Текст книги "Избранное"
Автор книги: Вячеслав Шугаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)
– Я заикалась, – ответила Алена. – Девяносто девять копеек копейками.
– У кого еще есть деньги? Поднимите руки!
Сто мальчиков и девочек подняли руки.
– Живем! – обрадовался Сашка.
– Тащите у кого сколько. Но, сами понимаете, это не выход. Сегодня накормим, а завтра? И, самое главное, где им жить? Нужны деньги. Много денег… Отец у меня строитель. Я его спрашивал, сколько копеек надо, чтобы построить дом. Он говорит: несколько миллионов. Гору мелочи высотой с пятиэтажный дом.
– А как мы их сосчитаем?!
– Да, как? – удивленно переспросил Сашка. – Понятия не имею!
– А если на палочках попробовать? – подсказала Алена. – Вон Вова Митрин на палочках хорошо считает. У всех первоклассников счетные палочки собрать и, кто копейку принесет, сразу палочку класть. А Вова уж их будет пересчитывать.
– Принято! Все несите палочки! – объявил Сашка. – Но считать-то пока нечего. Потом, надо экономить. В магазин идем, покупаем не двести граммов масла, а сто восемьдесят. И так далее. Само собой, отказываемся от кино, от мороженого, от ирисок. Отказываемся, конечно, на улице, но не дома. Дома надо просить: «Хочу мороженого», «хочу-у в кино», – и быстренько тащить копейки в общую кучу.
– Попадет же, Сашка! Мало вчерашнего?
– Будто нам не попадало! Переживем. Ради такого дела не страшно.
– Пусть попадет. Может, хоть за это мне попадет! – воскликнула девочка Настя.
Сказано – сделано. Мальчики и девочки вдруг все запросились в кино, вдруг все захотели мороженого, вдруг все побежали в булочную, гастроном. Даже те, кто раньше не любили туда ходить.
Вова Митрин прохаживался по пустырю, где решили складывать деньги в общую кучу. «Какой я главный бухгалтер? – думал с горечью Вова. – Никакой. Самый настоящий бездельник. Ребята там изворачиваются, а я хожу как фон-барон. Лучше бы в Березовую рощу пошел. Утешил бы как-нибудь, развеселил. Как там мой бегемоша? За ушами даже некому почесать…»
Но тут появились первые вкладчики. Зажав в кулачках потные, горячие пятаки и гривенники, они подбежали к Вове, крикнули:
– Считай и помни: копейка рубль бережет. Не имей сто рублей, а имей сто друзей! Да здравствуют наши милые звери! – Первые вкладчики расписались в Почетной книге основателей звериного приюта и убежали.
Вова Митрин сразу же пересчитал деньги и выложил на тропинку тридцать девять палочек, коричневых, пластмассовых, похожих на шпалы игрушечной железной дороги.
Через час Вова уже бегал по дороге, высунув язык – коричневая лента палочек растянулась, наверное, на добрую версту. У Вовы пропал румянец, он сразу похудел, загнанно дышал и, к тому же, сбился со счета. Он бегал вдоль палочек и, как заведенный, повторял: «Палочка плюс палочка – равняется двум палочкам, да еще палочка…»
На пустыре уже заметно блестела куча сэкономленных родительских денег.
Девочка Алена пошла в молочный магазин. Молока еще не привезли, и она растерялась: как же можно утаить сколько-нибудь копеек, если в руке неразменянный рубль? Подумала, подумала и купила сыру. Сбегала на пустырь, бросила двадцать копеек в общую копилку, а вечером сказала маме:
– Ой, мамочка! В молочном такой вкусный томатный сок! Я выпила два стакана. Ты ведь не будешь ругаться?
– Да, на здоровье, ласточка. Если хочешь, еще сбегай выпей.
– Нет, больше не хочу. Вдруг живот заболит. Я второй-то еле допила.
– Ну, как хочешь, – рассеянно ответила мама.
– Можно, я погуляю?
– Да, конечно. Только далеко не убегай.
Немного погодя мама обнаружила, что молока в доме нет. «Вот забываха, сыр зачем-то купила, а молока нет. Ну, ладно. Пусть играет. Сама схожу».
В магазине мама вспомнила, как Алена расхваливала томатный сок, и решила: «Попробую-ка и я. Тысячу лет не пила томатный сок». Подошла к стойке – большие, стеклянные воронки, из которых обычно наливали сок, были пусты и слегка запылились.
– Скажите, – спросила мама продавца. – Сегодня у вас был томатный сок?
– Что вы! Уже второй месяц не привозят.
