Текст книги "Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина"

Автор книги: Владимир Набоков

 
   Какие б чувства ни таились
   Тогда во мне – теперь их нет:
   Они прошли иль изменились…
 ⁴ Мир вам, тревоги прошлых лет!
   В ту пору мне казались нужны
   Пустыни, волн края жемчужны,
   И моря шум, и груды скал,
 ⁸ И гордой девы идеал,
   И безыменные страданья…
   Другие дни, другие сны;
   Смирились вы, моей весны
¹² Высокопарные мечтанья,
   И в поэтический бокал
   Воды я много подмешал.
 

 
   Иные нужны мне картины:
   Люблю песчаный косогор,
   Перед избушкой две рябины,
 ⁴ Калитку, сломанный забор,
   На небе серенькие тучи,
   Перед гумном соломы кучи —
   Да пруд под сенью ив густых,
 ⁸ Раздолье уток молодых;
   Теперь мила мне балалайка
   Да пьяный топот трепака
   Перед порогом кабака.
¹² Мой идеал теперь – хозяйка,
   Мои желания – покой,
   Да щей горшок, да сам большой.
 

²косогор.Русское слово, подразумевающее двойной наклон: скат холма и скос дороги (или какого-нибудь другого участка земли), по диагонали спускающейся с него.

⁶ Слово гумноозначает «сарай» или «амбар», в которых есть площадка для молотьбы и место для хранения зерна.

¹²покой.См. коммент. к строке 20 «Письма Онегина».

¹⁴щей [род. пад.; «щи», им. пад.] – суп из капусты. В этой строке Пушкин использует русскую пословицу, означающую: «Моя пища проста, но я сам себе хозяин».

 
   Порой дождливою намедни
   Я, завернув на скотный двор…
   Тьфу! прозаические бредни,
 ⁴ Фламандской школы пестрый сор!
   Таков ли был я, расцветая?
   Скажи, Фонтан Бахчисарая!
   Такие ль мысли мне на ум
 ⁸ Навел твой бесконечный шум,
   Когда безмолвно пред тобою
   Зарему я воображал
   Средь пышных, опустелых зал…
¹² Спустя три года, вслед за мною,
   Скитаясь в той же стороне,
   Онегин вспомнил обо мне.
 

^5–11См. «Бахчисарайский фонтан» (поэму в 578 строк, написанную ямбическим тетраметром, свободно рифмованную, созданную в 1822 г. в Кишиневе и опубликованную в 1824 г. в Москве со статьей Вяземского в качестве предисловия), особенно строки 505–59 – о посещении Пушкиным бывшего ханского «Дворца в саду», где в строках 533–38 дается ответ «Путешествию», XIX, 7–10, при этом обыгрывается та же рифма «шум» и «ум».

Намеренно «прозаическое» описание фонтана добавлено Пушкиным в примечании к поэме; что сопоставимо с «бреднями, сором» «Путешествия», XIX, 1–4.

 
   Я жил тогда в Одессе пыльной…
   Там долго ясны небеса,
   Там хлопотливо торг обильный
 ⁴ Свои подъемлет паруса;
   Там все Европой дышит, веет,
   Все блещет Югом и пестреет
   Разнообразностью живой.
 ⁸ Язык Италии златой
   Звучит по улице веселой,
   Где ходит гордый славянин,
   Француз, испанец, армянин,
¹² И грек, и молдаван тяжелый,
   И сын египетской земли,
   Корсар в отставке, Морали.
 

¹Нам не показано, как Онегин реально участвует в веселой итальянизированной жизни Одессы (XX—XXIX). Видно, как не он, а наш другой герой, Пушкин, наслаждается ею в этих десяти строфах, перекликающихся изображением особенностей южной жизни с театральными, эротическими и гастрономическими восторгами жизни петербургской, описанной в главе Первой.

В главе Первой Пушкин сочетал петербургские воспоминания с обстоятельствами своей жизни в Одессе, которые он в то время описывал (осень, 1823 г.). Мы мельком видим (глава Первая, L), как он бродит над морем и жаждет увидеть корабль, который перенес бы его из России в Африку, в обратном порядке повторив путь его предка. Эти строфы «Путешествия» писались в вынужденном уединении Михайловского в начале 1825 г. Одесса 1823–24 гг., в те дни не более чем ностальгическое убежище, ныне, в 1825 г., вспоминается с таким же наслаждением, как и Петербург с его удовольствиями. И образ «Италии златой» в главе Первой, XLIX, сокращается теперь до воспоминаний о мелодичной итальянской речи на улицах Одессы.

