Текст книги "Избранное"
Автор книги: Вячеслав Шугаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)
Сашка Деревяшкин оставил наконец в покое затылок.
– Ребята! Разбегайтесь все по домам и тащите, кто что может. Хлеб, колбасу, сыр, молоко, сахар – пусть хоть червячка заморят. А я пока буду думать. И Алена будет.
– Сашка! – возмутилась Аленка. – Я тоже принесу какую-нибудь еду. У меня суп дома, каша. Я обязательно хочу принести.
– А кто думать будет? Ты что, забыла, да? Одна голова – хорошо, две – лучше. Моя и так еле держится. Уж и не знаю, что придумывать.
– Ну ладно, ладно, – согласилась Алена. – Я тогда тоже буду думать.
Тут раздался веселый крик Вовы Митрина:
– Мы уж скоро заморим червячка! – Вова сбегал домой и принес большую банку черничного варенья и большой мешок с печеньем и сухарями. – Смотрите! Смотрите все! Мы скоро его уморим! – Вова горстями доставал печенье и сухари и всыпал в открытую пасть бегемота. Бегемот Онже захлопывал пасть – раздавался вкусный, рассыпчатый хруст. Бегемот щурился от удовольствия и говорил с полным ртом:
– Авай, Вова! Аеньем залей! Стоб не першило!
Вова, краснея от натуги, поднимал банку и наклеивал на розовый бегемотий язык черно-красный язык варенья.
– Ум-ч-м-х! – восторженно сопел бегемот. – Даже ушам сладко.
Главный слон удивился:
– Но где же червячок?! Я его не вижу! Неужели за путешествие у меня разболелись глаза? Раньше я мог разглядеть любую козявку, любого червячка! Скажи, Мишук?
Медвежонок, облизываясь, не отрывая глаз от варенья, исчезающего в пасти бегемота, небрежно объяснил:
– И не увидите. Слова, одни слова. Когда в животе пусто, вот и кажется, что червячок там копошится, щекочет. Красненький, противный – аж выть охота, палку грызть. Хоть камни глотай – лишь бы пустоты этой щекотной не было, червяка этого лишь бы задавить. Ну, и пошли разговорчики, червячка заморить. Не досыта поесть, а слегка, чтобы терпеть можно было.
– Ах, вон как! – уныло воскликнул Главный слон. – Если так, то у меня в животе червячище, похожий на взрослого крокодила. Как его уморишь?
Возвратились мальчишки и девочки. Кто чем разжился, тот тем и угощал. Девочка Настя кормила тигра по имени Кеша зелено-поджаристыми голубцами. Муля-выбражуля, оттопырив мизинцы, чинно подобрав губки, повязала крокодилу салфетку и маленькой серебряной ложечкой наполняла его пасть гречневой кашей, не доеденной ее младшим братом.
Один мальчик, который жил у бабушки и все лето не вылезал из бабушкиного огорода, принес огромную охапку гороха и бобов вместе с листьями и стеблями. Он привязывал пучки к длинному шесту и подавал жирафам. Они аккуратно и тихо хрумкали стручками и вежливо склоняли головы, благодаря. Жираф несколько раз останавливал мальчика:
– Сначала даме, молодой человек, затем – малышам. И учтите: ни один жираф в мире не нарушил этого порядка. Иначе бы я не смог так высоко носить голову.
Жирафлята, названные при рождении крошкой Сиб и крошкой Ирь, были очень любопытны:
– Мальчик, что это у вас в зубах?
– Свисток.
– Скажите, и вы можете свистнуть?
– Всегда пожалуйста. – Мальчик дребезжаще, басовито свистнул, нет, скорее продудел.
– Ах, какой прекрасный свисток! – вздохнули жирафлята. – У нас никогда не будет такого.
– Почему? – удивился мальчик.
– Наш папа говорит, что свистеть неприлично. Можно просвистеть удачу и вообще всю жизнь.
– Ну уж. Разок-то можно. Свистеть очень интересно.