У мамы потемнело в глазах, она, пошатываясь, вышла аз магазина. «Боже мой! С этих лет и так лгать! Кто же из нее вырастет? Где взять сил, чтобы пережить этот ужас?!»
Алена вернулась с улицы румяная, веселая, голодная:
– Хочу пить, хочу есть. Ох и устала!
Мама спросила:
– Ты точно помнишь, что пила томатный сок в молочном?
Алена быстро взглянула на маму, все поняла и нестерпимо покраснела – нет, запылала, запламенела, так растерялась и сникла, что смотреть было жалко. Потом разревелась:
– Да! Я эти деньги отдала на зверей… Мы, мы… им, им… дом построим!
– При чем тут звери, Алена? При чем копейки? Весь ужас в том, что ты в глаза мне врала и еще улыбалась при этом! Кто тебя научил? – Мама чуть не плакала.
– Мамочка, мамочка! – испугалась Алена. – Я сама не знаю откуда! Я больше не буду так! Мамочка!
Мама молча отстранила Алену, пошла выпила таблетку от головной боли.
Алена ревела, тоненько, противно подвывая. Мама позвонила папе и, всхлипывая, пересказала историю с томатным соком. Папа долго утешал маму по телефону. И еще что-то говорил. Наконец мама уже совершенно спокойно переспросила:
– Отдать на перевоспитание? К нему?! Именно к нему?!! Что ж, ты – отец, тебе виднее.
Она положила трубку, приказала:
– Одевайся. Поедем за город.
Так или примерно так разоблачили своих детей остальные папы и мамы и, ужаснувшись их порочным наклонностям, тоже решили: пора перевоспитывать, пока не поздно.
Только девочка Настя осталась в городе. Она не нуждалась в перевоспитании. Еще утром мама дала ей рубль и сказала:
– Учись тратить деньги. Расходуй рубль, как хочешь, а потом я тебе скажу: разумно ты потратила или нет. Ты ведь у нас умница!
Девочка Настя отдала рубль на строительство звериного приюта. Мама похвалила ее.
– Очень хорошо, что ты не себялюбка, что думаешь о несчастных и обездоленных. Только так и поступают серьезные, умные девочки. Хотя некоторым кажется, чго поступать всегда правильно – очень скучно. Ничего. Поскучаешь, зато вырастешь хорошим безупречным человеком.
Дед Пыхто за работойВ парикмахерскую на окраине города вошел рыжий старичок. Лицо его заросло густым, жестким волосом, будто кто-то опутал медной проволокой. Сияли глазки, весело выставлялся из бороды толстый красный нос.
– Здорово, голубь! – сказал рыжий старичок.
Рыхлый, плешивый парикмахер в испуге попятился: сорок лет он стрижет и бреет, но впервые за сорок лет видит такую бороду. «Я затуплю все машинки, поломаю все бритвы. Эту бороду нужно подстригать садовыми ножницами». Парикмахер решил прикинуться глухим, может, тогда старичок уйдет в другую мастерскую.
– Да, да! – закричал он. – Чудесная погода стоит!
– Вот глухая тетеря! – Рыжий старичок наклонился к уху парикмахера и крикнул: – А ну, быстро за работу! Некогда мне!
– За какую заботу?! – еще громче закричал парикмахер.
Рыжий старичок сел в кресло и рукой обвел бороду и голову: побрить, мол, и постричь.
– Бритвы в заточке, машинки в ремонте. А сам я в отпуске.
Старичок пощелкал средним и указательным пальцами: ножницами, мол, поработай.
– Санитарный день у меня. Комиссию жду!
– Да что ты врешь-то! – Старичок гневно подскочил в кресле. – А это что?
На столике лежали и бритвы, и машинки, и ножницы.
– Металлолом! В металлолом хочу сдать.
Старичок слез с кресла, внимательно осмотрел инструменты, подпрыгнул, подскочил к парикмахеру, большими пальцами поддел его за бока.
– Ы-хи-хи! – испуганно всхохотнул парикмахер, ужасно боявшийся щекотки. – Не хулигань!
Большими пальцами старичок прошелся вверх, вниз по бокам.
– И-ха-ха! – зашелся в хохоте парикмахер. – Ой, спасите! Ой, щекотно!
– Понял, кто я?
– Миленький, хорошенький, рыженький старичок, – и парикмахер поцеловал старичка в лоб.
– И слышишь теперь хорошо?
– Замечательно!
– Тогда так. Бороду клинышком сделаешь, усы колечками кверху. Прическу… Прическу изобразишь «под горшок».
– Но у меня нет горшков!