²Там долго ясны небеса.Сжатие до четырехстопника александрийских стихов Туманского – второй строки его стихотворения «Одесса» (цитируется в моем коммент. к строфе XXI, 1–9).

 
   Одессу звучными стихами
   Наш друг Туманский описал,
   Но он пристрастными глазами
 ⁴ В то время на нее взирал.
   Приехав он прямым поэтом,
   Пошел бродить с своим лорнетом
   Один над морем – и потом
 ⁸ Очаровательным пером
   Сады одесские прославил.
   Всё хорошо, но дело в том,
   Что степь нагая там кругом;
¹² Кой-где недавний труд заставил
   Младые ветви в знойный день
   Давать насильственную тень.
 

^1–9Одессу звучными стихами / Наш друг Туманский описал... Туманский, второстепенный поэт – коллега Пушкина по службе в канцелярии графа Воронцова – в 1824 г. посвятил Одессе следующие тяжеловесные ямбические шестистопники:

 
В стране, прославленной молвою бранных дней,
Где долго небеса отрада для очей,
Где тополы шумят, синеют грозно воды, —
Сын хлада изумлен сиянием природы.
Под легкой сению вечерних облаков
Здесь упоительно дыхание садов…
 

и так далее – еще десять «хромых», аритмичных строк.

^6–7бродить… над морем.Образ Туманского, пошедшего «бродить над морем», повторяет в более легком ключе беспокойно-тревожное «Брожу над морем» главы Первой, L, 3. Любопытное соединение, на Одесском побережье, начала и конца нашего романа.

¹¹ степь нагая. Лайелл в «Путешествиях», 1, 190, во фрагменте, относящемся к маю 1822 г., пишет: «Окрестности Одессы представляют собою приятный вид. В бывшей засушливой степи много деревень, и ферм, и обработанных полей, которые близ города расположены вперемешку с виллами, питомниками, с общественными и частными садами».

 
   А где, бишь, мой рассказ несвязный?
   В Одессе пыльной, я сказал.
   Я б мог сказать: в Одессе грязной —
 ⁴ И тут бы, право, не солгал.
   В году недель пять-шесть Одесса,
   По воле бурного Зевеса,
   Потоплена, запружена,
 ⁸ В густой грязи погружена.
   Все домы на аршин загрязнут,
   Лишь на ходулях пешеход
   По улице дерзает в брод;
¹² Кареты, люди тонут, вязнут,
   И в дрожках вол, рога склоня,
   Сменяет хилого коня.
 

^3–4в Одессе грязной.Лайелл в «Путешествиях», I,171, пишет: «Улицы Одессы… все еще не вымощенные… [и] неописуемо грязные осенью и весной после сильных дождей…».

*

14 окт. 1823 г. (к этому времени Онегин уже появился) Пушкин из Одессы писал Вяземскому: «У нас скучно и холодно. Я мерзну под небом полуденным». И 1 дек. 1823 г. Александру Тургеневу: «Две песни уже готовы» (к этому времени Онегин уже снабдил своего биографа сведениями для главы Второй).

¹⁰на ходулях. Я читал где-то, что одесситы (их русский – самый плохой в России) называют башмаки на деревянной подошве, надеваемые ими в слякоть, ходулями; сомневаюсь, чтобы Пушкин использовал такой вульгарный жаргон в столь бессмысленном случае. Рухнула бы гипербола, на которой основана вся строфа.

 
   Но уж дробит каменья молот,
   И скоро звонкой мостовой
   Покроется спасенный город,
 ⁴ Как будто кованой броней.
   Однако в сей Одессе влажной
   Еще есть недостаток важный;
   Чего б вы думали? – воды.
 ⁸ Потребны тяжкие труды…
   Что ж? это небольшое горе,
   Особенно, когда вино
   Без пошлины привезено.
¹² Но солнце южное, но море…
   Чего ж вам более, друзья?
   Благословенные края!
 