– Еще бы! Правда, мы ни разу не свистели, но, должно быть, это так весело, так замечательно. Лучше всего на свете!
– Так попробуйте!
– Неужели вы отдадите свой свисток?
– Могу и свой. Но сделать свисток проще простого. Надкусывайте стручок. Та-ак. Убирайте горошины. Правильно. Берите в зубы, чтобы надкусанный конец чуть-чуть выставлялся. Дуйте.
Жирафлята дунули – Жираф вздрогнул, несколько отпрянув шеей, глянул вниз:
– Сиб, Ирь! Наверное, вам не нужно больше есть гороха. Фошейм, как писал мне приятель из английского зоопарка. То есть стыдно.
Жирафлята от испуга проглотили свистки, быстро вытерли губы о шеи друг друга и покорно прошептали:
– Да, папа.
А про себя подумали: «Как замечательно, что мы умеем теперь делать свистки».
Другой мальчик принес две пачки овсяных хлопьев и угощал ими зебру.
– Ешь, зебруня, не стесняйся! Не овес, конечно, но из овса. Как тебе нравится?
– Ничего, есть можно.
– Молодец! Аппетит у тебя – будь-будь!
Третий мальчик принес чугунок картошки и пакетик с солью. Он раздавал картошины обезьянам и приговаривал:
– Кушайте на здоровье! В глаза не видели, наверно, картошку-то?
Обезьяны быстро научились обмакивать ее в соль и вскоре восторженно верещали:
– Чудесно! Восхитительно! Вкуснее бананов, вкуснее тюльпанов! Несравнимая! – И хором запели: – Ах, картошка-тошка-тошка!
Мальчик добродушно улыбался:
– Эх, вы! Вкуснее бананов! Вы бы попробовали с подсолнечным маслом, с селедкой – вот тогда бы и кричали: не едали никогда!
– Да?! – удивились обезьяны. – Да?! Мы без тошки, ах, картошки никуда!
Две девочки кормили Главного слона. Хобот он погрузил в ведерко с компотом, а на отвисшую треугольную губу ему накладывали бутерброды с маслом и мармеладки. Главный слон во время еды говорить не мог и только покручивал хвостиком то влево, то вправо, то ненадолго выправлял его, серый, морщинистый, маленький.
Девочки в это время разговаривали:
– Когда он машет хвостиком вправо, тогда ему очень нравится мармелад.
– А влево – он в восторге от хлеба с маслом.
– А прямо – нет ничего лучше компота из сухих груш и чернослива…
Главный слон все доел, все допил:
– Век бы ел хлеб с маслом, мармелад и запивал компотом. Благодарствую, девочки. Извините, если что не так.
Бледный, худенький мальчик угощал старого павиана. С виновато опущенными глазами достал из-за пазухи краюху хлеба и желтый кусок сыра.
– Извините, я ничего больше не нашел. Вы приходите к нам после. Мама у меня очень добрая и специально для вас состряпает пельмени.
– О, вы напрасно извиняетесь, мой юный друг! Мечта каждого старого павиана: корочка хлеба, кусочек сыра и глоток холодной воды. Сердечно благодарю вас! – У старого павиана не было ни одного зуба, и он решил, как только мальчик уйдет, перебраться к фонтану и размочить в воде горбушку и сыр. – Мой юный друг! У вашей мамы поистине золотое сердце. Она готова поделиться последним куском хлеба со старым, никому не нужным павианом. И вдобавок приглашает его в гости. О, я бесконечно тронут. – Павиан утер ленточкой бескозырки навернувшуюся слезу. – Передайте ей, пожалуйста, мое восхищение ее добрым сердцем. До конца дней, которых, увы, осталось мало, я буду с благодарностью вспоминать вашу маму.
– Спасибо! – Мальчик пожал старому павиану руку. – Спасибо за маму! Приходите. Мы будем очень рады.
Старый павиан снял бескозырку, поднес ее к сердцу и молча поклонился.
Его передразнил странный человек в брезентовом плаще и черном накомарнике. Это был дед Пыхто. Он что-то высматривал, подслушивал, что-то выискивал.