– А это что? Чем тебе не горшок? – Старичок схватил мусорную корзину и надел на голову. – Какие волосья выставляются, обстригай! Да смотри, уши не задень! А то я тебе – ух! – Старичок подцепил воздух большими пальцами.
Парикмахер хихикнул: «Ясно, ясно», – и принялся за работу.
– А вы, извиняюсь, кто? – осторожно спросил он через некоторое время.
– Дед Пыхто.
– Ах, вон кто!
– Да, вот он я!
Парикмахер опять хихикнул.
– Ох, помню, в детстве вы и помучили меня! Страсть! А вы сильно… того… постарели. Не признал.
– Плешь-то зато ты нажил. У меня еще ни одного волоска не упало. Разве что вот, в парикмахерской.
– А «под горшок» вам идет. Прямо на глазах молодеете.
– Плохо я тебя учил. Говоришь много. Тебе как платить? Или по старой памяти даром отпустишь?
– Что вы, что вы! Задаром нельзя. Тут ревизии постоянные. Вдруг вы по совместительству еще и ревизор? По пути проверяете меня?
– Ну, хват ты. Теперь, главное, и не перевоспитать тебя. Держи. – Дед Пыхто протянул деньги, но тут же убрал их в кулак и большим пальцем ткнул парикмахера в живот.
– Ий-хи-хи! Ий-хи-хи! – визгливо захохотал тот.
А дед Пыхто надел соломенную шляпу и вышел. Аккуратная бородка клинышком, лихо подкрученные усы, и глаза вроде побольше стали, поинтереснее, и нос на бритых щеках уже не казался толстым и красным, а вполне нормальным – ни дать, ни взять пенсионер-дачник вышел из парикмахерской.
В автомобильной конторе он нанял грузовое такси, проехал по городу, скупая манную крупу. Когда вернулся домой, на поляне перед крыльцом уже ждали его Алена, Сашка Деревяшкин, Муля-выбражуля, Вова Митрин – почему-то всех привели мамы. Только Сашка Деревяшкин пришел один, с запиской отца. В ней было написано: «Делайте с моим сыном, что хотите, не обижусь. Мать в отъезде, я – на работе. Воспитывать некогда. Деньги за перевоспитание внесу с зарплаты. К сему – Деревяшкин-отец».
Дед Пыхто весело закричал:
– Здорово, мамаши! Что, дорастили деток? Без деда Пыхто все-таки не управиться?
Мамы грустно молчали.
– Ну, нечего вздыхать. Дальние проводы – лишние слезы.
Мамы вскоре ушли, дед Пыхто хлопнул в ладоши, прибежали семеро пыхтят.
– Я пойду переоденусь, а вы давайте рассортируйте их по грехам. Кого за что привели.
Взяв крохотные грифельные доски и разноцветные мелки, пыхтята начали обходить ребят и спрашивать тоненькими, комариными голосками:
– Мальчик, в чем вас обвиняют?
– Врун я, – басом ответил Вова Митрин.
– А ты, девочка?
– А я люблю придумывать. – Алена, нахохлившись, сидела на пенечке. – Но, оказывается, не придумываю, а лгу.
Врунов пыхтята отметили белым крестиком, упрямцев – синим ноликом, лентяев – сразу крестиком и ноликом, красным мелком. Затем протягивали ребятам розовые, прохладные ладошки и за руку отводили врунов к сарайчику, упрямцев – к крыльцу, лентяев – к старой березе.
Пока пыхтята опрашивали и сортировали ребят, в громадном котле, вмазанном в печку, поспела манная каша. Пыхт Пыхтович, лежавший на печке, высунул язык и молча собирал им манные запахи. Пыхтята притащили из кладовой белые ведерки, разукрашенные разноцветными надписями: «Сухая ложка рот дерет», «Кашу маслом не испортишь», «Семеро с сошкой, один – с ложкой». Последняя пословица особенно нравилась семерым пыхтя-там.
Ведерки, доверху наполненные кашей, пыхтята поставили возле девочек и мальчиков – на каждого приходилось по ведерку и по пословице.
И тут стих ветерок, умолкли сороки, гулко вздохнул Пыхт Пыхтович – на крыльце появился дед Пыхто. В желтой шелковой косоворотке, подпоясанной черным шелковым шнурочком, в козловых сапожках, в новенькой кубанке с хромовым верхом.
– Не обессудьте, ребятки, если что не так. Наказание – дело суровое.
Нахмурился, надел длинные черные перчатки из овечьей шерсти. На кончиках пальцев были пришиты кисточки, срезанные с рысьих ушей.
– Что стоите, слуги верные! – Высоким, дребезжащим голосом обратился он к пыхтятам.