^1–3молот… город.Неправильная рифма, одна из немногих неудачных рифм в «ЕО». Другие – в главах Второй, VI, 10–11 и Третьей, XIV, 10–11.

^6–8Лайелл, посетивший Одессу в мае 1822 г., пишет («Путешествия», I, 168–70):

«Всегда сохранятся… два мощных препятствия… для развития торговли и роста города – отсутствие судоходной реки и достаточного запаса воды для жизненных целей… Главный источник для обеспечения Одессы водой находится на расстоянии [около двух миль] к югу от города… на берегу моря… Крутизна подъема создает большое напряжение для груженых лошадей и увеличивает стоимость воды, каждый маленький ее бочонок стоит от одного до полутора рублей, в зависимости от расстояния».

Досадно, что иногда Пушкин использует свою замечательную поэтическую технику для выражения всего-навсего какой-нибудь банальной мысли. Шутки, остроты по поводу отсутствия воды в Одессе появились и не исчезали со времен основания города в последнее десятилетие восемнадцатого века. Само его название в те дни ужасных французских каламбуров связывали с тем, как часто губернатор города (1803–15), Арман Эмманюэль, герцог Ришелье, оптимистически возражал критикам: «Assez d'eau, eau d'assez» <«Достаточно воды, воды достаточно»>. (Позднее шутники прослеживали происхождение названия «Одесса» от фр. «au-dessus de la mer» <«над морем»>.

 
   Бывало, пушка зоревая
   Лишь только грянет с корабля,
   С крутого берега сбегая,
 ⁴ Уж к морю отправляюсь я.
   Потом за трубкой раскаленной,
   Волной соленой оживленный,
   Как мусульман в своем раю,
 ⁸ С восточной гущей кофе пью.
   Иду гулять. Уж благосклонный
   Открыт Casino; чашек звон
   Там раздается; на балкон
¹² Маркёр выходит полусонный
   С метлой в руках, и у крыльца
   Уже сошлися два купца.
 

^9–14Клуб «Casino de Commerce» <«Торговое казино»> был пристройкой к Дому Рено, где жил Пушкин, – на Ришельевской улице, угол Дерибасовской (названия улиц происходят от имен двух бывших губернаторов, Ришелье и де Рибаса).

Лайелл пишет («Путешествия», I, 183): «Залы для балов, концертов и т. п. были построены господином Рено [или Рейно] много лет назад и, очевидно, хорошо посещались [май 1822 г.]. Большой овальный зал, окруженный галереей, поддерживаемой множеством колонн, имеет двойное назначение: бального зала и биржи, где торговцы иногда заключают сделки…».

 
   Глядишь и плошадь запестрела.
   Все оживилось; здесь и там
   Бегут за делом и без дела,
 ⁴ Однако больше по делам.
   Дитя расчета и отваги,
   Идет купец взглянуть на флаги,
   Проведать, шлют ли небеса
 ⁸ Ему знакомы паруса.
   Какие новые товары
   Вступили нынче в карантин?
   Пришли ли бочки жданных вин?
¹² И что чума? и где пожары?
   И нет ли голода, войны
   Или подобной новизны?
 

¹² пожары.В черновике (2370, л. 67) строка:

 
И что Кортесы иль пожары
 

– недвусмысленно проясняющая, что слово «пожары» в окончательном тексте означает «революции», совпушкинисты это пропустили.

 
   Но мы, ребята без печали,
   Среди заботливых купцов,
   Мы только устриц ожидали
 ⁴ От цареградских берегов.
   Что устрицы? пришли! О радость!
   Летит обжорливая младость
   Глотать из раковин морских
 ⁸ Затворниц жирных и живых,
   Слегка обрызнутых лимоном.
   Шум, споры – легкое вино
   Из погребов принесено
¹² На стол услужливым Отоном[88]88
  Известный ресторан в Одессе (примеч. Пушкина).


[Закрыть];
   Часы летят, а грозный счет
   Меж тем невидимо растет.
 

^5–6радость… младость.Я попытался – боюсь, не очень удачно – передать эту рифму (в наши дни вышедшую из употребления из-за архаического «младость»), она была столь же обычна в пушкинские времена, как и аналогичная рифма: «сладость – младость», – подвергнутая поэтом критике менее двух лет спустя, в конце 1826 г. (в главе Шестой, XLIV, 5–6). Ср. французскую рифму «allégresse» – «jeunesse» <«веселье» – «молодость»>.