За угощением все забыли о медвежонке. Он подождал, подумал, что его угостят последним, на правах местного, на правах хозяина. Нет, никто не вспомнил об усталом и голодном проводнике. Медвежонок еще подождал, пососал лапу, попил воды. Вокруг жевали, хрумкали, чавкали, чмокали. Он рассердился, быстро вскарабкался на балкон, открыл дверь и встал перед столом Главного человека.
– Послушайте, Иван Иваныч! Хоть вы меня накормите. Ребятишки гостями занялись. А мне что делать? Ведь я-то ваш, сибирский. Неужели своего голодом уморите?
Главный человек отложил ручку, снял очки и задумчиво посмотрел на медвежонка:
– Потрудись объяснить, как ты сюда попал?
– Через дверь. Извините, что без доклада.
Главный человек задумчиво посмотрел на огромную картину, где медведица на утренней поляне любовалась своими крепенькими озорными медвежатами:
– Как это тебя мать-то отпустила? Сердце, наверное, все изболелось.
– Я – сирота. Отца с матерью убил иностранный турист, убил, сфотографировался и уехал, а я чудом спасся.
– Сочувствую, сочувствую. – Главный человек достал из шкафа тарелку с бутербродами, бутылку минеральной воды. – И некому присмотреть за тобой?
– Нет, у меня тетка. Материна сестра. Но живет далеко, на Камчатке. Я даже не знаю, как добираться туда.
– Да… – Главный человек циркулем измерил расстояние на карте до Камчатки. – Порядочно. Если пешком. Ты как решил? С приезжими останешься?
– Не знаю, еще не думал.
– Слушай, а хочешь я тебя самолетом на Камчатку отправлю?
– Боюсь я их. В небе гудит, и то страшно, всегда под колодину лезу. Нет, я пока подожду.
– Смотри сам. Неволить я тебя не хочу. Как решишь, так и поступай.
– Спасибо на добром слове. И за угощение спасибо. Будьте здоровы, пока.
– Пока, пока. Ты дверь-то не закрывай, накурено тут у меня. – Главный человек повернулся вместе с креслом, провожая медвежонка взглядом.
Тем временем на балконе о зверье думали девочка Алена и мальчик Сашка Деревяшкин. Думали долго. Наконец Алена воскликнула:
– Ой, придумала! Надо взять их в квартиры. Ну, каждый мальчишка, каждая девчонка возьмут по зверю и приведут его домой. Одного-то легко прокормить.
– Не разрешат. Родители не разрешат. Представь, явишься домой с крокодилом. Что ты! На порог не пустят. Нет, их надо подготовить. Разве тогда согласятся.
– Вообще-то да. Надо готовить. – Алена вновь замерла и уставилась в одну точку.
Тут вскрикнул Сашка:
– Есть, и у меня блеснуло! – И, не советуясь с Аленкой, сразу обратился к зверям:
– Дорогие звери! Выход найден! Хотя бы на сегодня! А там еще что-нибудь придумаем.
– Слушаем тебя, Александр! – радостно взревел Главный слон.
– Кто не работает, тот не ест! – провозгласил Сашка. – И мы будем работать! Мы сейчас же идем на базар, а там мы заработаем на обед!
– На базар, на базар! – закричали некоторые звери.
– Посмотреть на товар! – подхватили остальные.
– Саша, ты с ума сошел! – громким шепотом возмутилась Алена. – Почему на базар? Можно же колоски собирать, макулатуру, металлолом!
– Думал я об этом. Ни одной железки, ни одного клочка бумаги не найдем. Раз двадцать только наша школа собирала. А другие, думаешь, сложа руки сидели? Нет, в городе шаром покати. А до колосков сколько идти? Не обедавши-то. А до базара – рукой подать. Кто тяжести поможет таскать, кто фокусы покажет…
– Теперь понятно. Пошли.
Зверей и ребят построили парами, впереди поставили барабанщика, и все зашагали на базар.
