Текст книги "Избранное"
Автор книги: Вячеслав Шугаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 46 страниц)
Паря Михей и паря Ваней уже не видели, как в сад прибежал потный и запыхавшийся Сашка Деревяшкин.
– Скоро придут! Всех оставили после уроков! – Он бегал в добровольный зоопарк узнать, почему опаздывают на осенние гуляния звери, которых поголовно записали в начальную школу.
– Почему же их оставили? Как это безжалостно! – сказала Муля-выбражуля и повернулась к Вове Митрину. – Правда, Вова?
– Да, Катя, да. – Вова не отрывал глаз от ее огромных золотистых бантов.
– Очень просто, очень. – Сашка Деревяшкин никак не мог отдышаться. – Оставили. Еще бы не оставить. Ни «а», ни «б» не понимают. Вот и сидят, хором поют: А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало, кто остался на трубе?» Пока не отгадают, не отпустят.
– И ты не подсказал? – возмутилась девочка Алена.
– Подсказал! Учитель с места вскочил, бросился меня обнимать: спасибо, Саша, выручил. Я, говорит, подсказывать не имею права, а сам вижу: никогда им не догадаться, какая буква осталась на трубе…
– Ой, Сашка, вруша несчастный! – Девочка Алена засмеялась, за ней остальные ребята. – Так уж и обнимал он тебя! Придут они или не придут?
– А вот они, легки на помине.
К воротам сада подходили звери. Впереди – Главный слон с супругой, семеро пыхтят семенили сбоку, тащили опахала и веера – слониха была толста, часто потела и все время жаловалась на жару даже в Сибири. С другого бока вышагивал веселый рыжий Пыхт Пыхтович с огромной метлой на плече.
Главный слон трубил:
А и Б сидели на
трубе,
А упало, Б пропало,
Кто остался на трубе?
– И-и! И-и! И-и! – хором подхватывали остальные звери. За слоном шел уссурийский тигр Кеша по прозвищу Африканец, с перебинтованной головой. Девочка Настя сразу бросилась к нему:
– Иннокентий Степаныч! Что с вами? Вы ранены?
– Хуже. Не ранен, а еле ноги тащу. Голова от этой азбуки распухла, прямо мозги наружу. Пришлось перевязывать. Нет, девка, по складам выучусь и – баста. Не тигриное это дело – ученым быть.
– Хотите я вам помогу, Иннокентий Степаныч? Я ведь отличница и уже брала на буксир Васю Рыжего. Учила его прыгать в длину.
– Ну в длину я дальше кого хочешь прыгну. Тут ты мне не помощница. А буковки складывать – тут, обижайся не обижайся, помощь твою не приму. Ты ведь после школы собираешься помогать? А мне и школы за глаза хватит. После школы я хочу играть, забавляться и веселиться.
– Что ж, – вздохнула девочка Настя. – Тогда давайте веселиться… Приглашаю в комнату смеха.
В комнате смеха тигр Кеша хохотал как сумасшедший, чуть живот не надорвал.
– Ое-ей! Ха-ха! Умираю! Прямо какая-то облезлая кошка. Впору мяукать. Мя-у-у! У-ха-ха! Ты посмотри, посмотри, Настя, на урода. Полосы-то на мне так и прыгают, так и ломаются.
Девочка Настя посмотрела в вогнутое зеркало – лицо оставалось нормальным, не вытянулось, не сплющилось. Серьезно, солидно, задумчиво, как всегда. Девочка Настя бросилась к другим зеркалам. Ни одно зеркало не рассмешило ее, ни одно не осмелилось искривить ее, съежить, переломить. Девочка Настя заплакала.
– Даже кривое зеркало не берет меня! По-прежнему я правильная и серьезная. Иннокентий Степаныч, что делать! Даже посмеяться над собой не могу-у…
Тигр Кеша погладил ее лапой по голове.
– Будет тебе реветь-то, Настя. Никакой еще порчи в тебе не завелось. Вот и зеркало отступило. Радуйся лучше. Голубиная, можно сказать, у тебя душа…
Вова Митрин обнимался с бегемотом Онже.
