… Опять я не то! Растрогали вы меня совсем! – Главный медведь плюхнулся на место, всхлипывая. Успокоившись, нагнулся к уху Главного слона:
– Тут, Петя, предложение у меня есть. Не знаю, как ты посмотришь… – Дальше Главный медведь говорил совсем тихо, все слышала только сорока, сидевшая на его плече. Она восхищенно затараторила:
– Ой, Михал Ваныч, Михал Ваныч! Как интересно, как неожиданно! Ведь придумать такое…
– Молчи, Маня! Еще слово, и полетишь из-за этого стола. И запомни: слова мои – великая тайна.
Так появилась первая великая тайна.
В щелку забора глядели на новосельный пир медвежонок и слоненок.
– Что-то грустно, паря Михей. Вон они все вместе. Дружно. А мы? Жалкие бродяги.
– Вспомни клятву, паря Ваней. Дружить так дружить. Неужто можешь променять наш стожок, наш ручей, нашу вольную жизнь на эти заборы?
– Не знаю, паря Михей. Очень грустно. Мне все кажется, что папа на меня смотрит. Все-таки старенький он. Жалко. И маму тоже.
– Эх ты! Разнылся. Замечательный медведь учил: ничто так не ослабляет душу, как грусть.
– Да, легко ему было говорить. Постоял бы он здесь. Надоело мне, паря Михей, быть попрошайкой. Все-таки стыдно.
– Ну давай по-другому назовемся. Веселыми гостями. Будем только по гостям ходить, попрошайничать не будем. Паря Ваней, неужто бросишь меня?!
– Нет, конечно. Бросить друга еще стыдней.
– Во-от! Молодец. А я одну штуку придумал. В тысячу раз интереснее у нас жизнь пойдет. Не то что за этим забором. – Медвежонок шепотом долго что-то рассказывал слоненку. Тот обрадованно воскликнул:
– Дело, паря Михей! Очень интересно! Сразу возвращаться расхотелось!
– Но только это великая тайна! Запомни, паря Ваней.
Так появилась вторая великая тайна. До позднего вечера шумел пир на весь мир. Потом все пошли спать-почивать. Пора и сказку кончать. О великих же тайнах, о пропавших без вести Пыхто и Лимохале – в другой раз. После, после! Как говаривал Замечательный медведь, после дождичка в четверг, когда рак на горе свистнет.
ПАРЯ МИХЕЙ И ПАРЯ ВАНЕЙ
Старая избушкаНедалеко от Города на высокой горе сидел старый Рак-свистун. Он забрался сюда ранним утром, нацепил очки, огляделся. Безоблачное небо удивило его, старый Рак проворчал:
– Всю ночь косточки ныли. Клешней пошевелить не мог. Неужели не к дождю?
Теплый редкий дождичек пробрызнул в середине дня, и тотчас снова появилось солнышко. Был четверг, второе сентября.
Старый Рак-свистун оживился, приосанился, усы подкрутил, вставил две клешни в рот и оглушительно, по-разбойничьи свистнул. Пожухлая трава вовсе примялась, приникла к земле, на рябине под горой желтые листы задрожали, задребезжали стекла в мрачной избушке-развалюхе на краю города. Кто-то, подозрительный и лохматый, крестясь, выскочил из нее, закрыл ставни. Старый Рак-свистун от натуги покраснел как вареный, поперхнулся свистом, закашлялся. Затем победоносно плюнул в сторону города:
– Никто не верил, что я свистну! Так вот вам! Последний привет от Рака-свистуна. На покой ухожу. Теперь ждите, когда внуки засвистят!
Старый Рак-свистун, пришлепывая клешнями, съехал вниз, к тихой речной заводи. Влетел в нее, переполошил сонных карасей, ершей, головастиков. Поплескался, поплавал и залез в глубокую, темную нору. Вскоре о Раке-свистуне напоминали лишь круги на воде да легкое облачко желтой пыли над горой.
Разбойничий свист разбудил веселых попрошаек. Они спали в стожке сена под горой, на опушке соснового бора. Слоненок протер глаза хоботом, потянулся и быстро сел. Затормошил медвежонка.
– Паря Михей! Проснись! День на дворе!
– Я и не сплю.
– А чего же храпишь?
– Сон провожаю. Очень трудно расставаться.
– Слышал свист? Чуть перепонки не лопнули. Это кто же так постарался?