Крокодил устроился у базарных ворот и разгрызал грецкие орехи всем желающим. Щелк – копейка. Щелк – копейка. Одной бабушке он нагрыз на целый рубль.
– Ох, сынок, не знаю, как тебя отблагодарить. Мне бы, старой, за день не управиться. А ты – чистый пулемет. На вот тебе горсточку полакомиться.
Длинная очередь выстроилась к тигру Кеше, который развалился на прилавке и, тихонько мурлыча, изображал из себя кошку. Позволял гладить, чесать за ушами – все это удовольствие стоило три копейки. Какой-то рыжий парень, гулко хохоча от избытка хорошего настроения, похлопал Кешу по спине. Тот быстро лапой ухватил парня за воротник, подтянул к самым усам:
– Это что за штучки, рыжий хохотун?! Забыл, с кем дело имеешь? Хочешь, нос твой конопатый откушу? По спине он еще хлопать будет. Не хочешь? Плати полтинник.
Обезьяны висели на хвостах под крышей базара и корчили рожи базарному люду, а старый павиан, стоя с протянутой бескозыркой, напоминал:
– Уважаемые граждане, как говорил мой дед: за погляд тоже деньги платят. Открывайте кошельки, доставайте пятачки.
– Ну, беда с вами! – хохотала одна толстая, краснощекая гражданка. – Обезьяны, истинные обезьяны!
– Да, мадам, – грустно кивая, соглашался старый павиан. – Мы истинные обезьяны. Мерси. Мерси. Пожалуйста, пятачок сдачи.
Бегемот помогал асфальтировать рыночную площадь – его огромный, тяжелый живот укатывал асфальт лучше всякого катка. Медвежонок со слоненком пели частушки и играли на балалайке и рожке.
А жирафам не нашлось никакого подходящего дела, и они молчаливо и гордо стояли в сторонке. Люди, задрав головы, обходили их, восхищенно вздыхали: «Вот это вымахали!» и бросали медяки к черным лакированным копытам. Жираф искоса поглядывал на толпу и думал горькую думу: «Боже мой! До чего я дожил! Мне, как нищему, бросают медяки. Не могу же я каждому объяснять, что я еще здоровый, сильный жираф, и просто мне не нашлось дела. Да и гордость не позволит что-либо объяснять».
Главный слон помогал смуглым людям перетаскивать корзины и ящики с фруктами.
– Ах, дорогой! – воскликнул один черноусый, черноглазый кавказец. – Смотрю на тебя и думаю: сколько силы даром пропадает.
– Почему даром, – насторожился Главный слон и отпустил корзину. – Мы же твердо договорились: ящик – рубль, корзина – полтора.
– Вай, дорогой! Ты меня не понял. Что деньги?! Мираж, вода в горной речке. Я хотел сказать: слоны должны жить на Кавказе. Там есть все, не хватает только слонов. Приглашаю, дорогой. Приезжай.
– С меня хватит приглашений. Устал.
– Отдохнешь! Какая здесь жизнь? Все хмурые, сердитые, все ругаются.
– Ты много говоришь. Меня это утомляет.
– Беседа украшает жизнь. Я – южанин, ты южанин, почему ты сердишься, дорогой?
– Настроение скверное. И чихнуть охота.
– Будь здоров, дорогой. Чихай на здоровье.
– Буду. – И Главный слон чихнул. Фонтаном взметнулись с прилавка груши, яблоки, сливы, абрикосы, и посыпался фруктовый дождь на головы людей и зверей. Засияли синяки и шишки, завизжали радостно обезьяны под потолком, попугаи закричали караул, а черноусый кавказец схватился за голову:
– Вай, вай, вай! Что ты наделал?! Мой драгоценный фрукт, мой драгоценный фрукт.
– Что ты так кричишь? – виновато спросил Главный слон. – Ты же сам говорил: это стоит копейки.
– Что ты понимаешь в финансах? Ты чихнул на сто рублей! Кто так чихает, жуткий ты зверь?!