Пыхтята принесли толстую книгу с медными застежками на тяжелой дубовой подставке. Дед Пыхто сунулся в один карман, в другой, суетливо, быстро охлопал себя, пробормотал: «Куда они запропастились?» – потом сел, снял сапог, – да, очки были там, потому что карман в штанах давно продырявился, и очки проскользнули в сапог. Нацепил их, потрескавшиеся, вместо дужек – веревочки, и скороговоркой прочитал:
– Пункт первый – для укрепления детских нервов. Вралей, врунов, врунишек – щекотать, начиная с подмышек. Пункт второй – для детей с вредной головой. Упрямцев и упрямиц рассмешит шерстяной палец. Пункт третий – от несусветной лени. Бездельников и ленивцев – щекотать крылом птицы. Точка, точка, запятая, выйдет рожица кривая. Все! – У деда Пыхто горло пересохло, он закашлялся.
Затем дед Пыхто подкрутил усы, сдвинул на затылок кубанку, растопырил руки – закачались рысьи кисточки на перчатках, ноги согнул колесом и, приседая, попрыгивая, двинулся к сараю, где в одних маечках стояли вруны и вруши. Дед Пыхто попрыгал, попрыгал вокруг них, выкрикивая непонятные слова.
– Кух, куг, кук! – и подпрыгнул к Вове Митрину. – Пошто врешь? Пошто мамку за нос водишь?! – пронзительно тонко закричал дед Пыхто.
– Я не вру, я выдумываю, – съежился Вова Митрин. – Выдумка – не вранье. Виноват я, да? Если выдумки никто не понимает?
– Подымай руки! Живо!
Вова поднял. Дед Пыхто быстро пощекотал Вовины подмышки рысьими кисточками. И хоть Вове было вовсе не весело, он прыснул, ойкнул, гоготнул.
– Щекотно?
– Ага-га-га… – залился Вова.
– Не гогочи, не гусь. Отвечай: щекотно?
– О-о-очень-мих, мих, мих!
– Будешь врать?
– Уе-ей-ей, – приплясывал Вова. Отвечать он не мог. Дед Пыхто подскочил к Алене и даже пальцем не дотронулся, а в горлышке у нее забулькал смех.
– Боишься?
– Ой, боюсь, боюсь, боюсь!
– А врать не боишься?
– Ой, боюсь, боюсь, боюсь!
– Боишься и врешь – вдвойне поревешь.
Дед Пыхто легонько дотронулся до ее спинки рысьими кисточками – Алена завизжала, задрыгала ногами.
– Подрыгайся, подрыгайся! – Он переметнулся к Муле-выбражуле:
– Упрямая?
– Упрямая! – Муля-выбражуля подбоченилась.
– Не засмеешься?
– Ни за что!
– Сейчас узнаешь дедушку Пыхто! – Он прошелся по Мулиным ребрышкам шерстяными пальцами. Муля-выбражуля надулась от смеха, побагровела, но не захохотала.
Дед Пыхто выхватил из-за пояса маленькую щекоталку – деревянную рукоять с заячьим хвостом на конце. Причесал хвост, подул на него и, высунув язык от старания, бережно пощекотал Мули-выбражулины ребрышки.
Она фыркнула.
– Не-е-хе-хе-от! Нее… ах-ха-ха!
– То-то же! – Дед Пыхто довольно подкрутил усы, подошел к лентяям.
– Я здесь случайно! – сказал Сашка Деревяшкин. – Я хоть кто, только не лентяй. Вот посмотрите: у меня руки в мозолях. И вообще, руки у меня золотые: хоть рогатку, хоть скворечник – для меня раз плюнуть.
– А на языке у тебя мозолей нет?
– Нет.
– Покажи.
Сашка высунул язык.
– Ах, ты еще и дразнишь меня!? Старому человеку язык показываешь?
– Вы же сами велели!
– Ах, ты еще пререкаться! Зубатиться? Забыл, где находишься?
– Да не боюсь я вашей щекотки!
– Врешь!
– Хоть пятки щекочите. Приятно, и сразу дремать охота. Я часто сам себе пятки щекочу.
– Экой хвастун! – Дед Пыхто хлопнул в ладоши. – Подать главную щекоталку!
Пыхтята притащили обыкновенную скалку, обклеенную гусиными перьями. Дед Пыхто раскрутил ее меж ладоней, весело заверещал:
– А мы тебя по пузичку, по пузичку.
Гусиные перья легонько коснулись Сашкиного живота – живот вздрогнул и покрылся гусиной кожей.
– Аа! Прохватило! – Дед Пыхто еще сильнее раскрутил скалку – перья только посвистывали. Сашкин живот затрясся, и из Сашкиного горла вырвалось ленивое:
– Хо-хо-хо!