– Хулиган какой-нибудь.
– Ну уж! Что хулиган на горе забыл?
– Хулиганы везде ходят. По горам, по долам. И хулиганят.
– Охо-хо! Паря Михей! – Слоненок протяжно зевнул, сладко потянулся – чуть не вывернулся весь. – Что же это мы валяемся? Добрые люди давно уж пообедали. О зверях я и не говорю.
– Во-первых, мы не валяемся, а лежим. – Во-вторых, Замечательный медведь учил: хочешь начать новую жизнь – выспись как следует. А мы с тобой сегодня начинаем…
– Новую?!
– Да. А может, и того лучше. Заснули веселыми попрошайками, а проснулись… А проснулись…
– Кем же, кем же?! Не тяни душу, паря Михей!
– Пока сам не знаю. Не в этом суть. Просто встаем и живем по-новому.
– И умываться будем?
– Обязательно.
– И зарядку?!
Паря Михей надолго запустил лапу в затылок.
– Нет, зарядку не будем. Нельзя резко рвать с прошлым. И позади ничего не останется, и впереди ничего не видать.
С глинистого обрывчика они спрыгнули на белую песчаную полоску берега. Зашли по колено в реку: паря Михей макал лапы в воду и старательно тер лоб, нос, попробовал вымыть уши, но лапы были великоваты, а уши – маловаты. Паря Ваней, поежившись, набрал в хобот воды и обкатывался, подергивал серой бугристой спиной.
– Как оно, паря Михей? Терпишь? – У слоненка зуб на зуб не попадал.
– А что поделаешь? Надо терпеть, значит, терплю. Терплю и чувствую: каждая шерстинка становится новой. Прямо на глазах обновляюсь. Ощущаешь?
– У меня же шерсти нет. Чему обновляться-то?
– Представь, что ты смываешь прошлое – сразу полегчает.
– Ну, представил. Еще больше замерз.
– Крепись, паря Ваней. Замечательный медведь учил: ничто не дается так трудно, как первый шаг к исправлению.
Медвежонок вышел на берег, снял с ивовой ветки холщовую сумку, неторопливо порылся в ней, достал красный частый гребешок. Неторопливо и неумело начал причесываться.
Слоненок округлил глаза, хобот изогнул вопросительным знаком:
– Что ты делаешь?
– Чешусь. То есть причесываюсь. Надоело уже лохматым да косматым быть. – Медвежонок повертел гребешок перед слоненком. – Видишь, сколько зубчиков? То-то. Больше не увидишь, – спрятал гребешок в сумку.
– Где ты взял эту штуку?
– Алена подарила.
– Почему мне никто никогда ничего не дарит?!
Паря Михей, растерявшись, спросил:
– Как? А на день рождения? Тебе ничего не дарили на день рождения?!
Слоненок вздохнул.
– В Африке не запоминают, когда ты родился. Не принято. Родился – и ладно, живи – не тужи. Потом о подарках там и слыхом не слыхивали. Сам берешь что надо. А дополнительно никто ничего не дает.
– Н-у, брат, и порядки в твоей Африке. Я на что сирота круглая, и то день рождения помню. До двух лет табличку на шее носил: родился в такой-то берлоге, такого-то числа, такого-то месяца. И уж в это число чужие, в сущности, звери дарили мне кто медку, кто орешков, кто ягод. Это уж как водится. Недаром Замечательный медведь говорил: медведь, не помнящий родства, годится только для выступления в цирке.
– Грустно, паря Михей. Ничего я не видел, ничего не знаю. Даже собственного дня рождения. И плакать нельзя, и не плакать нельзя.
– Брось! Не кручинься. Давай лучше на песке поваляемся.
– Давай!
Они повалились на песок, животами кверху, и давай перекатываться то на одну лопатку, то на другую, урча и визжа.
Вскочили, отряхнулись, воскликнули:
– Ну во-от! Почище зарядки. Косточки – разомнешь – далеко уйдешь.
Они спрятали под кустом балалайку и рожок, холщовые сумки, в которых еще оставалось кое-что от прежнего попрошайничества: кусок грибного пирога, две ватрушки с творогом и две кругленькие, желто-румяные репы.
– Пригодится, паря Ваней, на черный день. И в новой жизни могут быть черные дни.
– Конечно! – со вздохом откликнулся слоненок.