– Слоны. Все слоны так чихают. Но почему я жуткий? – обиделся Главный слон. – Я еще раз чихну.
– Нет, нет! Извини, дорогой. Вот твой заработок. Ты можешь идти и отдыхать. Кушать шашлык, пить вино.
– Не надо мне твоих денег. Вообще ничего не надо. Устал я. На ходу сплю. Никак не могу привыкнуть, что здесь день, а в Африке ночь. – Главный слон прислонился к бетонному столбу и ненадолго уснул.
Средь базарных рядов то тут, то там мелькал черный накомарник деда Пыхто…
Через два часа девочка Алена и мальчик Сашка Деревяшкин собрали деньги в большой холщовый мешок. Наполненный монетами, он был пузатый, тяжелый – с места не сдвинешь.
– Неужели все эти деньги надо считать? – ужаснулась Алена.
– Вот еще! – отмахнулся Сашка. – Зачем считать, если денег целый мешок. Неужели мешка не хватит, чтобы пообедать?
Сашка подозвал Главного слона, тот взвалил мешок с деньгами на спину, и звери отправились обедать.
Когда Главный слон подал в окошко мешок, заведующая столовой пришла в восторг:
– Сейчас мы вас попотчуем. Аппетит-то, наверное, как у студентов. Ненасытные вы мои! Сейчас, сейчас, милые! Девушки! Быстренько по местам!
– Вы только посчитайте, сколько тут. – Сашка Деревяшкин небрежно пнул мешок. – А то нам все недосуг было.
– Посчитаем, миленький, посчитаем! Вот сюда, клиент, поставьте на весы! – обратилась она к Главному слону. Он переставил мешок.
– Только я не клиент. Я – слон. И настаиваю на этом.
– Хорошо, хорошо. Слон так слон. Вас как величать-то?
– Петья – мое любимое имя.
– Вот и славно. Не сердись, Петруша. – Заведующая, прищурившись, взвешивала мешок, пальцем толкала гирьку-противовес.
– Сколько? – спросил Сашка Деревяшкин.
– Очень много.
– На все!
– Девушки! Растапливайте еще одну плиту! Несите со склада все продукты.
Заведующая после обеда вручила Главному слону «Благодарность», напечатанную золотом на белой бумаге.
Коллектив столовой № 13 выносит
сердечную благодарность за отличный
аппетит и желает большого
нечеловеческого счастья!
А на базаре в это время отличался дед Пыхто. Он переоделся, был в красной косоворотке, в жилете из чертовой кожи, на голове – кубанка с хромовым верхом, на ногах – смазанные дегтем ичиги. Бороду, чтоб не топорщилась, дед Пыхто окунул в подсолнечное масло и пригладил. Он достал из-за пазухи мешочек с «дедушкиным табаком», набрал полные горсти коричневых подушечек и, крадучись, обсыпал коричневой мукой все ягоды, все фрукты и овощи. Затем неторопливо и важно стал приценяться к испорченному товару.
– Эй, любезный! Сколько просишь за яблоки? – спросил он у смуглого кавказца. – Такие деньги за такую труху?!
– Где, где труха?! Ты с ума сошел, такой старый и уважаемый человек!
– А это что? – Дед Пыхто показал на коричневую пыль. – Опыление? Удобрение? Грязь?
– Вай, вай! – посинел кавказец. – Совсем был свежий яблок! Прямо с дерева! Неужели эти проклятые звери оставили такую коричневую пыль? Боже, боже! Они разорили меня!
Дед Пыхто возмутился:
– Это ты с ума сошел! Санитарного врача сюда! Зверье начихало на все фрукты. Их нельзя продавать! Отрава! Отрава-а! – И дед Пыхто схватился за живот. – Грипп, чума, холера! Люди добрые, берегитесь! Коричневая пыль – отрава-а!