– Вот она, лень-то, смехом проступила! – закричал дед Пыхто. – Смеется лень – и ночь и день, живешь, как пень! Защекочу, кочу-кочу!
Сашка стал вскрикивать:
– О-хо-хо! О-хо-хо! О-хо-хо-хо-хо-хо!
Замелькали задумчивые, грустные мордочки семерых пыхтят, розовые их ладошки, желтенькие рожки – пыхтята жалели и врунов, и лентяев, и упрямцев, и если бы дед Пыхто не присматривал за ними, они бы щекотали спустя рукава. Но дед Пыхто присматривал, покрякивал, притопывал, покрикивал, и пыхтята работали в поте лица.
– И-хи-хи! – заливались врунишки.
– Кех-кех-кех! – захлебывались упрямцы.
– О-хо-хо-хо! – грохотали лентяи.
Дед Пыхто выкурил трубочку и обошел ребят. Время от времени грозно спрашивал:
– Щекотно или манно?
– Ы! Ы! Ы… А-а-ем! – отвечали ребята, то есть они хотели ответить: «Не понимаем», – но мешал смех.
– Выбирайте: дальше вас щекотать или манную кашу будете есть?
– А-а! Анну! Ю!
– Кушайте на здоровье! Но кто ложку опустит, тому снова щекотун. – Дед Пыхто зевнул. – Пойду прилягу малость. Смотрите мне, не жульничать! Жевать без передыха! А то еще хуже будет! – Дед Пыхто кивнул на открытую дверь: в проем видна была печка и на печке Пыхт Пыхтович. Он молча лежал и шевелил грязными пальцами босых ног. Вроде ничего особенного не делал, а смотреть на него было страшно.
Косясь на печку с Пыхт Пыхтовичем, мальчики и девочки принялись уплетать манную кашу за обе щеки: сначала – за левую, потом – за правую. В ведерках не убывало: пыхтятки подкладывали и подкладывали. Вова Митрин шепнул Алене:
– Не могу больше.
– И я смотреть не могу. А ведь я любила манную кашу и всегда удивлялась, почему мама с папой морщатся, когда я ее ем. Наверно, когда они были маленькими, объелись вот здесь же и с тех пор ненавидят.
Вова Митрин зажал уши и закричал:
– Щекотайте меня! Умоляю! От каши совсем умираю!
Остальные ребята как по команде бросили ложки. Их опять щекотали, от смеха каша в животе утряслась, и снова ребята брались за ложки. Наконец на крыльцо вышел заспанный дед Пыхто.
– Сеанс окончен. Разойдись до следующего! Врунам прописываю три сеанса, упрямцам – тоже три, лентяям – пять. Потом скатертью дорога! На все четыре стороны. Вы будете лучшими ребятишками в мире. Лучше девочки Насти. А теперь – спать.
Мальчики и девочки бросились в сарай, улеглись на сене и мгновенно уснули. Во сне вздрагивали, взвизгивали, жевали губами. Семеро пыхтят ползали между ними, прикладывали розовые, прохладные ладошки к горячим щекам и ребята успокаивались.
Добровольный зоопарк– Паря Михей, ты мороженое ел?
– Не приходилось, паря Ваней.
– А видал?
– И не видал. А с чем его едят?
– С хлебом, наверное. Я ведь тоже не едал. Когда на плоту плыли, старый павиан показал букву «М» и сказал: самые вкусные вещи начинаются с этой буквы. Молоко, мясо, мороженое. Неужели Замечательный медведь ни словечка не говорил про мороженое?
– Не припомню. Вообще, Замечательный медведь про еду не любил говорить. Была бы пища для ума, учил он, для желудка найдется.
В жаркий августовский полдень по улице шли медвежонок и слоненок, обливались по́том и так вот вяло переговаривались.
– Стой, паря Ваней. Мороженое – значит, от мороза. В самый раз для нас. Ты эту «М» помнишь?
– Спрашиваешь. Я запоминаю один раз и на всю жизнь.
На углу стояла лоточница и торговала папиросами, спичками, мылом.
– Вот, вот, паря Михей! Вот буква «М», – ткнул хоботом слоненок в кусок мыла.
Они отошли в сторону, развязали холщовые котомки: под горбушками выпрошенного хлеба, под ломтями сыра и колбасы нашли монетки, которыми разжились кое у каких щедрых горожан.
– Считать-то не умеем, паря Михей.
– Зачем считать эти копейки? Замечательный медведь говорил – сто рублей не деньги, сто верст – не расстояние, а тут – копейки и два шага. – Медвежонок сделал два шага к лотку, протянул горсть монет!