Не спеша пошагали в город. Когда проходили мимо покосившейся мрачной избушки-развалюхи, паря Михей подтолкнул слоненка:
– Заметил, нет? Ставень отошел, и кто-то выглянул. Увидел, что я смотрю, и сразу спрятался. Заглянем?
– Нехорошо в чужие окна заглядывать. Как жулики какие-нибудь. Ничего себе новая жизнь.
– А почему он спрятался? Неужели не интересно?
– Ну, мало ли. Видеть нас не захотел.
– Паря Ваней! Нельзя проходить мимо, когда что-то непонятно. – Медвежонок свернул к избушке, вспрыгнул на завалинку, припал к окну. Вдруг истошно закричал: – Дверь, паря Ваней, дверь!
– Что дверь?
– Навались на дверь. Быстро! Потом спрашивать будешь!
Слоненок побежал вприпрыжку и боком привалился к двери. Он почувствовал, как кто-то рвется в дверь, ручка больно вонзилась ему в бок.
– Кто это, паря Михей?!
– Держи крепче! – Медвежонок соскочил с завалинки, бросился к навесу с дровами, схватил осиновый кол, валявшийся там, и колом подпер дверь.
– Пошли, посмотришь.
Слоненок заглянул в окно: по грязной убогой комнате бегал, всхлапывая зелеными крыльями, Лимохал. Под ногами шелестели конфетные обертки, катались бутылки из-под лимонада, громыхали жестяные банки из-под халвы.
– Видишь голубчика! – кричал паря Михей. – Попался любитель мороженого! Объедало заморское! Сейчас мы с тобой посчитаемся!
– Успокойся, паря Михей. Может, простим ради новой жизни?
– Ни за что! Мы простим, а он и пойдет воровать, обманывать. Нет, надо проучить, чтобы неповадно было.
Лимохал осторожно, на цыпочках, приблизился к окну. Улыбался сразу двумя ртами: один рот изображал заискивающую улыбку, другой – смущенную.
– Мальчики, мальчики! Не сердитесь. Я ж больное, измученное сладостями существо. Милые мои, любимые! Я устал жить с двумя ртами. Мне надоел лимонад, мне надоела халва, но больше всего я надоел сам себе. Не хочу сладкой жизни. Хочу горькой, острой, горчично-уксусной. Хочу жить по-новому!
Слоненок с медвежонком переглянулись:
– Паря Ваней, давай побьем его и возьмем с собой. Пусть исправляется.
– Бить не надо. Бедняга измучился. Ни одного зуба у него, на ушах золотуха. Кого тут бить?
– Ладно, уговорил. Давай, тихоня золотушная, собирайся. Если здраво рассудить, исправляться всем места хватит.
Лимохал скорбно сморщил оба рта:
– Вы можете перевоспитывать меня физически, но оскорблять себя не позволю. Я вам не тихоня золотушная, а существо с высоким чувством собственного достоинства.
– Все, все. Собирайся, существо, и пошли. Говоришь много.
Лимохал, капризно подергивая узкими плечиками, отошел и капризно проговорил:
– Отвернитесь, пожалуйста. Я должен переодеться.
Паря Михей и паря Ваней отвернулись. Медвежонок недовольно пробурчал:
– Замучимся мы с ним.
– Ничего. Кто-то же должен и с таким возиться. Удивительно только, во что он переодевается? – Слоненок скосил глаза в окно и ахнул:
– Вот это да!
Медвежонок вздрогнул и так резко сунулся к окну, что выбил лбом стекло.
Из загнетки русской печи высовывалась рыжая голова деда Пыхто. Он что-то шептал в большое, обвисшее, как у легавой, ухо Лимохала.
Когда зазвенело, посыпалось стекло, дед Пыхто резко унырнул в печь, Лимохал оглянулся и, увидев, что медвежонок выламывает раму, тоже нырнул в печь – только мелькнул зеленоватый хвостик.
Медвежонок вырвал наконец раму, впрыгнул в комнату, бросился к печке, отшвырнул заслонку – в печи никого не было.
– Поздно, паря Михей!
Медвежонок выскочил на улицу. Над домом, медленно взмахивая крыльями, летел Лимохал. Деда Пыхто он держал за брючный ремень. Оба были перемазаны сажей.
– Из трубы вылезли! А! Кто бы мог подумать! – Паря Михей показал Лимохалу кулак. – Ну, берегись! И ты, дедушка!