На базаре поднялась паника. В ужасе закричали покупатели, навзрыд заревели продавцы. Какой-то покупатель бросил помидор в продавца и угодил ему в лоб. Продавец, недолго думая, схватил кочан капусты и швырнул в покупателя. Скоро овощи и фрукты замелькали в воздухе. Никто уже не вспоминал зверей, коричневую пыль, а только успевал увертываться от яблок, груш, бананов, абрикосов. Некоторые до того вошли в азарт, что ловили фрукты зубами и сразу проглатывали.
Дед Пыхто, довольно похихикивая, потирая руки, выбрался из свалки и не спеша зашагал к дому. «Зверей теперь на пушечный выстрел к базару не подпустят. А зверью есть, пить надо. Где заработают? Нигде. Девчонки и мальчишки примутся выручать их, а я уж буду смотреть в оба. Я их, голубчиков, знаю. Ничего для зверей не пожалеют. Посмотрим, подождем». Дед Пыхто в приливе хорошего настроения попрыгал по асфальту на одной ноге, поиграл в «классы».
Удлинились тени деревьев, придорожная трава стала прохладней, на клумбах устало жмурились анютины глазки. Приближался вечер.
Алена и Сашка Деревяшкин собрали зверей вокруг себя.
– Сейчас мы отведем вас в Березовую рощу, – сказал Сашка. – Там заночуете. Ну а утром видно будет. Утро вечера мудренее.
– Вы не бойтесь, – добавила Алена. – В роще вовсе не страшно. И трава там высокая, густая, спать как на перине будете. Вас же много, и в темноте вместе не страшно. Другое дело, если одна.
– Ведите, отоспимся, – сказал Главный слон. – В рощу так в рощу.
Громко вздохнул старый павиан:
– Мой дедушка говорил: бог даст день, бог даст пищу. Хорошо, если случится так, как говорил мой дедушка.
– Мы вас ни за что не бросим! – звонким, дрожащим голосом воскликнула Алена.
Медвежонок говорил слоненку:
– Ты вроде ничего паренек. Нравишься мне. И на рожке у тебя здорово получается.
Слоненок скромно потупился.
– Я люблю музыкальных ребят. Не соскучишься. То споют, то спляшут, глядишь, и день прошел. Послушай, ты что думаешь об этой роще, о завтрашнем дне? Опять по базару шастать?
– А там хорошо. Весело, шумно. Бубликами угощают.
– Я и не говорю, что плохо. Но как подумаю, что опять надо в эту столовую идти, опять строем, опять в рот заглядывать этим мальчишкам и девчонкам – жить неохота! Скажи, ты как относишься к личной свободе?
– Никак. Что это такое?
– Когда никому не подчиняешься и живешь сам по себе.
– Никому-никому?!
– Никому. Здорово! Значит, с утра до вечера ничего не делать? Только играть?
– Конечно. Все будем делать в охотку. Поспим в охотку, поиграем в охотку, отдохнем в охотку. Никто над душой стоять не будет. А то я знаю: сегодня по базару заставили ходить, завтра цирк устроят, послезавтра – учиться заставят. А мы с тобой звери вольные.
– Вольные-то вольные. А ты разве забыл: не поработаешь – не поешь. Как с этим-то быть?
– Подставляй ухо, объясню. Я предлагаю стать попрошайками.
– Ну уж, – поморщился слоненок. – Я думал разбойниками или пиратами. Попрошайничать очень нехорошо.
– Откуда ты знаешь? Пробовал, что ли?
– Нет, все так говорят. Я только на свет появился, мама сразу же сказала: «Не попрошайничай. Время придет, накормлю».
– Говорят, говорят! Мы же не обыкновенными попрошайками будем. Веселыми. Петь будем, плясать, кувыркаться, на балалайке, на рожке играть. В стогу жить будем. Попрошайничать по пути будем. За веселье неужто никто куска хлеба не даст? Зато – воля, солнышко, в ручье рыбы наловим, ухи наварим. Надоело мне и проводником и медведем быть. Хочу быть вольным, веселым!
– Я вообще-то музыкантом хотел стать.