– На все, вот этого, – показал на мыло.
– Вот молодцы какие! Запасливые. – Лоточница протянула шесть кусков мыла. – Теперь надолго хватит.
«Ну, уж, надолго! – подумал медвежонок. – Враз съедим», – а вслух сказал:
– Премного благодарствуем!
В первом же скверике они разлеглись на траве, взяли по куску хлеба и по куску мыла. Откуда им было знать, что многие звери во многих сказках совершали эту ошибку.
– Ну, паря Ваней! Поедим самую вкусную вещь на свете! Странно, что эта вещь – голубая.
– Изо льда же, наверное, делают.
Они откусили понемногу хлеба и – во всю пасть! – мыла. Не спеша, смакуя, пожевали.
– Ну как, паря Михей?
– У-ум, ничего вкуснее не ел. Только почему оно не холодное?
– Жара, видишь, какая. Нагрелось. Да, паря Михей, объеденье, да и только.
Они съели по два с половиной куска. Один кусок оставили на ужин. Через несколько шагов слоненок схватился за живот:
– Зря, паря Михей, навалились так. Наверное, понемногу его едят. Бурчит что-то.
– Лишку, лишку хватанули. И у меня там что-то ворчит.
Слоненок икнул.
– Ой! – из хобота вылетел громадный, сверкающий мыльный пузырь.
– Ой! – икнул и медвежонок и тоже выпустил к небу радужный шар.
– Ой, ой, ой, – дружно и быстро заикали они. Мыльные пузыри выскакивали из ноздрей, из ушей и даже из-под хвостиков. Тысяча, а может, больше шариков летало над их головами.
Собралась толпа.
– Уважаемые, ой! Скажите, ой! Что с нами, ой! – обратился к толпе медвежонок.
– Похоже, мыла наелись.
– Не мы-ой, а мо-ой-онного. В-ой! – Медвежонок показал оставшийся кусок мыла.
– Это мы-ха-ха! – рассмеялась толпа. – Умы-ха-ха! По утрам и вечерам. Воды попейте, все пройдет.
Медвежонок и слоненок побежали к фонтану, напились, искупались. Пока обсыхали, решили, что надо попробовать настоящего мороженого.
– А куда все мальчики девались, паря Михей? Спросить не у кого.
– И девчонки. А вон у бабушки спросим.
Бабушка объяснила, куда подевались ребята и как пройти в кафе-мороженое. Через пять минут медвежонок и слоненок сидели за столом.
– На все! – сказал медвежонок, высыпая оставшиеся монетки, – их еще хватало. – Только нам бы в посудину покрепче да побольше, не в эти штучки, – медвежонок отодвинул никелированные вазочки.
Им принесли две деревянные чашки с розовым, льдистым, душистым мороженым.
– Нет слов, паря Ваней!
– Нет, паря Михей!
Замелькали, застучали ложки. Медвежонок причмокивал. Слоненок прицокивал. За ушами слегка потрескивало.
– Любовь к сладкому когда-нибудь вас погубит, – неожиданно раздался мрачный, скрипучий голос. Медвежонок и слоненок вздрогнули и чуть не подавились: за их столиком сидело тощее зеленое существо, похожее на крылатую обезьяну, если бы такие имелись в природе, с большими, вроде лопухов, красными ушами. Удивительно, но у существа было два рта: на левой щеке и на правой.
– Ты кто? – опомнился медвежонок.
– Лимохал. Я пью только лимонад и ем только халву. Лимохал.
– Ты откуда?
– Откуда ни возьмись.
– Вот и проваливай туда же! – рассердился медвежонок. – Первый раз в жизни мороженое ем, а ты тут мешаешь.
– Не гони несчастного Лимохала. Выслушай печальную повесть его скитаний, и ты пожалеешь его. Сейчас я скитаюсь по свету с единственной целью: добиваюсь, чтобы уничтожить все сладости в мире. Иначе весь мир заболеет золотухой, как я. – Лимохал показал на свои красные уши-лопухи. – И потеряет, проест зубы. – Он открыл два рта. Медвежонок заглянул: в самом деле, ни одного зуба.
– А почему у тебя два рта?
– Одним я ем халву, другим пью лимонад. Я делаю это одновременно. Но выслушайте меня. В детстве я жил на острове, уж не помню, в каком он море-океане. Однажды у его берегов разбился разбойничий корабль, нагруженный халвой и лимонадом. Оставшийся в живых всего один разбойник приручил меня, и я стал Лимохалом. То есть в одно прекрасное утро проснулся с двумя ртами и уже не мог обходиться без халвы и лимонада.