– Здравствуй, Онжешечка, здравствуй, дорогой! Видишь, как меня обкорнали. Под нуль! Ты меня, наверно, и не узнал?
– Привет, Вовка! Ух, как ты замечательно выглядишь! Похож на маленького бегемотика. Такой же лысенький, мордастенький. Пошли купаться, а?
– Кто же в сентябре купается?! Опомнись, Онже, простынешь.
– А я тут пруд заметил, когда шли. Вода теплая, в рясочке такой уютной. Пошли, Володя. Бегемотик мой закадычный. Покупай мороженое – и в воду. Посидим, поплещемся, мороженое поедим.
– Вообще-то интересно. И мороженое в воде никогда не ел. Только вот… – Вова Митрин нерешительно оглянулся на Мулю-выбражулю, которая гордо и презрительно кривила губы.
Бегемот заметил Вовин взгляд, заметил и капризно дернувшиеся губки Мули-выбражули, заметил и подумал: «Э-э, старому бегемоту все ясно». Он подмигнул Вове Митрину и обратился к Муле-выбражуле:
– Милая Катенька! Какие прелестные у вас банты. Ни одна африканская бабочка не сравнится с ними! А вишенки! Если бы бегемотики носили их, я бы попросил вас одолжить для одной моей хорошей приятельницы.
Муля-выбражуля зарделась и широко-широко улыбнулась.
– Благодарю вас, Онже. Вы так добры и внимательны. Если хотите, я могу пойти с вами к пруду. И от мороженого я бы не отказалась.
Они купили мороженого и пошли к пруду. Муля-выбражуля села на бережочке. Бегемот, посадив на спину Вову Митрина, заплыл на середину пруда, нарвал поздних, ярко-желтых кувшинок, и Вова вручил их Муле-выбражуле. Затем они ели мороженое вокруг костерка на берегу.
Старый павиан потихоньку покачивался на качелях с бледным, худеньким мальчиком, у которого когда-то угощался пельменями. Они разговаривали о жизни.
– Мой друг! – Старый павиан беззубо шамкал. – Как поживает ваша мама, прекрасная, гостеприимная мама? Она по-прежнему работает в две смены? Я вижу, вы в новой форме, в новых ботинках – я рад поздравить вас с обновами.
– Мама купила. – Худенький, бледный мальчик угостил старого павиана ириской. – Вы знаете, я теперь после школы подрабатываю на почте. Разношу газеты, телеграммы, и маме на день рождения купил косынку. Красивую-красивую.
– Представляю, как довольна была ваша мама. Благодарю за ириску. Она как раз по моим зубам. Мой друг! Вам, должно быть трудно успевать в школе и на почте. Времени свободного у меня предостаточно. Позвольте, я буду помогать вам.
– Спасибо. Я очень тронут. Но лучше я сам.
– О, понимаю, понимаю, мой друг. Я из лучших побуждений, поверьте!..
– Да, да. Я тоже понимаю. Заходите к нам в гости, мы всегда вам рады. В шахматы поиграем.
– Непременно! Непременно, мой друг, загляну.
Девочка Алена стояла с жирафом и жирафихой. Крошка Сиб и крошка Ирь – обе двухметрового роста – крутились на скрипучей карусели.
Жираф, склонив шею и приставив к Аленкиному уху длинную переговорную трубку, жаловался:
– Видите, какие у них постные, скучные мордашки? Мы с женой прямо-таки отчаялись: им все время скучно. В зоопарке им скучно, слушаться родителей – скучно, в школу пошли – скучно. Какое-то раннее равнодушие. Я в их годы занимался спортом, мог за сутки пересечь всю саванну; коллекционировал марки с изображением жирафов; увлекался перепиской со своим старшим товарищем, который живет в Лондонском зоопарке.
– Прямо не верится! – сказала Алена. – Были такие живые, резвые, веселые. И вдруг – скучают. Помните, как они играли у меня в доме и перебили все лампочки? Может, у них тоска по родине началась? По Африке?