Эта строфа тематически близка строфе XVI в главе Первой, здесь ресторатор Отон заменяет Талона (см. ком-мент. к строке 12).

⁸ Ср. басню Дора о не слишком хитроумной устрице: «Устрица, жирная: свежая и хорошо откормленная / …существо упрямое [которое] живет в добровольном заключении / [но] вот створки раковины раскрываются, / И Господин ее все равно съест…».

Через пятьдесят лет Толстой гораздо более оригинальным языком описал «шершавые» снаружи, внутри «перламутровые» раковины, из которых Облонский серебряной вилочкой извлекает «шлюпающих» устриц. «Недурны, повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Лёвина, то на татарина» («Анна Каренина», ч. I, гл. 10, Облонский и Лёвин ужинают в московском ресторане).

¹²Отоном.[тв. пад., ед. ч.]. César Automne, или Autonne, ресторатор на Дерибасовской улице, напротив Казино. Пушкин транслитерирует его имя на русском как «Отон».

 
   Но уж темнеет вечер синий,
   Пора нам в Оперу скорей:
   Там упоительный Россини,
 ⁴ Европы баловень – Орфей.
   Не внемля критике суровой,
   Он вечно тот же, вечно новый,
   Он звуки льет – они кипят,
 ⁸ Они текут; они горят
   Как поцелуи молодые,
   Все в неге, в пламени любви,
   Как зашипевшего Аи
¹² Струя и брызги золотые…
   Но, господа, позволено ль
   С вином равнять do-re-mi-sol?
 

³Россини.«Россини» рифмуется с «синий». Единственный на моей памяти допушкинский случай рифмовки «синего» вообще – строчка в оде (1775) Василия Петрова (1736–99), где «синий» рифмуется с «иней».

^8–14Это «развернутое» сравнение музыки и шампанского, с его пренебрежительной концовкой, не слишком отличается от «повисшего» сравнения шампанского с «подобием того сего» в главе Четвертой, XLV, или с «любовницей», «блестящей, ветреной, живой», в строфе XLVI той же главы. Шипучее вино провинциальной марки также сравнивается – с «Зизи» в конце главы Пятой, XXXII. Такое частое обыгрывание темы вина и сравнений с ним слегка надоедает.

 
   А только ль там очарований?
   А разыскательный лорнет?
   А закулисные свиданья?
 ⁴ A prima dona? a балет?
   А ложа, где, красой блистая,
   Негоцианка молодая,
   Самолюбива и томна,
 ⁸ Толпой рабов окружена?
   Она и внемлет и не внемлет
   И каватине, и мольбам,
   И шутке с лестью пополам…
¹² А муж – в углу за нею дремлет,
   В просонках фора закричит,
   Зевнет и – снова захрапит.
 

⁵ В черновике (2370, л. 68) на полях, рядом с этой строкой написано имя «Монари» (первоклассного итальянского тенора Одесской оперы).

^5–14Речь идет, вероятно, об Амалии Ризнич, урожденной Рипп, дочери австро-еврейского банкира, одной из трех-четырех дам, возлюбленных Пушкина в Одессе. Она умерла в Генуе в мае 1825 г., почти тогда, когда Пушкин (он узнал о ее смерти более года спустя) работал над этими строфами (приблизительно в марте). Мать у нее была итальянка. Муж, Иван Ризнич (или, как он писал на французский манер, Жан Ризнич), – богатый и просвещенный далматский купец, торговавший зерном.

Она, по-видимому, упоминается и в первом черновике строфы XX:

 
Там хладнокровного <купца>
Блистает резвая подруга.
 

См. также коммент. к главе Десятой, XIII, 3.

Пушкин ухаживал за Амалией Ризнич летом и осенью 1823 г. в Одессе. Его страстная элегия, начинающаяся словами «Мой голос для тебя и ласковый и томный», вероятно, адресована ей. Она родила своему мужу сына в начале 1824 г., а в мае того же года тяжело заболела чахоткой, уехала из Одессы в Австрию и Италию, где и умерла[93]93
  См.: А. Сиверс «Семья Ризнич (новые материалы)» в «Пушкин и его современники», VIII, 31–32 (1927), 85–104.