– Будет врать-то! – Медвежонок стукнул Лимохала по лапе – тот за разговором потихоньку доедал мороженое сразу из двух чашек. – Ты нахал, а не Лимохал!
– Привычка. Я машинально тянусь к сладостям.
– Ты сейчас из зеленого станешь красным, как твои уши! – закричал медвежонок.
– Прощайте, друзья! Не ешьте сладкого! О, моя загубленная жизнь! – Лимохал поплыл к выходу, слабо помахивая старенькими, прохудившимися крыльями.
– Держи жулика! – Медвежонок рванулся за ним, но встать не смог – примерз живот к столу.
– Паря Ваней, я примерз! Подуй мне на живот – видишь, иней выступил.
– Встать не могу, паря Михей. Тоже примерз. К столу.
– Хоботом подыши. А потом я тебя выручу.
Слоненок растопил иней на животе медвежонка. Тот сбегал на кухню, принес электроплитку, сунул ее под стул. Вскоре и слоненок встал. Они выскочили на улицу, но Лимохала и след простыл.
– Ничего-о! Мы еще встретимся. Поест он тогда чужое мороженое! – пообещал медвежонок.
Тут они увидели девочку Настю, схватили балалайки и запели:
Ах, Настасья, ты, Настасья,
Отворяй-ка ворота…
– Здравствуй, Настя! Ты любишь сласти?
– Только леденцы. А почему вы спрашиваете?
– Тут один тип головы нам заморочил. Золотуха, золотуха, а сам мороженое наше уплел…
– Извините. Я забыла поздороваться с вами. Здравствуйте.
– Извиняем. Так и быть. Здорово, здорово. А куда все ребята делись?
Девочка Настя рассказала.
– И Алена там?! – закричали медвежонок и слоненок.
– И Алена.
– И ее щекотает этот тип?!
– Да. Только говорите, пожалуйста, правильно. Ее щекочет.
– Но он быстренько расхочет, – задумчиво проговорил медвежонок, по привычке посасывая лапу. – Да! Именно так. Придумал. Недаром Замечательный медведь говорил: решительность – вот черта, достойная подражания. Паря Ваней, едем в логово того рыжего-пыжего…
– Едем! Спасем Алену от конопатого.
– Я с вами! Пожалуйста! Не бросайте меня! – попросила девочка Настя. – У меня рубль есть, можем на такси доехать.
– Рубль? Поехали.
Они запрыгнули в такси. Медвежонок хлопнул шофера по плечу.
– Давай потихонечку трогай.
Дед Пыхто стоял на крыльце, как будто нарочно встречать их вышел.
Слоненок за шиворот подвел к нему медвежонка:
– Вот принимай. Всю душу вымотал. У родителей и у меня.
– Хулиган?
– Хуже.
– Врет, упрямится, ленится?
– Хуже.
Дед Пыхто понизил голос:
– Что, неужели деньги ворует и дома не ночует?
– И это случается.
– А ведь посмотришь, не подумаешь. Неисправимый, значит. Так, так! – Дед Пыхто подозвал пыхтят. – Готовьте инструмент. Помогать будете. Одному не справиться – редкий зверь попался. – Он натянул перчатки с рысьими кисточками на пальцах.
– А ты что тут потеряла? – спросил он девочку Настю.
– Пожалуйста, пощекочите меня. Я не хочу быть белой вороной. Товарищи в беде, и я хочу быть с ними.
– Доверенность есть? От родителей?
– Нет.
– Не могу. Противозаконно.
– Ну пожалуйста.
– Учишься как?
– Отличница.
– Ну-у, девка, чего захотела. Отличников пальцем не трогаю. Может, недостатки какие есть?
– Есть один, и самый большой. Я чересчур правильная.
– Переживешь. С таким недостатком в люди выходят. Ладно, отойди от греха подальше. Не до тебя.
Девочка Настя уселась на крылечко.
Дед Пыхто принялся за медвежонка: щекотал под мышками рысьими кисточками, играл на ребрах, как на гармошке, скреб живот главной щекоталкой, прошелся перышком по пяткам. Семеро пыхтят в четырнадцать лапок чесали, щипали медвежонка – он только сонно, довольно урчал, разнежившись, забыв о мщении. Наконец-то его как следует почесали. Дед Пыхто вспотел, устал, отбросил главную щекоталку, снял перчатки – перекур, заслуженный перекур.
– Сейчас, сейчас. Дай отдышусь, – бормотал дед Пыхто. – Уж я тебя скручу, сомну, сокрушу, ты у меня захохочешь!