– Их родина – плот, качавшийся на волнах океана. Они родились на плоту. Не могут же они скучать по этой посудине!
– Может быть, у них нет товарищей? – предположила Алена. – Все-таки они на голову выше всех своих одногодков, и поэтому они разговаривают только друг с другом. Может быть, они стыдятся своего роста?
– Не думаю. Нет, нет. Они не могут стыдиться, могут только гордиться, что природа позволила им на все смотреть свысока. Они умеют только гордиться и вовсе не умеют играть. Ах, боже мой, как мне это не пришло в голову раньше! Нужно научить их играть. Алена! Помогите! Научите!
Алена позвала:
– Сиб! Ирь! Хотите играть в бал?
Жирафлята подбежали, склонили к ней грустные мордочки.
– Значит, так. Вам барыня прислала туалет и сто рублей. Ну, будто бы прислала! Ну, хорошо, хорошо пусть не барыня, я сама толком не знаю, кто такая барыня. Это вроде бы женщина, которая никогда ничего не делает. Это давно было. А туалет – значит одежда. Бальная. Ясно? Ладно, будто бы я вам прислала туалет и сто рублей. Черное с белым не берите, «да» и «нет» не говорите. Не смейтесь, не улыбайтесь, губки бантиком держите. Вы поедете на бал?
– Да! – дружно согласились крошка Сиб и крошка Ирь.
– Нельзя, нельзя так говорить. Ни «да», ни «нет»!
– Все равно поедем! – закричали жирафлята.
– Вот сейчас правильно сказали. Если неправильно ответите, вы проиграли. Я беру с вас фанты и придумываю наказание: вы будете мне сказки рассказывать. Песни петь, плясать, в гамаке меня качать. Вы поедете на бал?
Сашка Деревяшкин гулял с Главным слоном по тропинкам и дорожкам сада.
Главный слон еще с порога заявил:
– Ваши качели и карусели не для меня. Не выдержат. Давай, Александр, погуляем. Очень полезно после умственного труда погулять. Вот выучусь, Александр, и буду первым слоном в мире, который знает всю азбуку. Вот тогда!.. Уж я и не знаю, что тогда делать буду!
Так тихо, мирно протекали осенние гуляния с участием зверей и животных. Из животных была одна вислоухая собака, случайно завернувшая в сад, – общего языка со зверями она не нашла, засмущалась, спряталась в кусты и до позднего вечера продремала в них.
В чистых кедрачахПаря Михей и паря Ваней поднимались глухой тропой к кедровому перевалу, где стояла заготовительная контора. В ней принимали кедровые орехи, бруснику, лекарственные травы от людей, промышляющих в тайге, и от зверей, живущих в ней. Солнце снопами прорывалось сквозь сосны и ели, пахло прелым листом и грибами, вдалеке, ближе к перевалу, вскрикивали кедровки, а здесь, на троне, была густая, тяжелая тишина.
– Запевай, паря Михей. Что-то скучно идти.
– А какую? Марш веселых попрошаек уже нельзя, а другого пока не сочинили.
– Ну, тогда давай сочинять. Ты слово, я – слово, вот и песня готова.
– Чур, я второй сочиняю.
Слоненок долго молчал, пыхтел, наконец, тоненьким голосом запел:
Вот идем мы по тропе.
Пе-пе!
Медвежонок, не раздумывая, пропел следующую строчку:
Не играем на трубе.
Бе-бе!
– Так нечестно, паря Михей. Ясно, что на трубе мы не играем. Нет ее у нас.
– А ты думаешь, умный не поймет, что мы по тропе идем?
– Ну, хорошо. Давай снова.
– Давай.
– Чур, я теперь второй.
Медвежонок вздохнул поглубже и без промедления пропел:
Я люблю таежную тропинку
И неба голубой простор…
Слоненок подхватил:
По ней нельзя ходить в обнимку
И слушать птиц веселый разговор.