[Закрыть]. Ее муж оставался в Одессе и узнал о смерти жены 8 июня 1825 г. Туманский в альманахе Амфитеатрова и Ознобишина «Северная лира на 1827 год» (опубл. в ноябре 1826 г.) посвятил Пушкину пятистопный сонет «На кончину Р.»[94]94
  Он начинается так:
Ты на земле была любви подругаТвои уста дышали слаще роз,В живых очах, не созданных для слез,Горела страсть, блистало небо Юга

[Закрыть], датированный: Одесса, июль 1825. Странно, что Пушкин узнал о смерти Амалии Ризнич (от Туманского?) только в июле 1826 г.

В начале 1827 г. Ризнич женился на графине Полине Ржевуской, сестре Каролины Собаньской и Эвелины Ганской.

 
   Финал гремит; пустеет зала;
   Шумя, торопится разъезд;
   Толпа на площадь побежала
 ⁴ При блеске фонарей и звезд,
   Сыны Авзонии счастливой
   Слегка поют мотив игривый,
   Его невольно затвердив,
 ⁸ А мы ревем речитатив.
   Но поздно. Тихо спит Одесса;
   И бездыханна и тепла
   Немая ночь. Луна взошла,
¹² Прозрачно-легкая завеса
   Объемлет небо. Все молчит;
   Лишь море Черное шумит…
 

Любопытно сопоставить эту псевдоитальянскую ночь – ее золотые звуки музыки Россини (XXVII, 11) и одесских «сынов Авзонии» – с воображаемыми и вожделенными «ночами Италии златой», к которым так вдохновенно взывает поэт в главе Первой, XLIX. Следует также отметить, что глава Первая, L, упоминанием одесской морской набережной соотносится с последними строками окончательной редакции «ЕО». Действительно, самая последняя строка («Итак я жил тогда в Одессе…», которой в рукописи начинается строфа XXX «Путешествия») совпадает фактически с пометой Пушкина к слову «морем» в главе Первой, L, 3 («Писано в Одессе») – это Черное море, которое шумит в предпоследней строке «ЕО» («Путешествие», XXIX, 14) и объединяет линией своего горизонта первые и заключительные строки окончательного текста романа в один из тех внутренних композиционных кругов, другие примеры которых я уже приводил в настоящем комментарии.

 
   Итак я жил тогда в Одессе
   Средь новоизбранных друзей
   Забыв о сумрачном повесе
 ⁴ Герое повести моей —
   Онег<ин> никогда со мною
   Не хвастал дружбою почтовою
   А я счастливый человек
 ⁸ Не переписывался ввек
   Ни с кем – Каким же изумленьем,
   Судите, был я поражен
   Когда ко мне явился он
¹² Неприглашенным привиденьем —
   Как громко ахнули друзья
   И как обрадовался я! —
 

В беловой рукописи (ПБ 18, л. 1 об.).

¹в Одессе.Это последнее слово окончательного текста. Оно рифмуется со словом «повесе» (предл. пад.; см. следующий коммент.), которое в именительном падеже – «повеса» – рифмуется во второй строфе «ЕО» с «Зевеса», в свою очередь, рифмующегося со словом «Одесса» в «Путешествии» [XXII], крайне приятная перекличка под сводами нашей поэмы.

³Забыв о сумрачном повесе.Эпитет «сумрачный» близок здесь французскому «ténébreux». Тип «le beau ténébreux» (красивого и мрачного рыцаря «Бельтенброса», как называл себя Амадис Гальский) был модным образцом для молодых людей в конце 1820-х годов.

^7–9Обратите внимание на резкость переноса:

 
А я, счастливый человек,
Не переписывался ввек
Ни с кем…
 

Одной из причин, среди прочих, высылки нашего поэта из Одессы в июле 1824 г. послужило перехваченное болтливое письмо одному из его многочисленных корреспондентов (возможно, Кюхельбекеру; см. коммент. к строфе [XXXII].