Лимохал слабым, далеким голосом крикнул:
– До свиданья, мальчики! Аау-у! Живите по-новому! Не поминайте бедного Лимохала лихом.
Завопил дед Пыхто:
– Молчи, дьявол! Скорей лети! Ремень трещит, голова кружится. Ох, батюшки, света белого не вижу!
Черная мрачная пара скрылась вскоре за сопкой, поросшей веселым синим кедрачом.
– Ух! Не знаю, что бы с ним сделал! – Медвежонок подпрыгнул от злости и скрипнул зубами.
– А что, что бы ты с ним сделал?
– Вот я и говорю: не знаю что! К примеру, посадил бы их в клетки и сдал в какой-нибудь зоопарк.
ВстречиПаря Михей и паря Ваней вошли в городской парк, где наготове стояли качели, колесо обозрения, «мертвая петля», карусели большие и маленькие – ждали больших и маленьких учеников на «неповторимые осенние гуляния с участием зверей и животных» – так гласили афиши.
Девочка Алена, увидев медвежонка и слоненка, подбежала к ним.
– Здравствуйте! – За руку Алена держала юркого, веселого мальчишку, который сразу же навел на медвежонка пистолет. – Ой! А где же балалайка? Где рожок? И почему вы такие грустные?
– Решили перемениться. Нет больше веселых попрошаек. – Медвежонок невольно всхлипнул.
– Трудно, Алена, дается новая жизнь. Ты когда-нибудь пробовала жить по-новому? – Паря Ваней оттопырил уши, чтобы лучше слышать ответ.
– Не приходилось. То некогда, то забуду, то марки начну собирать – все как-то не доберусь до новой жизни.
Медвежонок вдруг закрылся лапой: из наведенного на него пистолета блеснул огонь.
– Что это за мальчик, Алена? Почему он балуется оружием?
– Да это же пистолет-фонарик! А это Егор, мою двоюродный брат Егор.
– Все равно неприятно. Пусть твой брат-пистолет уберет свой фонарет… То есть фонарик!
– Егор, спрячь пистолет! Мой брат, паря Михей, пока маленький, хитренький. В общем-то с добреньким сердчишком. Будем надеяться, что он исправится.
– Будем, будем. Что еще остается делать? Рано или поздно все исправимся.
Паря Михей достал недоеденную морковку, которую он носил за ухом, как носят карандаши плотники и столяры, протянул ее Егору и задумчиво сказал:
– Алена, может, ты посоветуешь! С чего нам начать? С какого края подступиться к новой жизни?
– Миленькие, хорошенькие, не знаю. Дома спрошу, в школе спрошу, а самой тоже ничегошеньки в голову не приходит. Ой! Вот что. Посоветуйтесь с девочкой Настей. Она все знает, все умеет, она все, все, все знает!..
Алена погладила слоненка, погладила медвежонка, дала им по конфетке, а ее брат Егор подарил им пистолет-фонарик.
– Живем, паря Ваней! Теперь чуть что, сразу посветим. Ночью, конечно, днем-то и так все видно. Пошли, поищем девочку Настю. Где она, Алена?
– Тут где-то, размышляет о жизни.
На скамейке под старой сосной сидели Вова Митрин и Муля-выбражуля. Вову в честь первого сентября наголо остригли, одели в новую форму с белым отложным воротничком – он сидел, чинно сложив руки на коленях, пухленький, аккуратный, тихий. Его, пожалуй, можно было и не заметить на скамейке, потому что Муля-выбражуля разоделась в пух и прах и загораживала Вову от прохожих огромными золотистыми бантами – если бы банты превратились в бабочек, они подняли бы Мулю-выбражулю над землей. На белоснежных гольфах тоже готовы были вспорхнуть два голубых атласных банта. А на цветастой блузке с рукавами-крылышками красовалась гроздь вишен, да таких крупных, тяжелых, что они скорее напоминали яблоки.
– Здорово, Екатерина! – дружно сказали паря Михей и паря Ваней. – Здорово, Вова! Девочку Настю не видели?
– Нет. Мы увлеклись с Владимиром беседой и ничего не видели.
– Охти-тити-ти! – передразнил Мулин-выбражулин голосок паря Михей. – Что это за гири навесила ты на грудь? Топиться собралась?
– Это самые модные в городе вишенки! Как это грубо: гири!