– Так, так, паря Ваней! Давай дальше! Припев давай – и нашу песню запоют по всему свету.
Слоненок, весело помахивая хвостиком, пропел:
Эх, раз кедровка, два кедровка!
Мы идем на заготовку!
Идти сразу стало легче. Медвежонок замаршировал и хрипловатым баском допел:
Где же наши ягоды? Где наши
орехи?
Нам бы хоть маленько залатать
прорехи.
Так, распевая во все горло и маршируя, вышли на большую брусничную поляну. Посреди нее на старом мшистом пне сидела сорока Маня в очках, с полевой сумкой на боку.
– Здорово, Маня! – удивленно остановился паря Михей. – Ты как здесь очутилась?
– Обследую. – Сорока Маня важно блеснула очками.
– Что обследуешь?
– Что надо. – Маня помолчала, но, видимо, ей самой ответ показался чересчур кратким. – Летаю совершенно секретно.
– Это ты-то секретно?! – Паря Михей рассмеялся. – С твоего хвоста любой секрет свалится. Давай говори, что обследуешь-то?
– Не могу. С удовольствием бы, но не могу. Главный медведь строго-настрого запретил. – Сорока спрятала очки в сумку. – Маня, говорит, если проговоришься, можешь не возвращаться.
– Либо говори, либо с глаз долой.
Сорока подпрыгнула, подлетела, кувыркнулась в воздухе.
– Ох, как охота сказать! Прямо рвется с языка. Важнейшее обследование! За всеми слежу, все записываю. И вас запишу. Где, значит, что, и что, значит, где… Ой-ой-ой, язык мой проклятый. Вырву, проглочу! А пока улечу. Главному-то что передать?
– Ничего. Обойдусь без твоих услуг.
– А-а! Все ему расскажу. Что шляешься где попало, приятелей заморских завел, жизнь медвежью забросил – ух, пар-р-ря! Задаст он тебе пар-ру! – Сорока Маня нацепила очки и полетела меж деревьями, зорко обследуя с высоты поляны, полянки, берега ручьев, звериные и людские тропы.
Пошли опять вверх по тропе, по веселым, просторным и чистым кедрачам: синел, золотился сентябрьский воздух меж толстыми матово-серыми кедрами; тонкая паутина перегораживала тропу то тут, то там. Вскоре морда у медвежонка «поседела», облепленная паутиной, а у слоненка на хобот намотался целый клубок, будто он нарочно ходил и сматывал эту осеннюю таежную пряжу. Лились со склонов распадков и падей темно-вишневые потоки брусничников – так густо уродилась в тот год ягода. На черничниках уже опала листва, голые кустики упрямо топорщились, не сгибались под тяжестью сизо-черных, переспелых ягод. Паря Михей ахнул:
– Смотри – черники-то! Хоть ложись и ешь!
Так они и сделали. Легли на животы и медленно по-пластунски поползли вверх, набивая пасти морозно-сладкой, чуть привянувшей черникой. Медвежонок и слоненок перевернулись на спины, перевели дух.
– Ух! Теперь неделю можно не обедать!
В кедраче, выросшем на каменной осыпи, они увидели просторную площадку, по углам которой стояли огородные пугала – четыре молодца из жердей и досок, наряженные в соломенные шляпы, в старые телогрейки и пиджаки, на растопыренные жердевые руки были надеты рваные рукавицы. Пугала охраняли кучу шишек от прожорливых кедровок, но охраняли плохо, потому что на шляпах пугал бесстрашно сидели пестрые длинноклювые птицы. Они дружно приветствовали парю Михея и парю Ванея скрипучими голосами:
– Пр-ривет, р-ребята! Пр-рисаживайтесь к нашим ор-рехам. Угощайтесь, не стесняйтесь.
– Да замолчите вы! – Из-за кучи выскочил маленький лохматый человек. Он обливался слезами и не отнимал от красного, разбухшего носа клетчатого платка. – Пр-рекр-ратите кр-рик! Голова раскалывается. Скоро по-вашему скрипеть буду. – Не замечая парю Михея и парю Ванея, бросился к пугалам, грозил им кулаками, топал ногами. – Дармоеды! Ни на что не годитесь! Все проворонили, все.