Разомлевший медвежонок сказал:
– Бока мне недочесали. Ты, дедок, уж больно нежно на ребрах играешь. Еще пуще чешутся. Надо сильнее, палец-то под ребро, под ребро запускай! Вот так! – Медвежонок ткнул лапой в бок деда Пыхто.
– Йа-ха-ха! – взвизгнул, закашлялся дед Пыхто и выронил трубку.
К медвежонку вернулась обычная живость соображения: «Неужели?» – И еще раз ткнул деда Пыхто.
– Ухи-ха-ха! – подпрыгнул, извиваясь, дед.
Мальчишки и девчонки бросились помогать медвежонку.
– Ой, миленькие! Ой, не надо! Ой, пожалейте вы старика.
Да, дед Пыхто сам боялся щекотки.
– Щекотно или манно? – закричали ребята.
– Манно, манно! – Дед Пыхто, обжигаясь, захлебываясь, полчаса без передыху глотал манную кашу. Взмолился: – В горле встала. Не могу больше.
Вдруг раздался, как гром среди ясного неба, оглушительный мрачный бас:
– Свершилось! Попался, старый мучитель! – Это заговорил Пыхт Пыхтович.
От его мощного баса задрожала и рассыпалась печка. Пыхт Пыхтович окунулся в котел с манной кашей – вылез из него весь манный и радостный. Бросился к медвежонку:
– Твою лапу, приятель! Сто лет пролежал я на этой печке и боялся пошевелиться! Он из меня пугало сделал, чучело, страшилище. А у меня, между прочим, профессия есть. Я рыболов. – Пыхт Пыхтович смущенно гмыкнул. – Но тоже боюсь щекотки. У нас вся родня щекотливая. Еще мой прадед, Пыхтор-оглы, защекотал сам себя до смерти. Братец мой запугал меня, застращал, уложил на эту печку и велел лежать молча, под страхом смертного смеха. Час расплаты пробил! – Пыхт Пыхтович отер с рук манную кашу. – Сейчас я из него душу вытрясу! А где же он?
Деда Пыхто не было. Пока Пыхт Пыхтович гремел, он ползком, ползком добрался до огорода, прячась за подсолнухами, пересек его и скрылся в темном лесу, до которого было рукой подать.
– Что ж, – развел руками Пыхт Пыхтович. – Не судьба посчитаться сегодня. Пойду-ка я лучше в баню. Считай, сто лет не мылся. Ох, попарюсь, ох, попарюсь – всем чертям тошно станет!
Пыхт Пыхтович, рассадив семерых пыхтят по карманам, ушел.
И тут ребята всполошились.
– Звери! Милые звери! За кого они нас считают? За предателей и обманщиков! К ним, к ним! К африканским, дорогим!
– Золотые мои, бегемошие! – всхлипнул Вова Митрин и побежал по тропинке, ведущей к Березовой роще. За ним убежали остальные мальчики и девочки. Прибежали, закричали:
– Ну, как вы тут живете?
– Потихоньку траву жуем, – ответил Главный слон и приглашающе – смотрите мол, – повел по сторонам хоботом: звери с опущенными шеями бродили по Березовой роще и щипали траву, как коровы. – Вот вся наша жизнь, – вздохнул Главный слон. – У меня от этой травы в глазах позеленело. Вот Александр, например, кажется с ног до головы зеленым.
Главный слон за плечи обнял Сашку Деревяшкина.
– Как я соскучился по тебе, Александр.
– Думаешь, я нет?
Ребята грустно и нежно обнимали зверей. Листва Березовой рощи зашелестела от общего, продолжительного вздоха:
– Не будем разлучаться никогда!
– Да!
Вздох этот услыхали папы и мамы. Опустели фабрики и заводы, конторы и канцелярии – папы и мамы со всех ног бросились на Главную площадь.
Позвонили Главному человеку.
– Слышал, слышал, – ответил он. – Я, между прочим, только об этом и думаю. Дайте сосредоточиться, и выход найдем.
– Друзья! – обратился он к папам и мамам, выйдя вскоре на балкон. – Сограждане! Я долго размышлял и вспоминал свое детство. Почему-то вспомнился такой случай. Однажды на зимних каникулах я подобрал на дороге замерзающего воробья. Спрятал за пазуху, принес домой. Воробей отогрелся, ожил, почистился и зачирикал, словно летнее солнышко встретил. Сел ко мне на плечо и прощебетал:
– Спасибо, мальчик! Я не волшебный, я обыкновенный серый воробей. Но даю тебе слово: если в грустную или трудную минуту ты вспомнишь этот зимний день, на сердце у тебя повеселеет.