– Мы, считай, музыкантами и будем. Какая разница, как называться? Музыкантами или попрошайками веселыми. Дело, парень, не в названии. Ох, совсем забыл. Есть одна книга, «ЖЗМ» называется. Я отцу твоему рассказывал про нее. Значит «Жизнь Замечательного медведя». Так этот замечательный медведь тоже начинал с попрошайничества. «Мир посмотрел, – пишет Замечательный медведь, – и себя показал». Три года он попрошайничал. Зато, говорит, я понял великую истину: самые добрые существа на свете – маленькие дети. И я, говорит, знаю теперь, куда идти в горький час: в ближайший дом, где живет маленький человечек. Он напоит и накормит. А такой оравой ходить – кто тебя к сердцу прижмет? Скажи, кто?
– Папа с мамой.
– Да им сейчас не до тебя. Тут с жизнью не ясно, а ты «папа с мамой». Маменькин сынок, что ли? Только и умеешь за подол держаться.
– Ты не обзывайся. А то живо-два синяк поставлю. Тоже мне, «за подол»!
– Вот это уже настоящий разговор! Молодец! Я тоже медведь резкий, чуть что – в драку. Ну, согласен ты?
– Согласен. С чего начнем?
– С клятвы. Замечательный медведь сочинил клятву веселых попрошаек. Поклянемся… Тебя, кстати, как звать?
– Пуа, а по-русски Ваня.
– Ну, а я – Мишук. Давай, по-нашему, по-сибирски назовемся?
– Разве есть сибирский язык?
– Нет. Язык-то русский, но мы кое-какие слова ловчее говорим. Допустим, везде говорят: парень, паренек, парнишечка. А у нас коротко: паря. Давай, я буду паря Михей, а ты – паря…
– Ваней.
– А что? Складно. Паря Михей и паря Ваней. Давай быстренько поклянемся, а то смотри: скоро ночь на дворе. Повторяй: «Никогда нигде не стану я реветь, даже если я не Замечательный медведь…»
– Уж это точно!
– Что точно?
– Что я не замечательный и не медведь.
– Ты давай повторяй, паря Ваней.
– Хорошо, паря Михей.
– «Буду петь, плясать и веселиться, чтоб на этом месте провалиться. Быть надежным другом обещаю и на этом клятву я кончаю». А теперь бежим, паря Ваней, к стогу. Завтра посошки вырежем, холщовые котомки смастерим, балалайка на плечо, и – вперед, не робей!
…Девочки и мальчики проводив зверей в рощу, возвращались теперь по домам, понурые, мрачные, молчаливые.
– Ох и достанется мне! – Сашка Деревяшкин глаза зажмурил и головой потряс, представив, как ему достанется. – В магазин не сходил, сестренку из садика не взял, пол не вымыл! Ой-о-ой! Горе мне!
– Вовка! Снимай ремень, – обратился он к Вове Митрину. – И пару раз мне всыпь. Уж привыкать так привыкать.
Вова Митрин быстренько снял ремень и, надо сказать, сделал это с удовольствием: характер у него был мягкий, робкий, и все-таки он завидовал, что верховодит среди ребят Сашка Деревяшкин. «Сейчас узнает, как выделяться!» – подумал Вова Митрин и взмахнул ремнем.
– Да сильней ты! Гладишь, а не бьешь! – крикнул Сашка. – У отца рука тяжелая. Разве он так будет? Бей, не жалей, Вовка!
Вовка Митрин изо всех сил стегнул. И раз, и другой, и третий, и четвертый.
– Стой, стой! Ты чего разошелся! Я два раза просил. Давай сюда ремень! Поворачивайся. Остальное тебе верну: мне чужих не надо.
– Нет, я решительно против. – Вова Митрин отдышался, гордо выпрямился. – Меня никогда не наказывают ремнем.
– А что? Прямо ладонью?
– Нет. Папа берет меня сначала за правое ухо и говорит: «А вот мы тебя за ушко да на солнышко!», потом за левое: «Вот мы тебя выведем на чистую воду!» – и отправляет в угол.
– Больно берет?