Пугала молчали, кедровки подняли невообразимый крик.
– Как тебе не стыдно! Позор-р!
Маленький лохматый человек разревелся пуще прежнего.
– Эй! – окликнул его паря Михей. – Тебя как звать?
– Федор Сидорыч.
– Что ж ты ревешь, Сидорыч?
– А как мне не плакать, слез горьких не лить? Две недели надрывался, шишку бил, всю утащили. Обворовали темной ночью. И пугала не помогли.
– Кедровки?
– Нет, нет! Сначала на них грешил, думал – они. Думал, всех перестреляю. Но и ружье утащили. Сделал рогатку, а кедровки возмутились: что ты, Феденька, сокол ясный, ружье-то нам зачем? Брось рогатку, поможем твоему горю. Вот натаскали эту кучу орехов. Благородные птицы, мне перед ними стыдно.
– Что-то не похоже на кедровок, – засомневался паря Михей. – Все кедровки – прирожденные воровки.
Кедровки на пугалах захлебнулись гневным, возмущенным криком.
– И я так думал, молодой медведь! Но чужая душа – потемки. Рядом с дурными наклонностями всегда соседствуют добрые. Так устроены и кедровки. Увидели человека в беде и пришли на помощь. Как могли – помогли.
– С чего бы это они раздобрились? – задумался паря Михей. – Растащить – это их дело, а назад вернуть… Чем же ты их так пронял?
– Я же собиратель сказок. Собираю сказки о зверях и животных. Возможно, мне встретятся сказки о кедровках. Я их как следует изучу и докажу, что кедровки могут быть причислены к благородным птицам.
– Вот как? Интересно. А много ли сказок, к примеру, про слонят и медвежат?
– Тьма-тьмущая.
– Их тоже изучаешь, Сидорыч?
– Да. Мне известны все сказки про медвежат и слонят. Три тысячи триста штук.
– Ого-го! – Паря Михей подхватил Федора Сидорыча под одну руку, паря Ваней – под другую. – Скажи, тебе встречалась хоть одна, где медвежонок и слоненок начинали новую жизнь?
– В каком смысле новую?
– Ну, чтоб они не дурака валяли, а жили всерьез, со всеми дурными и добрыми… ну, этими, как ты говорил, поклонностями? Да-да, наклонностями.
– Нет, не встречал. Во всех сказках медвежата и слонята – милые забавники, которые развлекают детвору.
– Так я и думал. Паря Ваней, поможем собирателю.
– Как?
– Вот этими лапами, вот этим хоботом, вот этими головами!
– Разве я против, паря Михей!
– Давай, Сидорыч, хватай мешки!
Медвежонок поплевал на ладони и мигом вскарабкался на разлапистый, мощный кедр.
– Эй, сторонись, берегись, уворачивайся!
Дождь шишек посыпался с вершины. Литых, тяжелых, фиолетово-золотистых. Паря Ваней с Федором Сидорычем только успевали подбирать да заталкивать в мешки. Полные под завязку ларя Ваней вскидывал на спину и бежал к площадке с пугалами, быстро высыпал – бегом назад.
Уже поздним вечером притащили на табор последний мешок. На площадке гора из шишек выросла.
Федор Сидорыч, счастливо ахая, бегал вокруг нее:
– О, какое бескорыстие, друзья мои! О, теперь сказочное дело продвинется вперед семимильными шагами! Вот деньги, полученные за орехи, я потрачу, чтобы доказать, что медвежата и слонята трудолюбивее муравьев, великодушнее оленей и жирафов!
Паря Михей и паря Ваней сидели у костерка, хлебали похлебку и добродушно посмеивались над восторженным Федором Сидорычем.
– Садись, Сидорыч. Передохни. Да опять не проворонь.