– Вишенки?!! – ахнули медвежонок со слоненком. – Ха-ха-ха! А ты, паря Вова, что уши развесил? Замечательная у тебя прическа. И щелчки хорошо ставить. Ну, если кому-нибудь захочется. Ты не обижайся, ладно, Вова?
Вова молча кивнул и опять уставился в глаза Мули-выбражули.
Девочка Настя одиноко прохаживалась по тополиной аллее. Задумчиво потупив голову, заложив руки за спину, она крупными, неторопливыми шагами мерила и мерила аллею – только песок похрустывал да солнечные брызги падали на выпуклый Настин лоб, когда она попадала в солнечный дождь, пробивающийся сквозь листву.
Паря Михей неслышно догнал девочку Настю и обхватил ей голову лапами, закрыл глаза.
– Угадай кто? – измененным, веселым баском спросил он.
– Иннокентий Степаныч! Наконец-то! Я уже заждалась. – Девочка Настя отвела лапы от глаз.
– Вот и нет! Вот и нет! – Паря Михей от удовольствия, что его перепутали, запрыгал, захлопал в ладоши. Но тут же нахмурился:
– Ближе к делу, Настя. Некогда нам. Торопимся начать новую жизнь.
– И я могу вам помочь?
– Конечно. Все говорят, что ты девочка безупречная во всех отношениях. А мы и попрошайничали, и врали, и дурака валяли. Теперь мы решили стать безупречными. Научи нас, расскажи все без утайки.
– Еще в детских яслях я приучила себя слушать старших. Я не ковыряла в носу, не плакала, не капризничала, в мертвый час спала, читала стихи и пела песни на всех утренниках, одним словом, никогда и ничем не огорчала своих родителей и своих воспитателей. В школу я пришла зрелым человеком. Сразу стала учиться на пятерки, охотно бралась за общественные нагрузки – их у меня двадцать, – живу всегда по режиму. Встаю в шесть утра, вместо зарядки мою полы, глажу белье и готовлю папе с мамой завтрак, потом бужу их и уже вместе с ними делаю зарядку, провожаю их на работу, захватив с собой какой-нибудь учебник. Возвращаясь, я на ходу решаю задачи или учу наизусть стихи. И так – в любую погоду. У меня нет недостатков, и только недавно я поняла, как это скучно. Все говорят, что я – идеальная девочка, но никто не догадывается, как я страдаю. Вы хотите жить, как я?
– Нет, Настя… Такими, как ты, мы пока не сможем стать… в тайгу сегодня подаемся, на жизнь зарабатывать. А в тайге народ грубоватый, палец в рот не клади. Мы пока некоторые недостатки при себе оставим, но будем стараться стать лучше.
– Как в тайгу?
– Так. На чужой шее долго не просидишь. Мы собственным горбом можем прокормиться. Самая пора сейчас в тайге для заработков. Орехов кедровых набьем – сдадим, брусники соберем – тоже сдадим. Получим денежки, приоденемся, гостинцев вам всем накупим. Заживем чинно и благородно.
– Если бы не школа, с удовольствием пошла бы с вами. Так хочется перемениться!
– Не выдумывай, Настя. Пожалуйста, не меняйся. Плохим стать очень просто, а вот хорошим – не один пуд соли съешь. По себе знаю. Как побаловаться, дурака повалять – просить не надо, готов с утра до вечера. А как делом заняться – по три дня на раскачку уходит.
Девочка Настя потерла указательным пальцем лоб.
– И не останетесь на праздник?! Как же так? Уходить, не повидавшись с Главным слоном, с другими зверями – не понимаю. Вас же никто не гонит, не выпроваживает.
Слоненок грустно-грустно вздохнул:
– Так хотелось бы поздороваться с папой, с мамой, ткнуться лбом в их теплые бока.
– Вот видишь, Настя, – проговорил паря Михей. – Останемся, а его больше никуда не пустят. Заберут с собой в зоопарк. И прости-прощай, верный друг. – Паря Михей всхлипнул.
– Что ты, что ты, паря Михей! – Слоненок обнял его хоботом. – Мы хоть теперь и не веселые попрошайки, а клятва все равно в силе. Никогда не расставаться. Идем, идем. Не поминай лихом, Настя. Поцелуй за меня маму и папу. Скажи, как только начну новую жизнь, сразу вернусь в семью.