– Уши огнем пылают и кажутся крыльями. Вот-вот взлечу.
– Ревешь?
– Конечно, нет! Две-три слезинки и то потому, что жалко папу. Он очень раскаивается. Прямо-таки мучится, что надрал мне уши. Хватается за сердце, таблетки глотает. И бормочет про себя: «Лучше бы этот мальчишка был сыном более спокойного человека».
– Сегодня надерет?
– Должен. Он черничное варенье очень любит. Сам ягоды собирал. А я последнюю банку унес. – Вова Митрин побледнел, вздохнул, впервые за день поняв, какой он ужасный мальчик. – Без спросу. – И опять характер у него стал робким и мягким.
– Все ясно, Вовка. Давай должок верну. Сначала дерну за правое, потом за левое.
– Давай, – согласился Вова Митрин. Уши у него побледнели, напряглись, развесились чуть в стороны.
Девочка Алена отвернулась – жалко, очень жалко Вовины уши и самого Вову очень жалко.
– Вот потрогайте, потрогайте! – с гордостью предложил Вова Митрин, когда Сашка Деревяшкин надрал ему уши.
К ним действительно невозможно было прикоснуться – обжигали, как угли.
Алена сказала:
– Не расстраивайтесь, мальчики. Не переживайте. Меня тоже наказывают. Вот сегодня Сашка нашел меня в углу. – Так утешала Алена Вову Митрина и Сашку Деревяшкина, а про себя радовалась: уж сегодня-то ее не накажут, не за что. Утром отстояла свое, а к вечеру не накопила еще никаких проделок.
– И меня только в угол ставят, – сказала Муля-выбражуля. – И сегодня поставят. Брата не накормила, молока не купила, кашу не сварила – вот такая ужасная нянька!
– Да, – вздохнул Вова Митрин. – Скучно в углу стоять. Очень. Неужели нельзя в углу какой-нибудь интерес найти?
– Можно, – ответила Алена. – Придумывай сказки и не заметишь, как время пролетит.
– Договорились, ребята! – крикнул Сашка Деревяшкин. – Нас накажут, а мы – сказки сочинять. Не ныть, не хныкать, прощения раньше времени не просить. Знаю я их. Быстро начнут жалеть и раскаиваться.
– Кто начнет жалеть?
– Родители, конечно. Если наказание переносишь молча и послушно, они вскоре начинают раскаиваться: нехорошо, мол, нам, взрослым и большим, так мучить детей.
– Извини, Саша, – перебила его девочка Настя. – Но я не смогу сочинить сказку. Меня никогда не наказывают.
– Как?! – хором закричали ребята и замерли, остолбенели на месте.
– Очень просто. Меня не за что наказывать. Я никогда не поступаю плохо, я поступаю только хорошо. Сама не знаю, как это у меня получается.
– Не может быть!!! – чуть не задохнулись от удивления ребята. – Ни разу – плохо?!
– Да, ни разу. Я отличница, очень послушная, по дому помогаю, никогда не грублю и не лгу, всегда опрятна и аккуратна, умею шить, гладить, стирать, варить обед, я – староста класса и у меня еще двадцать других нагрузок. Кроме того, я помогаю Васе-рыжему подтянуться по физкультуре. Он отстающий, и после уроков мы прыгаем с ним в длину. Не подумайте, пожалуйста, что я хвастаюсь. Я в самом деле такая.
– Откуда ты, прелестное дитя? – опомнившись от удивления, деловито поинтересовался Вова Митрин.
– Такая уродилась.
Сашка Деревяшкин поднял руку.
– Внимание! Я не договорил. Так вот. Когда родители раскаются, надо нам всем к ним подлизаться.
– Как?
– Подходить и лизать щеку языком.
– А если мой папа будет бриться и будет намыленный?
– Ладошкой мыло сотри и лизни. Когда мы подлижемся, их сердца растают, как воск. Тогда можно просить о чем угодно. И мы попросим разрешения разобрать зверей по домам. Ясно?
– Ура! Ясно! – закричали ребята.