– Глаз не сомкну! Кто же их мог унести? Кто, какие враги сказок могли поступить так бесчестно?!
– Я вроде догадываюсь, – пробурчал паря Михей.
– И я, – откликнулся паря Ваней.
– Двинули, паря Ваней. На ходу и подремлем.
Паря Михей включил фонарь-пистолет, и они отправились дальше, к Кедровому перевалу, главной заготовительной конторе.
Пришли туда утром, когда солнце только-только разгоняло дымчато-белый туман. У коновязи стояли лошади, топились огромные плиты-жаровни – на них сушили орехи, ходили вокруг плит бородатые, молчаливые шишкобои и деревянными лопатами ворошили орехи, чтобы те сохли равномерно. Разномастные лайки, позевывая, стояли у открытой двери пекарни – надеялись, что перепадет кусок-другой хлеба.
Паря Михей и паря Ваней поздоровались со всем честным народом, с лайками и постучались в ставень дома, где была контора и где жил главный конторщик. Окно открыл старичок в ночном бумазейном колпаке и в больших темных очках. Выставил вперед черную бороду, ласково спросил:
– Что скажете в такую рань, ребятушки? Я еще и чаю не пил.
– Наниматься пришли. Орехи колотить, ягоду собирать.
– Доброе дело, доброе. Подождите малость на крылечке. Я зарядку сделаю, гирьками побалуюсь. Да и внутрь, как говорится, подзаряжусь, самовар уже кипит.
– Может, и нас, дедушка, к самовару пригласишь? Мы всю ночь топали.
Конторщик меленько, дребезжаще рассмеялся:
– Вот и внучек отыскался. Давно не виделись. Уж вы, родимые, не сердитесь. Привык чаевничать в одиночестве. Посидите, посидите, отдохните.
Усевшись на крылечке, паря Михей сказал:
– Не нравится мне этот старичок. Ласково говорит, а, чувствую, вредный.
– Что же, он обниматься с тобой должен? – рассудительно заметил паря Ваней. – Мы ведь работать пришли, а не к дедушке на побывку.
Вышел конторщик с толстыми амбарными книгами под мышкой, со счетами, присел рядом с приятелями.
– Давайте, ребятушки, запишу я вас. Поставлю на довольствие. Что брать будете с собой?
– Хлеб, сахар, сгущенное молоко. – Паря Михей поколебался. – А меду в баночках у вас нет? Вот товарищ мой в глаза мед не видел.
– Найдется. – Конторщик рассыпчато посмеялся. – Значит, так, ребятушки. Получите на складе все, что просите. А уж денежки за продукты потом вычтем. Ясно?
– Еще бы не ясно! – Медвежонок плечами пожал. – Мы ведь не с луны свалились. Понимаем: кто не работает, тот не ест.
– Вот и славненько. Распишитесь и идите к кладовщику. Записку вам дам.
Медвежонок и слоненок засмеялись:
– Не умеем мы расписываться.
– Ну, можно крестики поставить. Можно нолики.
Медвежонок поставил крестик, слоненок – нолик. Получили продукты, уложили в котомки и отправились в кедровую деляну, которую заранее присмотрели.
Вставали засветло, пили чай с медом, макали хлеб и сгущенное молоко, сладко причмокивая, жевали, а потом шли в кедрач и били шишку до вечера. Однажды паря Михей поранил об острый сучок лапу, и, пока она не зажила, на кедры не лазил. Подобрали брошенный кем-то колот – на толстой длинной жерди прикреплен лиственничный чурбачок – и вот с таким «молоточком» ходили от кедра к кедру. В первый день паря Михей размахнулся колотом, ударил по стволу, сам прикрыл голову чурбачком, а слоненка забыл предупредить, и хлынувшие с кедра шишки больно побили парю Ванея. «Ой!» – вскрикивал он, и на голове вскакивала шишка. «Ой!» – вскакивала другая.
– Эх, жалко, у нас пятака нет! – Паря Михей виновато ходил вокруг пари Ванея. – Сейчас бы потерли шишки пятаками, и они бы пропали.