¹³друзья.Место – Одесса, время – осень 1823 г. Два друга (а именно так я понимаю слово «друзья», которое может также означать «наши друзья») не виделись с мая 1820 г., когда Пушкин уехал из столицы в Екатеринослав и на Кавказ, в то время как Онегин отправился в поместье своего дяди, расположенное на полпути между Опочкой и Москвой. История, начавшаяся в главе Первой, завершила полный круг. Читателю следует полагать, что теперь в Одессе Онегин рассказывает Пушкину обо всем происшедшем с тех пор. Остальное доскажет Пушкину его Муза, которую мы встречаем в главе Седьмой, V, 5 и Восьмой, I–VII.

Возможно, на этом этапе стоит подвести итоги путешествий наших героев, используя все доступные сведения. Из своего имения Онегин отправляется в Петербург в начале 1821 г. Он начинает свое путешествие по России 3 июня (или 3 июля?). Его московский и волжский маршруты (лето 1821 г., Пушкин к этому времени был в Кишиневе) проходили далеко к востоку от маршрута Пушкина (май-июнь 1821 г., Петербург – Киев – Екатеринослав – Ростов), но на северном Кавказе их пути совпадают.

В мае 1820 г. Пушкин был прикомандирован в качестве сверхштатного чиновника в канцелярию генерала Инзова, главного попечителя об иностранных поселенцах южного края России. Штаб Инзова находился в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), куда Пушкин прибыл из Петербурга числа 20 мая не только как новый служащий, но и как курьер: он привез Инзову весть о том, что тот назначен полномочным наместником Бессарабии. Между отъездом Пушкина из Екатеринослава (28 мая, с Раевскими) в отпуск по болезни на целебные воды Пятигорска, на Кавказ, и его счастливым пребыванием в Крыму (третья неделя августа – до 5 сентября) Инзов и его канцелярия перебрались в Кишинев; Пушкин присоединился к своему начальнику 21 сент. 1820 г., через четыре месяца после встречи с ним в Екатеринославе.

Маршрут Онегина, приведший его, как и Пушкина, на лечебные воды северного Кавказа, совпадает далее с поездкой поэта в Грузию, совершенной им во время войны с Турцией, летом 1829 г. Онегин живет на Кавказе с конца 1821 г. до лета 1823 г., когда он повторяет летний, 1820 г., маршрут Пушкина – через Тамань в Крым, и посещает Бахчисарай осенью 1823 г., три года спустя после Пушкина.

Тем временем с июля 1823 г. Пушкина переводят из Кишинева в Одессу, где теперь он причислен к канцелярии более высокопоставленного сановника, генерал-губернатора Новороссии (включающей в себя Бессарабию), графа Воронцова, оказавшегося гораздо более строгим и гораздо менее доброжелательным начальником, чем старый добрый Инзов. В Одессе в конце 1823 г. Пушкин встречается с Онегиным после более чем трехлетней разлуки, но приятели расстаются вновь в конце июля 1824 г., когда Пушкина высылают в его псковское имение на два года, в то время как Онегин приезжает в середине августа 1824 г. в Петербург, где он вновь встречает Татьяну, которую не видел с 12 янв. 1821 г.

Заметим, что еще один – меньший – круг, концентрический по отношению к уже упомянутому, совершается в связи с пушкинской Музой. В мае 1812 г., когда Муза впервые начала наведываться к тринадцатилетнему Пушкину в его студенческую келью в Лицее (глава Восьмая, 1), семнадцатилетний Онегин уже начал свой восьмилетний период бурной жизни в Петербурге (глава Первая, IV). К 8 янв. 1815 г. (глава Восьмая, II) у нее выросла пара крыльев. В 1817–18 гг. за ней ухаживают молодые петербургские повесы (глава Восьмая, III), а как-то в 1819–20 гг. она и Пушкин напрасно стараются посвятить своего нового друга Онегина в тайны просодии (глава Первая, VII). В начале мая 1820 г. Онегин уезжает из Петербурга в деревню (глава Первая, I, II, LI, LII), тогда как Муза следует за Пушкиным на Кавказ, в Крым и Молдавию (глава Восьмая, IV–V). Она появляется в Михайловском (разобраться, что произошло после отъезда Онегина) в августе 1824 г. – согласно календарю жизни (глава Восьмая, V), и в августе 1824 г. – по календарю романа – встречает Онегина на петербургском рауте (глава Восьмая, VI).