Ночью они лежали и лениво, сонно переговаривались. Вдруг паря Михей вскочил – ему в лоб угодила тяжелая шишка.
– Сорвалась! Глаз-то нет, вот и летит куда попало! – На всякий случай он отодвинулся с прежнего места. Через минуту опять вскочил – опять шишка угодила в лоб.
– Неужели белка балуется?! Уж медведей перестала бояться. – Он почесывал ушибленный лоб. – Тоже вздувается, паря Ваней.
Через некоторое время третья шишка ударила медвежонка в лоб.
– Эй, кто там балуется? Есть совесть-то или нет? – Он зажег фонарь-пистолет, направил луч в кедровые ветви. На большом голом суку сидел Лимохал с ружьем в руках и с шишками за пазухой.
– Ку-ку, мальчики. – Лимохал показал два длинных, синих от черники языка. – А у меня-то ружье.
– Видим, – мрачно сказал паря Михей. – Чего надо?
– Соскучился. Повидать захотелось. Как живете, мальчики? Что жуете? Часто ли меня вспоминаете?
Медвежонок схватил колот, подбежал к кедру.
– Вот мы тебе крылышки-то обломаем! – Швырнул колот, Лимохал тяжело взлетел.
– Предупреждаю, мальчики. С нами теперь шутки плохи. Про ружье не забывайте.
Медвежонок и слоненок долго молчали. Наконец паря Ваней вздохнул:
– Что-то теперь будет… Чует мое сердце.
– Будет так будет, – неохотно отозвался паря Михей. – Чего теперь гадать-то.
С утра принялись друзья лущить орехи. Медвежонок сыпал шишки в лущилку – слоненок хоботом крутил ручку, и орехи вместе с измятой шелухой падали на подстеленный брезент. Потом орехи вместе с шелухой зачерпывали совками и кидали на наклонно натянутый брезент. Шелуха в полете отделялась от орехов и падала на землю, а орехи, уже чистые, ударялись о брезент и скатывались по нему вниз, на другую подстилку.
Друзья просушили орехи на плитах-жаровнях, ссыпали в мешки и перетаскали их к складу. Сюда же принесли огромные корзины с брусникой, которую собирали попутно.
Кладовщик взвесил орехи, бруснику, пощелкал на счетах, заглянул в амбарную книгу:
– Неплохо промышляли, ребята. Но уж больно много ели. Сколько заработали – столько проели.
– Как?! Нам нисколько не причитается?!
– Рубля два, на мороженое.
– Не надо нам мороженого. Нам на жизнь надо, на подарки ребятам. Мы совсем мало ели.
– Вы взяли сто килограммов сахара, сто буханок хлеба, бочку меда.
– Ты же нам сам выдавал! Махонькую баночку меда! А сколько это – сто килограммов сахара?
– Два вот таких мешка.
– А у нас был мешочек. Угол котомки занял. Да это что же такое?!
– Знаю, что вы брали. Сам отпускал. Но в книге-то сто килограммов стоит и сто буханок. И крестики ваши, нолики. Может, вы должны были конторщику? Ну, он и записал все вместе.
– Ах, вот оно что! Понятно, больше не объясняй. Паря Ваней, понял?!
– Я сразу понял, нас ужасно обманули.
– Ты понял, кто?!
Паря Михей схватил колот, паря Ваней – пудовую гирю с весов, и они побежали было к конторе, но кладовщик остановил их:
– К конторщику, что ли? Сбежал он. И – фью-ить! – поминай как звали.
– Но ты-то, ты-то! Видел же, знаешь! Обман, один обман!
– Видел, знаю, а с бумагой не поспоришь.
Паря Михей бросил колот:
– О моя безграмотность, о моя бестолковость!
– И моя, – понурился слоненок.
– Тихо, тихо, ребята. Верю-то верю, а помочь не могу.
Паря Михей и паря Ваней загрустили, сели на бревнышко. Посидели, подумали и решили остаться еще в тайге на несколько дней.
